Тревожная служба. Военные мемуары

На прощание комиссар сказал:

– Еще раз прошу: не забывайте о политическом обеспечении службы и учебы. Помните: за политическое воспитание подчиненных спрос прежде всего с вас. Не считайте, пожалуйста, что это дело только политрука. Если командир не может провести политические занятия, политинформацию, беседу, прочитать лекцию, выступить с докладом, если не может ободрить, воодушевить людей страстным словом, какой же он после этого командир!..

* * *

До острова Койвисто нам дали провожатого. Лед был надежным, если не считать множества уже затянувшихся воронок от снарядов и бомб. Дошли быстро.

Первый, кого я увидел в штабе комендатуры, был политрук Иван Никитович Орешков. Мы обнялись.

– Андрей, снова вместе! – объявил Орешков. – Я назначен к тебе на заставу.

Мы обнялись еще раз. Для меня это сообщение было большой радостью.

Орешкова тоже досрочно выпустили из Петергофского пограничного военно-политического училища и направили в отряд особого назначения НКВД. Так стал он политруком пулеметного взвода, которым командовал я. Мы подружились. Иван Никитович никогда не унывал, и это мне нравилось в нем больше всего. Бывало, прищурится, улыбнется одними глазами и начнет рассказывать – все слушают его как завороженные. Пограничники тянулись к нему, как иззябшие люди к ярко пылающему костру. Был он щедр душой, отважен и смел, любая работа в его руках спорилась.

Получилось так, что в Соф-пороге наши с Орешковым пути разошлись. Мы погоревали и, делать нечего, распрощались.

– То мы только пели: «На запад поедет один из вас, на Дальний Восток другой…» – горько пошутил Орешков, – а теперь и в самом деле разъезжаемся. Встретимся ля?

И вот встреча состоялась.

– Личный состав заставы видел? – спросил я Ивана Никитовича.

– Отличные ребята! – с гордостью отозвался Орешков о пограничниках. Такие же, какие были у нас во взводе. Многие служат по пятому году. (Старослужащим так и не удалось демобилизоваться – помешала война. – А. К.) Любой из них, если потребуется, может заменить нас с тобой. Меня особенно радует то, что и коммунисты есть. На заставе будет полнокровная партийная организация!..

«Подчиненные у меня коммунисты, а сам я – комсомолец, – мелькнуло в голове. – Несоответствие получается! Пора и мне готовиться для вступления в партию – это ведь заветная мечта…»

Дежурный пригласил к коменданту. Капитан М. С. Малый встретил нас радушно. Был он коренаст и темноволос. На чисто выбритом лице, продубленном солнцем и ветрами, выделялись острый нос и прищуренные, словно всматривающиеся, карие глаза. С первой минуты мы заметили, что Меркурий Семенович Малый немногословен, точен, внимателен к людям. Инструктаж коменданта отличался деловитостью. Слова ясные и емкие.

Когда чисто служебные дела были решены, Меркурий Семенович сказал:

– Поговорим о хлебе насущному Сегодня познакомитесь с личным составом, получите продовольствие, оружие, боеприпасы, погрузите все это на розвальни – и в путь. Продовольствие, обмундирование и снаряжение, боеприпасы, почту мы будем доставлять вам вначале гужевым транспортом, затем – на катерах.

И вот мы у цели своего непродолжительного путешествия. Быстро освободили сани, перенесли грузы на берег и остановились, разглядывая дома поселка Алватти, морской маяк и окружающую местность – недавний узел сопротивления, левый фланг линии Маннергейма.

Один из цепи островов, прикрывавших собой Карельский перешеек с запада, Пий-Саари – бывшая морская крепость – узкой полосой (длина шестнадцать километров, ширина один – четыре километра) вытянулся с севера на юг. Из рассказов коменданта я знал, что здесь проходили ожесточенные бои. Острова Койвисто, Тиурин-Саари и Пий-Саари теперь контролировали морские подступы к Ленинграду.

По-весеннему ярко светит апрельское солнце. Морозный воздух пропитан дразнящими запахами хвои, смолы, набухших почек березы, черемухи, тополя… Кипенный снег густо запятнали черные кляксы – следы артобстрелов и бомбежек. Повсюду – разбитая, искореженная боевая техника, военное имущество, трупы лошадей и коров.

Не разведан, хотя бы наспех, ни один метр земли, на которой мы будем теперь нести службу и которую, в случае необходимости, будем защищать до последнего вздоха. Что таят в себе эти уютные с виду домики, выкрашенные масляной краской? А подступающий прямо к поселку лес и выглядывающие из-за деревьев гранитные глыбы? Не исключено, что шюцкоровцы оставили после себя фугасы, мины и другие сатанинские «сюрпризы». Они ведь были мастерами таких подлых методов борьбы. (Как мы потом узнали, все дороги и подступы к огневым точкам на островах Выборгского залива были минированы. Только в Тронг-Сунде и на острове Ревон-Саари саперы обнаружили и обезвредили пять с половиной тысяч мин и различных фугасов.)

Поселок почти не пострадал от военных действий. Лишь в некоторых домах взрывной волной были выбиты стекла, сорваны с петель двери да близко разорвавшийся снаряд разворотил крышу на бане (баню мы отремонтировали к первую очередь и через несколько дней уже мылись в ней). Мы издали облюбовали вместительный, хорошо сохранившийся дом и стали осторожно пробираться к нему, ступая след в след.

Внутри все говорило о поспешном бегстве хозяев: шкафы открыты, ящики выдвинуты, на полу разбросаны носильные вещи, обувь, книги… Стены промерзли и покрылись инеем. Цветы на окнах погибли, земля в горшочках потрескалась. Только печь-голландка, облицованная кафельными плитками с рисунками из сказок Андерсена, оставалась изящной и нарядной.

Старшина приступил к своим обязанностям, а мы с политруком решили поближе познакомиться с участком границы, который нам предстояло охранять.

Снег хорошо держал, поскрипывал под лыжами. Идти было легко.

Белой скатертью тянулся скованный льдом заснеженный Финский залив. Вдали, в туманной дымке, вырисовывались очертания стылого гранитного берега Финляндии. Там иная жизнь, иные люди…

Только теперь я по-настоящему понял слова комбрига Г. А. Степанова: «Вы назначаетесь начальником заставы. Вам оказывается большое доверие!..»

Не спеша прокладывал я будущую дозорную тропу, а мысль уже билась над тем, как организовать службу, закрыть границу на крепкий замок. Примечал все, что встречалось на пути.

…С этой высотки хорошо вести наблюдение за сопредельным берегом.

…Вон в тех зарослях самое подходящее место для МЗП – малозаметных препятствий.

…Кустарник навис над берегом. Летом нарушитель может незамеченным причалить на лодке…

Политрук залюбовался тремя росшими вместе высокими, пушистыми елями. А я подумал: сама природа наблюдательную вышку построила. Далеко оттуда видно!

Когда мы с Орешковым возвратились с рекогносцировки, в доме все уже было прибрано. Жадно пожирая дрова, топились печь и плита. Повар заканчивал приготовление обеда.

«Молодец старшина, – отметил я про себя. – Расторопный!»

В дальнейшем это первое впечатление подтвердилось. Старшина Петр Горбанюк, смуглый, с живыми серыми глазами, хитровато выглядывавшими из-под густых, сросшихся на переносице бровей, был человеком энергичным, хозяйственным и по-хорошему упрямым. Уж если он задумал что-нибудь сделать, его не остановят никакие трудности.

Кроме шести лошадей и двух коров, присланных комендантом вскоре после нашего появления на острове, мы держали до пятнадцати свиней, выращивали картофель и капусту, огурцы и лук, укроп и петрушку, ловили рыбу, собирали и запасали впрок грибы и ягоды. И все это лежало на крутых плечах неутомимого Горбанюка, а тот лишь радовался.

Старшина был не только заботливым и добрым, но и строгим, требовательным, старательно поддерживал дисциплину, и его побаивались…

После обеда состоялся митинг. С горячей речью на нем выступил политрук Орешков. Красноармейцы и младшие командиры клялись зорко охранять границу, быть отличниками боевой и политической подготовки, крепить дисциплину.

А немного позже прозвучали слова, которых никогда не слышали стены богатого финского дома:

– Приказываю заступить в наряд по охране Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!

Это был мой первый боевой приказ.

* * *

Хотя люди и были отлично подготовлены, они пришли из разных подразделений, поэтому мы сразу же занялись сколачиванием заставы.

– Знаешь, что нам надо сделать? – сказал мне политрук после того, как первые наряды вышли на границу. – Провести партийное и комсомольское собрания, а потом – общее. Митинг – это хорошо, но им нельзя ограничиться. Энергии у ребят хоть отбавляй. Следует направить ее в нужное русло. Орешков замолчал. Пристально посмотрел на меня. – Андрей, у меня к тебе деликатный разговор. Свое дело я будто бы знаю. Сверх программы могу «солнце» на турнике крутить, через «коня» прыгать, «коротким» и «длинным» колоть. А вот стрелять… – Орешков развел руками, – стреляю плохо. И знаешь почему? Глаза закрываются при выстреле. Ничего с собой поделать не могу. Научи меня метко стрелять, Андрей, век тебя не забуду. Только чтоб никто не знал, хорошо? Будем уходить с тобой подальше от заставы…

Еще больше я полюбил тогда своего политрука. Учеником он оказался прилежным и вскоре стрелял отлично.

Через неделю после того, как мы приняли границу под охрану, на заставе появился мой заместитель лейтенант Алексей Дмитриевич Мелехин, такой же молодой, как и мы с Орешковым, как и мы, холостой. Красивый, стройный, подтянутый, он был замечательным рассказчиком, хорошо пел, любил и понимал музыку. Лейтенант как-то сразу вошел в жизнь заставы. Пограничники полюбили его, хотя был он требователен, строго взыскивал и за плохо отглаженное обмундирование, и за несвежий подворотничок, и за нечищеные пуговицы.

Помня урок, преподанный карельским переходом, главное внимание я вначале обратил на лыжную подготовку, благо дни стояли морозные, солнечные. Как и в пулеметном взводе, которым я командовал в отряде особого назначения, на заставе не все владели лыжами так, как требовалось в бою. И мы стали упорно тренироваться. Лыжные переходы, лыжные гонки, стрельба с лыж из всех положений прекратились только тогда, когда снег потемнел и пропитался водой.

– Бойцы стали с лыжами на «ты»! – с гордостью доложил мне Мелехин.

Весна наступила как-то незаметно, вдруг. Словно сало на сковороде, стал быстро таять снег, зажурчали верткие, как ящерицы, ручейки. Песчаная почва быстро поглотила их и долго потом исходила паром.

Забот сразу прибавилось. Мы собрали и сожгли негодное военное имущество, оставшееся после отступления противника, и другой мусор, произвели разведку территории поселка, домов, хозяйственных построек. Нам предстояло построить дзоты, блокгаузы, отрыть окопы, щели и траншеи, оборудовать стрельбище, штурмовую полосу и спортивную площадку.

Ни на один день не прекращались занятия. Политическая, строевая, противохимическая и инженерная подготовка, стрелковые тренажи, штыковой бой, гранатометание, топография сменяли друг друга. Бойцы, хотя и служили пятый год, занимались с охотой. Мелехин умело разнообразил программу, усложнял нормативы и тем самым увлекал пограничников.

С первым катером на заставу прибыла группа командиров. Рядом с капитаном Малым легко и молодцевато шагал рослый плечистый майор. Когда я поспешил навстречу, сопровождавшие майора лица, в том числе и комендант, чуть-чуть приотстали. Начальник отряда, догадался я.

Пока я рапортовал, из-за припухлых век на меня смотрели не мигая серые с желтинкой глаза. Широкие брови вразлет, строгое неулыбающееся лицо, крутой подбородок говорили, как мне тогда казалось, о трудном характере этого человека. Распушит сейчас, только держись!

Но начальник отряда майор Петр Михайлович Никитюк молча пожал мне руку и так же молча прошел мимо. Приехавшие побывали всюду: в помещениях, где жили пограничники, в курилке и на кухне, на продовольственном складе и в бане, на конюшне и в коровнике…

– Молодцы! – одобрительно сказал майор и впервые улыбнулся. – Ничего другого я от вас и не ожидал.

Начальник отряда приказал собрать свободных от службы людей в ленинском уголке. И здесь я убедился в своей ошибке. Петр Михайлович Никитюк оказался человеком удивительно простым и душевным, веселым и общительным. Рассказав личному составу о задаче, стоящей перед заставой, ответив на вопросы, майор сам стал задавать их собравшимся:

– Как разжечь костер в дождливую погоду?

– Как определить время, если нет часов?

– Чем можно питаться в лесу зимой?

Ответы бывалых пограничников радовали начальника отряда, и он удовлетворенно потирал руки.

– Молодцы! В трудную минуту и сами не пропадете и других выручите.

На Карельский перешеек П. М. Никитюк приехал с Сахалина, где был начальником штаба погранотряда. Он знал множество смешных историй из пограничной жизни, увиденных за долгую службу. Когда майор рассказывал некоторые из них, в ленинском уголке стоял хохот.

Я проникся глубоким уважением к майору Никитюку и порадовался, что попал к нему в подчинение.

Вместе с П. М. Никитюком и капитаном М. С. Малым на заставу приехали комиссар 1-й комендатуры старший политрук Николай Иванович Ковалев, помощник начальника штаба отряда Василий Афанасьевич Кельбин и военфельдшер комендатуры Федор Харитонович Гринь. Каждый из них оказал нам с Мелехиным и Орешковым большую помощь. Начальник отряда, командиры его штаба, комендатуры и в дальнейшем приезжали на заставу. П. М. Никитюк, истый кавалерист, всякий раз объезжал остров верхом.

– Душу отвел! – счастливо улыбался он, спешиваясь.

Каждая встреча со старшими начальниками обогащала меня новыми знаниями, расширяла кругозор. У каждого из них я вольно или невольно перенимал понравившиеся мне черты характера: деловитость, смелость в решениях, умение кратко и ясно выражать свою мысль…

Одним из добрых своих учителей считал я старшего политрука Ковалева. Он был суров с виду, суховат, педантичен. Но каким душевным человеком был комиссар на самом деле, как любил людей, как по-отцовски относился к ним!

Находясь как-то у нас на заставе, старший политрук обратил внимание на красноармейца Петра Антоновича Войтенко, занимавшегося на турнике.

– Хорошо работает, ошибки только допускает, – заметил Ковалев.

Коммунист Войтенко считался одним из лучших бойцов заставы. Мастер пограничной службы, меткий стрелок, спортсмен, он дня не мог прожить без газеты, без книги. Орешков доверял ему проведение политинформаций. Я сказал об этом комиссару.

– Тем более он не имеет права на ошибки! – заметил Ковалев.

Старший политрук снял снаряжение, подошел к турнику, ловко, словно бы и без усилий, подтянулся и начал… У меня даже дух захватило.

– Вот это да-а! – восхищенно произнес Войтенко. На следующее утро мы вышли на стрельбище. Старший политрук отправился с нами.

Из тридцати возможных Войтенко выбил из винтовки двадцать девять, красноармейцы Иван Степанович Семин, Павел Тихонович Калашников и Петр Степанович Иванов – по двадцать восемь. Старший политрук Ковалев все три пули послал в «десятку». Дальше всех пролетели его гранаты-болванки. Быстрее всех преодолел он штурмовую полосу.

Пограничники только ахали.

На пути со стрельбища Войтенко вдруг спросил:

– Товарищ старший политрук, а вы рыбу ловить умеете?

– Удочкой? – уточнил Ковалев.

– Удочкой.

– Умею.

– ,Можно, я вас на соревнование вызову? – осмелился Войтенко.

– Готов постоять за честь комендатуры! – Николай Иванович улыбнулся.

Обговорили условия, взяли удочки и пошли на озеро. Их сопровождали болельщики – все свободные от службы пограничники.

Победителем вышел Войтенко. Он был у нас непревзойденным рыбаком, и ему всякий раз везло. Посылая Войтенко за рыбой для заставы, старшина Горбанюк всегда был твердо уверен, что рыба будет, словно посылал бойца не на озеро, а в магазин.

– Проиграл, – развел руками старший политрук. Но тут же улыбнулся и шутливо погрозил Войтенко пальцем: – Но вы, Петр Антонович, не задавайтесь – в следующий раз меня голыми руками не возьмете!

– А мы постараемся быть первыми на огневом рубеже л штурмовой полосе! ответил Войтенко…

Вся застава готовилась к новой встрече с комиссаром комендатуры. Пограничники шлифовали упражнения на снарядах, метали гранаты, были особенно старательны на стрелковых тренажах. Душой этого своеобразного соревнования стали коммунисты.

– Мы выиграем в любом случае, – говорил бойцам лейтенант Мелехин, тоже захваченный борьбой. – Если и не перекроем показатели комиссара, то обязательно повысим боеготовность заставы, будем лучше стрелять, метать гранаты…

«Показатели комиссара…» Этот термин был на устах у всех.

Как сейчас помню, в одном из боевых листков красками был написан призыв: «Стрелять, метать гранаты, преодолевать штурмовую полосу и работать на снарядах так, как старший политрук Н. И. Ковалев!»

Кто-то из пограничников четко приписал простым карандашом: «И даже лучше!»

Нас с Орешковым сначала смутила эта приписка, а потом решили: пусть остается!

Когда Н. И. Ковалев приехал на заставу снова, он сразу заметил, что пограничников словно бы подменили. На огневом рубеже, штурмовой полосе, спортивных снарядах они демонстрировали высокую выучку.

– Снайперы! Чемпионы! – восклицал старший политрук и, довольный, улыбался.

На рыбалке снова первенствовал Войтенко. Правда, Ковалев отстал всего на одну рыбину…

* * *

С первых же дней я взял на себя организацию службы, Мелехин – боевой подготовки, Орешков – политической. Это не значило, конечно, что мы, распределив функциональные обязанности таким образом, ничего, кроме этого, и знать не хотели, не интересовались, чем каждый из нас занимается, не помогали друг другу, не были готовы друг друга заменить. Мы сами не забывали об этом, да и начальство не раз напоминало. Приезжает как-то на заставу батальонный комиссар А. А. Пьянков и спрашивает:

– Когда у вас политические занятия состоятся?

– Завтра, товарищ батальонный комиссар, – ответил Орешков.

– В таком случае, я останусь у вас, послушаю, о чем речь пойдет. Пьянков обвел нас троих внимательным взглядом и вдруг обратился ко мне: – Вы готовы к занятиям, товарищ Козлов?

– Готов, товарищ батальонный комиссар.

– И конспект есть?

– Есть.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно заметил Пьянков. – Начальник в первую очередь отвечает за политическое воспитание подчиненных…

Когда на заставу приезжали комендант или начальник штаба, офицеры отряда, в таком же положении, как я, оказывался Орешков. И ни у кого из старших начальников не было оснований быть недовольными кем-нибудь из нас.

Большую помощь оказал мне начальник штаба комендатуры капитан Виктор Александрович Оралов, побывавший на заставе сразу после начальника отряда.

Где-то я читал: сила таланта в том, что он видит загадку там, где остальным все ясно. Оралов был таким.

– У вас есть точное описание острова? – спросил меня начальник штаба.

– А зачем? – удивился я. – Многое я уже изучил и знаю на память.

– Память – инструмент несовершенный, – возразил капитан, – вы на нее не очень-то надейтесь. И потом: не только вы должны знать свои «владения», но и все пограничники.

– Все, что знаю сам, я рассказываю подчиненным, – не сдавался я.

– По-блошиному рассказываете! – почему-то рассердился начальник штаба. – Прыгаете с пятого на десятое, что вспомните, то и говорите. А у вас при обучении подчиненных должна быть система. Ясно? Запасайтесь карандашами, бумагой и терпением. Походим с вами по острову, каждое дерево, каждый валун, каждую тропку опишем, все заливы и проливы, нейтральные островки на учет возьмем. Разобьем остров на квадраты, сектора, вычертим кроки, наблюдательные карточки, схемы… Документ у нас с вами получится. Ясно? Он пригодится вам не только для занятий с подчиненными, но и, главное, для раздумий. Как перехитрить тех, кто наблюдает за вами с того берега, ждет подходящего момента, чтобы напакостить? Где надо усилить наряды, а где обойтись с помощью различных ловушек, сигнальных устройств, инженерных сооружений? Как лучше организовать взаимодействие с соседями?..

Такой документ мы с начальником штаба составили, затратив на это почти неделю. Какое ценное пособие получилось! Им пользовались и мои заместители, и младшие командиры. Документ этот изменялся и дополнялся. Он заставлял каждого из нас думать, как лучше организовать службу.

* * *

В один из своих приездов начальник отряда обещал нам для усиления охраны границы прислать катер. И вот возле заставы ошвартовалось небольшое суденышко – катер КМ-1 с командой, по всему видать, хорошо знавшей свое дело. Мы все высыпали ему навстречу.

– Товарищ лейтенант, морякам бы показать, – загорелся старшина. Как-никак – обновка!

Я согласился, и Горбанюк, оседлав двух лошадей, отправился к соседу, располагавшемуся от нас ближе других.

Кроме пограничной заставы на острове дислоцировались подразделения балтийских военных моряков. Батальоном морской пехоты командовал высокий, стройный капитан Шведов, опытный, много знавший и умевший командир, хороший, душевный человек. Я любил бывать в уютном домике, в котором капитан обитал с семьей и где главными жильцами считались книги. Ими был заполнен вместительный шкаф и прикрепленные к стенам полки. Книги лежали на письменном столе, на подоконниках. Хозяин был интересным собеседником, не только хорошо знал тактику современного боя, но и глубоко разбирался в вопросах международной и внутренней жизни, литературы, был завзятым театралом, ценителем живописи.

Артиллеристы-зенитчики старшие лейтенанты Ряцков, Чирков и политрук Хромов несли службу километрах в пяти от батальона морской пехоты, на противоположной стороне острова. Были они на год-два старше меня. Веселые, гораздые на выдумку, моряки-зенитчики, появляясь на заставе, вносили заметное оживление в нашу жизнь. Чирков жил на острове с женой и детьми. Ряцков и Хромов были холостыми. Кровь бурлила в молодых жилах. Наведываясь ко мне в гости, они первым делом просили разрешения поскакать по острову на лошадях.

– Вот джигиты! – добродушно улыбался Чирков. – Женить их надо. Да и тебя тоже. Чего бирюком живешь?

Старшина привез капитана Шведова, взял еще одну лошадь и отправился на батарею за Ряцковым, Хромовым и Чирковым (сам он решил остаться на правом фланге заставы, где шло строительство дзота).

Капитан придирчиво осмотрел катер, погонял на различных режимах мотор, выключил его, тщательно вытер ветошью руки и сказал:

– Не линкор, конечно, но посудина стоящая!

Мы остановились на лужайке возле заставы и залюбовались окрестностями. Зелеными и густыми стали лесные чащи. На залитых солнцем полянах сочная трава вымахала чуть ли не по пояс. Серебрились озера, которых на острове было множество. Вокруг них росли прямые и островерхие ели. Они словно бы укрывали от глаз людских эти гранитные чаши, наполненные прозрачной студеной водой, богатые рыбой и дичью. Изгибался, будто о солнце терся, Финский залив и оттого блестел, смотреть было больно. Из морщин проливов высовывались нейтральные островки, то голые каменистые, то опушенные осокой и невысоким морским камышом. По краям облепили их крикливые чайки, издали похожие на пену прибоя.

Прискакали радостно возбужденные зенитчики. И такое удовольствие было написано на их лицах, так счастливо блестели глаза, что капитан Шведов не выдержал и шутливо заметил:

– Вы словно масленые блины. С голоду вас можно проглотить.

– Лучше давайте сварим на костре уху с дымком! – предложил я.

– Это мысль! – воскликнул капитан, потирая руки. Со мной согласились и артиллеристы.

С моряками нас связывало многое. Как только мы начали охранять границу, был составлен и утвержден нашим и морским начальством план взаимодействия и соответствующие сигналы. Мы помогали друг другу строить дзоты, отрывать окопы, щели и траншеи, охранять границу.

«Граница на замке». Пожалуй, всем знакомо это крылатое выражение. А что оно означает? К чему обязывает?

Граница на замке – это постоянная бдительность бойцов, находящихся в пограничном наряде; это продуманное до мелочей инженерно-техническое оборудование; это, наконец, доведенная до автоматизма выучка людей, помноженная на мужество и отвагу.

Граница на замке. Тишина такая, что в ушах звенит. Но тишина эта обманчива, враг хитер, с той стороны нас настороженно «шупают» самые совершенные оптические приборы.

Как серьезно, по-государстве иному, бойцы относились к охране границы! Как напряженно работал их ум!

Красноармейцы Бутов, Березко и Михайлов придумали безотказно действовавшую сигнализацию. Красноармеец Иванов предложил перекрыть вероятные подходы хитроумными ловушками. Сержант Синицын смастерил наглядные пособия…

За отличные показатели в службе, боевой и политической подготовке осенью 1940 года заставу наградили переходящим Знаменем Ленинградского пограничного округа. Лучшим красноармейцам М. Бутову, П. А. Войтенко, П. С. Иванову, П. Т. Калашникову и И. С. Семину было присвоено только что введенное тогда воинское звание «ефрейтор».