«Для чего я появился на свет, куда я иду»? Начинает колоть неизвестностью на определенном жизненном рубеже. Кольнет – и отпустит: «Туда же, куда и все, куда все человечество». Но однажды со всей мучительностью осознаешь, что этой отговоркой успокаивают себя если не все, то большинство, что человечество подобно толпе бредущих в сумерках, где каждый является ведомым и ведущим, где ориентиром является плечо впереди идущего, который держится за следующее плечо – и так до бесконечности, что никто не видит всей Дороги, и если авангард и способен разглядеть ближайшие 100 метров, то – куда она ведет, и что там за горным кряжем или даже за поворотом – понятия не имеет, хотя делает вид, что это ему известно. Что для большинства увидеть землю под ногами – и то проблема, чаще всего – лишь спина впереди маячащая – ясная цель.

Как говорил один индийский мудрец: «Нелепо думать, будто бы толпа знает, куда идет – она идет потому, что каждый думает – куда все – туда и я».

Но остается дорога, и лишь орел, в синеве парящий, хорошо видит, куда она ведет на много десятков километров, и что там впереди: земля обетованная, лестница в небо или бездонная пропасть.

Но что может орел, пусть даже его увидит задравший голову, как расскажет он о далях, ему открывшихся, если человек не знает его языка, если он никогда не видел мир с высоты и не владеет понятиями в вышине парящего, если удел человека – земля под ногами, спина ведущего, рука ведомого, и дошедшие по цепочке искаженные впечатления первых рядов?

«… Я выступал впереди шествия, зная, что и другие пойдут за мной. Мы блуждали по темным лесам, прошли долины и вспаханные нивы. Шествие было длинным, как вечность.

Когда мы вывели шествие на берег тихой реки, только тогда его конец показался из-за темного бора.

– Река! – кричали мы. Те, которые были ближе, повторяли «Река, Река»! А те, кто были в поле, кричали «Поле! Поле»! Идущие сзади «Поле, река, река». «Мы видим лес», – говорили они, и не знали, что находятся в хвосте шествия (К. М. Чюрленис. Запись в альбоме).

И все же неправильно было бы обвинить человечество в том, что Великому Пути через леса, поля, горы и реки, человек обретает знание окружающего мира (правильнее – близлежащего), но не Дороги в целом: мир идущего через лес представляется ему лесом, идущего через поле – полем, из этих отрывочных впечатлений складывается картина кусочка бытия, некоторых элементов, его составляющих. Мы накапливаем опыт, делимся впечатлениями, но все равно: для идущего по лесу реальность – прежде всего лес, а остальное – абстракция, ему сообщаемая, сродни фантазиям, хотя он вполне вправе допустить, что реальность может включать в себя и нечто им неизведанное. Но если представить наше восприятие мира сузившимся до восприятия мира атомов? Тогда лишь мир атомов для нас – подлинная реальность, а макро мир становится чем-то чисто теоретическим, его можно даже изучать, пользуясь косвенными данными, как астрономы изучают космос, но не более того. И знания наши будут подобны знанию о звездном небе: оно слишком необъятно, слишком за сферой наших конкретных интересов, а весь иной уровень реальности совершенно невозможно охватить сознанием, как цельное качество. Наш мозг не в силах охватить реальность вселенной, хотя с позиций объективной истины она столь же реальна, как наш социум, биосфера, любой простой и сложный предмет. Если же мы представим себе наши космические путешествия к другим планетам, то это все равно будут путешествия в макро-мире привычной реальности, знакомых аналогий. Как раз – тот случай, когда размер имеет значение.

Большинство людей мыслящих рано или поздно начинают не удовлетворяться тем, что их окружает: служебным положением, домом, семьей, воспитанием детей, накоплением материальных благ. Иногда мучительной уверенностью пронзает: бессмысленно! Для чего весь этот круговорот? Я рождаюсь, вырастаю и старюсь только для того. Чтобы рождать и растить детей, которые, как и я будут расти и стариться, поступать сходным образом, повторять те же ошибки, что и я, хоть и с клеймом своей эпохи, чтобы в конце концов прийти к тому же мучительному рубежу: все бессмысленно. А следующее поколение ждет такая же участь.

Это ощущение начинает беспокоить все чаще и чаще, иногда его удается на время заглушить погоней за мнимыми ценностями: земным успехом, чинами, материальным благополучием, властью. Вся история человечества – это Великое бегство от Великого Зова: как знать, что влекло Александра и Юлия Цезаря на завоевание новых земель? Но оказывается, что даже самое ценное в нашей жизни – любовь: любовь мужчины и женщины, любовь матери и ребенка, любовь к родной земле оказывается чем-то зыбким и неустойчивым, постоянно разочаровывающим и ускользающим при попытке понять рациональным умом – что же это такое.

Очевидно наша беда в том, что мы привыкли к конкретности форм, нам нужно определение. Мы знаем (как нам кажется), что такое стол, дом, страна, океан, земля. Мы привыкли, что все в этом мире имеет свое место, цель, назначение. Оно должно укладываться в нашу человеческую логику, с ясным законом причинности, и если какие-то категории бытия противоречат нашим предметным представлениям, не находят оправдания и места, не увязываются с привычными понятиями, то они смущают разум, вызывают враждебность, либо тоску и ощущение собственной ничтожности. Жесткий каркас понятий о том, что есть истина начинает трещать и рушится, приходит понимание того, что наше представление о мире, как об участке пути, по которому мы сейчас бредем со своими ближними – ничтожно, что ценности логическим звеном включенные в это наше представление о действительности, казавшиеся незыблемыми, оказываются мелкими и не заслуживающими внимания.

Стоит лишь остановиться после очередной должностной победы, после нового приобретения и задуматься: зачем? – и снова вспыхивает и жжет каленым железом извечное «бессмысленно»! И мы бежим от него в новое предприятие, понимая, что остановка – это мука, надо сделать то, завоевать это – и так проходит жизнь.

Казалось бы: зачем мне знать ландшафт за лесом, ведь (как мне кажется) муравей вполне удовлетворен тем, что делает, не задумываясь о высшем назначении муравейника. Казалось бы: сыт. Обут, семья, дети, развлечения, часть желаний вполне можно удовлетворить: пусть о смысле бытия думает какой-нибудь Гаутама или Гегель! Но нет, не уйти от вопроса, не отмахнуться, как от назойливой мухи.

И однажды осознаешь, что это «нечто» – Зов Пути, зов другого представления о мире, о реальности, зов, поднявший орла в небо и позволивший увидеть мир бесконечно шире, чем видят его по дороге бредущие, что если бы ни этот Зов Пути. То люди бы не сдвинулись с места и не стали бы людьми.

Со временем возникают другие искусственные доминанты, кажется, зовет совсем другое, земное, вполне конкретное. Но нечто над нами могущественно, оно не дает окончательно погрязнуть в круговерти суеты, оно мучает, не позволяет успокоиться и однажды выводит на дорогу осмысления Великого Пути, открывая новые, невиданные горизонты, где цель – Бесконечность. Правда основное большинство до конца дней своих подавляет этот Зов все новыми и новыми рубежами, дурманом денег и власти, заливает его алкоголем, травит наркотиками.

Для чего я пишу эту книгу? Нужен ли мой голос в хоре Великих и менее великих учителей вперемешку с сумасшедшими, заблуждающимися и откровенными дезинформаторами? Разве людям не достаточно мудрости Ветхого и Нового заветов, Типитаки Упанишад или Корана? С их многочисленными комментариями? Разве можно сравнить мой голос с голосом Христа или Будды? Его же никто не услышит! Но контрвопрос: кто сегодня услышит реального Христа, человека жившего 2 тысячелетия назад и обращавшегося к своим современникам, снизошедшего до их понятий о реальности и мире, с голосом, искаженным бесчисленными домыслами, трактовками и комментариями.

Чему могу научить я, не претендующий на ступень человеко-бога и звание учителя? Но может быть обращение современника к современникам имеет самостоятельную ценность? Может быть опыт человека, наделенного от рождения средними способностями, но прошедшего сложный противоречивый отрезок Великого Пути более понятен простому смертному, чем загадки ставших легендами Будды и Христа? Может он ближе моему собеседнику, чем молчание какого-нибудь индийского йога, вроде Раманы Махарши, уже в 17 лет погружавшегося в глубочайшие трансцендентальные состояния, где исчезает «Я-личность» и проявляется «Я – Все»?

Когда это начинается, что это? Может быть в каждом, глубоко в подсознании живет память парящего в небе и не дает успокоиться в серой обыденности. Быть может уверенность сна «я умею летать» основана на собственном забытом опыте, на неосознанном «когда-то я летал».

Не хочу ничего утверждать, примите это, как гипотезу, но Зов слышен уже в первом крике младенца. Быть может, его постоянный плач связан не столько с внешним дискомфортом, сколько с необычностью и непривычностью его нового положения, быть может, его почти двадцатичасовой сон с короткими промежутками для кормления – это невозможность и нежелание долго находиться в таком непривычном и неудобном в мире плотных форм, быть связанным такой помехой, как еще беспомощное, но не отпускающее на свободу тело. Сон ребенка – не столько отдых, сколько попытка вернуться в привычное состояние тонкого плана, в состояние довоплощенной души. Но все больше и больше ограничений накладывает плоть, все больше и больше «Я» маленького человека связывается с его ручками, ножками, первыми примитивными, но сильными желаниями.

Все чаще и чаще он противопоставляет себя окружающему миру. Наступает видимость затухания Зова, освоение внешнего мира, укрепление сознания в его преобладающей реальности, а со временем – формирование мнения о нем, как о единственной реальности. Пугающая непонятность первоначального Зова (хотя в этом периоде – весь мир загадка) постепенно угасает, появляются новые доминанты, внешний мир, все более познаваясь еще глубже погружает в себя. Тело осваивается, оно уже не только источник мук, но и удовольствий, появляются первые обманчивые перспективы какого-то понимания новой бытности, идет обучение. Зов ослабевает, трансформируется, но никогда полностью не исчезает. Вырастающий ребенок, пытающийся все себе объяснить, одевает его в земные одежды, первоначальность Зова становится почти неуловимой и воспринимается, как нечто данное.

На каком-то этапе, когда острота проблем освоения внешнего мира притупляется и актуальность познания окружающего мира не то, что теряется, но становится обыденностью, приходит новая фаза трансформации Зова: погружение ребенка в мир фантазии (у разных детей это может проявляться по-разному): ребенок начинает воображать себя кем угодно: мышкой, зайцем, Винни пухом, помещает себя в мир сказок, в фантастический мир игры.

В некоторых случаях то, что мы называем воображением настолько сильно. Что утрачивается интерес к физическому миру, грезы принимают форму галлюцинаторности, практикуются своего рода спонтанные медитации, в исключительных случаях вводящие в трансцендентальные состояния. Один мой знакомый примерно так описывал свое «Самадхи», пережитое в возрасте 4—5 лет.

Однажды ночью, когда его сознание находилось в каком-то трансформированном состоянии, и внешний мир не столь довлел над реакциями, проснувшись, он ощутил странное, напугавшее тогда своей совершенной необычностью состояние. Он увидел звездное небо, а затем почувствовал себя растворяющимся в нем: происходило странное угасание личности, «Я», связанного с телом, умом и эмоциями, памятью и все большее проникновение его во все сущее. Не было во вселенной атома, который не был бы «им», его «Я» было во всем, и, возможно трансформируясь через какой-то оставшийся участок не выключенного детского сознания. Держалось ощущение, что теперь никуда не надо идти, чтобы завладеть каким-то предметом: он (предмет) – это я. И земное бытие бессмысленно, так как растворились рамки конечного, исчез принцип «не я» объекта.

Естественно, что это небывалое впечатление, наложившееся на неподготовленное, но одновременно достаточно утвердившееся в земном детское восприятие привело к страху, к желанию как можно скорее уйти из этого состояния, вернуться в привычный мир с отчетливостью понятий Я – он, субъект – объект.

– В дальнейшем, – говорил мой знакомый, – я все бы на свете отдал, чтобы еще раз вернуться «туда», в нечто, которое и описать-то адекватно невозможно ничем, кроме той куцей схемы, которую я привел, но, несмотря на глубокие медитации, которыми он много лет занимался, подобных состояний больше не возникало.

Разные формы может проявлять Зов в проявлениях детской психики, порой это – необычность обычного. Отблеск стекляшки, запах смолистой почки или утренняя свежесть прикосновения ветерка могут произвести переворот в сознании. Казалось бы, нет в этом ничего «небесного», однако, по-видимому, врывается в сознание не обыденное привычное земного явления, а смутное ощущение – есть нечто за этим, невообразимое, бесконечно прекрасное, неизмеримо более важное, чем видимое и слышимое.

В свое время несколько видоизменив гриновское понятие «несбывшегося». Я назвал это «несбыточным». Именно смутное и неоформленное ощущение того, что миг осознания какого-то явления, предмета, запаха, отблеска, ощущения (более придуманный, чем реальный), отгороженный непреодолимым барьером «Я» и «Оно», не дающим в себе раствориться, стать розовой зарей и благоуханным утром – именно несформированное понимание невозможности остановить прекрасное мгновение, сделать вечностью все дивно мимолетное, уносящееся, несмотря на почти не изменившуюся реальность – все то, во что облачается Зов в это мгновение, и составляет наше несбыточное, прекрасное как раз своей неопределенностью и невозможностью назвать «это», придать ему какую-то конкретную форму.

Есть и другие трансформации Зова в период раннего детства. У моей бывшей жены был достаточно редкий дар, современной науке известный, как эдейтизм. Это способность видеть внутренним взором красочные, удивительно реальные статичные и динамические изображения, столь же отчетливые, как и реальность внешнего мира. Они разворачивались независимо от ее сознания и памяти: ей как будто показывали кино: всегда новое, с незнакомым сюжетом, иногда – многосерийное, с перерывами от видений к видению. Этот мир видений обладал для нее чуть ли не большей реальностью, чем внешний. Она могла часами сидеть с остекленевшим взором (что, разумеется страшно беспокоило ничего не подозревающих родителей), погруженная в пространственно-временные путешествия. Такая спонтанная медитация была ее второй жизнью, ее она предпочитала играм и ссорам со своими сверстниками. В дальнейшем, чтобы не быть белой вороной, ей пришлось буквально насильно включить себя в круговерть внешних событий.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Конец ознакомительного фрагмента

Купить и скачать всю книгу

На страницу:

Перейти

1 из 1