Дурдом. Собрание сочинений. Том 12

Дурдом

Собрание сочинений. Том 12

Николай Максимович Ольков

© Николай Максимович Ольков, 2016

ISBN 978-5-4483-5437-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Шмуль Меирович Бяллер, профессор медицинского института и одновременно заведующий неврологическим отделением областной больницы, пожилой, высокий и худой еврей с удивительно добрым лицом и ласковым разговором, очень любил по утрам просматривать свежую прессу и слушать новости. Когда-то это доставляло ему огромное удовольствие, он радовался успехам передовиков и лучших предприятий, находил знакомые имена, зачитывал супруге Анне Абрамовне самые любопытные заметки. Он успевал это делать, потому что с детства привык вставать очень рано, и теперь, когда можно дать себе послабление, он не в силах ничего изменить, потому что привычки выше человеческих желаний. Около часа делал гимнастику, которой научили его китайские коллеги во время годичной практики в этой замечательной стране. Шмуль искал и не находил там своих, наконец, спросил, есть ли в Шанхае евреи, и улыбчивые китайцы ответили, что, скорее всего, их тут нет. После гимнастики водные процедуры и завтрак, за которым он смотрел новости и слушал последние известия, а уже после быстро просматривал свежие газеты, которые Анна Абрамовна заранее покупала в киоске «Союзпечать».

После случившейся в Москве очередной вакханалии ничего не изменилось в утренней жизни профессора, но за газетами бегала уже домработница Фрося, а новости все больше пугали старого профессора. Только за последнее утро он узнал, что шахидка взорвала троллейбус с пассажирами, в жилом доме сработало неизвестного происхождения устройство и погибли люди, большой чиновник украл из бюджета такие деньги, на которые можно было бы обновить все оборудование его отделения и даже добавить зарплату медицинским сёстрам, перед которыми ему было крайне совестно. Но больше всего Шмуля Меировича возмутило, что его не посадили в тюрьму, не отобрали драгоценности и автомобили, а оставили в трёхэтажном коттедже под так называемым домашним арестом. Далее диктор сообщил об огромном провале проезжей части на главной улице их города, и в эту яму успел упасть автомобиль, его сейчас вынимают. Газета пишет, что милиционер стрелял в людей прямо на улице, а офицер избил своего солдата. Молодая мать выбросила в мусорный контейнер ещё живого ребёнка. Банкир, обманувший своих вкладчиков, каким-то образом получил отсрочку выплат и остаётся депутатом областной думы. Добило его заявление губернатора, что в области сохраняется стабильность и растёт число людей, считающих себя счастливыми.

– Анна Абрамовна, Фрося, вы помогите мне что-нибудь понять! Что происходит? Мир вокруг нас сходит с ума! Мы живём в жутком окружении, у меня начинают появляться подозрения, что всё это весьма похоже на большой «Кошкин дом».

– Шмуль, я тебя умоляю, ничего не говори об этом в институте, – взмолилась Анна Абрамовна.

– Аннушка, об этом говорят все вокруг, даже студенты, – успокоил её супруг.

– И пусть. Шмуль, ты единственный еврей в профессуре, они сразу начнут с тебя.

– Успокойся, дорогая, эти разговоры никого не интересуют, власть считает: пусть говорят, что хотят, лишь бы ничего не предпринимали. Но я же не собираюсь взбираться на памятник бывшему вождю мирового пролетариата и пугать людей фашистами и опять же евреями.

Подобные разговоры затевались едва ли не каждое утро, но профессор Бяллер считал, что он должен быть в курсе событий, чтобы в случае необходимости не отмалчиваться в редкой полемике на кафедре, а аргументированно высказать своё мнение.

У Бяллера учился один из самых способных студентов мединститута Артём Белославцев, учился легко и с постоянным интересом, уже на первом курсе подошёл к куратору и попросил помощи:

– Я хочу получить право быть рядом с вами в клинике. Готов исполнять любые обязанности, и зарплата меня не интересует.

Бяллер улыбнулся, он так давно служил по медицинской части как со студентами, так и с больными в клинике, что уже через две-три встречи мог определённо сказать, кто из молодых станет рабом медицины, а кто сделает своими рабами тех несчастных, которые вынуждены будут у него лечиться. Он часто вспоминал шутку краснодипломной выпускницы, которая в ответной речи на выпускном вечере сказала ни больше, ни меньше: «Я всегда боялась врачей, и теперь стану бояться ещё больше, особенно своих однокурсников». Тогда ей сдуру дружно аплодировали, и только Бяллер напрягся: если эта девчонка говорит такое, значит, врачей мы выпускаем плохих, неучей, для них клятва Гиппократа просто слова, которые надо было заучить, как латинское название расстройства мозжечка после сотрясения головного мозга с незначительным кровоизлиянием.

Этого парня приметил сразу, он не задавал вопросов, чтобы порисоваться перед преподавателем, быстро записывал основные положения его лекций, причём, от Шмуля Меировича не ускользнула такая особенность: студент писал не все подряд, а слушал и склонялся над тетрадкой, когда преподаватель выделял самое важное из получасового рассказа об особенностях нервной системы человека. И вот он пришёл сам.

– Зарплатой, молодой человек, разбрасываться не следует, всякий труд должен быть оплачен в соответствии с его количеством и качеством. Вы «Капитал» Маркса читали? Хотя – о чем я? Маркса сегодня изучают разве что в академии управления при президенте, и то по диагонали, судя по результатам реформ… Простите, молодой человек, отвлёкся. Итак, вы хотите в клинику. Кем же я вас могу оформить? Извините, только санитаркой, ну, точнее – санитаром. Но опасаюсь, что вас такой статус не устроит.

Студент кивнул:

– Устроит, спасибо, профессор, я могу сегодня в ночь выйти на работу?

Прошёл месяц, их ночные смены в неврологическом отделении совпали, после вечерних процедур и осмотров Бяллер пригласил санитара в кабинет. Белославцев пришёл через пять минут в свежем халате и накрахмаленном колпаке. Профессор попросил медсестру принести чай, горячий темно-вишнёвый напиток дополнили тарелки с сыром, колбасой, шоколадом.

– Врач должен хорошо и правильно питаться. Мой отец в войну по трое суток делал операции. Пока очередного раненого готовят, он уснёт прямо в операционной, в углу. Персонал менялся, а хирург был один. Питался, конечно, плохо, и вот, случилось. Положили на стол раненого, а ассистент шепчет на ушко: «Товарищ военврач, это полковник из СМЕРШа». Отец ответил: «Спасибо за информацию, но он устроен так же, как и все советские люди». Полковник тот умер на столе, у него весь живот был изрезан осколками, а самое опасное, что позвоночная артерия перебита в нескольких местах. Потеря крови огромна, а запасов нет. Сутки сливали кровь всего персонала, отец связал артерию, но чудес не бывает. Даже сегодня такая операция относится к категории особо сложных. Полковник умер, фразу отца о том, что он устроен так же, как и все советские люди, посчитали крамолой, отца осудили трибуналом за вредительство и отправили в Сибирь. Какая глупость! Сколько людей он мог бы спасти, но – честь мундира! Кстати, отец работал в шахте, не в медпункте, мама собрала все побрякушки, нашла его лагерь, его отпустили на сутки. Что такое сутки для молодых людей, которые не виделись долгих пять лет! Удивительно, но они сумели за эту ночь сделать меня. Так что кушайте, молодой человек, кушайте.

Когда медсестра унесла посуду, Бяллер закурил сигару, чего никогда не делал в институте, никто и не знал, что он курит сигары, несколько раз затянулся и положил в пепельницу догорать:

– Молодой человек, хочу с вами говорить серьёзно. Вы по происхождению деревенский? Я так и понял. Нет-нет, ничего плохого, просто вы трудолюбивы, а такое чаще всего бывает в деревне. Хотя теперь, наверное, едва ли. Ну-с, я так понимаю, хотите стать настоящим врачом?

– Да, профессор, невропатологом, очень хотелось бы психиатром, но это недостижимо с моими материальными возможностями.

Профессор насторожился:

– Простите за бестактность, на что вы живете?

Артём помолчал, но отвечать надо:

– В армии попал к хорошему человеку, генерал в отставке попросил нашего командира выделить троих солдат дачу дочери построить. Мы там и жили. Генерал хорошие деньги нам заплатил, только просил командиру не говорить. А дочка его, ну, в общем, понравился я ей, встречались, просила остаться, а у меня родители в деревне. Расстались. Я написал ей, что в институт поступил, она мне каждый месяц немного высылает. Нет, профессор, вы не подумайте, я три раза возвращал, она потом к телефону вызвала, мне даже неловко стало. Конечно, от их достатка это мелочь, но я не хочу чужого.

Бяллер встал:

– Прекрасно, молодой человек, после первого курса я вам лично устрою экзамен в объёме обязанностей дежурной медсестры, сдадите – переведу на ставку. Простите, а к генеральской дочке не хочется вернуться? Соблазнительно, черт побери!

Артём покраснел:

– Она хорошая, только властная, привыкла у папы на глазах. А я деревенский, второй сорт, я ей только, простите за прямоту, только в постели и нравился. А почему деньгами помогает – сам не пойму.

Старый еврей профессор Бяллер так привязался к Белославцеву, что это замечал уже весь институт, работы Артёма получали первые места на окружных и республиканских студенческих конкурсах, после третьего курса Бяллер пробил для парня ставку в отделении, как-то витиевато назвав в документах должность. С его согласия и в его присутствии Белославцев вёл врачебный приём больных, удивляя старика каким-то животным чутьём: назначения на анализы и обследования он и сам бы такие же сделал, после получения всех результатов Артём осторожно записывал на листочке свои предложения по лечению и показывал профессору. Бяллер молча кивал, а потом выпытывал у студента, как он дошёл до таких выводов.

Наконец, диплом, Бяллер объявил, что забирает Белославцева в свою неврологию на ставку врача и, поклонившись в сторону ректора, добавил:

– Надеюсь, господа, что для Белославцева найдётся местечко в аспирантуре, все остальное я беру на себя.

***

Анна Ивановна Волоканцева была старожилом областной администрации, к пятидесяти годам обрела силу и властность, былая красота оформилась в монуметальность, она являлась в кабинет только такой: в строгом костюме, с высокой причёской, слегка подкрашенная и всегда невозмутимая. Третий губернатор пришёл, а она все оставалась на сложнейшем, как она считала и говорила, участке работы – заместитель губернатора по социальным вопросам. Вопросов действительно было много, но она, всю жизнь просидевшая в руководящих структурах и пришедшая на высокий пост с должности председателя комитета по культуре, вполне расчётливо перепоручила их решение руководителям подчинённых подразделений. Сама Анна Ивановна занималась стратегическими направлениями. Губернаторы ценили её хватку и работоспособность, потому за Волоканцевой прочно закрепился негласный статус «серой кардинальши».

Проехав однажды несколько сельских районов, она обратила внимание, что деревни практически выпали из жизни, во всяком случае, экономического интереса не представляют. Молодёжь бежит в город, где есть возможность найти хоть какую-то работу, несколько человек держатся подсобным хозяйством, старики выживают от пенсии до пенсии. И в то же время там есть школы, медпункты, учреждения культуры. Вернувшись из поездки, она запросила необходимую статистику и ужаснулась результатам своих подсчётов. Слишком дорого обходится каждый ученик неполной средней школы, слишком дорого содержание клуба и библиотеки, и зачем в маленькой деревеньке медпункт? На совещании руководители управлений и комитетов единодушно поддержали Волоканцеву, подтвердив, что сеть учреждений нуждается в совершенствовании и сокращении.

Анна Ивановна была хорошим аппаратчиком, она не высказала на совещании конкретных предложений и поручила подготовить расходы бюджетных средств на содержание социальной сферы в малых деревнях, для точности и надёжности постановки вопроса сделать это рекомендовалось по всем деревням, кроме центральных сел сельских администраций. Картина получилась удручающей: бюджетные затраты на каждого жителя вымирающей деревни втрое, а то и больше, превышали затраты на жителя центрального села. Анна Ивановна подсчитала, что если все привести в порядок, это даст приличную экономию бюджета. Она все подыскивала подходящее определение для этой довольно громкой, скандальной, но экономически эффективной акции, и не могла ни на чем остановиться: все формулировки были громоздки, не броски и не отражали сути перемен, их цели

Волоканцева хорошо понимала, что так называемая патриотическая оппозиция ухватится за проект и будет беспощадно критиковать власть, так было и так будет, никогда реформы не встречались аплодисментами, всегда есть жертвы, ну, помягче скажем – пострадавшие. Надо подготовить коммунистам и их приспешникам чёткие аргументы, в которых прописать прежде всего эффективность проекта, а потом перечислить дополнительные меры, которые власть предпримет для сохранения социальной защищённости населения малых деревень. Надо определить базовые средние школы, усилить их материальную основу, они получат дополнительный транспорт для доставки детей из деревень на занятия. Да, сложно, ребятишкам придётся вставать на час, а то и полтора раньше, зато качество знаний будет расти, квалификация преподавателей этих школ значительно выше. Если в центральные дома культуры дать микроавтобусы, они с успехом станут обслуживать жителей малых деревень. Транспортом сельской администрации можно два-три раза в неделю доставлять больных в сельский фельдшерский пункт и даже в районную больницу. Что ещё надо для нормальной жизни экономически неэффективного населения?

Волоканцевой решительно нравился этот проект, но она откладывала доклад губернатору. Все решилось во время очередной встречи в сауне с Ниночкой Соколовой, которую она несколько лет назад сделала главным врачом областного туберкулёзного диспансера, чем очень удивила и коллектив, и районных фтизиатров, но Ниночка – хваткая девушка, она жёстко подмяла пыжившихся специалистов, громко сказав, что она пришла не палочки Коха или ещё чьи-то отыскивать, а руководить. Все поняли, что спорить нет смысла. Ниночка – врач, а фтизиатр, гинеколог или хирург – это особого значения не имеет, она умная девочка, к тому же очень своя, и когда Анне Ивановне трудно, она всегда выручит, приедет, вместе проведут вечер – сауна, коньяк, постель…

Выслушав Анну Ивановну и её сетования на невозможность дать проекту чёткое определение, Ниночка дёрнула плечиками:

– Какие проблемы, мамочка: оптимизация! Громкое слово, и по сути подходит, ты же нашла оптимальный вариант бюджетных затрат!

Волоканцева даже руками всплеснула:

– Ну, Нинуля, ну, молодец! И правда: оптимизация бюджетных затрат! Все, завтра иду к губернатору, то-то будет удивлён! Финансист, каждую копейку через очки рассматривает, а я ему сразу десятки миллионов экономии принесу! Давай ещё по рюмке за успех. Нинуля, радость моя, ты же знаешь, как я тебя люблю. Уверена, шеф поднимет мои полномочия, потерпи с годик, я тебя на департамент посажу.

Ниночка губку вздёрнула:

– Не пройдёт, мамуля, степень бы надо.

– О чем речь? Я себе заказала лет пять назад, принесли, кое-как название запомнила, три дня читала, чтобы хоть что-то понять, а защита в нашем универе. Я приехала, а там уж столы накрыты, ректор вприсядку бегает. Вот и все. И тебе так же изладим.

Программа оптимизации с восторгом была принята губернатором и утверждена областной думой, а Волоканцева получила новый титул – первый заместитель губернатора, и негласный: «серый кардинал Анна Иоановна».

***

Придя в отделение уже в статусе доктора, Артём заметил, что персонал с ним почти официален, предупредителен и внимателен. Вчерашние девчонки-медсестры при разговоре согласно кивали, а уходя, загадочно улыбались. Три из них, Галина, Марина и Настя, на то имели особое право, уже два года он уединялся с каждой из них на ночных дежурствах, и утро встречали на широком бяллеровском диване в его шикарном кабинете. Однажды Шмуль Меирович попросил Артёма задержаться:

– Простите, молодой человек, что вмешиваюсь, но таки имею право, потому что именно мой кабинет вы превратили в комнату свиданий. Каждое утро после вашего дежурства в моем кабинете ароматы разных духов. Нет, я не спрашиваю, откуда у вас ключи, которых я лично не давал, уповаю только на то, что дамы достаточно чистоплотны и всякий раз приносят свежее постельное. И как вы собираетесь работать в коллективе, все отношения в котором построены на сексуальной основе? Я очень терпелив, как всякий старый еврей, но сегодня на спинке моего кресла обнаружил бюстгальтер, насколько я понимаю в этом деле, он принадлежит Галине. Артём, есть две вещи, которые сломали очень много хороших врачей – это вино и бабы, часто они ходят в паре. Вы умный и очень перспективный, будьте аккуратны.

Артём выслушал учителя, опустив голову и наливаясь краской, когда разговор окончился, он кивнул и вышел. Стыд! Галина – замужняя женщина, а пришла в ординаторскую и разбудила. Марина очень хороша, но страсти в ней на троих, говорит, дважды выходила замуж и выгоняла мужей из-за низкой квалификации. Настя, кажется, действительно, влюблена, но Артём, начитавшись про нравы и обычаи древних славян, дал себе слово жениться на девушке. Увы, Настя таковой уже не была. И что теперь? Надо с каждой поговорить отдельно и искать приключений где-то на стороне, в той же студенческой общаге.

После планёрки медсестра Настя вошла в ординаторскую, Белославцев поднял голову:

– Есть вопросы, Анастасия Ивановна?

– Есть, Артём Антонович. С вами что случилось в последнее время? Вы не хотите больше со мной встречаться? Почему? Ты ведь знаешь, Артём, как я тебя люблю. Мне казалось, что и я тебе нравлюсь. И вдруг полная изоляция, в ночную не приезжаешь, в выходные не звонишь. Ты нашёл другую? Ну, скажи хоть что-нибудь, не молчи!

Артём знал, что такой разговор неизбежен, и был готов к нему:

– Ты, Настя, совершила ошибку не со мной, а с тем, кто был у тебя первым мужчиной. Вот тогда надо было думать о будущем, о любви, о вечном надо было думать. А мы с тобой весело проводили время, и только. Я тебе после первой же ночи сказал, что семьи у нас не будет, у меня другое понимание жены и женщины. Добавить к этому мне нечего. Не обижайся на меня, не заставляй меня искать для тебя работу в другом отделении. До свидания.

Через три года Бяллер отказался от должности заведующего отделением. Все понимали обдуманный ход старого лиса: его протеже Белославцев успешно защитился, дело в отделении поставлено с еврейской аккуратностью, так что назначение Артёма Антоновича все считали уже состоявшимся. Только не он сам. В аспирантуре он уловил особый аромат исследовательской работы, ему нравилось анализировать тома историй болезней уже умерших пациентов и сравнивать свои предположения с результатами патологоанатомических экспертиз. Все эти годы он старательно записывал все свои наблюдения, и теперь можно было их систематизировать. Он хотел уехать в Питер, в медицинскую академию для подготовки докторской, но, как только заявил об этом Бяллеру, профессор чуть не заплакал:

– Молодой человек, вы зачем мне не сказали это пять лет назад? Конечно, докторская нужна, и вы её получите, вам ведь нет и тридцати. Может быть, это тот случай, когда не надо спешить? Я так огорчён, но вы таки имеете право плюнуть на старого ворчливого еврея и поехать в свой Питер, в который моему деду въезд был категорически запрещён. Вы слышали о черте осёдлости? Да, извините. Тогда принимаем такое решение. Вы работаете в отделении, а я нахожу своих людей в Питере, не сомневайтесь, что они есть во всех медицинских академиях этого города. Вы с ними познакомитесь, и начнёте работу над докторской здесь, под моим наблюдением. Ответ прошу сразу: вы согласны? Да? Спасибо, мой дорогой, вы же знаете, как я к вам отношусь. Я познакомлю вас с нужными людьми уже через месяц, мне нельзя откладывать на слишком далеко, я, кажется, прокараулил одну болячку, так что не будем медлить.

На другой день новая табличка появилась на кабинете заведующего отделением.

Артём уже много лет не бывал в родном селе, потому что особо и ехать было не к кому, да и работа не отпускала: студенты отдыхать, а он на полторы ставки, чтобы на зиму заработать. Отпуск брал перед сессией, чтобы спокойно пробежать глазами чёткие записи лекций, спасал студента хороший, уверенный почерк. А тут приснилось ему, что идёт по деревенским улочкам, и ни одного знакомого лица, прут навстречу какие-то уроды, гнусавят, матерятся. Дошёл до кладбища, остановился в ста шагах: все те же сосны, все тот же крутой земляной вал. Он знал эту историю, в конце девятнадцатого века в селе построили церковь, епархиальное управление в средствах отказало, и сход постановил собирать деньги всем миром. Избрали сборщика, кузнецы привезли тяжёлый кованый сундук о трёх замках, для сборщика, для старосты церковного и для волостного старосты, чтобы только вместе могли открыть и взять нужную сумму. Печники указали залежи пригодной для кирпича глины, стали бить кирпич, печи для обжига сложили, готовый кирпич укладывали в штабели и укрывали соломой. Когда приехал дьякон из Тобольска и привёз проект церковный, весь мир собрался. Ходили вокруг раскрытых листов, вздыхали, не можно понять крестьянину, какая же церква будет из этих чертежей? Тогда дьяк повёл народ к амбарам купца Пшеничникова, и на тыльной стороне углём по беленой стене нарисовал храм. Толпа ахнула и пала на колени. Получалось, что церковь будет круглая, без колокольни, купол закроет молельню и алтарь, а над ним ещё один купол, высокий да широкий, в нем на толстом бревне колокола повесят. При входе часовенка, изба для паломников, рядом поповский дом. Записанная первым учителем церковно-приходской школы, эта история хранилась в сельсовете. Новый священник предложил обнести кладбище земляным валом, потому что скотина заходит, кресты ломает, гадит. Народ согласился. Неделю мужики рыли канаву и бросали землю на внутреннюю сторону, бабы тоже не отставали, в мешках и фартуках таскали глину на вершину вала. Плотники врата сделали баские, на обе половинки кресты православные закрепили. Тут же запись о закупке саженцев сосны, черёмухи и сирени, которые высаживали весной, со всех деревень прихода приехали люди, батюшка молебен отслужил, и весь день работал народ, соснами в два ряда обсадили вал, черёмуху с сиренью внутри вдоль дорожек, каждый у своих могил прикопал по былинке. И вот уж больше ста лет шумят сосны, весной, к Троице, сирень и черёмуха благоухают, слабые женщины даже угорали от этих запахов. Нигде не видел похожего кладбища Артём, да и старшие судили, что лучше нашего в округе нет.

Хоть и во сне, а душевное волнение охватило душу, поклонился кладбищу и вошёл в ворота. И что же? Нет могил, ни сирени, ни черёмухи, только те же уродливые незнакомые люди гундосят вокруг, хотя и внимания на пришельца не обращают, как будто не видят его. А могилы разрыты, только останки гнилых досок обозначают места бывших захоронений. И ни одного креста, как будто специально убраны, ведь должны быть кресты, они наверху, не могли сгнить бесследно. И тут Артём проснулся.

Посмотрел на светящийся циферблат больших напольных часов, купленных у старого своего больного Арсения Ипатьевича. Разговорились в ночное дежурство о старине, дед и признался, что семейство их было одним из состоятельных в городе, только советская власть живо расправилась. А вот часы в то время были в ремонте у порядочного человека, тем и спаслись, и когда последний отпрыск старого рода вернулся с фронта, часовщик нашёл его и попросил забрать часы. Артём только третьему реставратору, осматривавшему инструмент, поверил, и не пожалел. Часы восстановили мелодичные звоны каждую четверть и половину часа, негромко, как бы где-то вдали, отбивали часы, а в полдень играли «Боже, царя храни!». Долго лежал, выходя из устойчивого видения, прошёл на кухню, выпил рюмку коньяка. «Странный сон! Надо поехать в деревню, стыдно, совсем забыл матерей своих и отца». Артём часто удивлял знакомых, когда в разговоре упоминал о двух мамах. Так оно и было, родная, Мария Ивановна, умерла, оставив его десятилетним, потом отец привёл чужую женщину, тоже Марию, только Никандровну, и сказал, что надо звать её мамой. Трудно далось мальчишке это родное и близкое слово, но не было на свете другой такой женщины, которая бы приняла чужого ребёнка как своего. Детей у неё не было, и материнское чувство проснулось к сорока годам. Став взрослым, уже перед армией, Артём спросил: «Мама, а почему ты меня ни разу кнутом не вытянула, ведь я пакостной был?». Никандровна засмеялась: «Другой раз и надо бы, да рука не поднималась. И от людей нельзя, скажут: чужой, вот и бьёт». Артём обнял её: «Как ты можешь так думать? Разве я тебе чужой, что ты, мама!». Перед армией парни становятся понимающими…