Полная версия
Искусство жить и жизни смысл. Сборник I. Размышления и комментарии
Таким образом Лильке удалось взорвать холодное…
«…оцепенении подледной рыбы, которая держит в онемелом теле лишь одно желание – дожить до весны и бултыхнуться… крепко так бултыхнуться с седьмого этажа, чтобы все это, вместе с памперсами – delit, delit, delit…»
Как весенние воды взрывают зимний панцырь сибирских рек, заливая вздымающиеся глыбы льда, так и слезы подруг «яростные… и бессильные» оказались в силах взорвать Женино оцепенение и она задает…
«… первый вопрос с того момента, как пришла в себя после операции:
– Скажи, Кир, а деньги у нас есть?..
– Неплохо бы Лильке подкинуть… Возможно? – спросила Женя после длинной паузы…»
Так вот к какой точке подсознания возвратила «глупая» Лилька Женино сознание – к милосердию. К той точке, в которой в момент катастрофы находилось ее сознание. К тому инстинкту милосердия, которое, скорее всего, первозданно было заложено в ее душу.
Так вот почему, впитывающий Женины слезы Кирилл празднует победу: кристаллик жив. Да, начинает синхронизироваться, заживляться периферия его структуры. Да, оправдалось его…
«…смутное чувство, что пока его упрямства хватит, Женя будет жить. А пока она жива, то, может, и починится эта проклятая поломка…»
Что же это за мистическое «смутное чувство… упрямства», которое заставляет зацикленные на мировой кристаллической решетке ум и абстрагированные ранее чувства Кирилла сфокусироваться на кристаллике Жениной души? Разъяснение дает сам автор рассказа:
«Он был когда-то в нее сильно влюблен, потом долго любил, потом породнился, потом оравнодушнел, отдалился, привык, позже обнаружил, что сросся с ней в какую-то общую неразделимую структуру, вроде взаимопроникающих кристаллов и теперь, когда она захотела умереть, он восстал всем своим упрямством…»
Не правда ли, друзья, интересно сочетается ли упрямство с любовью, а если да, то, может быть, «упрямая любовь» и есть вера?
И еще меня волнует «смутность чувства…» Кирилла. Не исходит ли она подобно Жениному состраданию к людям из первозданных глубин его подсознания? В таком случае, не можем ли мы надеяться, что в каждом из нас Первозданной Силой, Природой, Богом-Творцом – как кому угодно считать – заложены инстинкты сострадания, веры, общечеловеческой любви. И все что требуется от нас – это «упрямство» на пути к их активизации.
Вновь-таки вам, дорогие друзья, судить приведет ли этот путь к взаимопроникновению кристалликов наших душ и к сохранению глобального кристалла нашего «безумного, безумного, безумного мира.»
Наш сайт – это сайт сборника.
7
«В одиннадцать позвонил азербайджанский доктор Ильясов. Тот самый, что приезжал к Жене в Склиф и обещал сделать ей операцию, когда все переломы срастутся. Еще раз он приезжал к ним домой, вскоре после Жениной выписки, но Женя плохо запомнила этот его приезд.
Он пришел на следующий день. Поразил Женю темным сухим лицом и зеркально-черными глазами. Видно, он и сам был чем-то болен. Он долго мял Женину спину, водил по ней, больно и неожиданно тыкал пальцами, и, когда Женя вскрикнула, он тихо рассмеялся и попросил у Кирилла иголку. Зажег спичку, сунул в игрушечное пламя конец иглы и еще долго чертил и покалывал Женину спину, ноги…
Потом воткнул иглу в Кириллову записную книжку, которая лежала на столике, заторопился вдруг и сказал, уже направляясь к двери:
– Во вторник на будущей неделе к девяти утра приезжайте в клинику. Оперировать буду скорей всего в среду. Наркоз будет местный. Готовьтесь к тому, что придется потерпеть. И шестьсот долларов привезете. Остальное – по результату.
– Есть надежда, что будет ходить? – спросил Кирилл уже в коридоре.
Ильясов посмотрел на Кирилла как-то подозрительно, с сомнением: стоит ли с ним объясняться? Потом вынул из кармана блокнот и тут же, в прихожей, на ходу стал рисовать Кириллу позвонок, потом присоединил к нему второй – рисовал красиво, с какими-то острыми изгибами, – только не верилось, что эти сложные веретена действительно там, внутри… В маленькие нарисованные отверстия доктор Ильясов ткнул черной ручкой и вывел из них плавные линии – пару спинальных нервов… Потом нарисовал лепешечку, заштриховал ее тонко и ткнул кончиком ручки:
– Вот. Я думаю, там собралась спинномозговая жидкость, отвердела и давит на нервы. Впечатление такое, что они не атрофированы полностью… Попробуем это вычистить.
И будет видно…»
8
«Все время операции было очень больно, но Женя терпела, только постанывала. Длилось все это бесконечно долго, и она думала только об одном: как вывезут ее весной на балкон, и каким наслаждением будет минута, когда она перевалит через перила балкона. Потом она услышала голос Ильясова:
– Женя, ты слышишь меня? Вот сейчас покричи немного, а? Сильно больно – сильно кричи. Поменьше больно – кричи поменьше. Ну, а?
И Женя закричала что было силы. И кричала, пока вдруг не рвануло так, что голос застыл.
Ах, хорошо! – услышала она голос Ильясова и потеряла наконец сознание.
Боли длились еще три дня, спину ломило так, как будто раскаленный прут вставлен был в позвоночник. А Ильясов приходил каждое утро, осматривал ее и приговаривал: – Хорошо! Хорошо!
Кирилл обычно уже сидел в палате. Потом выходил вслед за Ильясовым и спрашивал:
– Что хорошего-то, доктор?
Он подмигивал – будет ходить, будет…
На второй неделе стал ходить массажист, тоже человек восточный, но похожий скорее на индуса… Женя все лежала на животе, на спину ее не перекладывали, а индус, оказался, впрочем, таджиком по имени Байрам. Странное все-таки место, подумал про себя Кирилл, но Жене ничего не сказал. Байрам долго мял ее ноги и прикладывал к ним какие-то горящие свечи.
Через неделю перевернули на спину, садиться не велели. Еще через неделю Ильясов, подсунув руки подмышки, поднял ее. Женя стояла, ноги ее держали.
Она постояла минуту, он поднял ее, уложил.
– Садиться тебе нельзя, поняла? Три месяца садиться нельзя. Ходить можно, а садиться нельзя…
9
В конце мая Хава Иванова приехала из Иерусалима. Она прожила там семь месяцев, училась в каком-то еврейском университете.
Пришла в гости. Красивая и постаревшая. На голове намотана была какая-то серебристая чалма, длинное светлое платье элегантно болталось вокруг похудевшего тела.
Стояли на балконе. Женя упиралась локтями в бортик ходунков. Она могла и самостоятельно сделать несколько шагов, но в ходунках все-таки чувствовала себя увереннее.
Хава была необыкновенно молчалива, так что Женя сама задала ей вопрос:
– Ну, и что ты там изучала?
– Язык и Тору, – сдержанно ответила Хава.
– Ну и как? Научили?
– Трудно, – ответила Хава. – Чем больше ответов, тем больше вопросов.
Деревья кончались на уровне пятого этажа, с балкона видны были только мелко-кудрявые макушки двух ясеней, и земля под ними едва просвечивала. Бросаться вниз Жене больше не хотелось…
Надо сказать Сереже, чтобы принес эти две рукописи. А то принял сам к печати, а редактуру сделать толковую не сможет, – подумала Женя. – И Сашку надо попросить, чтоб купил Кириллу новые штаны. Синие и черные. Две пары. И ответить на письмо… И записать, наконец, дела в книжку…»
(Приведено по:
http://litbook.net/book/67381/iskusstvo-zhit/page-1/)
Комментариии Заключение
Не суть важно, как мысли одного гениального «чудака» науки структурологии, которую Кирилл лелеял уже два десятилетия паралельно своей любви к Жене, привело его к другому «чудаку» науки хирургии.
Этот чудак, можно сказать, был единственным, кто не смирился с застывшей, искареженной структурой Жениного позвоночника. Исколов прокаленной иглой бесчувственное Женино тело, Ильясов почти вскрикнул от радости, услышав ее стон…
Он вселил надежду, он сказал, что надо оперировать, скорее редегенерировать сплетение Жениных спинных нервных окончаний, что будет больно, тяжело выживать, но на ноги она встанет…
Со светом надежды пришел и свет любви, сострадания и молитв ее подруг, на бесконечные звонки которых Женя, наконец-то, начала отвечать…
И вера Кирилла в ее выздоровление, и тепло его сильных рук, которые каждый раз поднимали ее с постели как девочку и ставили на ноги, «потому как сидеть ей Ильясов после операции на три месяца запретил»…
Прошла мерзкая, давящая неподвижностью Жениного тела и безысходностью ее мыслей зима. Пришел светлый, светящийся май…
Женя не выехала в кресле на балкон, чтобы сбросить свое ненавистное тело вниз с седьмого этажа. Нет, она стоит, стоит сама, опираясь на ходунок, вдыхает свежесть ранней весны и думает о том, какие распоряжения надо отдать своему заместителю по издательству.
А, главное, надо возобновить записи в своей записной книжке…
Вот и получается, дорогие друзья, что мы рассказали вам всю немудренную историю возрождения одной человеческой жизни. Или души? Или и того, и другого?
Решите сами, прочитав всего-то около пятидесяти страничек авторского текста, несравнимого ни с каким пересказом. А потом сообщите, пожалуйста, на сайт книги в чем же, по-вашему мнению, заключается искусство жить.
Состоит ли оно в преодолении рутины жизни, в удачной игре с судьбой, в смирении перед ее приговором, в принятии страданий, одним словом, в ремесле выживания?
Или, быть может, искусство жить состоит в познании на жизненном опыте борьбы и страданий того скрытого инстинкта сострадания и любви, который изначально заложен в кристаллик каждой души Высшей мудростью, Природой, Богом, Единым Началом?
И, возможно, что, очищая помутневший от испарений жизни кристаллик каждой человеческой души, восстанавливая по мере сил и возможностей его первозданную структуру, мы еще в состоянии сохранить глобальную структуру монокристалла жизни на земле.
Но это личное мнение составителя сборника. Слово за вами, дорогие друзья, ожидаемое на сайте сборника.
Часть 3
Антуан де Сент-Экзюпери
Надо придать смысл человеческой жизни
Статья.
1938 г.
«Истина для человека это то, что делает его человеком…»
Антуан де Сент-Экзюпери.
«Несхожими словами мы выражаем одни и те же стремления. Человеческое достоинство, хлеб для наших братьев. Мы различаемся по способу достижения цели, определяемому логикой наших рассуждений, а не по самой цели. Мы идем на войну друг против друга по направлению к одной и той же земле обетованной.
Чтобы понять это, достаточно взглянуть на нас со стороны. Тогда окажется, что мы воюем против самих себя. А наши споры, распри, обиды это словно единое тело корчится и раздирается пополам в кровавых родовых муках. В том, что должно появиться на свет, противоречивые представления сольются, но поторопимся ковать новую цельность. Родам надо помочь, иначе исход может оказаться смертельным. Не забудем, что сегодня война питается минами и ипритом. Военная страда теперь уже не препоручается каким-то представителям нации, которые пожинают лавры на границе и более или менее дорогой ценой приумножают (готов признать) духовное достояние народа. Война теперь действует хирургическими приемами насекомого, прокусывающего нервные узлы врага. Как только война будет объявлена, наши вокзалы, мосты, заводы взлетят на воздух. Наши города в судорогах удушья разбросают своих жителей по деревням. И с первого же часа Европа, этот организм из двухсот миллионов человек, лишится своей нервной системы, словно ее сожжет кислотой, своих управляющих центров, регулирующих желез, кровеносных сосудов; она превратится в сплошную раковую опухоль и сразу же начнет гнить. Как прокормить эти двести миллионов человек? Корешков в достаточном количестве им никогда не накопать.»
(Приведено по:
http://www.e-eading.club/bookreader.php/67008/Ekzyuperi_-_Nado_pridat%27_smysl_chelovecheskoii_zhizni.html)
Комментарии 3.1
Дорогие друзья, как вы узнаете из последующих частей сборника, Сент-Экзюпери в первой половине прошлого столетия нарисовал картину гибели цивилизации, подобную той, о которой в конце прошлого века говорил У. Эко в своем «Ожидании Нового Апокалипсиса».
Об этом же предупреждает Бог-Отец в разговоре с Нил Дональдом Уолшем в начале нового столетия, сетуя на то, что данная Его творениям свобода выбора направляется ими на «…споры, распри, обиды», а не на попытки догвориться между собой, «чтобы ковать новую цельность.»
О том же, по существу, говорит и богослов Мартини, взывая к нам устами Бога-Сына услышать в конце концов Его призыв к истинной Любви, а не к искаженной догме, которая ведет к войне «против самих себя».
И, наконец, в наши дни Л. Е. Улицкая в своем эссе с отчаянием говорит о том, что опыт 2-ой Мировой войны, (предвиденной в свое время Сент-Экзюпери), ничему не научил человечество. Более того, она с болью «прощается» с самой возможностью предупредить катастрофу в условиях, когда национально-политические «противоречия становятся столь остры», по выражению Сент-Экзюпери.
Такова цепь горечи, боли предупреждений праведников нам, грешным, не идти «на войну… против самих себя»
Как вы считаете, дорогие друзья, имеем ли мы надежду на выживание? Может быть, еще не поздно прислушиться к призывам Бога, кардинала Мартини и Сент-Экзюпери и поторопиться «ковать новую цельность» общечеловеческого понимания истинной Любви и сострадания к другим нациям, народам, людям и к окружающему нас миру?
Давайте обменяемся мнениями на сайте сборника.
ЧИТАЕМ ДАЛЬШЕ.
«Когда противоречия становятся столь остры, нужно спешить их преодолевать. Нет ничего сильнее смутного беспокойства, ищущего для себя выражения. Можно дать на мучащие человека вопросы ответ получше, чем война, но отрицать их бесполезно. Попробуйте прокричать, какие у вас есть основания ненавидеть войну, тому сражавшемуся на юге Марокко офицеру (я его знаю, но имени не назову, чтобы не причинить ему неприятностей). Если вы его не убедите, не считайте его варваром. Послушайте сначала этот рассказ.
Во время Рифской войны он командовал небольшой заставой, примостившейся между двух мятежных гор. Однажды вечером он принимал парламентеров, спустившихся с западной гряды. Как положено, пили чай, и тут раздалась ружейная стрельба. На заставу напали племена восточной гряды. Когда офицер попросил парламентеров уйти, чтобы не мешать бою, они ответили: Сегодня мы твои гости, аллах не велит тебя покидать. Они присоединились к его солдатам, спасли заставу и вернулись к мятежникам.
Но накануне того дня, когда пришел их черед нападать на заставу, они появились снова:
В прошлый раз мы тебе помогли.
Верно.
Мы истратили для тебя триста патронов.
Верно.
По справедливости надо их нам вернуть.
И офицер-рыцарь не стал извлекать выгоду из их благородства. Он отдал им эти патроны, один из которых, может быть, его убьет.
Истина для человека это то, что делает его человеком…
Неужели вы не понимаете, что человеческое благородство основано прежде всего на самоотдаче, готовности рисковать, верности до самой смерти? Если вам нужен образец для подражания, вы найдете его в летчике, жертвующем собой ради почты, которую он везет, во враче, погибающем, сражаясь с эпидемией, в арабском воине, который на своем боевом верблюде спешит во главе отряда навстречу лишениям и одиночеству. Кто-то из них погибает каждый год. И даже если их жертвы кажутся бессмысленными, что же, вы думаете, их жизнь пропала даром? Они запечатлели прекрасный образ на первобытной глине, из которой мы сделаны, они посеяли семена даже в сознании малого ребенка, засыпающего под легенды об их подвигах. Ничто не исчезает бесследно, и даже от огороженного стенами монастыря исходит свет…»
(Приведено по:
http://www.e-eading.club/bookreader.php/67008/Ekzyuperi_-_Nado_pridat%27_smysl_chelovecheskoii_zhizni.html)
Комментарии 3.2
Давайте выделим следующие слова, мысли и чувства автора:
«Истина для человека это то, что делает его человеком… благородство, основанное прежде всего на самоотдаче, готовности рисковать», как летчик, «жертвующий собой ради почты, которую он везет, как врач, погибающий, сражаясь с эпидемией… Они запечатлели прекрасный образ на первобытной глине, из которой мы сделаны…»
Какое проникновение в истину человеческой души не апостолом, не богословом, не психоаналитиком, а просто человеком, писателем, познавшим ту высоту истинной Любви к людям, которую он оплатил своей жизнью!
Но запечатлел ли сам Сент-Экзюпери свой «прекрасный образ на первобытной глине, из которой…» Творец слепил первого человека? Или инстинкты «самоотдачи, готовности рисковать» ради ближнего, «верности до самой смерти» изначально были заложены Творцом в «первобытную глину»? Или и первое, и второе верно?
И не дано ли праведникам, таким как Сент-Экзюпери, то мужество, которое ведет их через жизнь и смерть к истокам этих инстинктов? И не в поисках ли этого пути и состоит смысл жизни каждого, «кому нужен такой образец для подражания», который мы находим в этой короткой статье – манифесте человеческого благородства?
Наши вопросы, дорогие читатели, ждут ваших ответов на сайте сборника.
ЧИТАЕМ ДАЛЬШЕ.
«Неужели вы не понимаете, что где-то мы сбились с пути? Человеческий муравейник стал богаче, чем прежде, у нас больше всяких благ и досуга, и все же нам не хватает чего-то существенного, чему трудно подыскать определение. Мы меньше ощущаем себя людьми, мы утратили какие-то таинственные привилегии.
Я разводил газелей на мысе Юби. Мы все там разводили газелей. Их держали в загородках на открытом воздухе, потому что газелям нужны потоки свежего ветра; газели самое хрупкое, что есть на свете. Но если их изловить совсем маленькими, они все же живут в неволе и кормятся из ваших рук. Они дают себя погладить и тычутся влажными мордочками в вашу ладонь. И вы думаете, что приручили их. Вы думаете, что прогнали ту неведомую печаль, от которой газели тихо гаснут и умирают самой ласковой смертью Но приходит день, когда вы застаете их упершимися рожками в изгородь и глядящими в сторону пустыни. Их влечет магнитом. Они не знают сами, что покидают вас; они пьют молоко, которое вы им приносите, позволяют себя гладить и еще нежнее тычутся мордочками в ваши ладони Но как только вы отойдете, они, поскакав немного радостным галопом, снова возвращаются к изгороди. Если вы им не помешаете, они так и останутся там, даже не пытаясь сломать ограду, а только упираясь в нее рожками, опустив голову, пока не умрут. Что это пора любви или просто жажда мчаться вприпрыжку до потери дыхания? Они не знают. Их поймали, когда у них еще глаза не открылись. Они ничего не знают ни о свободе в песках, ни о запахе самца. Но вы много умнее их. Вы знаете, чего они ищут: простора, который даст им возможность осуществиться. Они хотят стать газелями и танцевать свой танец. Они хотят познать бег по прямой со скоростью сто тридцать километров в час, перемежаемый внезапными скачками в сторону, словно из-под песка то тут, то там вырывается пламя. Разве их остановят шакалы, если истина газелей в том, чтобы испытывать страх, который один только может заставить их превзойти самих себя, проделать самые невероятные прыжки? Разве остановит их лев, если истина газелей в том, чтобы их раздирали когти под слепящим солнцем? Вы смотрите на них и думаете: они охвачены ностальгией. Ностальгия это желание неизъяснимого. Предмет желаний существует, нет только слов, чтобы его назвать.
А мы чего не хватает нам?
Что это за пространства, куда мы просим нас выпустить? Мы стараемся вырваться за пределы тюремных стен, растущих вокруг нас. Казалось, чтобы возвеличить нас, достаточно нас одеть, накормить, удовлетворить все наши потребности. И понемногу из нас лепили куртелиновского мелкого буржуа, [5] провинциального политикана, узкого специалиста, лишенного всякой внутренней жизни. Вы мне возразите: Нас учат, просвещают, больше чем когда-либо обогащают всеми завоеваниями разума. Но до чего жалкое представление о культуре духа у того, кто полагает, будто она зиждется на знании формул, на запоминании достигнутых результатов. Самый посредственный ученик Политехнической школы, кончивший курс последним, знает о природе и ее законах больше, чем Декарт, Паскаль и Ньютон. Но никогда ему в голову не придет такой поворот мысли, какие приходили в голову Декарту, Паскалю и Ньютону. Ибо у тех сначала воспитывали душу. Паскаль это прежде всего стиль. Ньютон это прежде всего человек. Он стал зеркалом вселенной слушал, как говорят на одном языке зрелое яблоко, падающее в саду, и звезды июльской ночью. Для него наука была жизнью.»
(Приведено по:
http://www.e-eading.club/bookreader.php/67008/Ekzyuperi_-_Nado_pridat%27_smysl_chelovecheskoii_zhizni.html)
Комментарий 3.3
Итак, газелей ловят в пустыне совсем маленькими, с еще невидящими мир глазками. Они растут и проводят свою короткую жизнь в неволе, за изгородью. Их холят, восхищаются их грациозностью. Они бывают веселы, отвечают лаской своих нежных губ, слизывающих лакомство с ладони человека. Но стоит от них отойти, и они упираются столбиками рожек в упрямую твердь изгороди и смотрят, смотрят туда, откуда дует горячий ветер пустыни, которую так и не увидели их глаза.
Если их так оставить, то они умрут возле изгороди, тоскуя, так и не поняв, что им не хватает «простора, который дает им возможность осуществиться. Они хотят стать газелями и танцевать свой танец», тот танец жизни, который, возможно, заложен в их «души» задолго до появления на свет Божий.
И автор спрашивает:
«А мы, чего не хватает нам? Что за пространство, куда мы просим нас выпустить. Казалось, чтобы возвеличить нас, достаточно нас одеть, накормить, удовлетворить все наши потребности. Но до чего жалкое представление о культуре духа у того, кто полагает, будто она на этом зиждется.»
«Культура духа» – души? То первородное, что мы не сознаем как газели за изгородью, что было нам дано в самом начале нашего пути, на который мы встали «только пробудившись от глины» первого человека на земле?
Как дать нашим душам « танцевать свой танец жизни… возможность осуществиться», заложенную в них изначально?
Как может каждый из нас познать неосознанное желание освободиться, стать человеком, воссстановить «культуру духа», попранную демагогией войн, шовинизма и необузданного потребления ресурсов природы?
Непростые вопросы. Но можно, дорогие друзья, уже сейчас начать их обсуждение на сайте сборника, а можно читать дальше, пытаясь понять, как отвечает на них автор.
ЧИТАЕМ ДАЛЬШЕ.
«И вот мы с удивлением обнаруживаем, что нас обогащают какие-то загадочные обстоятельства. Мы можем дышать только тогда, когда связаны с другими общей, и притом надличной, целью. Сыновья века комфорта, мы испытываем несказанное блаженство, делясь в пустыне последними крошками. Тем из нас, кто познал великую радость взаимной выручки в Сахаре, все другие наслаждения кажутся пресными.
Тут нечему удивляться. Тот, кто не подозревал о существовании незнакомца, дремлющего в его душе, но однажды в кабачке анархистов, в Барселоне, почувствовал, как он пробуждается благодаря самопожертвованию, дружеской помощи, суровому понятию справедливости, тот будет отныне признавать только одну истину: истину анархистов. А кто однажды постоит на часах, охраняя коленопреклоненных испуганных монашенок в испанских монастырях, тот умрет за испанскую церковь.
Мы хотим освобождения. Кто бьет киркой, хочет знать, какой смысл в том, что он бьет киркой. Каторжник бьет киркой совсем не так, как изыскатель, которого удар киркой возвышает. Каторга не там, где бьют киркой. Дело вовсе не в физических трудностях. Каторга там, где бьют киркой бессмысленно, где удар киркой не связывает работающего со всем человечеством.
А мы хотим бежать с каторги…
Что помогало нам родиться к жизни? Служение. Мы смутно ощущали, что человек может соединяться с человеком, только разделяя одни и те же устремления. Летчики сближаются, если идут на риск ради одной и той же почты. Альпинисты если карабкаются к одной и той же вершине. Люди соединяются не тогда, когда тесно соприкасаются друг с другом, а когда сливаются в одной вере. В мире, ставшем пустыней, мы испытываем жажду вновь обрести товарищей. Но для того, чтобы почувствовать тепло от плеч спутников, с которыми вместе бежишь к одной цели, война не нужна. Война нас обманывает. Ненависть ничего не прибавляет к экстазу бега.
Ибо для того, чтобы освободить нас, достаточно помочь нам осознать единую цель, связующую нас друг с другом, и искать ее надо в общечеловеческом…
