Роковой вояж. Футурологическая байка

Роковой вояж

Футурологическая байка

Владимир Янсюкевич

© Владимир Янсюкевич, 2016

© Игорь Макаров, иллюстрации, 2016

ISBN 978-5-4483-4333-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

*

Время – дитя играющее, кости бросающее.

Гераклит

Человек, быть может, и есть всего-навсего мысль о смерти.

Юрий Мамлеев, «Яма»

Глава первая

На шестьдесят первом году жизни Фёдор Михайлович Неверов утратил чувство времени. А вслед за ним и чувство реальности. Он не понимал ни какой сейчас год, ни какой месяц, ни какой день. И лишь различал тьму и свет за окном, с неукоснительной периодичностью сменявшие друг друга вследствие вращения земного шара вокруг своей оси.

Облачённый в лёгкую белоснежную пижаму он лежал на спине, вытянув ноги и положив руки вдоль тела ладонями вниз, и явственно ощущал свою невесомость. А ползущие на потолке яркие всполохи света от проезжавших автомобилей принимал за хвосты комет, пролетавших в опасной близости от его, дрейфующего во тьме мироздания, ложа.

Последнюю неделю по ночам он периодически вскакивал, водил руками по воздуху в поисках точки опоры, испуганно оглядывая комнату. Затем снова единым махом откидывался на подушку и закрывал глаза. И долго ворочался с боку на бок, словно искал, где можно укрыться от преследовавших его видений. А под утро засыпал сном праведника.

Коротко скрипнула дверь – в комнату заглянула Мария, дочь Неверова, тридцатипятилетняя женщина, фигуристая, с грудью и талией и на лицо красивая, но при этом напрочь лишённая обаяния, что делало её природную красоту малопривлекательной для мужчин, как цветок, лишённый запаха.

– Пап, ты спишь?

Он не спал, но ответил не сразу, словно что-то мучительно преодолевая в себе, с той невыносимой медлительностью, какая бывает во сне.

– Нет.

– А почему в темноте?

– Время Тьме.

– Не усложняй, – бросила она пóходя с ненавязчивым указанием в подтексте: «делай как я».

Мария пошла по стопам отца. Тоже – писатель (ница). Однако в отличие от него, она как раз упрощала. Её писанина была сродни сладкому пирогу, который хоть и красив с виду, неупотребим в пищу ни при каком застолье. И не столько из-за обилия всевозможных искусственных добавок, сколько из-за полного отсутствия натуральных ингредиентов – так отозвался Неверов о её первой литературной стряпне. Она тогда не приняла его всерьёз, приписав столь откровенно нелестное замечание ревности литератора к успеху коллеги – у неё сразу нашёлся издатель. И в своей личной жизни Мария уже не раз натыкалась на непреодолимую преграду непонимания, благодаря своей склонности к бесконечному упрощению. Из чего однажды сделала скоропалительный вывод: мужчины всегда и всё усложняют, а это вредит нормальным отношениям. Некоторые природные особенности (как психические, так и физиологические) мужчин, с которыми ей доводилось сталкиваться, она без колебаний квалифицировала, как недостаток, не осознавая, что подобный взгляд на противоположный пол является её собственным, и довольно серьёзным, изъяном. Ведь не станет же человек в трезвом уме и твёрдой памяти каждый раз, проходя мимо бочки, пинать по ней ногой с досады, что она круглая, а не квадратная. Короче, сказочный принц обошёл её стороной, а сама она была принцессой на горошине. И нельзя сказать, чтобы все её причуды были следствием непростых семейных отношений. Родители любили и друг друга, и её, и всё делали для воспитания и образования дочери. Впрочем, наверное, слишком любили, и это отозвалось в ней гордыней. Да и «свет мой зеркальце» ежедневно склоняло свою хозяйку к самолюбованию. И при наличии не таких уж грандиозных способностей Мария предъявляла грандиозные требования к окружающим. А жила она по завезённой извне схеме: каждый сам за себя. Опыт родителей не в счёт – вышел из моды, и его без сожаления спустили через унитаз глобализации. Друзей по известной причине у неё тоже не было, кроме одноклассницы Ирины Мурашкиной, женщины простоватой и малообразованной, но не лишённой добросердечия. По словам Марии, Мурашкина сама навязалась в подруги – ей это «зачем-то было надо». А Мурашкина была просто другого склада, она жалела её – такая красивая и такая неустроенная! – и не раз с энтузиазмом кладоискателя пыталась свести её с кем-нибудь из знакомых своих знакомых, чтобы хоть как-то осчастливить незадачливую одноклассницу. Между тем, для самой Марии цену имели только деловые контакты – эмоциональная составляющая усложняла отношения, а это ей претило (ничего личного). Отсюда неистребимая фальшь, сквозившая в каждом её слове.

Мария распахнула дверь, прошла в комнату. Монитор излучал голубоватый свет, выхватывая из темноты большой портрет матери на стене и край книжного шкафа. Неверов лежал на спине, упёршись взглядом в потолок.

– Роман закончил?

Неверов скривился.

– Это не роман.

– Хорошо, повесть.

– И не повесть! – В его голосе вскипело раздражение.

– А что?

– Просто… фантазия. Да и какая разница!

– Хорошо-хорошо, успокойся. Пусть будет фантазия. Я просто спросила. Можно? – Мария указала на светящийся экран монитора. – Заодно вычитаю ошибки.

– И добавишь своих, – услышала в ответ.

– Папа, ты слишком груб со мной, – сказала она через паузу спокойным тоном. – Тебе не кажется?

– Зато справедлив.

– Прощаю. Потому что люблю.

– Сомневаюсь.

Мария завела глаза к люстре, демонстративно набрав воздуха и выдохнув с показным равнодушием – мол, дело твоё, меня это нисколько не напрягает.

– Так я прочту?

– Только после мамы. Она блестящий редактор. Заодно подскажет… А то я запутался… Позови её.

«О! Какой странный у него сегодня разговор», – подумала Мария. Она всё ещё надеялась, что это его очередная и, надо сказать, небезопасная для психического здоровья мистификация.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Почему ты спрашиваешь? Позови маму.

Мария долго со значением смотрела на отца, постукивая пальцами по косяку, и ответила скупо:

– Её нет, – и тут же добавила: – К сожалению, – вложив в это «и потому иметь дело с тобой приходится именно мне, что меня угнетает из-за твоего неуживчивого характера».

– А где она?

– Надеюсь, на небесах.

Под ним дрогнуло ложе. В глазах, словно две звезды взорвались, он сердито передёрнул плечами.

Мария щёлкнула выключателем. Искусственный свет сменил естественную темноту. Она подошла к отцу.

– Ужин готов. Пойдём…

– Позови мать! – вскричал он с капризным вызовом.

Мария присела на кровать, положила свою холодную ладонь на его пылающую руку.

– Папа, очнись. Она умерла.

– Умерла? – Неверов закрыл глаза, беззвучно пошевелил сухими губами, словно что-то прикидывая одному ему ведомое. – Когда?

– Завтра десять лет.

Он открыл глаза. Произнёс с интонацией учёного, обрадованного хорошим результатами в ходе сложного и ответственного эксперимента, будто речь шла о подопытном животном:

– Так много прожила?

– Я бы не сказала.

Он привстал на локтях, взглянул на дочь пристально:

– А почему ты жива? – Затем поднёс руку к её лицу, лёгким касательным движением провёл по щеке. – Кожа гладкая. Ты молодо выглядишь… Тоже принимаешь антисмертин?

И только теперь Мария, всегда всё упрощавшая, почуяла неладное.

Ночь она провела в тревожных раздумьях. Только этого ей не хватало. Завтра непременно позвонить Иришке. Главврач психиатрической клиники – её близкий родственник. Кажется, он приходится ей дядей по материнской линии. Или что-то в этом роде. Она часто поминает его в разговоре. Видимо, у них хорошие отношения. Пусть что-нибудь посоветует.

Однако на следующий день жизнь возобновилась в нормальном режиме. У отца был хороший аппетит, он много шутил, после обеда отправился в парк на прогулку, а возвратившись, принялся за Набокова, который, как он говорил, успокаивал его своей холодной наблюдательностью, поэтическим складом речи и довольно выразительной передачей в слове жизненных мелочей.

А ещё через два дня реальный мир вновь уступил место воображаемому. Отец стал задавать нелепые вопросы, интересовался подробностями придуманной им жизни.

– Маша, ты прошла регистрацию?

– То есть?..

– Надо сделать правильный выбор. Не дай бог ошибиться. Обязательно запишись к евреям!

Мария не на шутку запаниковала. К тому времени она уже прочла отцовскую повесть и поняла, откуда дует ветер. Он упорно идентифицирует себя со своим героем. Он влез в его шкуру так глубоко, что выбраться оттуда собственными силами, пожалуй, будет непросто. Звонить! И звонить немедленно!

Мурашкина так обрадовалась звонку подруги, что первые двадцать минут не давала ей слова сказать и выложила все свои новости за тот промежуток времени, пока они не общались.

…рассказала: как они с мужем отдыхали в Анталии как его там все принимали за турка он у меня внешне такой ближневосточный азиат прям ужас как они ездили в Испанию и их там вчистую обокрали в гостинице пока они жарились на пляже ой да ты наверное не в курсе мы купили классную тачку-минивэн чтоб и детям было просторно и вещи куда положить а муж у меня такой классный водила за пять лет ни одной аварии и заработок у него что надо у него фирма своя по строительству и детей делает хорошеньких потому что с удовольствием ой извини за подробности как начнёт так и но я дальше не буду я безумно счастлива прям сил нет так и распирает поделиться ждём третьего я хочу девочку у нас два мальчика а муж хочет опять мальчика ему видней а ты как ой ничего не говори я всё про тебя знаю и даже больше ничего подруга прорвёмся кстати у моего мужа работает один водителем правда но такой видный мужчина ему под сорок и не женат сам высокий плотного телосложения а глаза прозрачные как родники и усы как у Якубовича только не седые конечно а поёт заслушаешься русские народные муж его бережёт ой ты упадёшь он у меня недавно бороду отпустил для солидности она у него чёрная и кудрявая и когда целует щекотно до невозможности я смеюсь а он обижается а свекровь такая чудная мамаша вроде бы всё для сына и с детьми сидела пока мы по турциям да испаниям разъезжали сидела она с детьми как же у телевизора сидела и дымила как паровоз а меня девочкой называет такая смешная девочка ты умеешь готовить манную кашу Клара Антоновна говорю её зовут Клара Антоновна представляешь впервые такое встречаю она типичная Клара Антоновна как на заказ сделана как же говорю не могу у меня муж двое детей ой какие у меня хорошенькие мальчики ты должна их увидеть я и не только кашу я всё могу щи-борщи рагу котлеты что пожелаешь сама пельмешки леплю пироги пеку запеканки всякие мои дети обожают шарлотку я и тебе могу испечь ты же помню любила яблоки в школу с яблочком всегда приходила так я почти каждый день их балую а постирать а погладить младшенький Игорёчек любит по лужам бегать ну и пусть дитё всё-таки домой приходит весь в чёрных брызгах ну конечно маечку штанцы сразу в стирку нет она чистокровная Клара Антоновна девочка это она мне вы по заграницам разъезжаете а ваши дети достают меня своими выкрутасами то им погулять хочется то книжку почитать то драку затевают представляешь при мне они никогда не дерутся это она или выдумывает или просто с ней дети с ума начинают сходить от скуки нет говорит чтоб у телевизора посидеть как я сижу она у нас такая дамочка встаёт часов в одиннадцать брызнет на лицо холодной водой заварит кофе и усядется перед теликом вся в белом халате и курит при этом какие-то гадкие папиросы я не могу я задыхаюсь говорю хоть бы при детях не курили вредно ведь нет представляешь наслушается всяких глупостей по телику а потом других начинает поучать тут как-то она мне ты много разговариваешь да я разговариваю а что поделать люблю поговорить ну и что живой человек но я же при этом дело делаю вот я с тобой сейчас говорю а сама у плиты нет она неисправима а я их специально не подпускаю к телевизору пусть лучше живую природу воспринимают пускай видят как собачки в овраге возятся пускай слушают как птички поют я у них телефоны отбираю когда гуляем пускай со мной разговаривают а не в телефон пялятся вырастут горбатыми с опущенной головой а ещё там какие-то игры дурацкие нечего глупостями голову забивать у нас такой чудный парк там и речка и белки кругом мы и на спортплощадку ходим там зимой каток а летом в настольный теннис сражаемся я с ними и леплю и рисую нет ты подумай за пять лет мы всего два раза отдыхали и то не больше двух недель а она мне ты слишком любишь своих деток их надо не любить а воспитывать а я что делаю воспитывать говорит пока они малые а вырастут тогда и люби сколько влезет и они тебе спасибо скажут у нас разные представления о воспитании слишком разные при муже она себе не позволяет так разговаривать а когда его нет оттягивается значит скажут они потом дожидайся нет ты представляешь сказать-то скажут а что услышишь не обрадуешься скажут вот ты мамка в детстве нас воспитывала изо всех сил а теперь извини-подвинься мы сами с усами и ты нам не нужна такая правда ведь и будут правы а я с ними и читаю и гуляю я и работу бросила муж говорит жена должна по хозяйству управляться и за детьми ухаживать а я заодно и фитнесом занялась располнела в последнее время что там Винни-пух в гостях у Кролика в туалет еле влезаю вот ведь до чего безмозглые эти строители или кто там всё это придумывает архитекторы инженеры на нас экономят в квартире должно быть просторно вот скажи мне ну почему в туалете дверь должна быть шестьдесят сантиметров а не восемьдесят как входная сижу как сельдь в бочке как дура в коробочке в стенки локтями упираюсь ну ничего скоро этому издевательству конец загородный дом строим вон из города на природу там всё будет как я скажу а муж говорит не обращай внимания в самый раз баба говорит должна быть ощутимой в руках у мужика он должен понимать что не швабру держит а сосуд ублажающий так он вчера выразился когда мы спать легли ой он иногда такое скажет за что я его и люблю я ему плачусь в волосатую грудь располнела мол а он сексу это не помеха даже приятней получается от костлявой бабы говорит одни синяки остаются ха-ха-ха нет ты только послушай ой он такой энергичный и такой фантазёр как в тысяче и одной ночи ему надо было родиться каким-нибудь восточным правителем а я была бы его главной женой представляешь теперь я понимаю почему у них гаремы были в моде и наложниц неведомое количество и как они с ними управлялись не понимаю ведь это сколько сил надо чтоб каждую ночь с новой бабой ой в уме не укладывается нет-нет не подумай он мне не изменяет я для него заменяю всех женщина на свете сам говорил стараюсь подыгрываю ой ты извини что я так подробно об этом я так счастлива ой у меня молоко убежало всё выключила немножко перелило через край подгорело слегка но ничего сейчас отскребу вытру я так счастлива так счастлива до чёртиков ой я всё про себя да про себя а ты что-нибудь новенькое написала я так люблю твои книжки в них конечно мало от жизни ты меня извини но зато так всегда красиво как в сказке побываешь ой у тебя скоро день рождения я помню что тебе подарить говори не стесняйся мне для лучшей подруги ничего не жалко у меня и заначка для подобных случаев имеется признавайся как на духу давай встретимся мне тебе столько рассказать нужно и вообще не унывай ну я про то о чём раньше говорила всё понимаю ничего пробьёмся ещё не вечер…

Короче, отвела душу и заодно в гости напросилась. А когда, наконец, узнала причину звонка, заохала, запричитала, засыпала сочувствиями, и ещё минут десять-пятнадцать приводила в пример всякие малоприятные случаи из жизни своих родственников, которых у неё было столько, что только ими можно было бы заселить целый посёлок городского типа где-нибудь в ближнем Подмосковье. Вспомнила и своего очень дальнего родственника из Магадана, с которым произошло нечто подобное (уже в начале нулевых тому казалось, что на дворе тридцать седьмой), но надо отдать ей должное, тут же – не прошло и получаса – переговорила с дядей и, получив от него согласие, дала подруге номер его домашнего телефона.

Телефонный разговор с доктором немного успокоил Марию.

– Такие случаи медицине известны, – ворковал главный врач психиатрической клиники Роман Борисович бодрым и вместе протяжным баском. – И, к сожалению, с творческими натурами они происходят гораздо чаще, чем с кем бы то ни было. И с литераторами в частности. Классический пример: Флобер. Он испытывал похожие муки, когда его мадам Бовари отравилась мышьяком.

– Да, но там, доктор, насколько я могу судить, была чисто физиологическая реакция.

– Однако катализатором послужило воображение. И кто знает, что бы с ним случилось, будь его психика послабее.

– А у моего отца произошёл сдвиг в сознании. Что гораздо серьёзней. Он выпал из реального времени.

– Вы абсолютны правы, это серьёзно. И давно с ним такое?

– Первые признаки появились сразу после смерти мамы. Но я не придала им значения. Он стал относиться ко мне с каким-то непонятным раздражением, говорил странные вещи… Я думала, всё идёт от его излишней впечатлительности. И, конечно, импульсивного характера. А теперь поняла – ему надо понаблюдаться стóящим психиатром.

– Согласен.

– Но это лечится, доктор?

– Всё зависит, будем говорить так… от глубины перевоплощения. А так, навскидку, по-моему, здесь присутствует явное самовнушение. Или даже самогипноз. Ему, разумеется, требуется особое наблюдение и надлежащий уход.

– Доктор, займитесь им, прошу вас. А я готова заплатить… сколько скажете…

– Об этом речи нет. Привозите отца завтра. Скажем, часиков в двенадцать. Правда, с утра я буду занят, но к двенадцати, полагаю, освобожусь. Как бы то ни было, вас примут и без меня. Я сейчас же распоряжусь.

Доктор тут же, под диктовку Марии, записал личные данные Фёдора Неверова и напоследок предупредил:

– И ещё… желательно, чтобы его приезд был добровольным.

– Поняла, доктор. Думаю, улажу. Вчера он просил у меня прощения, говорил, что, наверное, болен.

– Чудненько. Значит, договорились, привозите.

Глава вторая

После того, как Неверов поставил точку в своей «фантазии», его жизнь превратилась в тягостно-тупое существование. Вместо обычной спокойной пустоты, он вдруг ощутил непонятную тоску на сердце, которая не отпускала его в любое время суток, словно ему нужно было куда-то спешить, но он не понимал – куда именно, словно ему необходимо было что-то срочно предпринять, но он не понимал – что конкретно. Он мучился этим, пытался каким-то образом выйти из этого состояния, пробовал увлечь себя новым замыслом – бесполезно. Казалось, душа его витает где-то далеко от него, в непостигаемом умом пространстве, в тех отстранённых далях, где не рождается ни одна человеческая мысль, где есть только панические ощущения, где всё неусыпно пребывает в вечном ознобе и в страхе от своей заброшенности и незащищённости перед неизведанным. Ночью он либо с анабиозной неподвижностью долго смотрел за окно в ночное небо, либо бродил по квартире из угла в угол, как заключённый по камере, не в силах предаться спасительному сну. А ранним утром, освежив лицо прохладной водой и кинув мрачный взгляд на своё отражение в зеркале, заставлял себя одеться и выйти на улицу.

Предрассветный осенний воздух пробуждающегося города, очищенный за ночь частыми порывами ветра и настоянный на обильной росе, дарил свежим и пряным запахом увядания. Перейдя овраг и поднявшись по зелёным террасам паркового склона, усыпанным жухлой листвой, он в течение получаса прохаживался по липовым аллеям, заложив руки за спину и машинально разглядывая мелко дроблёный гравий, мерно похрустывающий под тяжестью его располневшего за последние годы тела. Этот хруст под ногами действовал на него как успокоительное и был единственной реальностью, от которой он не вздрагивал и не приходил в раздражение. Он даже сделал попытку, повинуясь ритму шагов, ухватиться за какую-нибудь заслуживающую внимания мысль с тем, чтобы обдумать её основательно, но мозг решительно отказывал ему и в этой малости. А едва завидев первого прохожего, торопливо шагавшего в сторону метро, тут же, описывал дугу отчуждения по газонам и направлялся домой.

В течение дня спал урывками (или ему казалось, что спал). Беспокойные сны (или видения, мучившие сознание), с бесконечными лабиринтами, с толпами людей из прошлой жизни, от которых негде было укрыться и с которыми невозможно было разминуться, тоже не давали покоя. В промежутках ел без особого удовольствия приготовленные дочерью накануне непременные котлеты, как всегда слегка подгоревшие, и мелко нарезанный овощной салат, как всегда пересоленный, и возвращался со стаканом горячего чая к себе в комнату, а отпив два-три глотка, снова ложился, ощущая во всём организме многочисленные очаги нездоровья. И тут же, себе в утешение, вспоминал чьё-то остроумное выражение: «Если ты однажды проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты умер». С ним случилось ровно наоборот: в одном месте кололо, в другом ныло, в третьем посасывало, в четвёртом ломало, в пятом дёргало… а что происходило в других – словами не передать. И всё это складывалось в отвратительную картину сплошной болезненности. Но сознание того, что он жив, увы, не доставляло ему радости, а лишь усугубляло бессонницу. Среди ночи Мария, разбуженная бесконечным шарканьем его тапочек, спрашивала: «Папа, у тебя что-то болит?» На что он отвечал в раздражении: «Ничего не болит только у покойника!»

А в тот день, когда Мария разговаривала с доктором по телефону, Неверову особенно нездоровилось – ко всему прочему добавилась ещё и головная боль – и он, вопреки своим правилам, пожаловался дочери на недомогание.

И Мария сразу ухватилась за это, сообщила отцу, что у неё есть знакомый врач, заведующий городской клиникой (озвучивать профиль клиники она не посчитала нужным – из благих соображений), и он готов провести обследование.

– И это совершенно бесплатно, – добавила она с радостью. – Роман Борисович замечательный врач и весьма отзывчивый человек.

– Отзывчивость врачей меня пугает, – усмехнулся Неверов.

– А ты не пугайся. Всё очень просто. Он дядя Иры Мурашкиной, – успокоила отца Мария. – Грех не воспользоваться.

– Да-да, это в твоём стиле.

Мария пропустила язвительное замечание отца мимо ушей. Пусть говорит, что хочет, лишь бы согласился.

– Так ты готов обследоваться?

Неверов, не глядя на дочь, молча прошёл в свою комнату. Мария последовала за ним.

– Папа, я задала вопрос.

Он привычно поморщился, но без явной неприязни.

– И как долго это продлится?

– Доктор сказал, примерно с месяц.

– Ну что ж… Было бы неплохо. Заодно и моя повесть отлежится… Или не повесть, а… не знаю… Кое-что надо поправить. Только пока не знаю – как.

– Хочешь, я…

– Нет, не хочу.

– Так что мне сказать доктору?

– Ну, хорошо, я согласен.

– Тогда будь готов. Завтра отвезу.

На следующий день Мария, привыкшая к капризам отца, ожидала отказа от больницы, но, как ни странно, Фёдор Неверов не сказал ни слова против и покорно собрал необходимые вещи.

В клинике Неверова уже ждали. Мария проводила отца до палаты, попрощалась и перед тем, как уехать, решила навестить главного врача – поблагодарить за отзывчивость и предоставленное отцу место.

– Романа Борисыча с утра вызвали на консилиум в Центральную клинику, – сообщила довольно пожилая медсестра. – И, по-моему, они ещё не вернулись.

– Вас как зовут, простите?

– Анна Григорьевна зовут. А зачем вам?

– Анна Григорьевна, милая, Роман Борисыч – мой хороший знакомый. Я только вчера разговаривала с ним по телефону, и он сказал, чтобы я привезла отца, а потом обязательно встретилась бы с ним для разговора. Это очень важно.

– Нам это понятно, девушка. Ну, дак нет его.

Марии не понравилось, что её назвали «девушкой».

– Меня зовут Мария, Мария Фёдоровна.

– Ну, дак что, девушка, они всё равно отсутствуют.

– А если я подожду? Мне необходимо с ним поговорить. Это связано с болезнью отца.

– Дело ваше. Ждите. В холле – диван.

Выйдя из палаты, Мария прошла в холл, уселась на диван. В течение получаса она что-то записывала на случайном листке для своей новой книги, а заслышав шаги, вскочила – по коридору степенным шагом шёл солидный мужчина в белом халате. Он поглядывал на молочные стёкла дверей и делал пометки в блокноте.

– Простите, вы не подскажете, Роман Борисыч ещё не…

– Я вас слушаю? – пропел он вальяжным баском.

– Так это вы?

– Как ни странно, – его лицо осветила доброжелательная улыбка.

– А мне сказали, что… – засуетилась Мария. – Вы уже вернулись?