Французская любовь. Как это бывает. Немного о любви

– Я просто сказала.

– Про-о-сто. Вон там, что в тарелке? – Киллер вытянул руку по направлению к кухонному окну, прикрытому легкой полупрозрачной шторкой.

– Яблоки.

– Неси ладно. Пойдет. Закушу яблочком.

– Хорошо! Нормальная водка у твоего дяди. Ты что думаешь, я убийца? Нет. Они убийцы. Я исполнитель. Убивает пистолет. Я только нажимаю на курок. Они убийцы, я переда-точный механизм. Винтик. Одно звено в цепи и не главное.

Киллер помолчал, погруженный в свои мысли и продолжил:

– Прежде чем нажать на курок знаешь, сколько событий происходит. Обычно подготовка недели две, а то месяц. Пацаны ездят, устанавливают маршрут, привычки клиента. Семья, работа, телохранители если есть, водители, любовницы, съемные квартиры, коды подъездных замков, телефоны, фотографии в разных ракурсах. Представляешь не того замочить!?

Да-а! – Киллер доел яблоко, и огрызок положил в свою сумку. – Он тебя ни разу не видел, а ты прямо все про него знаешь. Вот он на блюдечке с голубой каемочкой. Пацаны могут засветиться. Им обеспечивают алиби. Как правило, отправляют в другой город. Дальше мой выход. Выбрать место и время согласно привычкам клиента. Подготовить проверить пути отхода. Скажем замки на чердаке сбить. Легенду, почему я здесь оказался. Работа мать ее! Просто работа, за которую платят хорошие бабки. А так! Я мать люблю, брателу, сестру. Меня грохнут и им всем крышка.

– Давай и тебе маленько? – Киллер вновь потянулся к бутылке.

– Нет! Мне уже хватит. Пожалуйста, хватит! – Взмолилась девушка.

– Спокуха! Убери руки.

– Чуть-чуть! Только совсем немножко.

– Много не налью. Пей!

– Ну, зачем?

– Пей! Я знаю что делаю.

Она выпила. Яблоко не взяла. Утерла губы кистью руки.

– Ну как пошла? – киллер улыбнулся.

– Не знаю. Голова немного закружилась.

– Это нормально. Закусывай. Закусывай. Держи вот яблочко.

Он протер руками в перчатках крупное яблоко и подал ей.

– Кружится.

– Садись. Вот сюда. Ага. Нормально. – Он устроился поудобней, немного откинувшись на стуле. – Ты знаешь, как я стал киллером. Мы с Челябинска сами. Отец и мать приехали, вложились в новостройку. Там все продали. Нам должны были построить хату. И что? Да нифига. Кинули. У отца инфаркт, мать слегла…. Квартира съемная… Что делать? Я типа старший. Брат балетными танцами серьезно занимался. Сестра вот как ты. Нет чуть помоложе, на следующий год школу кончает. Москва, столица мать ее!

Он забарабанил по столу пальцами, и желваки у него на лице заходили ходуном.

Правду начал искать. Наши заявы лежат себе и лежат. Никто не чешется. Одни отписки. А потом узнаю. Все в сцепке. И прокурор и следаки. Так я захотел наказать. Порешу, думаю ублюдка генерального. Ствол стал искать. Купить не на что. Думаю, сунусь к бандюкам каким-нибудь. Сунулся. К одним, ко вторым, третьим. А никому я не нужен. Это только в киношках красиво снимают. Реальные пацаны сами на своем районе работают и лишний рот им совсем ни к чему. Ну, зачем я им? Кто крышует, кто проституток развозит, кто с тачками мутит. Возьми меня. Лишний рот, делиться надо. Послали меня короче. Ушел. Дальше случай помог обстоятельства у братвы. Через полгода меня нашли. Базар завели, не передумал? Нет говорю. Тебя никто не знает. Вальнешь одного из соседней группировки по-тихому, достал сука, нам не по понятиям. Если засветишься, мы в отказ пойдем.

И что если все «окей»? Говорю им. Там посмотрим. Уклончиво так отвечают. Так вот и стал в резерве у них. К себе не берут, но разовые заказы, иногда подкидывают. Ну и бабло соответственно. Не обижают. Может и правильно, что на дистанции держат. Киллера ведь вообще никто не должен знать. Блатная среда она только на первый взгляд такая спаянная и братанская, а стукачей там не мало. А может, побаиваются. Киллер он кто? Он вообще вне закона, семь или восемь человек на тот свет отправить, это уже все одно. Один спрос. Представляешь если на тебе несколько жмуриков… полная свобода. Что ты там примолкла?

– Я не примолкла. Слушаю.

Настя посмотрела на часы. Она посмотрела не для того, что бы узнать время.

– Думаю, для них я не стал своим. Пользуются моими услугами, а я чужой. По фене я почти не ботаю, на киче не чалился, по кабакам с ними не сижу, с проститутками их ними не сплю. Да! Этого генерального я все же вальнул. Ох! Уж он у меня на коленях поползал. Специально подкараулил в таком месте, чтобы нам не помешали. Что он мне только не предлагал? Да кто же ему поверит. Раньше надо было головой думать, а не этим местом.

– Убивать страшно? – промолвила Настя.

– Если знаешь что это отморозок, то нет. А других почти и не бывает. Если бы у нас были не заподлянские законы… Понимаешь! Никакие киллеры бы не понадобились. Скажем, занял под честное слово и не сдержал. Что делать тому, кто деньги дал, куда идти? Как наказать? Скажи?

– Ничего нельзя сделать?

– А что? Слово без бумажки в наших судах пустые слова. Только убить гада, если у него совести нет. Ну, или вот нас представляешь сто сорок человек! Сто сорок дольщиков кинули. Люди последнее продали. Что ему простить? Пусть жирует и живет припеваючи? Типа ему все можно, а мы быдло?! Ну, ровно у него все с ментами и в прокуратуре и адвокатишки его всегда отмажут, при нашем-то дырявом правосудии. И что? На таких закона нет? Может, закона и нет, а справедливость должна быть. Кто его наказал? Я!… Я преступник или я судья, а может палач? Кто я?

– Это другое дело.

– Всегда другое дело. Так просто нас не вызывают. Только если других способов нака-зать нет. Мы последняя инстанция справедливости.

– А я?

– Ты что?

– Я?

– Про тебя особый разговор…. Подставила ты и меня и себя.

– Скорее себя.

– Себя точно.– Со вздохом произнес киллер.

– Откуда мне было знать.

– Наверно не счастливая у тебя планида голуба. Не счастливая. Некоторые родятся счастливыми – некоторые нет. Вот ты нет. Что теперь уж! Это теперь все равно.

Он достал спичку поковырял ею в зубах.

Вот ты говоришь я убийца. А как мусора? Они ведь тоже убивают? Они убийцы? Но никто их не осуждает. Они типа да! За справедливость. Но и я, если десять миллионов не отдал вон тот с собачкой, тоже наказываю. Слинять не успел. На съемной хате жил. Думал все шито-крыто. Все предусмотрел, от всего избавился и от квартиры и от машины и телефона, в другой район переехал, паспорт сменил и родственникам не сказал, где он может находиться.

Парень сделал паузу, вспоминая хронологию недавних событий.

Думал, его никто не найдет. Как же! Собачку с собой взял. По ней и вычислили. Любимая животинка. Пришел плановую прививку ставить в старую ветлечебницу. Тут-то наши и сели ему на хвост. Пришла расплата. Не по суду конечно, но за дело. По справедливости. Ты отдай не свое и живи, не скрывайся. Радуйся! Вот она жизнь! Что еще надо.

Он помолчал. Выпил еще. Лицо его побагровело, мимика лица стала замедленной, паузы между словами длинней.

– Вот зачем я так пью? После этого всегда напиваюсь, – со злостью в голосе и с недовольством проговорил парень.

– Ты много пьешь.

– Я знаю.

– Очень много, и почти не закусываешь, – проговорила она беззлобно и как бы констатируя факт.

– Хм! Заботливая.

– Да нет, я так. Пей, если тебе хочется.

– А мне не хочется совсем, – резко сказал парень.

– Видно.

– Ничего не видно.

– Вон погляди, сколько осталось в бутылке.

– Ты чё голуба! Воспитываешь?! Что-то мы засиделись с тобой. Перед смертью меня воспитываешь?

– Да прям.

– Мне в натуре не хочется ее. Потому что я хочу напиться. Напиться в хлам и все это, того… что тяжело.

– Это не выход.

– Знаю. Но так легче все пережить, – заключил он со вздохом, взял стакан и начал вертеть его в своей руке.

– Это временное облегчение.

– Скоты конечно, а тоже люди человеки.

– Возможно, среди них есть и нормальные? – Сказала Настя.

– Нормальных не заказывают.– Отрубил парень.

– Бывают наверно обстоятельства или ты в это не веришь? – предположила она.

– Верю. Если только сам чел их и не создает.

– Не специально?

– В том то и дело что специально. Рискует. Может, пройдет, а может, нет.

– Это глупо.

– Иногда проходит. Даже очень часто проходит.

– Все равно не понимаю.

– Далеко не каждый решится. Смиряются. Прощают или денег жалко, а может они и последние были. Это же еще лишние затраты. Риск, что все вскроется. С трупа ничего не возьмешь, как правило. А они на это и рассчитывают. И все ради чего?

– И ради чего? – переспросила Настя.

– Потешить свое самолюбие.– Безапелляционно сказал он.

– Ты думаешь?

– А что еще.

– Что-то другое, – засомневалась девушка.

– Конкретно?

– Не могу сказать. Разве ты тешил самолюбие, когда убивал его. Он ведь твоего отца, мать, всю вашу семью покалечил. Если есть у тебя самолюбие, ты убиваешь, если нет то пусть живет. Так что ли?

– Не знаю.

– А не думаешь что это месть. А самолюбие это другое.

– Фиг его знает! Платят деньги и лучше в это не вникать.

– До-о-оро-огое удовольствие. Оно того стоит? – Сказала Настя, растягивая слова.

– Не знаю. Я никогда не заказывал никого, – ответил он.

– Не считая генерального?

– Я его приговорил. Там другое дело.

– Для них наверно тоже «другое дело».

– Ну, может быть ты и права.– Неохотно согласился парень.

– Думаю права.

– А все одно, если даже ты уверен и прав на сто процентов, а так точно не бывает, с этим жить потом всю жизнь, – со вздохом сказал он.

– Это точно.

– Куда уж точней. Сам того не хочешь и вспоминаешь. Иногда забываешь и неделю не вспоминаешь, а то и десять дней, две недели, потом все равно начинает скрести. Я уже приспособился. Как начинают глюки душить меня, надо сразу на что-то другое заморочиться, отвлечься. Знаешь, как маленьких детей отвлекают, когда они начинают реветь. Переключают внимание и они забывают, что хотели плакать.

– Помогает?

– А что. Все то же самое. Если продолжать думать и себя накручивать то вообще так хреново будет, что прям, не знаешь, куда и бежать.

– Сегодня тоже разгрузочный вечер?

– Типа того. Получился.

– А завтра как?

– Когда с этим переспишь …на утро как-то полегче, – сказал парень.

– А я не верю, что заказывают только негодяев и подонков. Люди они и есть люди. Кто-то и их любит, для кого-то и они стараются.

– Они стараются для себя.

– Конечно прежде всего для себя, но не только. Мне кажется даже у самого плохого человека, есть какая-то отдушина, – проговорила девушка.

– Фиг его знает! Может и есть, – согласился парень. Я же не священник. Мне об их душе совсем ничего знать не хочется. Тут главный принцип «ничего личного». Я не стреляю в спины. Это тоже принцип. Я им всегда, перед тем как нажать на курок, так и говорю: «Извини брат. Ничего личного. Работа у меня такая».

– Ты думаешь, они успевают тебя понять?

– Надеюсь да.

– А я думаю, нет! Две, три секунды.

– Извини. За секунду я с обрыва помню, падал на машине, столько в сознании картинок пролетело, кажется, вся жизнь прошла.

– Обошлось?

– Даже не перевернулся.

– Повезло?

– В тот раз да! Определенно подфатрило.

– Пьяный был? Пьяным везет.

– Нет. Ни грамма. Я раньше почти вообще не бухал. Еще три года назад был почти трезвенником. Вот думаю идиоты, на что свою жизнь разменивают. И не тянуло. Ты мне веришь?

– Верю.

– Слабо веришь?

– А какой резон тебе врать.

– Был мальчик паинька. Правильный. Теперь нет. Теперь другой стал. Мне все одно крышка. Недолго осталось. Раньше не было у меня такого предчувствия, а сейчас есть. Думаешь, люди могут предчувствовать свою смерть.

– Наверно есть такие.

– Думаю и я такой.

– Может, кажется. Напряжение сказывается.

– Это тоже. По лезвию хожу, но здесь другое.

– Переспишь. Пройдет.

– Не знаю. Как-то чувствую – сам на смерть иду иногда. Одергиваю себя. Рискую по зряшному. Играю со смертью в рулетку как бы. Чет или не чет.

– Глупая игра!

– Да уж! Ничего хорошего. Завяз я. Хоть и на дистанции меня держат, все одно много знаю. И они знают, что я знаю. Что не знаю, догадываюсь. Один слово сказал, второй обронил, третий по телефону что-то там ляпнул. Нет, если я завяжу, то буду слишком опасный для них. Они меня теперь не отпустят. Еще бы год, полтора назад, можно было слинять. Теперь нет. Мать, брат, сестра… под прицелом

– А отец? Что с отцом?

– Да уж три года как. Сердце оно же не каменное. Мать долго не протянет наверно… сестру, брата жалко. Брат на той неделе в Мадрид вылетает на конкурс. Талант. Брата и сестру не отпустят. По нему и нас вычислят всех. Вот если меня убьют, то всем амнистия. Слушай! Сыграем в чёт не чёт. А? Убей меня. – Он был уж сильно пьян, но тут взял себя в руки и казалось хмель выветрился из его головы.

– Не поняла. О чем ты?

– Давай я тебе дам пистолет. Ты нажмешь на курок. Ты будешь свободна.– Он громко и нервно засмеялся, – Держи. Он заряжен. Вот так правильно. Не бойся.

– Нет! Я не хочу.– Сказала она, брезгливо беря его в руки.

– Да это фигня. Раз нажмешь. Плавно пальцем.

– Нет! Нет!

– Заладила.

– Отпусти меня. Ты делаешь мне больно.

– Нажми на курок. Зажми глаза, если боишься.

Настя смотрела ему в лицо. Он смотрел на нее не мигающим взглядом. Так продолжалось довольно долго.

– Не буду, – наконец решительно сказала она и положила пистолет на стол. Он с грохотом скользнул и чуть не упал с поверхности стола.

– Это твой шанс. Не торопись отказываться.

– Я не буду играть в твои игры. Ты много выпил.

– Неважно сколько я выпил. Ты подписываешь себе приговор.

– Будь что будет.

– Как хочешь. Ладно. Давай обратно..

Настя так толком ничего и не поняла, толи он шутил, и пистолет бы не выстрелил, или все было в реальности.

Он надолго замолчал. Долго смотрел в темный угол комнаты, слегка свесив голову. Потом продолжил:

– Да! А ты говоришь! Убить человека не так-то просто.

– Зачем тебе все это?

– Видишь сегодня не чёт. Предчувствие меня сегодня обмануло. Как ему верить. Ни фи-га ему верить нельзя, и никто вообще ничего не может чувствовать. Сказки это все. Сказки, правда?

– Я ничего не говорила.

– Да я это так. Налей еще.

– Хватит.

– Тебе же лучше дуреха. Пьяный киллер. Чувствуешь расклад. Сбежишь скорее.

– Я не побегу.

– Почему?

– Потому что ты не будешь стрелять.

– Я!… Я не буду, – он задохнулся от возмущения, – да я!

– Не будешь.

– А с чего ты так решила?

– Давай лучше поедем на вокзал.

– А мне это надо?

– Я домой хочу. В Читу. Там тоже у меня мама. Она ждет меня.

– Ты точно и с концами и типа я тебя должен отпустить? А как же я тебя могу отпустить. Не могу я этого сделать.

– Что убьешь меня?

– Конечно. Я же профи. Тебе давал шанс? Давал. Ты им чего-то не воспользовалась. А теперь голуба трудно мне будет. Трудно. Не скрою. Но надо. Ведь надо?

– И завтра к маме?

– А при чем здесь мама? Ну да! Пойду. А при чем… ну да… да и у тебя мама и у меня мама ….у всех есть мамы. И все они ждут. Но это грязная работа. Кто будет за мной подчищать? Блин! Что с тобой делать!?

– Поедем на вокзал.

– Ну не знаю… не знаю…

– Поедем.

– Не знаю..

– Я в Читу, а ты уж куда там захочешь. А то ты уснуть тут можешь.

– Могу. Это я могу. О! Ментяры охренеют. Киллер мать его хреновый попался! И сразу звезды халявные на погоны.

– Давай одеваться.

– Идет. Мадам. Да! А как тебя зовут.

– Настя.

– Настя. Настенька! Очень приятно. Дайте поцелую вашу ручку, – он приложился губа-ми к ее пальцам, – какие у вас пальчики просто прелесть!

– Уже хватит!

– Отпускаю. О! А меня как?…Хочешь узнать?

– Дело твое.

– А я тебе не скажу. Вот. Меньше знаешь – лучше спишь.– Он пьяно взмахнул рукой, – Провожу тебя. Надежная у тебя сегодня охрана. Всех положу если что. Ты мне веришь?

– Верю.

– Нет, ты, правда, веришь?

– Да верю, верю.

– Тогда заказывай тачку.

– На улице поймаем.

В машине его укачало. Она растолкала его и ее помощью, они добрались до зала ожидания.

Дежурный патруль неторопливо обходил отъезжающих. Спросили билет и у Насти. Она показала паспорт и билет.

– А этот с вами?

– Да! Он провожает.

– Скажите ему, что спать здесь не положено.– Слегка козырнул совсем молоденький лейтенант.

– Обязательно.

– Украдут такую симпатичную девушку, не заметит, – пошутил он, уже удаляясь.

– Скажу.

Они с напарником прошли до конца ряда, и пошли обратно.

– Так и дрыхнет твой ухажер? – улыбнулся лейтенант, вновь подходя к ней.

– Да. Он с работы. Сильно устал.

– Ничего. Раз кавалер нечего филонить. Вы вот заскучали. До поезда еще два часа.

– Совсем нет. Да мы сами разберемся…

– Эй! Милейший. Просыпайся.

Лейтенант легонько толкнул его в плечо. Он что-то промычал, очнулся и, увидев перед собой милиционера спросонья, не разобравшись, попытался выхватить пистолет. Молодой лейтенант опешил, побледнел разом, рука его тоже скользнула за оружием. Все решали секунды, мгновения. Глушитель у парня запутался в кармане. Лейтенант выстрелил, навскидку не целясь. Это был один выстрел в грудь. Наверно он и не хотел убивать, а сделал это больше интуитивно или от недостатка опыта. Лейтенант выстрелил на опережение, но выстрел был точен. Парень не сразу умер и еще какое-то время смотрел на Настю и что-то пытался сказать. Она еле разобрала:

– Зачем Настя? Так больно! Неужели все? Я же не сделал тебе ничего плохого.

Настя склонилась испуганная без слез и все время твердила, глядя ему в глаза с угасающим сознанием:

– Это не я! Не я.. не я…

Что было дальше. А что было дальше. Куча глупых вопросов в милиции. Подписка о не выезде. Желтушное не выспавшееся лицо следователя, который не столько спрашивал, сколько кричал и что-то требовал, угрожал, настаивал. О чем он спрашивал. О чем он спрашивал, и что она ему отвечала невпопад. Какая разница. Что она могла сказать. Что она вообще знала. Она смотрела в лицо… это желтушное не выспавшееся лицо следователя и думала, что наверно ему за его рвение можно и должно добавить еще одну звездочку на погоны. Пусть! Пусть этот мир катится в тартары. Ко всем чертям!

Утром она шла по московским таким милым вчера улицам и думала… думала, думала. Голова гудела от глупой бессонной ночи в милиции. О чем она думала? Просто не о чем. Ночной дождь как-то неожиданно свернул лето. Дворники в каком-то тупом рвении собирали опавшую за ночь листву. Собирали ее в большие кучи и поджигали. Листва не горела, а только противно тлела, заполняя дорожки и всю округу едким дымом.

Дядя встретил ее с немым вопросом на лице. Что можно сказать главному пожарнику Москвы. Она вообще не знала, что отвечать на его вопросы. Двадцать вопросов и ни одного вразумительного ответа. Он отстал, когда она вдруг взяла со стола у него пачку Мальборо и закурила у него на глазах. Она курила только один месяц в 13 лет. Пробовала. Не понравилось. Бросила. Сейчас она курила в зале и пускала клубы дыма прямо ему в лицо. Что он говорил. Разве так важно, что он говорил. Наверно он понял. Он просто оставил ее в покое. Это было то, что нужно.

Москва жила своей жизнью. Кто-то сколачивал нечестные капиталы, кто-то кого подставлял и ждал расплаты. Депутаты вещали о новой и лучшей жизни, им никто не верил, но за них продолжали голосовать и они в бурном экстазе и упоении что их слушают, продолжали врать всем и вся.

Где-то на другом конце Москвы девочка чуть моложе ее, тщательно, стараясь расправить каждый шовчик, гладила нарядный концертный костюм для своего брата. Она очень старалась, и от усердия у нее даже был виден кончик языка. Она не знала, что все ее труды пропадут даром, и брат не полетит в Мадрид ни в этот раз, и ни в какой другой. И брат ничего не знал, что он теперь стал главным в семье и что эта съемная «хрущевка» на окраине им теперь не по карману и что вообще с московской жизнью пришла пора кончать окончательно и бесповоротно.

А в квартале от них в больничной палате на шестерых лежала без движения одинокая и несчастная женщина. Она целыми днями смотрела на верхушки старых берез, которые уныло качали ветвями, повинуясь воле ветров. Иногда на самые высокие ветви садились оборжавшиеся на московских свалках стаи ворон. Она не любила их и прикрывала глаза, чтобы не смотреть, но их скрипучее карканье все равно долетало сквозь открытые форточки, и с этим уже ничего невозможно было сделать. Она любила послеобеденное время. Во второй половине дня она обязательно попросит, что бы сестра или кто-то из соседок по палате перевернули ее таким образом что бы она видела входную дверь. Конечно, в этой стеклянной заляпанной белой краской двери ничего интересного не было и она знала в ней каждую трещинку, тем не менее, она будет очень долго и напряженно смотреть на нее чтобы не упустить тот момент когда та откроется и она встретится взглядом с сыном.

Да! Вот скоро совсем скоро откроется дверь и зайдет ее сын, который просто не мог не прийти. Он всегда приходил, и сегодня он обязательно придет. Надо просто набраться терпения и подождать.

Ночной экспресс

В купе пахло углем и дерматином полок. Вагон был полупустой. Уставшая проводница со скучным лицом накладывала в топку маленькие чурочки, а также подсыпала уголь совочком. Красные отсветы отражались у нее на лице. В третий раз, она обносила пассажиров чаем, и стаканы призывно звенели у нее на подносе в подстаканниках. К чаю полагался длинный «Дорожный сахар» в пергаминовых обертках.

В Челябинске вышли мои соседи по купе… толстяк папочка, такая же мамочка и их невыносимый ребенок, который клал в горшок так, что вонь не проходила как минимум в течение часа. Я остался один. Это было приятно.

Проехали Курган и маленькую станцию Петухово. Следующая остановка предполагалась в Петропавловске. Бетонные шестигранные столбы проносились за окном, сливались с тревожно бьющимся гудком встречного локомотива. Бешеной свистопляской мелькали вагоны очередного товарняка, и вновь взгляд упирался в дачные строения, маленькие игрушечные домики с ломаными крышами, березовые облетевшие рощи, пустые убранные поля, черные пары, сверкающие слюдяным блеском озерца. Все было знакомо и уныло своей беспросветной осенней тоской. Союз доживал последние годы, но еще не знал об этом. Древние старцы из Политбюро еще были в силах, вцепившись в гранитные стены Мавзолея, чтоб не упасть, приветствовать пеструю толпу челяди далеко внизу под ногами. Пустые полки магазинов встречали покупателей, а газеты привычно врали про будущее изобилие и грядущий неизбежный коммунизм. Пройдя трибуны, демонстранты брезгливо кидали в открытые грузовики транспаранты и плакаты с их портретами. Очередное фальшивое признание в верности закончилось. Быстрей домой. Там жена или мать пытались из скудных продуктов исхитриться соорудить праздничный обед. Но мы любили ту страну, не смотря, ни на что.

Может, мы просто были молоды.

Вечерело. Читать уже надоело, да и глазам от тряски и плохого света было больно. Из соседнего купе доносились пьяные выкрики и ругань. Женский голос что-то возражал, но как-то вяло и равнодушно. Мужчина был настроен агрессивно. Говорил долго возбужденно и почти без пауз.

Наконец совсем стемнело. Зажгли тусклый потолочный свет. В соседнем купе выкрики стали звучать громче, отчетливей, потом раздался стук задвигаемой двери, и все стихло. Я вышел в туалет. У окна стояла девушка в розовом коротком платье из тонкого трикотажа, с полотняным плетением понизу и на рукавах. На ногах у нее были черные, отсвечивающие матовым блеском колготки. Девушка была без обуви и стояла на одной ноге, носком второй ступни упиралась в подъем стопы. Лица я ее не видел, она смотрела в окно, но когда проходил мимо почувствовал затылком изучающий взгляд на себе. А когда возвращался, она уже открыто посмотрела на меня исподлобья серыми печальными глазами. Она была не совсем молода. Обычно так выглядят женщины, девушки, которым близко к тридцати, а может, ей было и не больше двадцати пяти. В этом возрасте не трудно ошибиться. Черная челка, прямые как воронье крыло волосы обрамлявшие овал лица, тонкий слегка вздернутый нос и чуть припухлые губы с небрежно наложенной сиреневой помадой, создавали общий образ миловидной, но чуть избалованной представительницы прекрасного пола. Когда я поравнялся с ней, она тихо проговорила с деланным вздохом.

– Совсем мальчик.

Фраза слетела с ее губ как бы случайно. Она ни к кому не обращалась. Я растерялся и ни-чего не сказав, скользнул в купе. Не знаю от чего, но теперь я сидел как на иголках и смотрел на неплотно закрытую дверь. Видел в зеркале свое глупое отражение, и оно меня забавляло. Вдруг я вздрогнул от неожиданного стука.