Лекарство от амнезии

Мне ничего не оставалось, как закатывать глаза к небу и безмолвно высказывать свое «только не это». Я спрятала лицо в ладони, но высунулась из них, чтобы посмотреть на реакцию Ромы. Его глаза смеялись, и я перестала прятаться. Улыбнулась в ответ.

К нам навстречу заспешила Вика с огромным букетом бордовых роз.

– Ты просто умница. Поздравляю, – она протянула цветы, и я вспомнила, как она поздравляла меня с новым периодом в жизни – с тем, что я стала девушкой.

Тогда ей пришлось спасать меня от аварии и укрывать своим длинным пиджаком, потому что мои светлые брюки окрасили уродливые пятна. Мы остановились у цветочного ларька, и она купила розу на длинной ножке.

– Это тебе.

«За что?»

– Поздравляю. Ты стала взрослее, – она обняла меня и рассказала, как когда-то получила свою розу от мамы. Она до сих пор хранилась в одной из ее коробок, сухая, превратившаяся в мелкую стружку. От нее остался только стебель, да и тот был скрюченный, как древняя коряга.

От своей мамы я не получила ни одного цветка.

«Они приедут?» – спросила я осторожно, и почувствовала, что моя немота заразна. По долгому молчанию стало ясно, что ничего приятного папа не сообщит.

– Не смогли. Какая-то важная встреча, – неуклюже соврал папа, но я догадалась, что мама даже не стала утруждать себя звонком. А я до последнего верила, что они будут рядом со мной в важный день. Но мечты не всегда сбываются, а розовые очки – самые хрупкие на свете, и когда разбиваются, не подлежат ремонту.

Помню, как стояла с сумкой вещей. Мама была непривычно холодна и почти не касалась меня, когда я обняла ее на прощание. Мои ладони держали ладони сестры, точно такие же маленькие, как мои. Я не хотела их выпускать, и безмолвно молила поехать со мной, но она отодвинулась, и высвободила руки из моих.

Семь лет мы были лучшими подругами, делили секреты, одежду и игрушки. И вот в одно мгновение, нас раскололи, как орех на две половинки, и вынули сердцевину. Первое время я чувствовала, будто у меня парализовало половину тела или ее просто напросто отсекли. Я по-прежнему могла жить, могла существовать, как живут калеки без ног и рук. Это возможно, но совсем не то, что с обеими конечностями.

В доме отца сидела на полу и разбирала сумку, которую дала мама. Там не было ни коллекции любимых мультфильмов, которые записал мне отец, ни любимого лего и спортивных машин, ни карнавальных костюмов, которые я хранила с каждого новогоднего утренника. Только старые вещи. Это был тот самый мешок: мама велела нам достать то, что мы не носим, что мало или никуда не годится, и сложила в эту сумку, собираясь отдать детям, у которых не было родителей. И отдала. Мне.

– Вы оба просто молодцы! – с чрезмерным восторгом восклицает папа, пытается переключить мое внимание на Ромку, который все еще рядом, и заставить снова беспрерывно и бессмысленно улыбаться. Потрепал меня по волосам, как нашего пса Боба. Всегда так делает, но почему-то сегодня его привычная манера взъерошивать волосы вызывает легкое раздражение. Ромка смотрит, а он обращается со мной, как с ребенком. Никак не привыкнет к тому, что я уже девушка.

«Можно пригласить Рому на дачу?» – спросила я.

Вопрос заставил папу поперхнуться своей неожиданностью. Он достал свои любимые весы, и я наблюдала, как чашечки без конца болтаются, не приходя в состояние равновесия. Папа колебался.

«Его компания могла бы поднять мне сейчас настроение».

Ромка недоуменно следил за нашими переговорами и не совсем понимал их смысл. В отличие от папы и Вики, он еще не умел читать по губам и определять мои мысли на расстоянии.

Впереди каникулы, у него три дня выходных. Что ему стоит уступить? Я хорошо занималась и заслужила награду. В конце концов, я же приглашаю его в дом, под неусыпный надзор наших родственников. Не факт, что он вообще согласится. Испугается и убежит без оглядки. Папа на первом свидании – это все равно, что скальпель у горла. Та еще перспективка.

«Пожалуйста, – сделала просящие щенячьи глазки, – на пару часиков, а потом ты отвезешь его на станцию».

Вика сжала руку отца чуть выше локтя, перевес стал в мою пользу.

– Женя приглашает тебя поехать с нами на дачу, – выдавил папа, а я возмущенно поджала губы. Отцу стоило поработать над своей интонацией. Такой тон используют обычно для фразы: «Чтоб ноги твоей не было около моей дочери!»

– Хорошо, – просто сказал Рома, будто абсолютно не заметил откровенно угрожающую интонацию.

Не из тех, кого можно напугать родителями. Я просияла.

– Только мне сначала нужно появиться дома и договорится обо всем с мамой.

– Это правильно.

Похвальные нотки в папиных словах заставили меня расслабиться. Начало положено.

– Странное ощущение, – признался папа, когда мы забросили Ромку домой, и сами поехали собираться. Он обернулся на меня, когда остановились на красный свет, и я увидела растерянность на его обычно уверенном лице, – Как-то не по себе, будто кто-то уводит у меня любимую малышку.

«О, папа!» – я обняла его сзади за плечи. Как он может так думать? Это совсем другое. Я всегда буду его дочерью, даже если стану чьей-то женой.

– Я понимаю, это глупо. Собственнические инстинкты. Ничего не могу поделать. Природа.

Мы с Викой обменялись взглядами из серии «ох, уж эти мужчины!».

Моя ладонь сжимала его плечо, и он прижал ее ухом, будто пытался удержать не меня, а время, которое неотвратимо бежало вперед.

– Я люблю тебя «до самой луны и обратно», – признался папа фразой из детской книжки.

«И я тебя».

Развод – самая жестокая война, которую объявляют люди когда-то клявшиеся друг другу в любви. С той же силой, с которой они любили друг друга, они принимаются ненавидеть и враждовать. Эта война, которая не щадит, ни матерей, ни отцов, ни детей. В ней нет места сожалению и прощению. Она хуже мировой и гражданской, потому что ее развязывают два человека, которых ты любишь больше всего на свете, и не знаешь, чью сторону принять.

Казалось, совсем недавно мне было семь, и мы всей семьей поехали на конюшню. Лошади шли небольшой группой по лесной тропинке. Гид то и дело поворачивался к маме и хвалил сестру, делал комплименты, какие красивые и одаренные растут девочки. Мама кивала и смотрела на Карину.

Спортивная и гибкая от природы, сестра делала успехи в верховой езде и вела себя, как олимпийский призер. Она выпятила вперед грудь и красовалась в седле, отпуская поводья и показывая, что может ехать не держась. Она потешалась над позой оловянного солдатика, в которой я замерла, будто меня привязали к металлическому шесту. Мой конь чувствовал испуг и то и дело останавливался, как упрямый осел, замирая на месте и отказываясь идти.

– Обычно он послушный, не знаю, что с ним такое, – удивлялся инструктор, беря моего скакуна под уздцы и заставляя сдвинуться.

Когда конь в очередной раз выкинул этот номер, Карина подскочила сбоку и хлестнула жеребца веткой. Никто так и не понял, почему мой спокойный, как удав, конь взбесился и понес через лес галопом, протаскивая меня через все ветки и буреломы. Я пригнулась к его шее и шептала, чтобы он успокоился, но он не слышал за хрустом деревьев и топотом собственных копыт. Скорость казалась бешенной. Меня шатало в седле. Жеребец тряс туловищем, будто я была назойливым насекомым, от которого он пытался избавиться. Я представила, как он падает и начинает кататься по земле, придавливает меня своей массой. Когда меня занесло в очередной раз, выскользнула из седла в высокую траву, чтобы смягчить падение. Конь остановился, довольный, что освободился от седока, и преспокойно принялся за еду.

Родители отыскали меня в траве. Я напоминала младенца, которого они нашли в капусте, готова была расплакаться, и едва сдерживала себя, и от этого мое лицо напоминало старый скукоженный башмак.

Забравшись дома под одеяло, я почувствовала себя гораздо лучше. Папа принес мне чашку горячего какао, а мама с Кариной устроили себе пикник из глянцевых журналов.

– У нее хороший вкус. Вся в меня, – хвалилась мама и прижимала Карину к себе, щекоча ее и заставляя хихикать.

Я завидовала сестре, которая могла смеяться, листать взрослые брошюры и накрывать ладошкой картинки, будто делает покупки. Когда я пыталась смеяться вместе с ними, получалось как-то криво, неестественно, и я хмурилась, от того, как сестра с мамой сразу замолкали и качали головами, показывая, что моя попытка провалилась.

Я знала, что мама покупает втихаря шоколадки и мороженое, когда они с Кариной куда-то ездят вдвоем. Сестра всегда оставляла что-нибудь, чтобы скушать у меня на глазах и похвастаться. Папа тоже покупал мне сок и мороженое, но мы всегда делали это перед тем, как вернуться домой, и приносили по рожку для всех.

Если он соглашался уступить моей просьбе о новом конструкторе, то просил играть с сестрой, и я делилась. Игрушка – это же не леденец, ее можно использовать по очереди. Чтобы не ссориться, мы условились, что Карина всегда первая, так как появилась раньше меня на несколько минут. И я сидела, и ждала, когда настанет моя очередь. Иногда она не наставала до тех пор, пока не велели гасить свет и забираться в кровать. А иногда и совсем не наставала, как в случае с мамой.

Один раз мама взяла меня с собой, и я приложила максимум усилий, чтобы ей понравиться: старалась не мешать ее разговору с подругой, быть сдержанной и воспитанной девочкой, чтобы она оценила мое умение себя вести, чтобы почувствовала – я не помеха, меня вообще здесь нет. Так что она может смело брать меня, куда угодно и ей будет не стыдно.

– У тебя что-то случилось? – спросила мама.

– Нет, почему ты спрашиваешь?

– Ты такая бука. Рядом с тобой хочется заплакать.

После этих слов мне действительно захотелось плакать, и я не смогла больше сдерживаться. Я плакала и смеялась одновременно, стараясь веселиться, чтобы мама не считала меня плаксой и не расхотела брать с собой.

– Вот видишь, я не бука, – хохотала я, в то время как из глаз падали громадные градины, я зажимала зубами губу, которая предательски дрожала.

Мама неодобрительно замотала головой. Я так и не смогла ей угодить.

Только когда онемела, мама стала подолгу выносить мое присутствие – разговаривала с подругами, как будто меня нет.

«Ты даже представить не можешь, как мне осточертел тот брак. Я не знала, где дверь с надписью „выход“. Запиралась в ванной, отворачивалась от мужа к стене. Я ничего не испытывала к этому подобию мужчины, кроме жалости и сожаления, что так обманулась. С каждой лишней минутой все больше начинала его ненавидеть за то, что могла жить по-другому, а жила кисло и блекло, хуже, чем подруги, чьи мужья работают обыкновенными ментами. У них нет тех мозгов, которые есть у моего мужа, но они умеют распоряжаться и тем малым так, что живут как у Бога за пазухой».

«Много раз пыталась вывести мужа из себя, заставить его закричать на меня при детях, ударить. Как я была бы рада, дай он мне повод собрать вещи и уйти. Меня бесило все, что он делает. В постели я давно выполняла роль сонного вялого матраса, который позволяет утыкаться в него лицом и дышать в шею, слюнявить губами. Мой благоверный почувствовал себя неполноценным и пошел искать подтверждения своих мужских сил на стороне. Наконец, моей маме удалось вывести мужа из себя заявлением, что дети не его, а он „импотент хренов“. Он занес руку, чтобы ее ударить, а я жалобно закричала на глазах у девочек. Все так, как мы и планировали. Я видела, как дочки испуганно дрожали, чувствуя боль за маму. Они плакали, а я упивалась своей победой сквозь выдавленные слезы. Он сам дал мне автомат в руки, оставалось только нажать на курок, и я выпустила очередь – подала документы на развод».

Темная ночь. Не спится. Встаю и иду по холодному полу босиком. Брожу по темным коридорам замка, как кентервильское привидение, только цепи не хватает, для устрашающего шума. Ноги скользят бесшумно, и я, незамеченная, подхожу к приоткрытой двери кабинета. Вижу полоску света и слышу голоса. Разворачиваюсь, чтобы уйти, но мое собственное имя, заставляет замереть на месте. Меня окликнули или мне показалось?

Я вслушиваюсь, боясь, что меня обнаружат. Мне нельзя здесь находиться.

«Что ты решила? Может устроить ее в частный интернат?»

«Чтобы отец мог навещать ее, а я за это платила? Нет. Пусть сам разбирается со своей проблемой. Я не собираюсь облегчать ему жизнь. Пусть волочит этот груз всю жизнь, как я волокла наш брак семь лет».

И меня сдали, как сдают сломанный пылесос. Свалили в кучу с остальными поломками – моим отцом…

***

Машина переваливалась с бока на бок, пробираясь по снежной колее. Десять километров по деревенским просторам. Сюда не ходят автобусы, не летают самолеты и не ездят поезда. По дороге невозможно в ливень пройти в резиновых сапогах, глину размывает так, что ноги вязнут. А гигантские ивы смыкаются над головами огромной аркой и устрашающе трясут ветвями при вспышке молний. Сейчас на них зимние наряды и они сыплют мягким снегом, как новогодним конфетти.

«Не представляешь, как хорошо здесь летом», – пишу Ромке в блокноте.

Немой быть очень неудобно, в мире, где все вокруг говорят. Но иногда мне кажется, что я не одна такая. Многие отгораживаются механизмами, предпочитая их живому разговору. Просто они никогда не были немыми и не знают, какой это дар – уметь говорить.

Мы сидим на заднем сиденье и обмениваемся записками.

Идея родилась неожиданно, и я впервые почувствовала, что быть немой очень даже романтично. Мало кто в современном компьютеризированном мире шлет бумажные письма, а мы как у Пушкина в «Барышне-крестьянке», разговариваем с помощью бумаги, только не кладем письма в старое дупло, а суем между автомобильными креслами, просто для веселья. Теперь не одному Ромке приходится ждать моего ответа. Мы в одинаковом положении.

«В один год змеи от жары обезумели, вместо орехов свешивались с веток».

«Не страшно?» – спросил меня Ромка.

Я отрицательно покачала головой и махнула рукой на дорогу в город, скрючив пальцы и сделав маску пугающего монстра. Страшнее среди большого числа людей в огромном бездушном городе. Огромные механизмы, бешенные скорости, все куда-то спешат, и с их важными делами, им некогда подумать даже о самых близких.

Моя немота – это отпечаток жестокости людей, бездушности разводов. Она достаточно невидима, чтобы некоторые позволили себе забыть о случившемся. Но я просто физически не могу забыть. Потому что каждый раз, когда я пытаюсь сказать: «я забыла», я понимаю, что не могу произнести ни слова.

«Надеюсь, мы не увязнем в снегу, и Вике с папой не придется откапывать машину». Сегодня мне хотелось поскорее добраться до места и похвастаться деду и бабуле своими успехами.

Показался наш участок у самого леса. Огромные поля не истоптанного снега, где можно разглядеть каждый звериный след. Так и хочется упасть на чистое ровное полотно и почувствовать себя космонавтом-первооткрывателем, который первый ступил на эту неизвестную планету. Кое-кто назвал бы меня малым ребенком, который все еще любит копаться в снегу, но меня это не обижает и не трогает. Подумаешь. Вика, раза в два меня старше, а никогда не отказывает себе в удовольствии поваляться со мной в снегу или скатиться с горки.

Открыла дверцу, и утопила ноги. Короткие ботинки наглотались сполна, и поделились мокрой влагой с колготками.

«Где там мои любимые валенки?» Надо поскорее добраться до печки и стянуть оттуда теплые носки и обувь, которые погрузились в сладкие дремы, разморенные теплом.

Вижу Ромкин восторг и снова смотрю на все с первобытным восхищением.

– Это что белка? – Ромкины глаза округляются, а рука указывает на кормушку с семечками прямо под окнами.

«Ага».

Белки вечно ссорятся с птицами из-за еды.

«Всем хватит», – утешает дед и подсыпает еще.

Кутает яблони в плотные куртки из ткани, а зайцы их раздевают. Орудуют лапками как руками, проворно, торопливо. Дед им кормушку с сеном поставил, а они нет-нет да соблазняться на сладкие веточки.

Снег хрустит алмазным ковром, а брови и ресницы, как ветки деревьев, покрываются инеем. Среди древесных великанов, запрокинув голову к небу, мы вдыхаем полной грудью, ощущая вкус свободного от смога воздуха.

– Женька, вы чего там встали? Идите в дом. Ноги все мокрые. Простудитесь.

Вот опять со своей заботой о здоровье не дают продохнуть.

Захрустели к дому, и Ромка нерешительно замер у крыльца, приветствуемый нечеловеческим рыком. На него уставились два ярких глаза и скалились острые зубы. Наш телохранитель Боб выполнял свою работу – предупреждал чужака, чтобы не смел, превышать границы дозволенного. Солнечный бульмастив с темно-коричневыми ушами с незнакомцами твердый гранит, а с родными – мягче воска.

– Свои. – отозвался дед и, опираясь на костыли, поднялся с кресла. Весь седой, он походил на Деда Мороза с единственной разницей – на нем был черный тулуп и спортивная шапка.

Пес занял свое любимое место рядом с хозяином, дедуля потрепал его за ухом, а потом поманил меня.

– Давай свой нос.

Я смущенно подставила щеку для поцелуя. Семейные ласки действовали на меня, как уменьшающая жидкость, я чувствовала, что прямо на Ромкиных глазах превращаюсь в малышку.

– Так значит, твоего ухажера зовут Роман? Наслышан.

«Он не мой», – воспротивилась я, думая, как растолковать ему, что мы просто друзья.

– Вижу, что немой, – пошутил дед, косясь на Рому, который страдал временной потерей речи.

– Я не немой, – Рома протянул руку, – Здравствуйте.

Дед еще раз посмотрел на молодого человека и протянул руку.

– Ну, здравствуй, здравствуй.

Рома сглотнул под пристальным взглядом.

«Дед, ты чего его пугаешь?» – я внушительно посмотрела на деда.

– Я разве пугаю? – удивился дедуля. Морщинистое лицо улыбалось широко и дружелюбно, и он подмигнул одним глазом, – Я на него просто смотрю.

«Это как смотреть. Можно так, что человек выиграет марафон на длинные дистанции».

– Какие новости?

«Какие? Какие? Каникулы у нас», – я сияла как начищенные стекла дедушкиных очков.

Пора зимних праздников – время встреч и гостей, и я радуюсь каникулам, как радуется выпущенный из клетки на волю птенец. Ко мне, наконец, приедет Карина. Она не сможет сказать, что завалена с головой уроками, не сможет сослаться на кучу важных дел. Какие могут быть дела, если ее ждет сестра?

– Значит развлекаетесь?

– Общаемся, – храбро вставил Рома.

– Получается?

– Стараемся.

И дед туда же. Включил отпугивающую опцию. Взялся Ромку испытывать. Запугает вопросами, а мне потом придется первую помощь оказывать.

– Хозяйка на стол собирает, – дед открыл дверь, приглашая нас в дом.

«Сделано руками деда», – объяснила я.

– Они у тебя замечательные.

Я согласно кивнула. Золотые. Все сломанные приборы в поселке несут деду, а всех больных везут отцу.

Жар печи резко ударяет в лицо, и я чувствую, как оно быстро оттаивает в натопленной комнате. Боб отряхивается и сразу направляется на доклад: «Внучка доставлена живая и невредимая». Бабушка достает ароматные пирожки, и я на время забываю про валенки и сугробы. Традиционное лакомство выходного дня – бабушкина выпечка. Как будто в них порошок забвения. Съешь и обо всем забудешь.

– Школьница, рассказывай о своих успехах, – бабуля смотрит на меня с улыбкой, – Первое полугодие на отлично?

С полным ртом, обжигая небо и язык горячим пирожком, мотаю головой. Сейчас мне не до разговоров. Наблюдаю за Ромкой, который застрял взглядом на полке, где выстроились в ряд модели машинок из картона.

– Очень красивые. Вы сами мастерили?

– Конструктор рядом с тобой, – опередил меня папа.

Бабушка принесла пиалы супа с облачками пара, и я пропустила ее ближе к столу.

– Так это вы сделали? – Рома пытался соединить в своем мозгу машины и бабушку в цветочном фартуке.

– Нет, что ты, милый, – рассмеялась бабуля, явно польщенная, – Я могу картошку заставить цвести, а по машинам у нас Женька специалист.

– Ты?

«Ага».

– Мне очень понравилось.

У Ромки вытягивается лицо, а кожа в области шрама становится более гладкой и ровной. Мне так нравится его удивлять.

«Ты сделал меня счастливой», – сказала моя улыбка.

За разговорами время летело незаметно. Темнеет рано. Папа повез Ромку на станцию, а мы с Викой поспешили во двор, пока еще можно разглядеть друг друга. Повалилась с разбега в сугроб, лежу как на пуховом одеяле и машу руками и ногами, как крыльями, делаю снежного ангела и думаю о своем, земном. Такой чудесный вечер, и Ромка. Напоминаю себе снежинку и кружусь вокруг Вики, напевая себе новогоднюю песню:

«Снежинку хрупкую спрячь в ладонь,

Желание загадай…»

Чтобы такое попросить у снежного ангела? Свое самое заветное? Чтобы родители снова были вместе?

Смотрю на Вику, которая загребая полную лопату, чистит дорожки и старательно сооружает снежную насыпь, чтобы залить горку.

Звук мотора. В темноте слепят фары, я зажмуриваюсь и замираю на месте. К воротам подъезжает незнакомая машина. В ушах стучит, будто сердце спряталось там и громко бьется. Совсем как тогда, семь лет назад.

***

Это были часы рая – никаких ссор, спокойствие и веселье. Папа увез нас из «замка», и мы спрятались на даче. Мы играли в снежки, делали ангелов на снегу, «кучу малу» и лепили снеговиков. Я уже не помнила, когда так много смеялась.

К воротам подъехала черная машина. Она резко выделялась на фоне белого снега и производила ощущение гроба внесенного на свадебную церемонию. Оттуда вышли черные люди. Веселье утонуло в звуках приглушенного мотора и хлопка двери.

Я почувствовала скрытую угрозу в том, как смотрели незваные черные скалы, как напрягся за считанные секунды папа.

– Уведи детей в дом, – велел папа, и мы с бабушкой побежали, так и не дав прозреть нашей снежной бабе.

Дед вышел нам на встречу и даже не улыбнулся. На его лбу был начерчен целый ряд восклицательных знаков – морщин, он плотно закрыл за нами дверь на ключ.

– Собирайтесь, – сказала бабушка, и принялась паковать наши школьные рюкзаки.

Куда? У нее есть план, где спрятаться от бандитов, куда убежать, чтобы нас всех не поубивали?

Я посмотрела, как сестра укладывает подарки отца в сумку, и отвернулась к окну. Прилипла лбом к стеклу и стала смотреть во двор. Машина сдала назад, и я повернулась к бабушке, чтобы сделать ей знак распаковываться. Они уезжают. Бабушка и Карина были увлечены поисками вещей и не смотрели в мою сторону. Я снова глянула в окно, чтобы до конца убедиться, что приготовления неоправданны.

Снег полетел из-под колес машины, резко набирающей скорость и врезающейся в ворота. Хлипкое проволочное ограждение было не предназначено для военных атак и сдалось без боя, упав при первом ударе. Справившись с одним соперником, броневик не остановился и продолжил свой путь, резким толчком отбросил отца.

Я безмолвно вскрикнула и зажала рот рукой, будто испугавшись звука, который мог сорваться с губ и выдать наше местонахождение. Надо позвонить в полицию, надо кому-то сообщить! Я отскочила от окна и бросилась к двери, остановившись на пол пути перед преградой – бабушкой и сестрой. Моя голова тряслась, глаза рвались из орбит, будто хотели отделиться и покатиться спасать папу, руки колотили невидимого противника, а рот разрывался от немого «папа».

– Не надо бояться, – спокойно сказала бабушка и взяла меня за руку, будто ничего не произошло.

Я вырвалась и продолжала трястись. Она не понимает, что происходит. Она не видела того, что видела я. На моих глазах они только что убили папу.

– Идем. Эти люди отвезут вас домой.

О чем она? Эти бандиты? Какое отношение они имеют к дому? Какое бы не имели, я не сдвинусь с места и никуда не поеду. Наш дом здесь. Кто-то запутал бабушку, и мне нужно срочно объяснить ей, что происходит. Но как?

Бабушка вывела нас с сестрой на веранду, и я была рада. Там она могла увидеть все сама через большое стекло в двери. Тогда она, наконец, сделает что-то, чтобы спасти отца и спрячет нас с сестрой от убийц.

Я потянула сестру за рукав. Надо спрятаться здесь, показывала я на стол с длинной скатертью, но она смотрела на меня как на сумасшедшую, и продолжала стоять с бабушкой у самой двери. Я отшатнулась.

Все пространство стекла заполнила чернота. Квадратное лицо смотрело с угрозой, и я радовалась тому, что нас защищает дверной замок. Я спряталась под столом и молила сестру пойти ко мне, но она упрямо и смело стояла прямо перед бандитом. Сейчас он выломает дверь. Я замотала головой в попытке воспротивиться. Крик «нет» так и не сорвался с моих губ. Бабушка открыла дверь и отдала сестру бандитам.