Голод

– Земля! Берег! Спасены! – радостно закричали все.

Все, кроме старика Ванойты.

Большей частью от причала остались одни заржавевшие стальные сваи, криво торчащие из воды. Настил железобетонного покрытия не выдержал кислотных дождей, ливших в первые годы после разразившейся ядерной катастрофы, и суровых арктических зим, растрескался и обвалился, а волны унесли обломки расколовшихся бетонных плит в открытое море. Но Седой сумел подвести охотничью плоскодонку к самому берегу, и зверобои общими усилиями вытащили на прибрежные камни сначала тушу добытого моржа, а затем и саму лодку.

Приходилось спешить – короткий северный день подходил к концу. Молодые парни понимали, что борются за собственную жизнь, поэтому старались изо всех сил. На этот раз даже Ванойта не остался в стороне. Правда, от тщедушного старика оказалось мало пользы, и основная нагрузка вновь легла на гребцов и старого кормщика.

За работой Седой даже не заметил, как наступила ночь. Шумящее в нескольких шагах море и уходящий в неизвестность каменистый берег поглотила кромешная мгла. Кто-то из молодых попытался зажечь факел, но намокший трут никак не хотел загораться, и парень только зря щелкал кресалом. А ведь одного факела мало. Чтобы согреться или хотя бы просушить одежду, надо развести настоящий костер. Да и от непогоды нужно где-то укрыться. На открытом месте в мокрой одежде они и до утра не протянут на таком ветру.

Лучше всего разводить огонь получалось у Максима, но тот почему-то не спешил прийти на помощь. Седой поискал глазами зверобоя. Макс сидел на коленях возле Павла, которого собственноручно вынес из лодки. Похоже, кроме состояния раненого друга, его больше ничего не интересовало.

– Макс, надо развести огонь. И найти место для ночлега.

Парень не пошевелился. Похоже, он даже не услышал, что к нему обращаются.

Седой почувствовал раздражение. Ясно, что Пашке конец. Сколько он еще протянет: час или больше, уже не имеет значения. А вот если не позаботиться об остальных, погибнут все!

– Макс! – повысил голос Седой. Зверобой нехотя поднял голову. – Займись огнем, а…

Он не договорил. Ночную тьму расколола ослепительная вспышка молнии, за которой последовал оглушительный удар грома. Седой даже присел от неожиданности, а двое гребцов и вовсе в ужасе шарахнулись в стороны. Северные грозы вообще большая редкость, а уж в конце лета – особенно. Седой не помнил ни одного подобного случая за все время своих арктических наблюдений. Неудивительно, что парни так отреагировали.

– Что это было? – испуганно пробормотал один из них.

– Нга, – обреченно пробормотал Ванойта и, закрыв глаза, затянул своим писклявым голосом какую-то заунывную ненецкую песню.

В другой раз Седой непременно бы дал резкую отповедь языческим бредням старика и поставил его на место. Но не сейчас. В напугавшей молодых охотников вспышке было что-то противоестественное. И хотя она длилась лишь мгновение, бывшему полярнику показалось, что молния ударила не в землю, а наоборот – из земли в небо. Но и это не имело значения, потому что полыхнувшая молния отчетливо высветила на берегу вход в пещеру или, скорее, прямоугольный лаз, прорубленный в скале.

– За мной! – обрадовано скомандовал Седой. – Здесь есть укрытие. И растормошите старика, пока он не заснул от своего пения.

К кормщику вновь вернулось хорошее настроение. А внутренний голос подсказывал, что они найдут в обнаруженной пещере не только укрытие от ледяного ветра, но и топливо для костра.

* * *

Свод таинственной пещеры, которую Седой назвал незнакомым Максиму словом «штольня», подпирали деревянные сваи. Похожие на них деревянные болванки, только гораздо короче, лежали и на дне пещеры. К ним крепились узкие металлические полозья, протянувшиеся от наружного отверстия пещеры в глубину казавшегося бесконечным темного хода. На Заставе по таким полозьям спускали на воду и вытаскивали на берег охотничьи лодки, а вот для чего они потребовались в скальной пещере, начинающейся почти в полутысяче шагов от воды, было совершенно непонятно. Никогда в жизни Макс еще не видел сразу столько дерева – видно, люди до войны не экономили на древесине.

Седой отобрал несколько покосившихся свай, которые затем разрубили на дрова, и вскоре в пещере запылал костер. Огонь по собственной инициативе развел Ванойта, но, похоже, старик все еще был не в себе, потому что сделав это, принялся неистово бормотать какие-то заклинания, чем окончательно вывел из себя Седого, и тот отогнал его от огня. Со стороны это выглядело довольно грубо, но Ванойта не обиделся на кормщика, послушно отошел прочь и расположился у входа в пещеру. Хотя, как показалось Максиму, так и не прекратил своего занятия. Сам Макс слишком устал, чтобы вслушиваться в бессвязное бормотание старого ненца, да и состояние друга волновало его гораздо больше.

На Пашку было страшно смотреть. Кожа на скулах натянулась, а по лицу разлилась смертельная бледность. Влажные ресницы смерзлись. Максим аккуратно очистил их от намерзшего инея, но Пашка так и не открыл глаза. Глядя на его неподвижное, словно застывшее лицо, невозможно было представить, что еще утром это был веселый, бесшабашный парень, выдумщик и озорник, каким Максим знал его всю жизнь.

Сзади неслышно подошел Седой. Почувствовав его приближение, Макс резко обернулся. Он с уважением относился к опытному кормщику, но почему-то сейчас хотелось, чтобы Седой ушел. Однако тот не уходил. Он долго смотрел на лежащего на земле Павла, потом перевел взгляд на Максима.

– Крепись, Макс. Это наша общая потеря. Павел был отличным парнем. Из него мог получиться настоящий охотник.

– Что? – Максим недоуменно сдвинул брови, пытаясь понять смысл слов Седого. – Почему был?

Кормщик изменился в лице. Глубоко посаженные глаза испуганно забегали из стороны в сторону.

– Ты что, не видишь? Он… умер.

– Нет! – Макс подался вперед, чтобы заслонить Пашку от глаз Седого и защитить от его страшных слов. – Он жив! Жив! Вы ничего не видите! Оставьте нас! Все оставьте!

Седой хотел что-то сказать, но не решился и молча отступил. Следом за ним отодвинулись остальные охотники. Только бормочущий заклинания Ванойта не сдвинулся с места.

Сопровождаемый настороженными взглядами гребцов, Максим перенес Павла ближе к огню и, уложив на землю, устроил его голову у себя на коленях. «Это просто сон. Пашка согреется, отдохнет и придет в себя. Он очень устал. Они все очень устали… Тяжелая охота, потом еще этот шторм…»

Макс резко вскинул голову, недоуменно глядя перед собой. Похоже, он отключился и опять не заметил этого. Это началось еще прошлой весной, когда его самодельная одноместная лодка, сшитая из моржовых шкур, развалилась буквально на глазах – расползлась по кускам, как размокшая бумага, и он оказался в ледяной воде. Очнулся уже на берегу, но как ни старался, так и не сумел вспомнить, что произошло между этими двумя событиями. Как он сумел выбраться на берег, для всех, включая самого Максима, так и осталось загадкой. Лишь один Ванойта не стал ломать голову, объявив его чудесное спасение вмешательством северных духов. Но подобным образом старый ненец объяснял практически все происходящее – от внезапной перемены погоды до несчастных случаев на охоте.

Все бы ничего, если бы эта история не получила неожиданное и неприятное продолжение. Как-то, проснувшись на рассвете, Макс обнаружил, что его ладони и пальцы исцарапаны и испачканы налипшей грязью, словно он рыл землю голыми руками. Где? Когда? И главное – зачем? Вновь никаких воспоминаний. Потом такое стало происходить с ним все чаще, причем не только по ночам. Иногда он отключался надолго, иногда всего на несколько мгновений. Бывало, только прицелится в преследуемую добычу, и вот уже гарпун торчит из пронзенной шкуры раненого зверя, а остальные охотники дружно поздравляют его с точным броском.

Но сейчас был явно не тот случай. Расположившиеся вокруг костра охотники крепко спали и, похоже, уже давно. Продрогшие гребцы тесно прижались друг к другу. Рядом с ними расположился и Седой. Голова спящего кормщика свесилась на грудь. Из-за низко надвинутого капюшона Макс не видел его лица (если бы не знакомая всем на Заставе полярная куртка Седого, можно было подумать, что под капюшоном и вовсе не он), только щетинистый подбородок и угол приоткрытого рта, из которого, словно сосулька, свисала капля густой, затвердевшей слюны. Ванойты видно не было, но почему-то отсутствие ненца не удивило Макса. От разведенного стариком костра осталась лишь куча золы да несколько догорающих углей в центре. Макс понял, что пробыл в беспамятстве как минимум несколько часов!

Почувствовав озноб, Максим потянулся за свежими поленьями, но, едва дотронувшись до них, отдернул руку. Полено, к которому он прикоснулся, оказалось обжигающе холодным, как та злосчастная железная уключина, которую он в детстве на спор с другими такими же пацанами лизнул языком на морозе. Но не внезапно сковавший тело холод заставил его замереть от страха, а руки и спину покрыться пупырчатой, как бы сказал Седой, «гусиной» кожей. Вернее, не только холод, а ощущение присутствия в пещере кого-то постороннего, чужого. И этот чужой был совсем рядом. Буквально в двух шагах. А может, и ближе.

Стараясь не шевелиться, Макс осторожно повел глазами из стороны в сторону, но не заметил ничего подозрительного. Правда, догорающие угли освещали лишь узкий пятачок вокруг костра, все остальное пространство пещеры тонуло в непроглядном мраке. Не полагаясь на зрение, Макс напряг слух и вновь ничего не услышал. Даже шороха! А ведь снаружи должен завывать штормовой ветер. Внезапно он поймал себя на мысли, что не слышит ни сонного дыхания своих товарищей, ни потрескивания угасающего костра. Он вообще ничего не слышал! Тишина была плотной, буквально осязаемой и холодной, как высасывающая из тела последнее тепло и затягивающая в пучину морская вода. Только поднимающийся от костра легкий дымок удерживал Максима на грани реальности.

Внезапно стелящиеся под сводами пещеры клубы дыма всколыхнулись, словно через них беззвучно прошествовало что-то огромное. Максиму даже показалось, что он видит надвигающуюся на него бесформенную тень. Сердце сжалось от ужаса, щеки и пальцы онемели, как при обморожении, а дыхание стало вырываться изо рта белыми клубами. Но в следующий миг остававшиеся в костре угли вспыхнули в последний раз и погасли. Все разом. И наступила полная, абсолютная темнота…

* * *

Почувствовав чье-то прикосновение, Седой с трудом разлепил глаза. Перед ним стоял Ванойта – вот же неугомонный старик! – и настойчиво тряс его за плечо. Заметив, что кормчий проснулся, ненец сморщил свое и без того морщинистое лицо и заявил:

– Надо уходить!

Не обращая на него внимания, Седой потянулся и покачал головой, разминая затекшую за ночь шею.

– Утро уже. Шторма нет. Надо уходить, – как заведенный повторял Ванойта.

Несмотря на погасший костер, в штольне посветлело – похоже, действительно наступил рассвет. Хотя это и не извиняет того, кто должен был поддерживать огонь! Впрочем, поиски и наказание виноватого можно отложить до лучших времен.

Кормщик кое-как поднялся на негнущиеся ноги и, тяжело шагая, направился к выходу. К одеревенению затекшей шеи прибавилась боль в спине и ломота в суставах. Он чувствовал себя так, будто его со всех сторон отходили палками. Сон не принес облегчения, как это бывало в молодости, двадцать лет назад. Впрочем, тогда ему не приходилось спать на голых камнях возле разведенного из подручных средств костра. С тоской вспомнив свою раскладную походную койку в жилом отсеке исследовательской станции, Седой выбрался наружу и зажмурился от бьющего в глаза солнечного света. После темноты подземелья даже едва поднявшееся над горизонтом северное солнце казалось ослепительно ярким.

Вытерев выступившие слезы и прикрыв глаза ладонью, Седой осмотрел окрестности. Вокруг простирался все тот же унылый мрачный и холодный пейзаж, который за четверть века на Севере успел ему осточертеть: огромные валуны, голые скалы да изрезанные глубокими трещинами сопки. Хотя до войны суровая северная природа отнюдь не казалась молодому полярнику ни мрачной, ни унылой, а наоборот, вызывала восхищение.

«До войны все было другое. И мы были другими», – грустно отметил Седой.

В последние годы он все чаще задумывался о безвозвратно утерянном прошлом, связывая это с приближением надвигающейся старости. Но на этот раз ностальгические воспоминания оказались недолгими. Увиденное у подножия ближайшей сопки вытеснило из его головы все посторонние мысли. Там тянулись ряды каких-то построек и непонятных сооружений с возвышающейся над ними металлической конструкцией, в которой Седой с трудом опознал стрелу автокрана или экскаватора. Тогда рухнувшая на крышу одной из построек решетчатая мачта прежде, несомненно, была приемо-передающей антенной, достаточно мощной, чтобы поддерживать надежную связь в Большой землей или проходящими северным морским путем грузовыми, а может, и с военными кораблями. От построек в сторону моря вела расчищенная от валунов тропа, скорее, даже дорога, достаточно широкая, чтобы по ней могли беспрепятственно двигаться автомобили, гусеничные вездеходы, да и более тяжелая техника. Удивительно, как он, проработавший в общей сложности несколько лет на новоземельской исследовательской станции, ничего не слышал об этом объекте на севере острова. Ведь строительство явно началось задолго до войны – не иначе, тут приложили руку военные, тщательно скрывавшие ведущиеся здесь работы. Или все-таки слышал?

Бывший полярник напряг память, но погрузиться в воспоминания не успел: из штольни вылетел один из гребцов, нервно подпрыгивающий от возбуждения.

– Седой, скорее! Там Павел очнулся! – глаза парня лихорадочно блестели, а на лице отражалась смесь самых разных и противоречивых чувств от испуга и растерянности до поистине щенячьего восторга.

Нечто подобное наверняка появилось и на лице старого кормщика, когда он услышал последние слова.

– Что значит очнулся? Как?! Он же…

– Так и мы думали: все, ласты склеил! Ночью лежал мертвее мертвого, а сейчас в себя пришел!

– Не может быть!

Больше всего это походило на глупый и жестокий розыгрыш, но гонец явно верил своим словам.

– Отвечаю! Да идемте же! Сами все увидите! – парень схватил кормщика за рукав и потащил обратно в штольню.

Сначала Седой услышал перебивающие друг друга громкие голоса, а затем увидел и фантастическую, совершенно невероятную, как ему казалось еще мгновение назад, картину.

Возле потухшего костра, чуть ли не в золе сидел на коленях Макс и по-детски радостно улыбался. А перед ним в совершенно непринужденной позе развалился Павел и недоуменно, словно он сам не верил в собственное чудесное исцеление, озирался вокруг. Парня осаждали вопросами остальные гребцы, которым не терпелось узнать, как он себя чувствует. Но увидев приближающегося кормщика, они сразу замолчали и обернулись к нему.

– Ты как? – растерянно пробормотал Седой. Ничего другого ему в голову просто не пришло.

Павел пожал плечами:

– Нормально.

И, окончательно добив окружающих, согнул в колене раненую ногу. Седой так и застыл с отвисшей челюстью – в довоенное время должно было пройти, наверное, не меньше месяца, чтобы больной с такой травмой смог сделать нечто подобное.

Неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта немая сцена, если бы Ванойта не нарушил общее молчание:

– Нужно уходить. Скорее. Пока еще можно.

Неуместная болтовня старика обычно раздражала Седого, но сейчас он, наоборот, почувствовал облегчение. Сам того не ведая, Ванойта снял с него внезапно навалившийся груз. И не только с него.

– Да-да, надо скорее возвращаться на Заставу, – поддержал старика Макс. Его слова окончательно вывели Седого из оцепенения.

– Разделать добычу и погрузить в лодку! Все за работу! Живо! Отплытие по готовности!

Привычное дело, четкие и ясные команды вернули ему потерянную уверенность. Ну, или почти вернули.

* * *

Пашка готов бы взяться за разделку добычи вместе со всеми, и только категоричный запрет Максима удержал его от этого. Однако он не успокоился и, когда тушу моржа разрубили на куски и по частям загрузили в лодку, неожиданно предложил осмотреть виднеющиеся вдали постройки, до которых пешком пришлось бы добираться, наверное, четверть часа, а то и больше. И это здоровому человеку, а не Пашке с его покалеченной ногой! Но тут уж вмешался Ванойта, заявивший, что они и так потеряли непозволительно много времени в этом, как он выразился, «холодном месте». Против никто ничего не имел, так как всем хотелось поскорее вернуться на Заставу.

Бушевавший накануне шторм за ночь утих, сменившись вполне умеренным ветром, позволившим снова поставить парус. Больше всего этому обрадовались гребцы, которых поднятый парус избавлял от утомительного труда. Что касается Макса, то он чувствовал в себе силы грести до самой Заставы. После чудесного, по-другому не скажешь, спасения лучшего друга, он был готов и не на такие подвиги. И хотя о полном выздоровлении Пашки говорить было, конечно, рано – он все еще выглядел очень бледным, а разбухшая и потемневшая от засохшей крови повязка на его ноге вообще вызывала ужас, – Макс не мог не отметить, что ему стало заметно лучше.

Расположившись на месте зверобоя, которое уступил ему Максим, Пашка задумчиво смотрел на удаляющийся берег. Макс тоже обернулся назад, но не заметил штольни-пещеры, в которой они провели ночь. Ту часть сопки, где располагался вход в пещеру, заслонял скалистый утес. Как же Седой накануне смог ее разглядеть?

Он перевел взгляд на кормщика, чтобы задать ему этот вопрос, но тот опередил его:

– Весла на воду!

Ходко бегущая по волнам лодка приблизилась к застрявшему на мели кораблю, заслонившему наполняющий парус ветер, и гребцам пришлось снова взяться за работу. Позже, когда мертвый корабль остался далеко за кормой, и Седой приказать сушить весла, Макс забыл про свой вопрос. Его переполняла радость, а все страхи и загадки минувшего дня остались в прошлом.

– Как себя чувствуешь? Нога сильно болит? – на всякий случай поинтересовался он у Павла.

– Нормально. – Пашка широко улыбнулся и похлопал по накрученной на бедро повязке.

– Ты это кончай! – испугался за него Макс. – Разбередишь рану! Как вернемся на заставу, покажи ногу доктору.

– Чего там смотреть, – пренебрежительно отмахнулся Пашка. – Да и много ли наши доктора понимают?

– Вот это ты зря, парень, – вмешался Седой, который, оказывается, тоже прислушивался к разговору. – Катерина, может, и немного, но чего с фельдшера взять? А Сергеич – мужик головастый, без малого кандидат наук. Такого врача еще поискать. Он у нас на станции и полярников, и ненцев лечил, разбирается что к чему.

Тощий, но крепкий и жилистый Сергеич с большой лысой головой и круглыми смешными очками на курносом, вздернутом носу, которые он почти никогда не снимал, напоминал Максу доброго доктора Айболита из детской сказки. Он тоже любил зверей, только мертвых, – мог часами копаться в тушах убитых охотниками моржей и тюленей, изучая устройство тела и вырезая отдельные органы. А вот живых откровенно боялся. Зато когда несколько лет назад на Заставу напали голодные саблезубы и одному из них удалось прорваться через огораживающий двор частокол, Сергеич бесстрашно выбежал навстречу монстру и запустил в него горящей бутылкой со спиртом. Бутылка отскочила от шкуры саблезуба, не причинив зверю никакого вреда, и разбилась, ударившись о камни. Однако вспыхнувшее на земле пламя напугало хищника, он начал метаться по двору, напоролся на кол, после чего подоспевшие охотники смогли его убить.

Но наибольшее уважение Сергеич приобрел именно за открытый им способ получения спирта. По словам самого доктора, запасы медицинского спирта закончились на Заставе уже в первый год после войны. Макс не знал всех подробностей его изысканий, да и никто на Заставе не интересовался этим. Главное, что в конце концов Сергеич сконструировал аппарат, где путем выпаривания смеси специальным образом вымоченного мха и забродивших ягод получалась бледно-розоватая жидкость, очень похожая на довоенный медицинский спирт. Во всяком случае, все на Заставе считали именно так.

Большую часть врачебных обязанностей Сергеич поручил своей помощнице Катерине, которая до войны работала фельдшером на Заставе, когда здесь еще служили пограничники. Именно она лечила простуды и обморожения, принимала роды у женщин и консультировала будущих матерей. Зато всеми травмами и ранениями, когда было не обойтись без помощи хирурга, Сергеич занимался сам.

После печально памятного случая с затонувшей лодкой Максима, доктор внимательно осмотрел его. Долго простукивал пальцами тело и слушал легкие, даже заглянул в рот и в зрачки, но в конце только развел руками: «Не знаю, как ты выжил, пробыв столько в холодной воде. Видно, судьба. Хотя кое-что указывает, что ты пережил клиническую смерть. Впрочем, это неважно. Я бы на твоем месте задумался, почему вдруг утонула лодка?»

«Я сам удивляюсь!» – признался Максим.

«Вот и подумай над этим», – закончил медосмотр Сергеич.

Что он хотел сказать тогда, Макс так и не понял.

Глава 4

Возвращение

Прежде чем выйти в открытое море, пришлось долго плыть по изрезанному узкими бухтами заливу. Максим с любопытством разглядывал вздымающиеся из воды почти отвесные голые скалы. Однако первое впечатление о пустынности берегов оказалось ошибочным. Сначала Макс заметил раскинувшееся на камнях тело мертвого кальмара, а может, гигантской медузы – расстояние не позволяло как следует рассмотреть существо, которое недавний шторм выбросил на берег, а попросить у Седого ради забавы его бинокль зверобой не решился. В другом месте на берегу появилась лохматая фигура саблезуба. Зверь пытался достать или выловить что-то из скальной расщелины, но, почуяв посторонний запах, поднял голову и проводил проплывающую мимо лодку пристальным взглядом. На всякий случай гребцы еще до команды Седого взялись за весла, но хищник не стал преследовать лодку охотников. В воде у него было не так много шансов догнать двуногую добычу, как на берегу, и зверь прекрасно понимал это. Тем не менее, когда силуэт монстра растаял вдали, все находящиеся в лодке почувствовали облегчение.

Перед выходом из залива Макс почувствовал, что его товарищей вновь охватывает тревога: закурил свою костяную трубку Ванойта, нервно откашлялся сидящий на корме Седой, завозились на скамьях гребцы. Никто не забыл вчерашнюю схватку с китом-убийцей, едва не закончившуюся для Пашки, да и для всех остальных, трагически. Но на этот раз тревога охотников оказалась напрасной: шторм, видимо, распугал морских хищников, заставив их уйти в глубину. Во всяком случае, сколько ни вглядывался Макс в плещущуюся за бортом воду, он не заметил ни стай акул, ни кошмара всех выходящих в море охотников – ревунов. Иногда попадались куски расколовшихся льдин, в основном мелкие, Седому даже ни разу не пришлось менять курс, а встречающиеся на пути льдины гребцы и сам Максим попросту отталкивали баграми. «Плыть бы так до самой Заставы», – с надеждой подумал он.

Так они проплыли до вечера. Неумолимо клонящееся к закату солнце окончательно нырнуло за горизонт, а Застава или хотя бы знакомые берега так и не появились. Управляющий лодкой Седой, который уже часа два как, не таясь, озабоченно разглядывал компас, нахмурился и объявил:

– Заночуем на берегу. На рассвете продолжим путь.

Максим не мог ничего понять. Если накануне они плыли до места высадки день с небольшим, значит, и обратный путь должен занять примерно столько же. Но раз даже такой опытный кормщик, как Седой, десятки, а то сотни раз выходивший в море, не узнает берег, значит, они еще далеко от Заставы.

Гребцы недовольно переглянулись. Ночевать в незнакомом месте не хотелось никому. Кто знает, что их там ждет? Хорошо если лишь голые камни. А если клыки и когти саблезубов?

– Нельзя на берег! Нужно плыть! Плыть дальше! – выразил общее мнение Ванойта. – Если надо, я могу сесть у руля.

– Или я! – поддержал старого ненца Макс.

Седой строго взглянул на него и сдался:

– Вздремни пару часов, потом сменишь меня.

Сон долго не приходил. Привязав себя к скамье веревкой, чтобы случайно не вывалиться за борт, Макс привычно расслабился. Но стоило закрыть глаза, в голову полезли воспоминания прошлой ночи. По прошествии дня они сильно смазались, и теперь Макс уже вовсе не был уверен, что все, что он видел и чувствовал ночью в пещере, происходило в реальности. Может, все это: и внезапный озноб, и тень, и колышущийся в безмолвии дым было кусочками сна, привидевшегося ему ночного кошмара? Хотя знобило его, скорее всего, по-настоящему – в пещере было чертовски холодно.

– Макс, Макс…

Узнав голос Седого, он открыл глаза – значит, все-таки удалось немного вздремнуть.

– Отдохнул? Сможешь вести лодку?

– Конечно! – зверобой энергично кивнул.