Детектив без детектива. Автобиографический роман

После такой демонстрации презрения к представителю русской нации едва ли захочется еще раз попросить выдать проездной билет!

А в общем – царило благодушие. Люди разных национальностей отправлялись на великие стройки коммунизма, их провожали звуками ревущих медных труб оркестра. У людей рабочих профессий не возникало националистических особенностей при заключении межэтнических браков. И самым неподготовленным к межнациональным бурям оказался русский народ. Даже в тех местах, где он количественно превалировал, наблюдалась полная пассивность, граничащая с откровенной апатией.

Так, когда в 1986 году на улицы Алма-Аты, столицы Казахстана вышли молодые казахи под националистическими лозунгами, требующих передачи власти на всех уровнях казахам, русские молчали, как в рот воды набрали! А ведь они составляли более 60% населения. Опасаясь за судьбу своих родных и близких, многие русские стали отправлять в центральные области страны жен своих и детей! Старались не обострять межнациональных отношений, полагаясь на здравый разум! Напрасно на разум надеялись! Кровь русских еще прольется в Казахстане.., но и тогда реакция на это будет вялой.

Кажется мне, что основная причина такого поведения состоит в том, что русский генофонд основательно изменили Октябрьская революция и Великая Отечественная война. Ведь первыми гибли в них самые сильные и храбрые… была подорвана сама национальная идея. Она растворилась в болтовне об интернационализме. И продолжала страна терять своих сыновей, сражаясь где-то а Анголе, Афганистане, Сомали и других, далеких от родины местах.

Сражался русский, думая о славе,Ценились честь и мужество его.И жизни люди в битвах отдавали —За Бога, за царя и за Отечество!Два символа отобрано у нас —Бог, царь – лишь в памяти народной.И принимал свой смертный час —За Сталина, за Родину!Но Родина оставила его,И русский оказался за границей,6И не осталось просто ничего,За что ему, жизнь не жалея, биться!

Покой рождает мысли беспокойные

Отчего мысли беспокойные рождаются у меня, когда тело в полном покое находится? Прежде, неспособный долго усидеть на одном месте, всегда жаждущий движений, а при отсутствии их что-то читающий или пишущий, сейчас абсолютно беспомощный, я не могу даже туловище повернуть или сместить в сторону. Ноги я могу подтянуть к туловищу, но не намного, мне мешают многочисленные полиэтиленовые трубочки, соединяющие меня с внешней средой. Одна из них, через ноздрю проведенная в желудок, более других не нравится мне, я бы ее с величайшим удовольствием вытянул оттуда, но нельзя – ее вставили мне после того, как появилась беспрерывная, изматывающая меня, икота. И без лечащих меня реаниматоров я понимал, что началась интоксикация или, как в народе говорят, – отравление!

Я терплю, но некоторые части моего тела уже проявлять беспокойство стали. Наружная поверхность правого бедра, через которое мне в мышцы вбрасывают лекарство, уже одеревенело. И это чувство в какой-то мере сохранится на много-много лет спустя.

Такого беспомощного покоя мое тело еще никогда не испытывало… Я лежу на спине. Мне удобнее всего смотреть прямо в потолок. Поворачиваю голову в ту сторону, откуда звук раздается. Но это происходит не часто, только когда медсестра добавляет флаконы с растворами, насаживая их на крючки, скользящие по наклонной штанге. Руки у нее ловкие, быстрые. Одно ее уверенное движение – и раствор поступает в мою капельницу. Заканчиваются четвертые сутки, а флаконы все еще не кончаются – плывут и плывут над моим телом. Благодаря им, мне не хочется ни есть, ни пить. Мой желудок и кишечник отдыхают давно: я не ем, полное безразличие к пище и воде…

Я не чувствую, как работают мои органы. Знаю только, что моча по трубке стекает в стеклянную утку. Сама утка не доступна моему зрению, она где-то спряталась от меня внизу, под кроватью. Время от времени ее достает санитарка и освобождает….

Период отчаяния, когда я хотел покончить с жизнью, прошел. Душа моя была бы уже на небесах, если бы случайно не вошедшая сестрица милосердия не увидела, как я через «подключичку» пытаюсь дать возможность воздуху ворваться в мое сердце и остановить его. Всё вернули на места свои ее руки, а руки мои срочно привязали к стойке кровати, чтобы я ими не мог осуществить мысли «глупые»! Дав слово, что я буду покорным, мои руки освободили. Пришлось смириться с тем, что для освобождения кишечника придется пользоваться проделанным в моем животе отверстием. Я не знаю пока, что мне предстоит: произведенная операция только первая в цепи других, а для того, чтобы стать относительно здоровым, придется сделать еще три.

Потолок палаты до мельчайших подробностей исследован мною. Я даже с закрытыми глазами помню на нем каждое пятнышко и трещинку-морщинку. По сторонам смотреть мне сложно да и незачем – в палате я один! Поговорить не с кем! Медицинский персонал появляется лишь по служебной надобности. От нечего делать мозг мой занят воспоминаниями о прошлом… О будущем пока не хочется думать. В нем не усматривается что-либо радужное, предвижу серое тоскливое существование – и только! Анализ прошлого почему-то тоже неутешительный: кажется, что всю жизнь я совершал только одни ошибки. Ошибки, да еще физиологические потребности, без которых не обойтись! Но нельзя же грубую физиологию только и считать положительной в жизни моей? Душа бунтует, не желая соглашаться с выводами мозга! «А радости сексуальной жизни разве не в счет?» – протестует душа.

«Да какие радости, – возражает ей мозг, – если даже звука лишнего боишься издать: вокруг тебя вечно двуногие находятся, воспитанные в таких жутких границах морали, что даже обычный скромный поцелуй греховным считают? Приходится прятаться от глаз людских, оглядываться, прежде, чем поцеловать любимую! Кстати, душа моя, успокойся! Всё остальное в жизни твоей такое же серое и скучное.

Я соглашаюсь с выводами мозга, говоря о себе во втором лице:

«Ешь ты обычную пищу, пусть и с большим аппетитом, но только по необходимости. Спишь мало, от четырех до шести часов в сутки. Этого времени для восстановления сил тебе хватало. Все остальное время работа занимает, да скромные промежутки отдыха. Возможно, что ошибки в самой работе твоей кроются?.. И чтобы выяснить, чего делать не следует, нужно совершить самому хотя бы маленькую, но ошибку! И всю сознательную жизнь ты проверял, анализировал свои действия, а это и значит, что ты ошибался постоянно!» Душа продолжала не соглашаться с такими выводами, но ей приходилось уступать холодным расчетам мозга. Я продолжал мыслить…

– Само пребывание мое в реанимационном отделении не является ли следствием ошибки? Ошибки моей, диагноста или оперирующего? Ошибка моя, конкретно в данном случае, скорее всего, кроется в самом моем терпении…

– Терпел, дожидаясь того момента, когда болезнь загнала в угол, заставила лечь на операционный стол! Представляю себе, каким красавцем я сейчас выгляжу! Зеркала у меня нет, но, касаясь руками щек и подбородка, я чувствую, как отросла моя щетина, запали щеки и ввалился рот. Кому я такой, с дыркой в животе, нужен? А может мне удастся позднее эту дырку закрыть?..

И тут же вспоминаю случай, когда я оперировал семидесятилетнего старика, сухого, высокого, длинноносого, собравшегося жениться на женщине вдвое его моложе. Беспокойство старика вызывал свищ в левой подвздошной области, закрытый каловой высохшей пробкой. Через него иногда выделялись и жидкие массы. Их было незначительное количество, но они пачкали белье. К такой беде он привык, живя один, но тут – жена молодая…

Старик был чрезвычайно подвижен, словоохотлив. Его не следовало расспрашивать – поток слов сам устремлялся наружу. В палате, где он находился, все знали подробности его жизни.

Женился еще до кадровой службы. Детей не было, не было и причин для отсрочки. Провожали всем селом, под баян. Служил, как все, ни чем не выделяясь. Должен был демобилизоваться, но тут – война!

Первое ранение в левое плечо, сквозное, оставило след, рубец втянутый. По счастью, ни нервов крупных, ни сосудов не задело.

А потом, почти до самого конца войны ни пуля, ни осколок не тронули. Говорили: «Ну, Андрей, и везуч же ты!»

Один день оставался до дня Победы, и на тебе -случайным осколком на излете \ по касательной в левый пах резануло…

Вернулся по демобилизации домой – а ни кола, а ни двора!.. Знакомые показали могилку жены: так бугорок земли, травою заросший. Чарку выпил за упокой души ее, оградку невысокую поставил, куст сирени посадил…

Ждал свидания с живой волнуясь, а узнав о смерти жены только потускнел, покрутил головой да глубоко вздохнул. Все чувства прежние сожрала война, не подавилась!

Последствия последнего ранения мешали женитьбе. Случайные встречи были, а так – ничего серьезного. Строительство дома, налаживание хозяйства, работа в колхозе много сил и времени забирали. Вот и планы кое-какие появились…

Ему хотелось, чтобы все знали о его хозяйстве, о его намерениях и планах. Мне казалось, что природа долго накапливала у Андрюшкина Андрея Андреевича (такими были полные определительные данные старика) энергию и выплеснула ее разом. Он должен был, по моему мнению, тлеть, а не гореть.

А он горел, заражая всех вокруг своей активностью. С его дефектом можно было жить еще десятки лет, но я его понимал – вспыхнувшая так ярко любовь требовала жертв.

…Я смело взялся ликвидировать по существу незначительный дефект кишечной стенки. Казалось, клиновидно иссеку его – и все! Но меня встретила сплошная рубцовая ткань, в которой отрезок кишки оказался плотно замурованным. Стараясь выделить его, я случайно перерезал сигмовидную кишку. Первоначальный замысел не вышел, – пришлось резецировать (вырезать) часть кишки с рубцовой тканью, наложить соустье, а справа вывести червеобразный отросток наружу, отсечь ему верхушку, чтобы он временно служил газоотводной трубкой. Позднее, естественно отросток был удален так же, как его удаляют и сегодня

Операция затянулась… оперировал я под местным наркозом, как тогда делали. Можете представить радость мою, когда я, выписывая здорового пациента, выслушивал слова благодарности прооперированного старика? А ведь благодарить меня было, кстати, не за что, ошибку мною допущенную следовало осуждать! Вот так и получается, что за ошибки можно и похвалу заработать, а не порицание. Ошибка ошибке – рознь! Ошибки могут быть малыми по размерам своим, до преступления не вырастая, а могут и преступления для окружающих оставаться малыми, незаметными, а, следовательно, избегающими наказания…

Спор души с мозгом продолжался… Он то и стал толчком к написанию нижеизложенного. Душа искала во всем эмоциональную окраску, а мозг жестко, но объективно осуждал.

Копаясь в прошлом, он не придерживался хронологии, а потому, не ищите в моем повествовании последовательности изложения.

Меня заинтересовал мир преступлений задуманных, но незавершенных, или совершенных, но ушедших от наказания…

Если жизнь состоит преимущественно из ошибок, значит, и наказание за них должно следовать постоянно, не так ли? Ну, а если наказания не последовало, значит, оно осталось скрытым для всех, ложью, словно коконом покрывшись!

Тайное редко явью становится

Возвращаюсь к последствиям описанного кратко оперативного вмешательства, выполненного мною…

Мне лично радоваться было тогда нужно – все закончилось слишком хорошо!

«Бог миловал!» – как говорила моя бабушка Анна в случаях, когда беда уходила прочь, не причиняя тяжких последствий.

А ведь мог быть и исход неблагожелательный… Вину я свою не отрицал. Я ее и тогда хорошо видел, раз память случай этот не оставила своим вниманием. Вина заключалась в том, что я вынужденно спешил.

Нас приучали быстро работать, поскольку местный наркоз кратковременный. Сознание оперируемого не отключено, с больным можно при необходимости разговаривать. Мой больной во время проведения операции стал жаловаться на тошноту. Тошнота может быть проявлением оперативного вмешательства на кишечнике, но она и даже рвота могут быть побочными явлениями действия самого новокаина, свидетельствующего о том, что у больного отмечается повышенная чувствительность к нему… Можно и потерять больного!.. И это довлело надо мной…

Теперь под местной анестезией сложных операций не проводят. А тогда в нашей стране господствовали взгляды Александра Александровича Вишневского. Он оперировал только под местным наркозом, и всем хирургам на территории Советского Союза следовало так же поступать!

Авторитет Героя Социалистического труда, генерал-полковника медицинской службы, главного хирурга Министерства обороны СССР, академика Вишневского стал проклятием для нашей медицины!..

Сколько людей стало жертвами этого вида наркоза?.. Мы из-за него здорово отстали от зарубежных хирургов…

Терпи человече! Не можешь? Терпи!Слова – утешенья услада…Боль тяжкая мучит и хочется пить…Для блага терпеть тебе надо!Живешь не в Европе, а нашей стране,(Путь наш не продуман и сложен)Не служим ни Богу, ни сатане,Без боли прожить мы не можем.Природа сурова, суровы и мы:Чуть в сторону – ставят под дуло,И коль удалось убежать от тюрьмы…Болезнь подкосила, согнула…

Как-то в конце пятидесятых годов прошлого столетия в Москве проводилась первая послевоенная американская выставка. В составе представителей была делегация американских врачей.

Американцы провели несколько показательных операций для наших врачей. В ответ и наши хирурги решили показать зарубежным коллегам, что и мы тоже «не лыком шиты»

Они продемонстрировали американцам удаление легкого под местной анестезией. Технически операция была проведена безукоризненно. Американцы не скрывали своего восхищения. Один из них громко воскликнул: «Только настоящий коммунист может выдержать такую операцию под местной анестезией! Брависсимо и Виват мужеству пациента!»

И действительно, нужно быть мужественным и отчаянно терпеливым, чтобы, находясь в полном сознании, перенося мучительные боли, не кричать благим матом!

Мы создавали своим молчаливым поощрением отдельным лицам, зараженным вирусом тщеславия, условия для восхождения на пьедестал. Партия и Правительство превращали высказывания и действия таких людей в образец, коему следовало беспрекословно следовать. И следовали мы, боясь хоть робким словечком проявить свободомыслие свое!

Молчание, не противленье злу, и осуждение ума бурьяном разрослись, на жизнь взглянуть мешая. Не потому ли жизнь сама, бурлившая потоком прежде, теперь как свечка угасает! И втягивались мы в то, что называют одним словом – серость! Хозяйство бурлило, страна строилась, технически переоснащалась, а вот гуманитарные направления в науке были подчинены политике, вне ее они быть не могли! А это приводило к тому, что совершалось преступление и против науки и против права иначе мыслить!

Сентябрь месяц 1948 года автор этого повествования находится в лекционном зале Крымского медицинского института имени Сталина. За кафедрой появляется среднего роста, несколько повышенной упитанности мужчина. Тип лица явно семитский, голова крупная, круглая, лысая. Это – заведующий кафедрой биологии Оскар Яковлевич, окрещенный студентами «аскариес люмбрикоидес» (латинское название аскариды – круглого червя, паразитирующего в тонком кишечнике).

В том, что к нему прилипла прочно эта кличка, отчасти он был и сам виноват. Описывая круглых червей, паразитирующих в кишечнике человека, он поднимал стеклянную банку, в которой находились мужская и женская особи аскариды, высоко над собой, чтобы было видно всем слушателям, и говорил:

– Ви только посмотгите на эту кгасавицу женского пола… Сколько в ней изящества!.. Стгойная с заостгенными концами, как у шпаги фехтовальщика.

Лицо его в такой момент становилось одухотворенным, глаза сияли…

Но первую свою в этом году лекцию он начал с публичного покаяния. Тусклый и осунувшийся Аскар Яковлевич стоял перед аудиторией в позе грешника, отрекающегося от ереси, в страхе быть сожженным на костре. «Ересью» на этот раз оказались не религиозные догматы, а учение Менделя – основоположника современной классической генетики. Ругательством звучали определения в адрес тех, кто работал в этой области: «менделисты», «морганисты», «вейсманисты»

Доценту смерть не угрожала, но потерять теплое место в престижном крымском вузе он мог. И перспектива эта была более, чем реальной.

Молодежь слушала его выступление молча, понимая состояние ученого-биолога, многие годы отдавшего работе в области наследственности. Мы понимали, что изучение генетики станет нам теперь недоступным. Не зная ее азов, каждый знал одно: запрещено, значит, стоит того, чтобы с этой наукой хотя бы на популярном уровне познакомиться. Тщетно!.. Благим намерениям не суждено осуществиться – вся литература, содержащая материалы классического генетического направления, в библиотеках разом исчезла!

Уничтожение такого важного раздела биологии в стране на тридцать лет отбросило нас от самой возможности научного использования знаний генетики в сельском хозяйстве и медицине. Целый раздел наследственных болезней и путей передачи их потомкам для нас оказался непознаваемым. И это – преступление было не частного порядка, а общегосударственного. Кто понес за это наказание? Злым гением для генетики оказался Трофим Денисович Лысенко! О, как прав был академик Вавилов, бросивший как-то обвинение в лицо Трофиму Денисовичу, президенту Всесоюзной Академии Сельскохозяйственных наук имени Ленина, сокращенно называемой ВАСХНИЛ: «Благодаря Вам нашу страну другие страны обогнали!»

Мы читали о Лысенко в газетах и слышали по радио, идеи академика Лысенко излагались в школьных и институтских учебниках, их пропагандировали, их заставляли заучивать, как «отче наш»! Мы знали, что он «великий народный ученый, который принес стране невиданные урожаи». При этом опирается он не на сомнительные открытия буржуазной науки, а на замечательный опыт простых советских людей – колхозников-опытников. Его открытия всегда имеют практический смысл и являются результатом диалектического марксистско-ленинского подхода к вопросам биологии и сельского хозяйства. Лысенко был любимцем партии и народа. Депутат Верховного Совета, девять орденов Ленина, Герой Социалистического труда. Непререкаемый авторитет! Академиком стал в 1939-м, одновременно с товарищем Сталиным и товарищем Молотовым.

Чем больше о нем говорилось и показывалось, тем большее раздражение он вызывал у врачей и биологов. Умному, думающему человеку, странно было слышать появляющиеся в прессе высказывания «народного гения»:

«Наша первая задача – освоить богатейшее научное наследие Мичурина, величайшего генетика… А мы в первую голову требуем, сколько прочел иностранных книжек…»

«Получше знать меньше, но знать именно то, что необходимо практике, как на сегодняшний день, так и ближайшее будущее»

Мы не знали, какими путями поднимался на пьедестал этот корифей от практики? Позднее мир узнал, что тропинку ему прочную и надежную проложил сам академик Вавилов Николай Иванович. – жертва своего протеже!

Но так ли это было на самом деле?

Каким образом встретились эти два человека, повлиявшие на судьбу в нашей стране такого важного раздела науки, как генетика?

Ведь они такие разные и по внешнему виду, и по воспитанию, и по объему знаний, и по положению…

Вавилов старше Лысенко на 11 лет, среднего роста, плотный. Лысенко высокого роста, худой, жилистый.

Отец Вавилова, – крестьянин перебравшийся из деревни в Москву и ставший богатым человеком, купцом Первой гильдии, что означало – владение капиталом свыше 100 тысяч рублей золотом. Отец Лысенко – крестьянин из деревни Карловка Полтавской губернии, зажиточностью не отличающийся.

Вавилов Николай Иванович в Санкт-Петербурге учился у профессоров, имена которых всему миру были известны, стажировался в Англии, Франции, Германии.

А Трофим Лысенко научился читать и писать только в 13 лет. Закончил два класса церковно-приходской школы и поступил в низшее училище садоводства в Полтаве. Какие знания в той школе давали? Как обрезать дерево и кустарник; как прививку провести, в какие сроки для этого; какая подкормка требуется; как уберечь растение от вредителей… А «стажировка» в собственном огороде, да среди нескольких деревьев, посаженных вблизи хаты.

Николай Иванович докторскую диссертацию по иммунитету растений писал, закончив работу над ней в 1918 году, а Трофим Денисович в это время за дополнительными знаниями по садоводству в город Умань направился в тамошнее среднее училище садоводства. Только чему можно было научиться в разгульные годы революции и гражданской войны?

То город Умань захватили австро-венгерские войска. Потом к власти пришла Центральная Украинская Рада. В феврале 1918 года в Умани была провозглашена Советская власть. А потом город множество раз переходил в руки «красных» и «белых

«Белые» – «красные», «Красные» – «белые»,Кто их поймет, разберет?То в Умани тихо, то грохот… и бегают.Три года так город живет…Власть, как перчатки, все время меняетсяВсех не упомнишь, кто был.Кто-то на горе чужом наживается…Взял, отобрал… и убил!

Учебы самой в средней школе садоводов не было, а документ о том, что в ней учился, Лысенко добыл!

В то время, когда Вавилов в Канаде находился, занимаясь возможностями использования высокоурожайных сортов канадской пшеницы в Советской России, разъезжал по Южной Америке, объехав девятнадцать стран, собирая коллекцию культурных растений, Лысенко на селекционных курсах «Главсахара» пребывал, а после обучения работал на Белоцерковской опытной станции селекционером огородных растений.

Советской власти специалисты были нужны. И понял Трофим – его время пришло!..

Поступил в Киевский сельскохозяйственный институт на заочное отделение. Нет желания комментировать особенности и возможности этого вида обучения, только следует напомнить, что дипломов тогда не выдавали, а метод обучения был бригадным. Один из бригады отвечает – всем положительные оценки ставятся. Литературы отечественной по сельскому хозяйству не было. Только иностранная, к тому же не переводная. Как до нее Трофиму добраться при полном невежестве в знании иностранных языков? Хорошо Вавилову – он иностранных языков более десятка знает: и читает, и пишет на них.

Да что там говорить! У Вавилова культура из всех щелей прет: и одет модно, и пострижен, и побрит, за столом сидит, пользуясь приборами разными, ест рот широко не раскрывая…

А Лысенко на своих делянках в Гандже (Азербайджан) босым бегает. В столовой сидит, громко чавкая, сухари в супе и борще размачивая, пальцами мясо из борща вытаскивая…

Все преходяще в доме нашем! Мы с увлечением подхватываем идею, восторгаемся тем, кто ее выдвинул, а по истечении времени идею и ее носителя ниспровергаем! Так произошло с Николаем Ивановичем Вавиловым

С 1948 года имя Вавилова звучало лишь тогда, когда речь шла о наших достижениях в зерновом хозяйстве, причем только в негативном свете. Ни слова положительного!..

А ведь было время, когда слава сопутствовала ему! Имя ученого не сходило со страниц мировой печати: с ним беседовал будущий император Абиссинии Хайле Селасие, члены британского кабинета и французские министры. «Вавилов – на вершине Анд!» – писала советская газета «Известия», «В гостях у японских ученых» – откликалась «Правда»; «Вавилов: посылки с семенами из Палестины и Сирии», «Пензенские колхозники назвали именем профессора Вавилова свою артель»… Его изданная в 1926 году книга «Центры происхождения культурных растений» становится крупным событием международной научной жизни. О ней пишут не только в научных журналах, но и в широкой прессе. Не обошли его своим признанием и коллеги по науке. В тридцать шесть лет Вавилов был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР, пять лет спустя – действительным академиком. Кстати, был он тогда самым молодым в академии: ему едва исполнился сорок один! Почти одновременно его избирают своим членом Академия наук Украины, Британская ассоциация биологов и Британское общество садоводов, Академия наук в Галле (Германия) и Чехословацкая академия сельскохозяйственных наук… Доклады Вавилова с интересом слушают делегаты международных конгрессов в Риме, Кембридже, Берлине и Итаке!

Пути Господни непредсказуемы! Надо же было такому случиться, что встретился он с Лысенко, на ту пору человеком только начинающим свой путь в науке.

Вавилову Лысенко понравился с первого взгляда своей настойчивостью, ожесточенностью в работе, забывая о личном отдыхе, и даже о пище….

…Лысенко умел производить на окружающих впечатление личности незаурядной. Когда он успевал спать, никто не знал? Когда сотрудники селекционной станции выходили в поле – агроном Трофим уже копался со своими растениями. Вечерело… все покидали поле – Лысенко оставался, продолжая копаться в земле. Одежда испачкана землей. Волосы торчат во все стороны, выбиваясь из под кепки, которую он натягивал одним махом, козырьком в сторону.