Жила-была девочка – 2. Юность на границе тысячелетий

Посмотрев все четыре толстых фотоальбома, включая альбом с неизвестными мне людьми – Инкиными дальними родственниками, попив чаю с самодельным печеньем с прикольным названием «пальчики», мы выходим во двор.

Лето, полдень, жара. Двор почти пустой. Дети разъехались на каникулы, или сидят по квартирам – смотрят «Улицу Сезам» и играют в приставку. Все качели и турники те же – из детства. Будто временем совсем не тронутые. Но качаться нам уже не к лицу. Мы, не спеша, идём вдоль двора в сторону своей бывшей школы. Она в нескольких метрах от Инкиного дома. Навстречу нам то и дело попадаются такие же пары и тройки девочек, степенно прогуливающиеся под ручку. Инка шепчет одними губами: «Смотрите, смотрите это Олеся – шлюха». И хотя ни я, ни Ленка не знаем Олесю, но каждая из нас считает своим долгом смерить поравнявшихся с нами девочек презрительным взглядом. В ответ Олеся-шлюха и её подружки одаривают нас такими же взглядами, а когда мы отходим чуть подальше – ещё и громкими смешками.

Мы подходим к сорок первой школе. Здесь тоже всё по-прежнему. Словно этих семи лет и не было. Для меня семь лет – целая жизнь. А для города, оказывается, это совсем не много. Я будто снова вернулась в детство. В носу сам собой возник забытый запах размокшей булки с вареньем, завернутой в запотевший целлофановый пакет. Такой бутерброд мама часто давала мне с собой в школу.

Те же клумбы, те же огромные окна столовой на первом этаже, тот же вход в раздевалку-подвал. Всё закрыто – летние каникулы. Только стеклянные двери центрального входа не заперты. На его ступеньках мы каждый год фотографировались первого сентября: в первом, во втором и в третьем классе: на первой ступеньке самые красивые улыбающиеся девочки в белых фартучках, гольфах и больших бантах, по краям самые низкорослые мальчики, ступенькой выше —вся основная масса вместе с учительницей, а на последней ступеньке – те, кто очень высокий, а также разгильдяи, пришедшие без парадной формы и октябрятской звёздочки, двоечники и скромники. У них видны только головы, пара человек на фотографии получаются с закрытыми глазами: моргнули во время вспышки. Хочется войти внутрь школы, но девчонкам я стесняюсь это предложить. У них такие устало-равнодушные лица, и я стараюсь изо всех сил, чтобы они не заметили моего восторга и ностальгии.

Так странно… Так интересно… Такое всё далекое и близкое одновременно… Так недавно мы были маленькими, но так ощутимо течение времени. Инка и Ленка вроде бы такие «свои», но такие «чужие» в то же время. С ними не поболтаешь на любимые темы. Можно, конечно, рассказать им всю-всю свою деревенскую жизнь. Но они не ничего поймут: они же не знают всех «наших», они не сидели лунными ночами в кормоцехе, не слышали шуток Белого, не знают Королёву, Веталя и Макса. Да они и слушать так долго не захотят. Зачем им чужая жизнь? У них здесь свои мальчики, свои истории любви.

И вообще, всё это общение не то… В детстве мне было весело общаться с Инной, а сейчас вот я иду по жаре и слушаю про шлюху Олесю, про какого-то Диму из соседнего подъезда, у которого с этой Олесей роман. Мгновенно понимаю, что Воронцова в этого Диму влюблена, и, соответственно, догадываюсь, почему Олеся, в Инкином понимании – шлюха. Хотя вслух она о своих симпатиях не говорит. Но я за свою жизнь столько таких рассказов от Королёвой наслушалась, что уже, как опытный психолог, с первого предложения понимаю, кто кому нравится.

Зачем мне рассказы о незнакомых мне людях? Гораздо приятнее мне сейчас было бы повидаться с Маринкой Сонюшкой и Маринкой Улиной, погулять с шайкой Белого, послушать заумные рассуждения Рустама, поболтать с Иркой Швецовой… Где вы, мои дорогие, мои любимые друзья? Как сложилась ваша судьба? Такое чувство, что вас я не видела тысячу лет, гораздо дольше, чем девочек из сорок первой школы…

Мы прощаемся с девочками на остановке, записываем друг другу в записные книжки свои домашние телефоны и полные адреса с почтовым индексом, на всякий случай. Договариваемся увидеться «как-нибудь после экзаменов». Я еду домой в жёлтой гармошке, автобус полупустой, но я еду, стоя в хвосте. Это негласное место для молодёжи. В эти последние – четвертые двери длинного автобуса частенько заходят симпатичные парни с модными барсетками, и становятся рядом. В заднее стекло я наблюдаю свою общагу из детства. Изо всех сил всматриваюсь в уплывающую картинку, считаю этажи, пытаюсь определить «наш» балкон. Здание общежития тоже не изменилось. Правда, на боковой глухой стене – большой рекламный плакат с надписью: «Выращиваем грибы вешенка дома». И шестизначный номер телефона. Раньше на этом месте красовалась надпись: «Мишка кАзёл», не такая большая, конечно, как плакат – из автобуса не было бы видно. Я совсем забыла об этой надписи, а сейчас вот вспомнила. В который раз за день удивляюсь возможностям человеческой памяти, ловлю за хвост очередную порцию ностальгии, и успокаиваюсь. На сегодня – хватит.

Ближе к вечеру возвращаюсь домой, а у подъезда меня ждёт Лёшка…

Не могу сказать, что я Лёшку безумно люблю. Люблю, конечно, но как-то не так, как любила Чернова в восьмом классе. Не так, как влюблялась во взрослых мальчиков из шайки «Белый и компания» на сельской ночной «улице». И, конечно уж, нет так, как умеет любить Королёва: со слезами и театральной романтикой. Я не говорю о Лёшке с подругами круглыми сутками. Не думаю о нём с утра до ночи. А когда кто-то спрашивает, есть ли у меня парень, отвечаю по ситуации. Если я уверена, что спрашивающий никогда с Лёшкой не пересечётся – говорю, что да – парень есть, и описываю своего Лёшку в подробностях, меняя ему в своих рассказах цвет волос и глаз на более тёмный, характер на более твёрдый, а телосложение – на более крепкое. А когда знакомые из села спрашивают встречаюсь ли я с Лёшкой-почтальонкиным, говорю, что мы просто друзья. С одной стороны, я не стесняюсь того, что мой парень – спокойный, скромный мальчик, который младше меня на год. Мне даже нравится его податливый, добрый характер, его голубые влюблённые глаза. Но, с другой стороны, я всегда мечтала о сильном, дерзком, остроумном красавце —брюнете с широченными плечами. Я люблю Лёшку как-то спокойно, без страданий, без слезливых записей в ежедневнике. Я знаю, что Лёшка —только мой, знаю, что он никуда не денется от меня. Знаю, что он меня никогда не разлюбит. «Никогда» – не в смысле до старости: так далеко я еще не задумываюсь. Я не задумываюсь и ближе: о нашей свадьбе, например, я тоже не думаю никогда. Всё это кажется таким отдалённым и пока ненужным.

«Никогда» – в том смысле, что я точно уверена, что не разлюбит, пока он – Лёшка мне самой нужен. А когда станет не нужен, мне будет не важно любит он меня или нет, страдает или нет… Наверное, я думаю так, потому что Лёшка – моя первая взаимная любовь. А может быть потому, что втайне надеюсь встретить кого-то лучше.

Я вижу все Лёшкины недостатки. Я стесняюсь его спортивного костюма под чёрные остроносые туфли, я смущаюсь, когда он говорит что-то не в тему, или глупо хихикает, тем не менее, я готова вступиться за него перед всеми, кто имеет что-то против. Но я не восхищаюсь им… Нет, к сожалению, не восхищаюсь. Я вижу все его оплошности (слово «косяки» появилось гораздо позже), и мне это не нравится. Своим парнем я хочу восхищаться, ловить каждое его слово, заглядывать ему в рот, и любить беззаветно и самоотверженное. Кажется, так пишется в стихах.

Лёшка любит меня именно так, как надо – беззаветно и самоотверженно. Я, привыкшая, к тому, что я слишком высокая, слишком закомплексованная, слишком «правильная», до сих пор не могу понять, за что меня можно любить? То, что Лёшка полюбил меня такую, какая я есть, мне не льстит. Меня это как-бы унижает. Ведь не полюбил же меня Чернов, не полюбил Белый, Макс, Веталь… Никто из классных пацанов меня не полюбил… Все они любили Королёву. Но Маринка совсем другая. Она кокетка, она романтичная, она красивая: низенькая, голубоглазая, умещая заинтриговать и заинтересовать. Я на её фоне всегда терялась. И теперь, мне кажется, что я и Лёшка сошлись по принципу выбраковки: я невдалая и он невдалый. (Это слово из лексикона сестры – Нинки). А мне хочется быть лучшей из лучших и парня себе я хочу такого же.

Но, тем не менее, когда рядом нет никого из знакомых, когда Рустам не посмеивается над Лёшкиными усами над верхней губой, когда Белый не обзывает его «чандриком», мой парень мне нравится. Мне приятны его объятия, его поцелуи. Да, признаюсь, я целовалась с Лёшкой. Ещё в школе, в одиннадцатом классе, когда Швецова начала целоваться с Рустамом, а Королёва с Карасём. Я тогда подумала, что пора начинать и мне. Первый поцелуй мне понравился. Я всегда боялась, что будут какие-то слюни и чужие запахи, а нет… Всё так нежно, так интересно. Темно, вокруг какая-то возня, парочки на скамейках, но никто не видит друг друга. Лёшка часто и прерывисто дышит. Его тёплые губы. Мы смущённо признаёмся друг другу, что не умеем целоваться. Для меня, как для девушки – это плюс, а для Лёшки-минус. Но он не стесняется признаться в своём дебюте. Как ни странно – у нас всё получается. Мы целуемся весь вечер под песни группы «Ненси», целуемся по дороге домой, целуемся у моей калитки. И всю ночь я мечтаю поцеловаться снова. Очень мне это дело понравилось… Я знаю, что парень должен возбуждаться во время поцелуя. Мне интересно – возбуждается ли Лёшка? Но, как это проверить, я не знаю. По его дыханию, и силе объятий, я делаю вывод, что возбуждается. Мне это льстит.

…Лёшка приехал ко мне в городе. На фоне городского неба, когда вокруг столько разных, интересных, модных людей, «мой парень» смотрится как-то странно. Как-то «по-колхозному» просто, но всё же, мило… Лёшка в спортивной олимпийке и в чёрных брюках со стрелками, надушенный туалетной водой «Коза Ностра», приехал не один – с другом. Друг Дима – симпатичный обаятельный мальчик, с опущенными уголками глаз, как у Маринки Улиной. Парни пытаются острить наперебой. У Димы получается лучше, хотя, может быть, и не лучше – просто по-другому, и от этого необычно. Я смеюсь. Лёшка подревновывает. Мы все вместе едем в центр на маленькой маршрутке. На маршрутке! Не на автобусе. Мы шикуем! В маршрутках не ездят студенты, не ездят бабульки с ведрами, там нет давки и ругани. Люди, ездящие на маршрутках, всегда казались мне более воспитанными, интеллигентными, обеспеченными. И сейчас я среди них. Самооценка и настроение повышается вдвое. Лёшка платит за проезд – за каждого по два рубля.

В центре мы гуляем по парку с фонтанами. Ржём без причины, Дима покупает в ларьке сигареты поштучно, баночку пива и мне банановую шоколадку. Они с Лёшкой распивают пиво на двоих. Вообще-то, я запрещаю Лёшке пить. Это у нас игра такая. Я запрещаю – он втихаря пьёт. И ему нравится это. Вроде как, я такая полноправная его девушка, которая запрещает пить, курить и всячески шалить. Но на самом деле мне всё равно, пьёт Лёшка или курит. Я никогда не понимала Королёву, которая тиранила своего Карася за выпивку и сигареты. Но, раз девушке положено так себя вести, значит буду запрещать. Я немного, для вида, повозмущалась насчёт пива, чем вызвала нескрываемый приступ гордости Лёшки перед Димой. Потом мы грызли семечки на скамейке, кормили ими голубей и слушали один плеер на троих. Одна и та же песня на повторе. Новая, самая классная, группа «Руки вверх».

«Ну где же ты, студент, игрушку новую нашёл…» Я почему-то думала о нас с Лёшкой и Диме. Проводила аналогию со словами песни: «Не думал не гадал, а девочку мою увёл». Мне казалось, что я нравлюсь Диме. От этих мыслей было приятно. Я чувствовала себя свободной, городской, красивой…

Уже совсем стемнело. Зажглись фонари. Парк опустел. На улицах осталась одна молодёжь. Город стал каким-то уютным и родным. Мы проводили Диму на остановку, а Лёшка поехал провожать меня. Последний троллейбус уже уехал. Мы снова сели в маленькую маршрутку. Жуткая романтика! Тесное заднее сиденье. Огни города за приоткрытым окном. Лёшкина рука на моём плече. Я в восторге: я такая взрослая, еду с парнем в ночной темноте… Мы тихонько целуемся на глазах всей полутёмной маршрутки. Блин, вот влетит мне сейчас от мамы за позднее возвращение.

…Воскресенье, утро… Мама с красивой укладкой и в свежевыглаженной блузке с коротким рукавом открывает дверь в мою комнату:

– Вита, вставай, уже девять часов.

Я улыбаюсь яркому солнышку в окошке, красивой маме, вчерашней встрече с Лёшкой.

– Встаю, мам, – вечер прошёл безнаказанно, видимо, мама смотрела слишком интересный сериал, или не следила за временем, но моё позднее возвращение осталось без внимания. А сегодня мы, как и планировалось, едем к Оксанке.

Чай с бутербродами на светлой, чистой, пахнущей новыми обоями, кухне под передачу «Доброе утро, страна», запах дезодоранта «Импульс» в ванной, щипцы для завивки волос, помада «Дзинтерс» с мамой одна на двоих. Такие новые запахи, новые привычки, предчувствие чего-то необычного, полностью новая жизнь… Хорошая она всё-таки, эта жизнь!

Остановка, троллейбус, летнее солнце, тополиный пух… Девятиэтажный дом, шумный двор с кучей детей, с воняющими мусорными баками, с кошками, с бельём на верёвках посреди двора. Звонкие удары от мяча, и глухие – от выбивалки для ковра. Велосипеды, скакалки. Все атрибуты городской дворовой жизни. Кажется, что все дети из девятиэтажки разом высыпали во двор. Я выискиваю глазами Оксанку, почему-то мне хочется, чтобы она была здесь. Ведь если её нет во дворе, когда все дети гуляют, значит их тётей Людой может вообще не быть дома. Они же не знают, что мы придём, мы не предупреждали – у них нет телефона.

Я хочу найти Оксанку и неожиданно нахожу… Теоретически я понимала, что подруга выросла за это время, но в памяти она оставалась для меня той маленькой девочкой с толстыми щёчками и губками-бантиком. Поэтому искала я её глазами где-то в районе песочницы и качелей. И пока я смотрела на снующих по двору детей, от стайки подростков, топчущихся у подъезда, отделилась фигура девочки. Отделилась и уверенно направилась к нам.

Оксанка узнала мою маму издалека и сразу. Ведь она видела её не так давно: после получения квартир наши мамы не перестали общаться и периодически встречались.

– Тёть Тань, здрасте, – громко и чуть хрипловатым голосом произнесла девочка и посмотрела на меня, – а это Вита, да?

Она спрашивала про меня у моей мамы, не обращаясь ко мне лично. Вряд ли она меня хорошо помнила. Ведь они с тётей Людой получили квартиру первыми из всех, и переехали даже раньше, чем я перешла учиться в сельскую школу. То есть Оксанке было лет пять, когда мы виделись с последний раз. Я почему-то смутилась и опустила глаза на Оксанкины ноги. Несмотря на начало лета, ноги её загорели до шоколадного цвета, причём ровно – без следов от босоножек, а на ногтях загорелых пальцев —красивый лак, переливающийся то розовым, то голубым цветом.

– Да, это Вита, – заулыбалась мама, – А что, не похожа?

– Похожа… Такая красивая! И на вас, тёть Тань, тоже похожа, – Оксанка вежливо улыбнулась, – Ты точно такая же, как в детстве, только без косы, – это она сказала, обращаясь уже ко мне.

Не попрощавшись со своей компанией, Оксанка повела нас к угловому подъезду. Компания смотрела нам в след. Я успела заметить, что парни там взрослые – лет по семнадцать, и все симпатичные, а девчонки разные: и высокие, и толстые, и красиво-накрашенные феи, и замухрышки с жиденькими хвостиками. Почему-то чувствовалось, что Оксанка в этой компании – лидер.

Надо отметить, что я не ошиблась. Вообще, повзрослевшая Оксанка очень удивила меня.

Во-первых, своей красотой. Тёмные блестящие волосы до лопаток, без челки на прямой пробор, никаких начёсов, никакого лака, просто струящийся каскад (мне всегда нравились именно такие волосы, хотя принято считать, что кудрявые, волнистые и замысловато уложенные – красивее), яркие голубые глаза, пухлые губы. Если в детстве Оксанка была копией Алёнки с шоколадки, и её дразнили губошлёпкой, то сейчас она очень похожа на певицу Наташу Королёву. А большие губы, оказывается, смотрятся очень красиво.

Во-вторых, четырнадцатилетняя девочка оказалась не по годам умной. С ней очень интересно общаться. В сотни раз интереснее, чем с Воронцовой и Ефимовой, хотя с Оксанкой мы не виделись даже дольше, чем с ними, да и разница в возрасте у нас без малого три года. Но, тем не менее, разговаривать с Оксанкой было так же легко и увлекательно, как, например, с Нинкой. Пока наши мамы пили чай на кухне, мы успели обсудить и наше общее общаговское детство (которое подруга, на удивление, помнила так же хорошо, как и я), и не общую подростковую жизнь. Оксанка с большим интересом слушала мои рассказы, задавала уточняющие вопросы, смеялась над прикольными вещами и сопереживала вещам грустным. Я видела, что ей реально интересны мои истории. А когда слушатель отзывчивый, то и рассказчик становится искуснее. И рассказы занимательнее…

Потом мы поменялись ролями: я слушала, а Ксюша (именно так Оксанку теперь называли во дворе) рассказывала. И мне тоже было интересно слушать её. Хотя никого из героев её рассказов я не знала, но подруга так смешно и красочно описывала характеры своих друзей, что к концу повествования мне стало казаться, что я хорошо знакома с ними со всеми.

А ещё мне нравилось слушать Ксюшу, потому что она смотрела на жизнь, и описывала её с какой-то другой, неведомой мне, стороны. В её жизни она – королева. Никаких комплексов, присущих четырнадцатилетней девочке, никаких переживаний, никаких сомнений в своей абсолютной правоте и неотразимости. Но, вместе с тем, никакого зазнайства, никакого презрения к другим. От неё веяло спокойной, непоколебимой уверенностью в себе. Уверенностью, не требующей доказательства. Таких девочек я в своей жизни ещё не встречала. Даже Королёва, которая всегда была убеждена, что она первая красавица мира – она совсем другая. Маринка часто краснела, волновалась дело не по делу, и нередко прятала своё смущение и нервы за бессмысленными обидами, психозами, оскорблениями и пренебрежением к окружающим. Вот парни, такие как Ксюша – были. Например, всегда спокойный, справедливый и самоуверенный Серега Чернов – моя школьная любовь.

Такие, как Оксанка, в жизни вообще не дружат с обычными людьми. Такие сидят в университете на галёрке, среди безупречных красавцев, свободных неформалов и непризнанных гениев с обаятельными странностями.

В общем, мы остались довольны друг другом. Я Ксюшей – по всем вышеизложенным причинам, а она мной – не знаю почему… Хотя почему бы и нет? Со мной обычно все быстро сходятся и без труда ладят, со мной легко, и я «не напряжная», – так когда-то охарактеризовала меня одноклассница Маринка Неманихина.

Вступительные экзамены

Сегодня я сдаю первый вступительный экзамен – литературу. Это самый лёгкий для меня предмет: я знаю наизусть все стихи и отрывки из школьной программы, и очень многое не из программы. У меня очень хорошая память: мне достаточно один раз прочитать понравившееся стихотворение, и я его уже не забываю. Так же я помню биографии всех писателей, и исправно читала полностью все произведения.

На экзамен пришло не очень много народу: человек сорок. Остальные уже сдавали литературу вчера и будут сдавать завтра. Я быстро нашла Юлю Макарову. Здесь, в университете, почему-то не принято говорить: «Юлька, Ленка, Наташка». Все называют друг друга вежливо, произнося имя без пренебрежительного суффикса «к». Юля была без настроения, говорила, что не успела выучить билеты, часто ходила на «полчетвёртого» курить.

Запускают народ в аудиторию небольшими партиями – по пять человек. Вошедшие тянут билеты, и садятся готовиться.

Мы – оставшиеся за дверью поначалу прислушиваемся к звукам в аудитории, повторяем билеты, листаем свои конспекты. У многих заготовлены всевозможные шпаргалки (здесь их называют «шпоры»): маленькие листочки, исписанные мелким почерком и сложенные в гармошку. Одна девочка написала себе «шпоры» на ногах под длинной красной юбкой.

Ожидание долгое и томительное. Но мне совсем не страшно. Я не ною, как многие, не жалуюсь, что ничего не знаю. Я точно уверена, что сдам экзамен. Не знаю, откуда взялась эта уверенность. Мне хочется отделаться и поскорее пойти к Нинке, поесть у неё макарон с тёть Риммиными вкусными котлетами, послушать старые кассеты, пообсуждать новости и повспоминать прошлое.

Многие девочки отложили тетради, и тихонько переговариваются. В коридоре жарко и душно. Хочется есть и пить. Сидящая рядом рыжая Ира в короткой дерматиновой юбке кислотно-зелёного цвета, предлагает мне сходить в буфет. Мы с ней идём по длинным пустым коридорам на первый этаж: покупаем себе по сочнику с творогом. Выясняется, что Ира – почти моя землячка, из Прохоровки.

Когда возвращаемся – толпа уже волнуется. Оказывается, за время нашего отсутствия из аудитории вышли две девочки: первая – с пятёркой, вторая – в слезах. Все обсуждают вторую девочку, которая убежала молча, никому ничего не объясняя. Кто-то говорит, что эта девочка – отличница и дочь директора школы, в которой училась. Этот факт посеял панику. Всем стало ещё страшнее: если отличники не сдают экзамен, если связи не имеют никакого значения, что же будет с нами – простыми смертными из разных уголков области?

Время пошло быстрее. Девочки стали выходить одна за другой. В основном радостные – с пятёрками и четвёрками. К вышедшим тут же бросалась толпа с вопросом: «ну что?» Тут же один осмелевший человек из коридора входил в аудиторию – тянуть билет. Ира из Прохоровки сказала мне, что заходить лучше в середине потока. Логика была такая: «сначала приёмная комиссия очень строгая, будет задавать много вопросов, к концу же – все будут уставшие и раздражённые, а вот в середине – самое хорошее время.

До середины ещё долго, чтобы скоротать время, мы с Ирой пошли сначала в туалет, потом прогуляться по первому этажу. Там сейчас совсем пустынно: закрытые двери с непонятными надписями: «Деканат», «Кабинет педагогики Монтессори», «Кафедра русского языка», «Кабинет романо-германской филологии».

Мы остановились у «Деканата» почитали расписание экзаменов и списки абитуриентов. Посмеялись над фамилиями из этого списка, выдвинули свои предположения, кто из присутствующих может носить фамилии Тёлкина и Хамандяк. Среди списка были и все стандартные, простые фамилии и имена: Иванова Мария, Петрова Ксения, Сидорова Ульяна. Мы, почти безошибочно (как потом выяснилось), угадали кому из деревенских отличниц они могут принадлежать.

Сама Ира производила впечатление двоечницы, не особо одарённой интеллектом. Ей, по-моему, вообще было плевать на экзамен. Она, как типичная сельская девочка, не курила. Но выглядела, если честно, как немного странноватая проститутка, по наивности оказавшаяся в этой профессии, или как девушка, у которой совсем нет вкуса: зелёная мини-юбка из кож. заменителя, красные босоножки на высоченной платформе, белый гипюровый топик на чёрный лифчик, незагорелый плоский живот с пирсингом в пупке. Рыжие крашенные волосы с серыми, мышиными корнями, стройные бледные ноги в комариных укусах, ядовито-жёлтый лак на ногтях, и на фоне всего этого – некрасивое, словно помятое лицо с большим мясистым носом в чёрных точках. В целом, Ира казалась девочкой доброй, простой, но глупой… Дружить с такой я бы постеснялась, дабы не казаться такой же как она. Хотя общаться с ней сейчас легко и весело.

Когда мы снова поднялись на второй этаж, толпа заметно поредела. К выходившим из аудитории, уже никто не подбегал с расспросами, а возле входа стояла очередь из «смельчаков». Всем надоело мучительное ожидание, люди проголодались, хотели поскорее разделаться с экзаменом и уйти домой. Мы с Ирой стали спрашивать, кто после кого заходит, в итоге заняли места почти в хвосте очереди. Когда вышла моя Макарова я не видела, и не знала, сдала ли она экзамен.

…Я вошла в аудиторию чуть раньше своей очереди: кто-то в последний момент испугался и уступил мне своё место. Здесь, склонив головы над листочками с печатями, через стол друг от друга, сидели девочки. В приёмной комиссии три женщины: одна толстая с высокой причёской, вторая совсем не старая, но с седой косой и серым платком на плечах, третья-обычная, с добрыми глазами. Она и показала мне взглядом на билеты, я вытащила первый попавшийся левой рукой (такая примета была у меня ещё со школы), и пошла готовиться. Мне достался Достоевский со своим Раскольниковым, и поэты военных лет. Я возликовала. Эти темы я знаю отлично. Мне даже незачем было готовиться. Для вида я посидела за столом несколько минут, послушала, как Данил с серёжками в ушах – парень с подготовительных курсов, вполголоса увлечённо рассказывал приёмной комиссии о повести Булгакова «Мастер и Маргарита» (умный парень, кстати, оказался, хотя и сидел на курсах на «галёрке»). Он вышел из аудитории с пятёркой, а я на вопрос: «кто готов?» сразу подняла руку.

Пока я уверенно рассуждала на тему «твари ли мы дрожащие или право имеем?» преподавательница с причёской что-то писала, не поднимая головы, та, которая с платком, несколько раз вставала, сморкалась и пила воду из маленького стаканчика, а женщина с добрыми глазами внимательно меня слушала, улыбалась и кивала.