Отшельница. Повесть о Минске, и минчанах, и о любви, конечно

Юра впервые так тепло сжал мои руки, что я поняла – оттаял, понял, что дома, что наш. Глядя на нас, Петр расплылся в улыбке мимозой и все приговаривал: «Это ж надо… это ж надо…». А Михаил наливал по полрюмки, и каждый новый тост повторял предыдущий – «За победу! За встречу! За нас!».

– Так вот, – продолжал Анатолий Иванович, значит, начали мы с тетки Люды, ну, той, что Юрку-то нашла в палисаднике своем. Решили так, что, если именно к ней кто-то дитя принес, так, значит, какое-то знакомство с ней имеет. Обнаружилось… обнаружилось, значит, когда всю семью-то я из архивов ее достал, что и муж ее, и дочка с зятем, и внуки, погибли в первые же дни. Накрыло их во время бомбежки. Сразу, всех. А выжила только маленькая. Лиза. Ей еще и года не исполнилось тогда, зимой она родилась. Так вот, Лизку нашли, ее соседка, бабуля столетняя забрала. Нашли мы ту Лизку, а она, как бродяжка, голодная, холодная, у бабки этой заместо котенка в доме. Обогретая, досмотренная, да и всего-то. В школу не ходит, от людей прячется. Еле-еле, правдами-неправдами, силком, можно сказать, забрали ее сюда же в деревню. Решили, что надо Людмилу Авдеевну нашу отблагодарить хотя бы так – внучку ее в люди вывести, на ноги поставить. Вот и живем так, втроем, да, Юр?

Юра поддакнул понуро. Теперь мне стало понятной его грусть – влюбленный парень ни за что не бросит девчонку, если у них там серьезно. Если бы не этот рассказ про то, что это за девочка, чья она, я бы, наверное, по примеру любой другой матери, тут же воспротивилась такой внезапной преграде на моей любви, но случай особенный, тут надо пока помолчать. Есть персонажи не менее важные теперь.

Всю ночь мы проговорили. Юра сдался первым. Мы уложили его спать, посидели рядом с Петром, как над маленьким и вышли на цыпочках из спальни только, когда он, уставший от волнения и внезапно обрушившихся на него переживаний, наконец, уснул.

Незаметно подкралось утро. За окном стояла такая тишина, что казалось и она слушает тревожный, такой нужный нам всем, рассказ Анатолия Ивановича.

Партизанским отрядом разношерстную группу людей, слегка вооруженных, слегка одетых в лютый мороз и вконец оголодавших назвать можно было с натяжкой. В отряде было много и женщин, и детей из окрестных, захваченных фашистами деревень. Если от холода еще как-то можно было согреться в построенных землянках, то кормиться в лесу зимой было нечем.

В тот день решили рискнуть – отправить в ближайшую деревню Асеевку разведку. У Юрки, веселого рыжего парня из отряда, лет семнадцати, но очень серьезного и рассудительного не по годам, в Асеевке жил дед. Он, Юрка, потому знал там все ходы и выходы. Вот и вызвался сходить, да разузнать обстановку и раздобыть какой-то еды, чтобы хоть детей прокормить. А дальше нужно было решать, как действовать, чтобы выйти на своих, присоединиться к настоящим партизанам, если еще кто-то уцелевший в округе есть. Юрка и немецкий хоть немного знал.

Говорят, что нет безвыходных положений. Есть. Положение было безвыходное. Зима вся еще впереди, вокруг – немцы, а, главное, нет информации, что вообще вокруг творится, есть ли кто-то рядом из наших, или самолеты немецкие летают уже по своей новой стране.

Почти сутки прошли в ожидании, которое было ненапрасным. Юра наш вернулся с нагруженными доверху санями. Едва показавшись на горке, поросшей молодыми сосенками, он упал, и сани, груженные доверху поклажей, медленно сползли к нашим ногам сами. Юра истекал кровью, и как он дошел до лагеря, было просто непонятно – при таком ранении и при такой потере крови, казалось невероятным то, что он вообще мог передвигаться.

Последнее, что он успел рассказать – в деревне немцев нет. Были и ушли. Назначили его деда старостой. Так что с провизией помогать будет. Как сможет. Но в деревню показываться не стоит, опасно. Только к нему. Он живет в крайней хате, возле старой фермы, собаки нет, приходить ночью с заднего двора, зовут Антосем. Медикаменты, какие – никакие, соберет.

Мы слушали его, понимая, что это последние слова нашего рыжика – весельчака, забыв даже про санки с едой. Юра «уходил»… Женщины плакали, дети, сильно перепуганные, стояли, онемев вокруг все больше расплывающегося на снегу кровавого огромного пятна.

Вдруг сани пискнули тонко в этой слегка шумящей лесной тишине.

– Ребенок там… в мешке… тут, за горкой… недалеко… бабка обмороженная… живая… дитенок этот… с ней… привезите ее… не смог я… меня там… за Асеевкой… на грузовике немцы… я через поле шел… не успел… заметили уже, в лес входил когда… очередью из авто… ма… та… – И Юркина голова упала, как подрубленная. Мы сняли шапки…