И. Ермаков: путь к храму. Собрание сочинений. Том 2

– Никак нет, не боюсь, и про звезды знаю. Но в плен не собираюсь сдаваться, у меня еще в жизни ничего не сделано. А документы я соберу, товарищ политрук.

Собрание провели в перерыве между боями. Встал командир батальона майор Петровский:

– За полгода службы лейтенант Ермаков проявил себя умелым и грамотным командиром, во взводе у него полный порядок, бойцы командира уважают, это я сам видел. Потому без лишних слов: принять Ермакова кандидатом в члены ВКП (б).

Проголосовали единогласно. Через три месяца, как особо отличившийся, Ермаков был принят в члены партии коммунистов.

Наконец, Волховский фронт стал переходить в наступление, из-за невозможности прохода по болотам танков усилили поддержку авиацией. С жестокими боями прошли городок Небольчи, Ермакова назначают командиром роты, которая потеряла половину личного состава. Ее быстро пополняют и направляют на Малую Вишеру. Начало января, жестокие морозы. Командир батальона объявляет, что к вечеру в роты привезут полушубки. Вот тогда и выдали ермаковской роте поношенные бушлаты. Бойцы подняли шум, прибежал командир, а интендант, сволочь, улыбается:

– Чем богаты…

У Ивана в глазах потемнело: люди на морозе в шинельках и фуфайках, а он вместо полушубков… Схватил капитана за грудки, а тот ему на ухо:

– У майора Шумейко из батальона поинтересуйся, где ваши полушубки.

Иван Шумейку искать не стал, а капитану так врезал, что едва живого увезли. Тут же особисты, в батальон, замполит в гневе: офицер поднял руку на офицера, и это во время боевых действий! Ермаков все написал, как было, вызывают к полковнику, командиру дивизии.

– Ермаков, все именно так и было, как ты написал в бумаге? Учти, если соврал… в трибунал я тебя не отдам, нет у меня лишних ротных. А партбилет отберут. Но, сынок, и без партбилета можно и нужно бить врага. Согласен?

– Так точно.

– Завтра опять идем на прорыв, нам надо разломить Ленинградское кольцо хоть с этой стороны, тогда все поползет. Езжай в роту, я комбату позвоню. Воюй, Ваньша!

Бойцы встретили угрюмой тишиной, а когда узнали, что вернулся ротный, кинулись обнимать. Старшина Алешин даже прослезился:

– Нам сказали, что трибунал тебе светит, командир. И партбилет – не баба, без него жить можно.

Солдаты захохотали:

– Ну, старшина, сказанул.

– Мы тут по три года без баб, и ничего.

– Кто три, а кто и все пять.

– С чего?

– С того. Я до войны в Белорусском округе срочную проходил.

На другой день взяли Малую Вишеру и с боями вышли на Новгород. Ермакову присвоили звание старшего лейтенанта.

Великий Новгород был оставлен войсками Красной Армии 19 августа 1941 года. Длинным и трудным был путь к желанной победе. Оккупация длилась 883 дня. Операция по освобождению города от фашистов началась 14 января 1944 года. Она стала первым этапом стратегической операции из так называемых десяти «Сталинских ударов» 1944 года. 20 января 1944 года советские войска водрузили красное знамя на древней кремлевской стене. В Москве в честь освобождения Новгорода был дан салют.

С освобождения Новгорода в результате Новгородско-Лужской операции началась операция по окончательному снятию блокады Ленинграда, мощное контрнаступление по всему Северо-Западному направлению. После разгрома фашистов под Новгородом всем стало окончательно ясно: к Москве враг не пройдет.

Потери Волховского и Северо-Западного фронтов в результате обороны и освобождения Новгорода составили более 750 тысяч бойцов убитыми, умершими от ран и пропавшими без вести.

За время оккупации Новгород был почти полностью разрушен. Некоторые уникальные достопримечательности города безвозвратно погибли. Разрушения были столь велики, что воспринимались как непоправимая утрата части национальной культуры.

Здесь при жестоком артиллерийском обстреле старший лейтенант Ермаков был ранен в голову и контужен. Санчасть, потом госпиталь, длительное лечение и списание с боевой службы, перевод в МВД только что освобожденной Эстонии.

Но навсегда запомнил Иван застольную фронтовую песню Волховского фронта, случалось, после третьей рюмки просил:

– Ребята, давайте нашу фронтовую застольную…

Редко, друзья, нам встречаться приходится,

Но, уж когда довелось, —

Вспомним, что было, и выпьем, как водится,

Как на Руси повелось.

Пусть вместе с нами земля Ленинградская

Вспомнит былые дела,

Вспомнит, как русская сила солдатская

Немцев за Тихвин гнала.

Выпьем за тех, кто неделями долгими

В мерзлых лежал блиндажах,

Бился на Ладоге, бился на Волхове,

Не отступал ни на шаг.

Выпьем за тех, кто командовал ротами,

Кто умирал на снегу,

Кто в Ленинград пробивался болотами,

Горло ломая врагу.

Будут в преданьях навеки прославлены,

Под пулеметной пургой,

Наши штыки на высотах Синявина,

Наши полки подо Мгой.

Встанем и чокнемся кружками стоя мы,

Братство друзей боевых.

Выпьем за мужество павших героями.

4

Поезд везет Ермакова на восток. Мама Нина Михайловна прислала телеграмму, что сильно болен дедушка Михаил Тихонович, просил любимого внука приехать проститься. Да, Иван не был в родных краях девять долгих лет. Уезжал на фронт безусым мальчишкой, после обосновался в Эстонии, ничто особо не держало, но возвращаться на родину не планировал. С телеграммой пошел к начальству, дали отпуск, поехал. В вагоне стоял у окна, видел строящиеся города, технику на полях, весна, крестьяне сеют, чтобы страна была с хлебом. За Уралом сердце забилось сильнее: вот она, родина малая, березовые колки, озера, окаймленные камышами, деревеньки бедненькие, но на полях тоже тракторы, не женщины с лукошками, как было в войну. Тюмень, областной центр. Поезд стоит полчаса, Иван вышел на привокзальную площадь: да, бывший уездный городишко надо благоустраивать, надо перестраивать, выводить на уровень столицы новой Тюменской области. Он видел на карте, что область размахнулась от казахских степей до Ледовитого океана, половину Европы может вместить.

Из Ишима на автобусе доехал до Ларихи, тут уже ждут, Миша Дробахин приехал на дрожках, Ишим разлился, приходится объезжать горой. Домой прибыли ночью. Мать, поплакавши, сказала:

– У меня банешка подтоплена, пойди, обмойся, да я тебя покормлю.

– Погоди, я около деда посижу. Что же ты лежишь, дед Михаил? Вставай, внук прибыл, – пытался ободрить старика.

– Все, Ваня, тебя повидал, и сердце на месте. Теперь и помирать можно.

Дед умер через два дня. После похорон мать впервые осторожно спросила:

– Ваня, ты, поди, обратно поедешь?

– Мама, я же в отпуске, через неделю отправляюсь.

Но не суждено было Ивановым планам сбыться. Пришел в клуб в поселке, хотя уж не мальчик – на танец девушек приглашать, присел на лавку у стены, осмотрелся. «Да, Ваня, ничего тебе тут не светит, ни одной девчонки не узнаю. Понятно, девять лет прошло, молодняк вырос, не мне чета». И вдруг екнуло сердце: стоит у стенки девушка, мало сказать – красивая, а такая, что просто – ах! Роста небольшого, статная, фигура, как у артистки, русоволосая, лицо чистое, словно мастером написано. Огляделся, у кого спросить, подошел к знакомому гармонисту:

– Кто эта красавица? – спросил.

Гармонист над гармошкой склонился, чтобы хорошенько посмотреть:

– Это Тонька, в совхозной бухгалтерии сидит.

– Не наша вроде?

– Приезжая. Сестра ее замужем за директором, она у них и квартирует.

Иван осторожно поинтересовался:

– Есть у ней кавалер? – как бы между прочим спросил.

– Полно, – ответил гармонист. – В случае чего седьмым будешь.

Ивана это не устраивало. Он ткнул гармониста в бок: «Вальс!», а сам четким шагом направился к девушке, опередив двух молодцев, собравшихся туда же. Подошел, поклонился и сказал, как учили эстонские девушки:

– Разрешите пригласить вас на танец!

Девушка с удивлением кивнула, и обрадованный Иван чуть не на руках понес ее в головокружительном вальсе. Когда гармонист сомкнул меха, Иван проводил девушку до места и встал рядом:

– Извините, во время танца не совсем удобно говорить, даже познакомиться не сумели. Иван Ермаков, только что прибыл в отпуск из Эстонии. А вы Тоня?

– Да. Мячкина. Работаю в бухгалтерии совхоза.

– Я уже знаю. Я, кажется, все про вас знаю. Пойдемте отсюда, вечер сегодня прекрасный.

Вышли на крыльцо.

– Дождливый вечер вы называете прекрасным?

Иван шел напролом:

– Да, прекрасным, потому что именно в этот вечер я встретил вас.

– Ну, не встретили, а увидели у стенки. А вы вовремя подошли, потому что я собиралась домой. Скучно.

Ивана понесло:

– Давайте, я расскажу вам веселые истории из военной жизни.

Тоня остановила:

– Нет-нет, какие на войне могли быть веселые истории?

– Тоня, если человек на войне три года, если война стала его жизнью, а в жизни как без шутки и веселых историй? Могу рассказать, как мы на Волховском фронте меняли Гитлера на портянки.

Тоня улыбнулась.

– А еще интересней, как от батьки Бандеры коза ушла добровольцем к нам в маршевую роту.

Девушка уже смеялась.

– Но, наверное, всего интересней, как военфельдшер Вася Анисимов, перевязывавший мои раны в августе сорок третьего, атеист и безбожник, уговорил православного батюшку в день 9 мая сорок пятого года отслужить благодарственный молебен во имя Победы, а когда тот уперся, что у него звонарь прихворнул, подрядился сам заменить звонаря, и устроил на колокольне такой тарарам, что комендатура приехала разбираться.

Тоня посмеялась от души, а потом сказала, что ей надо идти домой, утром на работу.

– Я прошу вас, давайте встретимся завтра на плотине. Я покажу вам свою деревню Михайловку.

– А я ее знаю, бывала по делам.

– Тоня! – вздохнул Иван. – Кто лучше меня сможет показать и рассказать вам про Михайловку, милую мою деревню?! Соглашайтесь. Во век не пожалеете.

Тоня спросила с улыбкой:

– Иван, вы стихи не пишете?

Бравый ухажер покраснел:

– Как вы угадали?

– Не знаю. Почувствовала.

– Писал, Тоня, и до войны и на фронте, только мыши все мои стихи прочитали и съели вместе с тетрадкой.

– Как жалко! – Посочувствовала девушка.

– Ничего, Тоня, все еще впереди. Я буду писать, только, похоже, не стихи.

– Ладно. Остальное расскажете завтра.

Иван долго не спал на домашних полатях, мать проворчала:

– Ты долго будешь скрипеть досками? Спи. Или в совхозе на девок нагляделся? Чтоб хоть одна тебя соблазнила да привязала бы к дому!

– Все, мама, сплю.

День занимался во дворе, крышу на стаюшке поправил, городьбу на огороде подновил, с нетерпением ждал вечера. Погладил брюки и рубашку, чем насторожил мать, Нина Михайловна с надеждой глядела на эти приготовления, понимая, что так просто Иван блеск наводить не станет.

Как стало темнеть, рванул на плотину, встал в сторонке, чтобы людей не смущать, и увидел ее, быстрой походкой идущую навстречу. Взял за руки, не оттолкнула.

– Тоня!

– Не надо. Вам через неделю уезжать, там, наверное, жена, дети. Я пришла только потому, что обещала, но это наша последняя встреча.

Иван огорчился:

– Что же ты так, Тоня? Я со сей душой, а ты мне про отъезд. А я уж решил, что никуда не поеду, да и не ждет меня никто. Буду за тобой ухаживать, ждать буду, пока согласишься за меня замуж выйти.

Не мог в сумерках видеть Иван, как смутилась девушка, какая светлая улыбка проскользнула по ее лицу. Сразу запал ей в душу этот грубоватый, не особо ловкий, не юноша даже – мужчина. Поделилась с сестрой Анной, она посоветовала присмотреться, все-таки издалека приехал, кто знает, что у него на уме? А когда узнала, что Ермаков с почты телеграмму дал в Эстонию на свою работу, чтобы трудовую книжку выслали, кивнула сестре: «Кажется, у него серьезные намерения».

Да уж куда серьезней! Подъехал к совхозной конторе на лошадке управляющего, запряженной в кошевку, едва выпросил, вызвал Тоню:

– Сбегай домой, возьми паспорт.

– Он у меня с собой, в сумочке.

– Тогда садись. Поедем в Покровку, там у меня председатель сельсовета знакомый, распишемся и штампы поставим. Я, Тоня, без тебя уже дышать не могу.

Девушка стояла у кошевки и не знала, что же ей делать?

– Может, я хоть сестру спрошу?

– О чем? Ты у себя спроси, любишь или нет. Ну, что тебе ответило твое ласковое сердце?

Она шепнула:

– Сказало, что любит.

Жить стали в доме Щербаковых, отвели им комнатку. А через несколько недель Иван получил вызов на учебу в Тобольск. Тоня знала, что он ездил сдавал экзамены, потому встретила новость спокойно, а сестра Анна поджала губы:

– И ты его отпускаешь? Не боишься, что соломенной вдовой останешься?

– Не боюсь, Аня, я Ивану верю, и учиться ему надо.

Уехал, писал письма, звонил каждую неделю. Писал, что усиленно занимается театральным делом, оценки получает хорошие. На каникулах дома пошел в бригаду плотников, отработал месяц, все-таки не просить у жены денег на дорогу. Тоня в положении, так жалко было ее оставлять. Когда родила, перешла к свекровке, так договорились с мужем. Нина Михайловна водилась со Светланкой, Тоня вышла на работу. Сдав очередные экзамены, Иван приехал и сказал:

– Все, жена моя дорогая, видно, поздно Ваньке учиться, буду своим умом доходить, если потребуется.

На работу пригласили в Михайловский клуб. Иван не долго думал, сразу собрал молодежь и начали репетицию спектакля. Потом обошел женщин, пригласил в клуб, стол накрыли, песен попели, всем понравилось. Стали собираться каждую неделю, спевки до того довели, что стекла в оконных рамах дребезжали. И на торжественном вечере, посвященном годовщине Великого Октября, для жителей Михайловки поставили невиданный концерт со спектаклем и большим хором. Об этом написала районная газета, приехал заведующий отделом культуры отставной капитан Головачев. Узнав, что Ермаков тоже фронтовик, да к тому же в офицерском звании, Головачев предложил с годик поработать, а потом перевод в районный дом культуры.

Иван в каникулы собрал ребятишек и показал им кукольный спектакль, сыгранный одним актером. Ребятишек куклы очаровали, стали осваивать азы мастерства кукловода, принесли кусочки тканей и иголки с нитками, стали шить куклы с перчатками для управления пальцами. Ивану нравилось, сколько радости доставляли детям эти работы, а потом и маленькие постановки.

Головачев сдержал свое слово, перевел Ивана Михайловича на должность директора районного дома культуры. Тоня решительно возражала, потому что знала обстановку в этом заведении: каждое мероприятие заканчивалось застольем, и она не хотела, чтобы муж, с войны склонный к традиционным «наркомовским», окончательно увлекся спиртным.

– Ваня, может быть, не стоит ехать? – спросила Антонина.

– Ничего не бойся, ты же видишь, что тут мне уже нечего делать, мне не интересно. А в РДК такие возможности!

Переехали, получили скромное жилье, Иван днями и вечерами пропадал к доме культуры. Часто возвращался с запашком, но Тоня мирилась. В первый же праздник дом культуры показал большой и интересный концерт. Сам Ермаков читал отрывок из только что вышедшей поэмы Александра Твардовского «Василий Теркин». Он в это исполнение вложил весь свой артистизм, не читал, а играл моноспектакль, спектакль одного актера. Зал был в восторге, на сцену вышел первый секретарь райкома партии Козырев и от души поблагодарил самодеятельных артистов.

Дела в доме культуры круто пошли в гору, то хор, то драматический коллектив, то солисты со чтецами привозили с зональных и областных конкурсов и смотров грамоты и дипломы. Так продолжалось почти два года. В один из праздников после «закулисного» банкета Антонина не выдержала. Утром состоялся жесткий разговор:

– Иван, это плохо кончится, брось дом культуры, давай вернемся домой. Помнишь, ты рассказывал мне разные веселые и очень интересные истории, что ты писал стихи и обязательно будешь писать. Здесь это невозможно. Я увезу тебя в деревню, там мама, тебе будет спокойно, душа твоя встанет на место. Решай. Если ты откажешься, я уеду одна.

Это был один из трудных дней в его жизни. «Тоня права, тут все возможности, чтобы свалиться в пропасть. Да, писать, надо писать. Столько в голове задумок! Едем, решено!»

Утром пришел в отдел культуры и написал заявление, его уговаривали, просили, пугали – он забрал трудовую книжку и отказался ставить «отходную».

5

Сам Ермаков поначалу не любил об этом вспоминать, да и шутки друзей и знакомых воспринимал угрюмо. Но так было, и ни убавить, ни прибавить.

После возвращения в деревню с районных гастролей он места себе не мог найти: садился за ночные бумаги – слова не шли, начнет вслух выговаривать – вроде складно, как и мечталось, а на листок не ложатся. В клубе место занято, не станешь выживать человека, хотя девица эта только ключи носит. Хотел в совхоз пойти, не выболел, может любую работу – Тоня поперек встала. И до того мужику тошно, хоть волком вой.

И вот под такое настроение слышит он утром последние известия: Израиль вероломно напал на Египет. И тут же заявление Советского Правительства, что, если наглое избиение Египта не прекратится, то Советский Союз не будет препятствовать выезду добровольцев, пожелавших принять участие в борьбе египетского народа за свою независимость. «Эх, – махнул рукой вчерашний фронтовик, – кто, если не русский солдат, заступится за невинно обиженного?». Собрал документы, когда Тоня на работу ушла, оделся потеплее: полушубок новый, сибирских барашков мех, под черный блескучий хром выделанный, неделю назад Тоня из сельпо принесла. Все летичко яйца да осенью мясо за него сдали. Оделся, выскочил на большак, и первой же машиной в район, а там быстрым шагом к военкомату. Зашел к военкому, по-военному доложил:

– Товарищ подполковник, разрешите обратиться?

– Слушаю. – Военный комиссар Панов встал.

– Старший лейтенант запаса Ермаков. Прошу направить меня добровольцем на Ближний Восток помочь египетским товарищам в борьбе с Израилем.

Панов пригласил сесть, сам не знал, что сказать. Наконец, сообразил:

– Рад приветствовать вашу решительность, но пока никаких указаний по добровольцам нет. Где вы остановились? Если до вечера не вызову, завтра утром к десяти часам.

Пошел к другу, посидели, скучно дома, в чайную собрались. А там мужики с пивом, с водкой, уже прослышали про добровольцев. Оказывается, еще пара человек побывала у военкома. Сидит Иван за столиком, а какой-то хлюст подначивает:

– Ты не в этой ли шубе в Египет собрался? Там жара, в одних трусах воюют. Уступи шубу, она тебе ни к чему. Али ты только порисоваться, мол, герой, готов хоть сейчас, а завтра сядешь в автобус, да к бабе под юбку.

И вскипела в Иване подогретая выпитым кровь, взыграла мужская гордость, скинул он полушубок и над головой поднял:

– Восемьсот рублей неделю назад заплачено.

Хлюст тут как тут, отвернулся к стенке, подштаники ослабил, отслюнявил восемь сторублевок, а Ивану фуфайку свою оставил и смылся.

Утром по морозцу явился Иван в военкомат, Панов мимо прошел, не узнал, не поздоровался.

– Что хотел, молодой человек? Ба, да вы вчерашний доброволец, а шуба, извините…

– Нету шубы. В Египте и без шубы жарко будет.

– Так-то оно так, – согласился комиссар, – но насчет добровольцев есть приказ воздержаться. Так что поезжайте домой, в случае необходимости мы вас вызовем.

Грустным вышел Иван из военкомата. Как домой ехать, что Тоне сказать?

А военком дивится:

– И кто это произнес, что русские долго запрягают?

Приехал в деревню по темну, в дом вошел – Тоня за сердце схватилась:

– Что с тобой, Ваня? А полушубок…

– Нету, Тоня.

И все, как есть, рассказал. Тоня обняла буйну голову:

– Ладно, Ваня, честь и совесть наша с нами, а шубу мы наживем.

Иван благодарно посмотрел на жену: умница, где другую такую сыщешь?

Через несколько лет Ермаков создаст сказ «Костя-Египтянин», в котором этот случай выписан очень живописно. Хотя говорили в то время, что и про шубу, и про добровольцев Иван придумал, и рассказал эту историю, как воистину бывшую. Ведь все знали ее только с его слов.

После конфуза с Египтом и незамедлительно сделавшейся известной в деревне и окрестностях истории с хромовым полушубком, совсем невмоготу стало Ивану. Тоня боится лишнего слова сказать, сестра, опытная в семейных делах, предупредила:

– Тоня, с мужиками такое бывает, не сложилось – они уже и руки опустили, все, конец света, вроде и жить не знают, как, да и вообще стоит ли.

Тоня за сердце:

– Сестрица, ты меня не пугай.

– Я не пугаю, а предупреждаю: не лезь в ту минуту, они, подлецы, с горя и запить могут.

Иван ранним утром уходил в пронзительный березовый лесок, который по едва заметной гриве поднимался от деревни и смешивался с другими. Набрел как-то на деляну, лес выпилен, пятеро мужиков дом рубят. Одна клетка сруба в четыре ряда стоит в сторонке, подошел поближе – мужики не свои, поздравствовались, познакомились.

– Вот, подряд взяли, три дома срубить. Понимашь что в нашем деле?

Иван признался:

– Не особо разбираюсь, но что работа ваша чистая – вижу.

– Молодец! – Похвалил старший. – Я заметил, что ты тонкую щепочку взял и в переплет засунуть пробовал. Получилось?

Иван засмеялся:

– Ну и глаз у тебя, я вроде старался незаметно. Хорошая работа, ничего не скажешь!

– А мы, парень, не для того, чтобы курам на смех, а гордость свою вкладываем. Спроси любого, где мы дома ставили, что за Варнацкая бригада, тебе скажут. Мы впятером, два брата с сыновьями. Из староверов, было бы тебе известно, так что ни гульбы, ни перекуров. Может, вера уже и не та, мы с братом повоевали. Ты тоже не отсиделся? Я вижу, что бывалый. Молимся вечером, но главное от стариков взяли: жить по совести.

Ивану это интересно:

– А плотницкое дело в роду у вас?

Старший потер затылок:

– Да как тебе сказать? Дед с артелью ходил, мы с малых лет с топором баловались. Бывало, приду на стройку, ребята сладкий сок с берез скоблят, а я норовлю потесать что-нибудь. Отец заметил интерес, то отпилить что позовет, то по доске прочертит, потесать даст, то покажет, как одним ударом гвоздь забить. А потом обчертил выем в бревне и говорит: «Ну-ка, Егорка, меня Егором зовут, выбери это топориком». Я на радостях сначала с одной стороны за черту ушел, потом и с другой туда же направился. Испугался, сижу, нос повесил. А дед подошел, хлопнул по плечу: «Не горюй, Гошка, как бы ни клин да мох, так и плотник бы сдох».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.