Революция чувств

– Геморрой, – помогла закончить фразу спутнику жизни Женька. Начавшийся разговор ей крайне неприятен, поэтому она решила кардинально сменить тему для обсуждения и поинтересовалась у мужа, почему рука перебинтована.

– А ты это у своей любимой собачки спроси, – саркастическим тоном посоветовал жене Александр Громов. В темноте собачку не слышно, а тем более, не видно, она покорно плелась сзади супружеской пары, понимая, сейчас придут домой и доброй покладистой собачонке косточки перемоют. Так и случилось. Они пришли, перевели дух и начали ругаться.

– Ты что, его не покормил? – нащупав в темноте пустую собачью миску, поинтересовалась Женька.

– Я вижу, ты ничего не поняла. Вик меня сегодня за руку укусил, меня хотели госпитализировать, так я отказался.

– Что? – не дослушав до конца мужа, выкрикнула Женька. – Не может быть! Значит, ты его спровоцировал. Как все это произошло? Саша, что ты молчишь?

«Она назвала меня по имени, значит, способна еще пожалеть мужа», – подумал Александр Громов. Привычка называть друг друга по фамилии укоренилась в их семейной жизни. Друзья перестали удивляться, мотивируя это обстоятельство исключительно незаурядностью их творческих натур.

– Ко мне пришла натурщица, в перерыве я решил сварить кофе, а зверь вырвался на свободу и пытался изнасиловать девушку. Ты представляешь, она расскажет подругам о том, что здесь сегодня произошло! И никто, слышишь, никто не придет ко мне в мастерскую, – эмоциональней обычного поведал супруг строгой Женьке главное событие пережитого им дня.

– Что на нее Вик прыгнул, я понимаю, а почему он тебя укусил? – в голосе прекрасной половины Александр Громов уловил нотки недоверия.

– Я стукнул его сковородкой по морде, – лучше бы Громов этого не говорил, а воспользовался старым проверенным способом мужчин всех времен и народов – ложью во спасение.

– Ты, в своем уме, бить бойцовую собаку? Хорошо, что все так закончилось.

– Не закончилось! – закричал на жену укушенный собственной собакой художник, – ты вырастила монстра. Викуша, Викуша. Он и тебя когда-нибудь сожрет, не побрезгует. Ты помнишь, как он прошлой зимой у нашего соседа, председателя Ленинской районной администрации, с головы пыжиковую шапку снял. Сколько неприятностей! Ты его защищала. А он на человека напал, мне руку прокусил. Твое воспитание, ты во всем виновата!

– Я! Вот, значит, как ты ко мне относишься. Я для тебя кто, Громов? Программа моя дерьмо, воспитываю собаку я неправильно, хозяйка плохая…Может, тогда скажешь, кто я?

Огарок свечи безвозвратно погас, унося в темноту слабую надежду на примерение супружеской пары. В кромешной темноте Громов и Комисар ругались злее и ожесточеннее, чем прежде. Применяя, по мнению их домашнего теперь уже не любимца, самые неласковые слова.

Вик плотно прижал купированные уши к голове, перебирая в памяти прелести натурщицы, он вдруг отчетливо осознал собачьим умишком, что беда в их дом сегодня пришла не в образе злобной четвероногой собаки, а в виде обнаженной коварной фигуры Машеньки, которая оказалась круглой дурой – Люсей.

С появлением света по улице Пионерской, в два часа ночи двадцать минут горело ярким пламенем одно окно на последнем этаже девятиэтажного дома. Два человека, не считая собаки, пытались совместными усилиями выстроить на территории отдельной квартиры гармоничные семейные отношения. Не получалось. Но пытались.

Супруги разошлись по разным комнатам спать. До утра Громов и Комисар глаз не сокнули.

Вик остался лежать в коридоре. Его одолевала мелкая дрожь, он боялся пошевелиться, напомнить о себе, чтобы не вызвать очередную ударную волну семейного цунами. Непросто быть собакой, когда судьба определила тебе место строго в коридоре. А как заслужить право у высших сил материализоваться в следующей жизни по человеческому образу и подобию, Вик не знал. Он страдал, как умел по-собачьи. Пес глубоко вздохнул. Налево комната хозяйки, направо мастерская – хозяина.

Мастерской Саша Громов называл большую комнату в их двухкомнатной квартире, куда частенько захаживали творцы: поэты, художники, музыканты, чтобы поговорить о высоком искусстве и выпить за трудовые Женькины деньги хорошего коньяка. Если денег мало, интеллигенты лакали литрами пиво и закусывали его вяленными протухшими бычками. Они, как дети, мечтали о дорогой вяленой рыбе, но для этого необходимо, в их представлении, разбогатеть. В Женькином понимании – заработать. Такое несовпадение творческих взглядов на прозу жизни…

Комисар мужественно переносила домашние посиделки с неприятным рыбным запахом в квартире, другое дело натурщицы. Пиши их на природе, просила она мужа, нет, Громов тянул голых моделей домой. Они, видите ли, творили, именно тогда, когда Женька вкалывала до седьмого пота на работе. Комисар страшно злилась, ругала мужа, но поделать ничего не могла. У Александра Громова имелось железное алиби, он художник. Спасибо Викуше, мысленно поблагодарила пса Женька Комисар, на одну пышногрудую натурщицу в их творческом доме с сегодняшнего дня стало меньше.

Женька Комисар редко заходила в мастерскую мужа, ее перестало интересовать его творчество, приносившее время от времени жалкие гроши. Но то, что она увидела на холсте, когда в их квартире после аварийного отключения наконец появился свет, повергло ее в полный шок.

– Господи, за что? – прошептала от волнения пересохшими губами Женька. С холста прямо на нее, без тени стеснения и элементарного житейского стыда смотрела обнаженная рыжая девка. Она держала в руках оранжевый флаг, на котором большими буквами криво написано ТАК-ТАК! Глядя, на произведение, очень далекое от искусства, создавалось впечатление, что натурщица выступает в роли незащищенного хрупкого корабля попавшего в девятибалльный шторм, а надежда на спасение заключалась в оранжевом парусе.

Присмотревшись, Женька заметила, что море состоит из лиц людей, недовольных повседневной жизнью. Картина не окончена.

– Ну как? – спросил Александр Громов пытаясь помириться с женой.

– Что это за гадость?

– Эта гадость, между прочим, пятьсот долларов стоит! – с гордостью произнес Громов.

– Не может быть, – вышла за пределы гавани терпения Женька Комисар. – А я тебе предлагаю семьсот, я покупаю у тебя эту картину.

– Какие мы богатые стали. Картина не продается, – заважничал Громов, наконец-то и Женьке от него что-то нужно.

– Кто тебе заказал намалевать эту дрянь? – не унималась Женька Комисар.

– Кто, кто? Один важный перец из оппозиционного штаба. Больше ты от меня ничего не услышишь, ни явок, ни паролей. Я товарищей из штаба «Наша Закраина» не сдаю.

– Что, ах ты х-художник, мать твою, – забилась в истерике Женька.

– Мою маму попрошу не трогать, – решил поиздеваться над благоверной муженек.

– Ты, знаешь, на каких людей я работаю? – не унималась Женька Комисар, – Да меня с работы выгонят, если узнают, что ты на оранжевых рисуешь.

– Значит, у тебя работа?

– Да!

– А у меня тогда что? – перешел на фальцет художник – Я разве не работаю?!

– Да у тебя одноразовый заработок, а у меня постоянная занятость. Если меня пнут под зад коленкой, что ты завтра жрать и пить с дружками будешь?

– Куском хлеба меня попрекаешь! – завыл, как раненый зверь, Сашка Громов.

– Попрекаю, – безапелляционно заявила Женька, – раз я кормилица семьи, значит последнее слово за мной.

Удар Громову нанесен ниже пояса, это могло означать только начало войны. Войны между женщиной и мужчиной, войну между словом и тюбиком краски, войну между «оранжевыми» и «бело-голубыми». Эта война сначала вспыхнула в отдельно взятой квартире на девятом этаже типового многоэтажного дома в городе Задорожье, а затем запылала «оранжево-синим» пламенем на территории всей страны, любимой Закраины.

Светало. Задорожцы мирно спали в теплых постелях, не подозревая, что завтра их жизнь круто изменится. И каждый из них вне зависимости от возраста и социального статуса сыграет важную роль в одноименной политической пьесе под названием «Революция чувств».

Жирная крыса

Петр Антонович Ковбасюк похож на толстую жирную крысу, которая беззаботно живет на собственном складе самого крупного в Задорожье гипермаркета в течение 43 лет. Крыса привыкла жить на широкую волосатую ножку нестандартного для мужской особи тридцать седьмого размера, она ежегодно отдыхает на дорогих европейских курортах, обновляет автомобили, предпочитает приобретать эксклюзивную мебель для загородной норки.

Петр Антонович сердился, но ничего поделать не мог, с годами ему просто пришлось смириться с близкими и сослуживцами, которые за глаза его бесцеремонно называют «жирной крысой». Он согласен просто на крысу, в конце концов это умное животное, но безжалостное определение «жирная» больно ранило его сердце, желудок, увеличенную печень.

Доморощенный психоаналитик, которого Ковбасюк собственноручно прикармливал каждый месяц, компетентно заверил его, что жирной крысой Петра Антоновича называют заслужено.

Первое – крыса хитрое домовитое животное, она тянет все в дом, что плохого? Больше хорошего.

Второе – жирная, значит породистая, не такая, как остальная тощая, серая масса. После подобных психоаналитических выводов дипломированного специалиста Петр Антонович мысленно успокоился, но в крысиной его душе переодически мерзкие кошки скребли.

О кошках. Их Ковбасюк на подсознательном уровне не любил, зато волочился за каждой встретившейся на его жизненном пути двуногой кошечкой в юбке.

Первую в своей жизни короткую юбку под покровом ночи ему удалось снять с одноклассницы Наташки Благовой. Петр Ковбасюк помнит мужскую, настоящую ночь, как будто это случилось вчера. Юбочка, сшитая Наташкиной бабушкой из дешевого сатина белого цвета в провокационно красный, крупный горошек. Почти двадцать лет назад, темной ночью на колхозном поле среди бесформенных скирд свежей соломы, он впервые в жизни узнал, как сладко и влажно бывает под девичьей юбкой. Именно на ней при его непосредственнном участии появилось несколько красных пятен, не вписывающихся в гороховый ситцевый орнамент.

Наташке Благовой исполнилось шестнадцать лет. Последняя отработка в колхозе «Светлый путь коммунизма», первая любовь, первый восход солнца, что встречали вместе. Последствия, неприкрытая зависть со стороны одноклассников и косые взгляды классной руководительницы, хромоногой старой девы.

Год напряженной учебы, выпускные экзамены, успешное поступление в вузы. Ковбасюк без колебаний выбрал торговый, Благова училась в гуманитарном вузе. Он любил деньги, она – поэзию Петра Вегина. Он не мог не выпить, изображая заводилу студенческой компании, она знала пофамильно всех актеров Большого в Москве.

К счастью, оба молоды. Добротный секс казался важнее духовной близости, которую начинаешь ценить с годами. Через четыре года они официально узаконили отношения, родилась Оля.

Крик по ночам, нехватка денег, отсутствие собственного угла, все, как у всех.

Как дальше жить вместе, они не знали. Он экономил, она покупала книги, он рисковал, спекулируя импортными вещами, а она порхала, как бабочка на сцене самодеятельного драматического театра. Наташка вошла в драматическую роль так глубоко и надолго, что не заметила, как распалась ее собственная семья.

С родной дочерью Ковбасюк не общался, после развода он безумно злился на жену, выбирался из системных запоев, пытался найти новый смысл в холостяцкой жизни. Его спасли, как ни странно, деньги.

Петр Антонович обнаружил в себе удивительный талант их добывать и количественно приумножать сотенные. Он породнился душой с купюрами настолько, что забыл о других родственных душах, проживающих с ним в родном городе Задорожье. Завтра, думал Ковбасюк о дочери, завтра, я ее повидаю, дам денег, поведу в зоопарк. Но завтра для Ольги не наступало, отец забывал не только ежемесячно выплачивать пологающиеся ребенку алименты, но и звонить, общаться, интересоваться жизнью дочери. Наташка Благова такому обстоятельству эгоистически радовалась. Она нуждалась в деньгах, но только полученных не от Ковбасюка. Наташка знала, жирная крыса даст копейку, а взамен потребует внимания и любви к своей персоне на червонец. Петр Антонович любил не только деньги, но еще и власть. «Торгаш торгашом, – возмущалась про себя Благова, – а в депутаты лезет».

Лез, лез и пролез. Депутат городского совета, главный торгаш задорожной губернии крысиным умишком понимал – выборов по мажоритарным округам, как раньше, не будет. Система изменилась, пора вступать в какую-нибудь партию, и продвигать родимое жирное тельце по партийному списку. Тянуть больше нельзя, в 2004 году выберут президента, через два года грядут парламентские выборы. Ковбасюк мечтал попасть не в городской парламент, как раньше, а в Верховную Зраду. Деньги у него на особый случай припасены.

Процесс законотворчества Петра Антоновича не пугал, законы в Закраине – это умные слова, написанные на дорогой бумаге с гербовой печатью. И только. Закраинские законы противоречат друг другу. Одни депутаты законопроекты придумывают, другие отменяют, третьи зарабатывают политические дивиденты, публично критикуя законы. Народ? Открыл большой ненасытный рот. Закраинцы выживают, руководствуясь единственным, действующим в реалиях страны законом – «с голоду не умереть». Совет особо прожорливым гражданам – читайте закон № 666 о материальности мыслей. Представили кусок мяса, мысленно пожарили его. Чувствуете, вам стало сытно и хорошо?! Таких мудрых и полезных законов для закраинцев Петр Антонович Ковбасюк придумает тысячу, главное получить мандат народного избранника. Красивый, красный, новенький, пахнущий типографской краской, пропуск в новую сытую, депутатскую жизнь.

Ковбасюк четко и ясно представлял себя, как откроет тяжелую дубовую дверь в сессионный зал Верховной Зрады, войдет туда и неторопливо поплывет по ярко-красной шерстяной дорожке…

В этом месте почему-то видение Ковбасюка становилось нечетким. Куда ему, грешному, примкнуть? К «бело-голубым» или «оранжевым», направо пойти или налево? А тянуло прямо в объятия самой Юлии Тигрюленко. Она, как его первая любовь, короткие юбки в красный горох не носила. Юля предпочитала красоваться в белых водолазках, на которых с левой стороны провокационно зияло красное пятнышко в форме сердечка. Увидев впервые на голубом экране «женщину в белом», Петр Антонович погрузился в тяжелейший сексуальный криз. Он мгновенно возлюбил родину в лице госпожи Тигрюленко. Но его местный аналитик, который корчил из себя политолога государственного масштаба, утверждал, что выбирать следует из двух лидирующих в Закраине партий: «Наша Закраина» или «Партия Губерний». Ни одной стоящей юбки, по мнению Ковбасюка, в этих партиях не имелось. Серьезная недоработка партийных боссов. Приходится выбирать из того, что есть. Ковбасюк тяготел к «Партии Губерний», он искренне полагал, что административный ресурс батьки Леонида Кучкиста плетью не перешибешь. При этом он наблюдал, как заводится и ликует простой люд на встречах с Виктором Юбченко. Американцы силы и деньги в Закраине за спасибо не потратят, рассуждал Перт Антонович Ковбасюк. Значит, у них в Закраине есть особый, геополитический интерес.

К какой политической партии примкнуть? Аналитик Ковбасюка, по его заданию, перед началом президентских выборов тайно ездил в столицу, славный город Киевск советоваться со знающими людьми. Столичные политтехнологи заверили задорожнего коллегу в том, что именно Виктор Юбченко станет президентом Закраины. Ему страшно симпатизируют избирательницы в юбках, а значит, в 2006 на парламентских выборах оранжевые наберут в парламент страны наибольшее количество голосов. Ковбасюк расстроился, власть так просто в Закраине никто не отдаст, пойди, возьми ее голыми руками: «А вдруг, Виктор Япанович выиграет президентскую гонку, займет место Леонида Кучкиста, а я по глупости примкну к оранжевым оппозиционерам!»

Петр Антонович очень долго прогнозировал, на какую именно политическую силу ему сделать ставку. И тут, прочь сомнения, бессонные ночи, Ковбасюку предложили возглавить финансовый отдел городского штаба «Наша Закраина». Судьба сделала выбор за него. Жирная крыса надеялся, что правильный.

Ковбасюку предстоит работать на кандидата в президенты Виктора Андреевича Юбченко, а это не мелочь по карманам тырить. Отвечать за солидный денежный поток и управлять главным финансовым краном оппозиционных сил в Задорожней губернии. Петр Антонович в ответ на заманчивое предложение не раздумывая согласился. Приличные деньги!

Но в его крысиной душе, время от времени, скребли сомнения по поводу комфортного пребывания в политическом процессе. С каждым днем отношения между двумя штабами, оппозиционерами «оранжевыми» и нынешней властью «бело-голубыми» накалялись. Задорожье – большой индустриальный город, но весь, как любит повторять Петр Антонович, спит под одним газовым одеялом. Здесь друг о друге все знают. Кто на какого кандидата работает, и в каком штабе служит.

Особо одаренные с утра вкалывали на Япановича, а вечером организовывали митинги в поддержку Виктора Юбченко, на всякий революционный случай. Несмотря на врожденную пронырливость, Ковбасюк такого себе не позволял. Он ежедневно выстраивал хитроумные схемы финансирования штабных мероприятий. Отчеты в столицу строчил исправно. Раз в две недели оттуда приезжали кураторы проверять бухгалтерию Ковбасюка, как говорится, на месте преступления.

Чудной народ, ухмылялся Петр Антонович, проверяй – не проверяй, а у меня в отчетах идеальная арифметика. Да и как не сойтись, деньги любят счет и талантливого счетовода. Таковым жирная крыса себя считала без зазрения совести, да и была ли у нее совесть в наличии при рождении на свет божий – неизвестно. В перечне основных рудиментов человека совесть, по мнению финансиста, значилась под номером один.

Мобильный телефон на рабочем столе Петра Антоновича звонил непрерывно. Ковбасюк на это обстоятельство реагировал своеобразно, он истекал потом, худел и нервничал. Звонят и звонят, терпение лопнуло. Жирная крыса решила убрать функцию звонка из настроек серебристого гада. Телефон, вибрируя и извиваясь, хаотически двигался по плоскости рабочего стола. Однако полностью исключить связь с внешним миром Ковбасюк себе позволить, до конца предвыборной кампании, не мог. Петр Антонович периодически поглядывал на светящийся экран телефона, который безошибочно сигнализировал, кто же в данную минуту вожделел услышать милейший голос Петра Антоновича. Штабных клерков финансист игнорировал, звонят по пустякам: заказывали 20 флагов, а им привезли 15, нет бензина, денег на канцелярские товары, и так до бесконечности. Телефоны киевских кураторов, начальника штаба и его заместителей Петр Антонович знал наизусть. К счастью, сегодня они на связь не выходили, вот и ладушки.

«А это кто?» – на минуту задумался Ковбасюк. Знакомый номер телефона заставил финансового гуру воспользоваться сотовой связью.

– Так, весь во внимании, – выдавил из себя финаснсист.

– Петя, я твое задание выполнила. Ты просил меня пожертвовать девичьей честью, и только. Ради тебя я согласилась на эту авантюру, но собственной жизнью рисковать не намерена, – трагически замяукал знакомый Петру Антоновичу женский голос.

– Люся, что ты несешь? Громов не похож на маньяка-убийцу или ты не у него была?

– У него. Громов оказался лапочкой, но его собака, она меня всю искусала, – соврала для пользы дела Люся.

– Ты в больнице? – забеспокоился Ковбасюк.

– Я же на задании была, какая больница? Лежу дома, вся окровавленная, в бинтах, – рыдала в трубку натурщица.

– Чем я могу тебе помочь?

– Ничем, – ответила Люся работодателю и любовнику в одном крысином лице. – Сколько ты мне, дорогой, сможешь спонсировать денежных знаков, чтобы я залечила свои раны и восстановила психическое здоровье?

– Какая у Громова собака? – поинтересовался Ковбасюк.

– Бойцовая, стафф, – это была правда.

Петр Антонович решил, что придется-таки расщедриться за казенный счет. Он поспешил успокоить даму, которая на протяжении последних пяти месяцев профессионально услаждала его жирное тело. И не только. Ковбасюк придумал Люсе новое применение, он лепил из девушки современный образ задорожной Мата Хари. К бурной деятельности натурщицы и куртизанки прибавились шпионские навыки.

– Люся, сколько скажешь, столько и получишь, я надеюсь, эта собака не сильно попортила шкурку моей дорогой киски.

– Нет, прикусила в двух местах, могло все закончиться просто трагически, – бессовестно врала пострадавшая, на теле которой не осталось и царапины.

– Не плачь, моя кошечка, приеду к тебе вечером, после восьми, а сейчас извини, у меня через полчаса важная встреча. Целую, радость моя.

Люся не ответила. Она сполна получила, что хотела. Меньше слов, больше денег. Оказывается, шпионская деятельность приносит неплохие чаевые.

В сторону лирику, Ковбасюк открыл тяжелый железный казенный сейф, достал из него солидную пачку отечественных купюр, пересчитал их. Часть денег отправил обратно в сейф, а часть спрятал в кожаной папке.

– Господи, где они это доисторическое животное откапали? – возмутился Ковбасюк, ничего его так не выводило из себя, как эти шкафы для хранения денег, советского образца.

– Оппозиционеры, мать вашу, денег куры не клюют, свои так не хранили, – искренне возмутился вслух Ковбасюк.

Если бы сейф мог разговаривать на закраинском языке, он бы поведал легендарному финансисту Петру Антоновичу о крепкой броне, о том, что служил верой и правдой самому Хайкину, первому секретарю коммунистической партии Задорожного края еще в 70 годах. Что, за его ратную трудовую биографию, сейф ни разу не ограбили. А потому пусть Ковбасюк со своей критикой катится колбаской. И не по малой Спасской улице, а по большому и самому длинному в Европе проспекту имени Ленина, расположенному в центре Задорожья.

В силу душевной черствости Петр Антонович монолога «доисторического животного» не услышал, да и не до обидчивых сейфов совесткого образца ему сейчас. Петр Антонович Ковбасюк схватил папку с деньгами и вышел из кабинета. За дверью его поджидали двое. Теперь они уже втроем, как в детективной киноленте, снятой на деньги скупого спонсора, пошли по длинному коридору нога в ногу.

Петр Ковбасюк демонстративно прикрыл вздернутый к верху крысиный носик сложенным вчетверо, накрохмаленым носовым платком.

Попутчики Ковбасюка последовали его примеру, но специфический запах бесцеремонно пропитывал одежду штабистов до интимного, нижнего белья.

– Сегодня у нас кто? – поинтересовался высокий парень у Петра Антоновича Ковбасюка. Тот в ответ пожал плечами, мол, не знаю.

– А ты как думаешь? – стал приставать высокий к идущему от Ковбасюка по правую руку лысому дядьке. Дядька убрал от прыщавого лица носовой платок, деловито поправил галстук и, не сбиваясь с ритма идущих в ногу коллег, неприятно зашепелявил:

– Что тут думать, на афише нарисованы слоны. Сегодня в город Задорожье приехал московский цирк.

– Неужели слоны так воняют? – усомнился высокий штабист.

– Смотрите, – неприлично ткнул указательным пальцем лысый в сторону цирковой арены, которая казалась в широком проеме длинного коридора трем работникам штаба «Наша Закраина» островом развлечений. На арене с десяток серых откормленных козлов танцевали вальс. Они сбивались с ритма, отчего дрессировщик настойчиво бил кнутом по центру круга и заставлял упрямых животных четче вальсировать копытами. Работники штаба «Наша Закраина» с интересом наблюдали за работой дрессировщика. Москвичи привезли дородных козлов, и одну белую пушистую козочку, лихо выплясывающую на арене Задорожного цирка.

– Юля, – кричал ей российский дрессировщик – давай, заведи этих козлов, давай, Юля.

Юля!!! Они не ослышались? Работники штаба не поверили своим глазам, здесь на территории цирка, где штаб «Наша Закраина» арендовал часть просторных помещений, россияне готовили крупномасштабную провокацию. До кабинета начальника штаба три штабных крысы уже не шли, а бежали. Необходимо предотвратить провокацию.

Начальник городского штаба «Наша Закраина» Олег Рогов не стеснялся при подчиненных хвалить свои, унаследованные от отца чекиста, уникальные деловые качества. Конспирация и еще раз конспирация, любил повторять он штабистам тоном вождя мирового пролетариата.

Секретный штаб оранжевых функционировал параллельно с официально зарегистрированным городским штабом. Он внедрял в жизнь рядовых обывателей города Задорожья черные политические технологии, поэтому территорию цирка Рогов выбрал не случайно. Кто они такие на самом деле, знал только директор цирка, остальные работники свято верили, что люди в серых костюмах, снующие по коридорам их развлекательного заведения, заурядные предприниматели, скупающие акции местных предприятий. Информация трех сотрудников о провокации, которую им готовит российская сторона, повергла Олега Рогова в шок. Как настоящий профессионал, он нашел в себе силы успокоится, и только затем позвонил директору цирка.