Только правда

Некоторые люди у меня спрашивают, зачем ходила на работу с давлением 220, кому нужно было такое геройство? Отвечаю: никакое это не геройство, а элементарный инстинкт самосохранения. Просто есть инстинкт сохранения тела и инстинкт сохранения души. Так вот для души мне работа совершенно необходима. Одна мысль засесть в четырех стенах и закопаться в своих болезнях вызывает у меня гораздо больший ужас, нежели мысль о смерти – в конце концов, смерти все равно никому избежать не удастся, а вот сидеть дома, чувствовать себя никому не нужной абсолютной развалиной и прислушиваться к разнообразным неприятным ощущениям в теле – бр-р… только не это! Когда я читаю, как иногда восхищаются мужеством некоторых людей-инвалидов, мол, он инвалид, а какой молодец – работает или пишет, или рисует, или еще что, я всегда думаю: ничего вы не понимаете! При чем тут мужество, человек таким образом выживает, надо же как-то отвлекаться, чтобы крыша не поехала! Но у меня дела шли так, что я поняла: скоро просто физически не смогу доехать до работы. Летом к врачу выбраться так и не удалось. Процедуры становились все длиннее, а слив – все меньше. Катетер постоянно засорялся фибрином, это белок такой. Если яичный белок вылить в кипяток, получится очень похоже. В сентябре вроде вышла на работу, но началась новая напасть: на работе еле досиживала до конца, приезжала домой – и начинало выворачивать.

– У тебя аллергия на работу, что ли? – это мама.

– Вроде раньше не было.

В октябре я поняла, что дальше так продолжаться не может: после очередного приступа перитонита на неделю и просто ужасающей рвоты (был момент, когда я решила, что уже все: перед глазами какие-то мушки белые, все звенит вокруг. На всякий случай у мамы начала прощения просить за все, чем напугала, конечно). Коринфара иногда по восемь таблеток в день приходилось закидывать. Участковый наш терапевт как-то сказал: «Давление? Ну, попробуй полтаблетки коринфара под язык, только осторожно – слишком сильное средство». Я ему в лицо на это рассмеялась: «Я уже по восемь пью!». Он «выпал в осадок». Сил не было совсем, лежала пластом, сливала меня мама. При этом каждая процедура длилась часа по два-три (напоминаю, четыре процедуры в день!). Решили любой ценой доехать до врача. Она на меня посмотрела и сказала: «Похоже, перитонеальный диализ подходит к концу». Кто бы сомневался. При этом я почувствовала, что она даже расстроена и совсем не хочет меня «выкидывать умирать», как частенько грозила.

– Надо подумать о гемодиализе, может быть, найдется место.

– А как с рукой? Когда сделают фистулу (для подключения к диализному аппарату на руке делают специальный доступ, соединяют артерию с веной), мне можно будет на пианино играть?

– Не знаю, надо будет проконсультироваться с хирургами.

«Руку не дам, – подумала я. – пусть в ногу делают, куда угодно». Поменяли засорившийся катетер, на это была вся надежда. Погода была великолепная, когда ехали из больницы, вышли из электрички на станции Зеленоградская и немного погуляли в лесу. Если бы еще живот не болел. Я еще погуляю, обязательно! И живот не будет болеть. Я это ТОЧНО знаю.

Нового катетера хватило на неделю. Когда он опять засорился и очередная процедура продлилась до полтретьего ночи, мы поняли – придется сдаваться врачам.

2006-й, ноябрь. Как всегда, ноябрь не принес ничего хорошего. В больницу меня взяли, главврач поликлиники даже дала нам «Газельку» доехать до больницы, за что мы были ей премного благодарны. Мест не было, поэтому меня положили в коридоре. Я была даже довольна – веселее и воздуха больше.

Первое, что сказала нам А.: «О гемодиализе не может быть и речи, будем пытаться наладить перитонеальный диализ». Честно говоря, гемодиализа я и сама побаивалась, памятуя жутковатые описания сей процедуры (давление прыгает, сахар прыгает, вывозят оттуда на каталке полумертвыми), да и встречали народ после процедуры гемодиализа сакраментальным: «Ну, как отлежал?» – с такой интонацией, словно встречали после полета в космос. Перспектива три раза в неделю таскаться на процедуры непонятно куда тоже не радовала. Особенно при моем самочувствии в последнее время – и по дому-то еле хожу, а тут еще на диализ ездить за тридевять земель! В первый же день, когда брали кровь из вены, я поленилась придержать ватку и заметила, что кровь течет, только когда весь рукав кофты был насквозь в крови. Ругаясь про себя (жалко кофту), побежала ее застирывать в туалет. Знак был нехороший – действительно, крови моей в тот раз в больнице пролилось многовато. Как всегда, послали на рентген.

– Все понятно, у тебя катетер всплыл, вот и не льется. Будем поправлять.

– Как? Опять брюхо резать?

Мне стало нехорошо.

– Нет, резать пока не будем. Железным тросиком через трубку внутрь залезем и поправим.

Н-да. Это, конечно, лучше, чем резать, но как-то тоже не очень мне понравилось. Сию экзекуцию назначили на следующий день. Занимались этим два врача. Один орудовал железным тросом, другой контролировал его действия с помощью рентгена.

– Будет больно – ори. А то проткнем тебе там что-нибудь! – обнадежил меня тот, что орудовал тросиком.

Вот чего не умею, так это от боли орать, ну, не научилась! Но на всякий случай приготовилась, даже рот открыла.

– Ты чего рот открыла?

– Сами же сказали – ори, вот я и готовлюсь.

– Н-да, тяжелый случай – она еще и издевается.

Пошуровали. Ну, не сказать, чтоб уж очень больно, терпеть можно. Но приятного мало, особенно когда изнутри по печени заезжают. Хорошо, что ничего не продырявили и даже поставили катетер на место.

Я уж было подумала, что скоро выпишут. Ну что еще им со мной делать? Катетер поправили, организм почистили капельницами. Но на душе было как-то неспокойно, чувствовала, что дома снова начнутся проблемы. Вообще я из любой больницы стараюсь как можно скорее удрать, всеми правдами и неправдами, но тут как-то не было удовлетворения. Да и не собирались меня выписывать, сказали, что скоро переведут в палату. Я даже и не знала, хочу в палату или нет. С одной стороны, поднадоело лежать в коридоре на всеобщем обозрении, да и тумбочку некуда поставить, есть неудобно. А с другой – все же в коридоре веселее и ты в курсе всех событий. По коридору почти всегда кто-то ходил. И колоритные же попадались личности: вот одного молодого парня постоянно катает в коляске его мать – это у них прогулка. Здорово подозреваю, что у парня диабет. (Как только видишь кого молодого и в плохом состоянии – почти наверняка можно сказать, что у него диабет. Давно уже поняла: зря люди боятся рака, диабет в последней стадии с осложнениями – это гораздо ХУЖЕ, хотя бы потому, что с диабетом, на диализе, слепым и без ног можно мучиться годами). И правда, у парня был диабет, но, по-моему, он малость обнаглел. Мать не отходила от него ни на минуту, хотя ноги у него присутствовали, мог бы когда и ножками пройтись. Да еще и по ночам ей спать не дает, а днем она сама не спит, врачей стесняется.