Дырка от бублика 3. Байки о вкусной и здоровой жизни

– С коммуняками что-то не похоже…

– Да всё! Конец! Уже давно началась агония. Никому не нужна болтология! Поступки нужны! От которых этому человеку, или этому живому существу, или этому уголку природы будет хорошо и радостно. Каждый день! Каждую минуту! Чтобы это перешло в привычку, в характер, в судьбу. В генетику! Тогда не нужно будет постигать истину – она станет очевидна. Но это для тех, кто хочет быть ЧЕЛОВЕКОМ. А для остальных – только уголовный и гражданский кодекс!..

Перед машиной мелькнул какой-то зверёк, и Аполлон притормозил.

– Вот пробежала какая-то тварь, и я автоматически притормаживаю. Это же элементарно! Это же так естественно! Но и поступки поступкам – рознь! Какую пользу и радость приносили истинные комсомольцы тем, что жгли себе пятки, готовя себя к мукам борьбы и испытаниям? А? И это бы ещё ничего! Пусть бы они были готовы умереть за идею – это, в конце концов, дело личное и интимное. Но их готовили к тому, чтобы убивать за идею. Вот где ужас!..

– Комсюки и коммуняки!.. Сами себя сожрали и всех заставили это делать. Ненавижу! Ненавижу их люто! Их слепоту!..

– Ты? С каких пор?

– Всегда!

– Ну, во-первых, настоящих коммунистов и комсомольцев вырезали, постреляли и сгнобили давным-давно, а эти – потомки тех, кто выжил оттого, что молчал в тряпочку, голосовал «за», да охранял в лагерях и сажал. А во-вторых, как же тогда твой социализм?

– Да похоронили вместе с лучшими – всё лучшее. В Швеции, Дании, Швейцарии, Норвегии, Нидерландах, Англии и даже в Сингапуре признаки социальной защищёности уже давным-давно есть! Без этих болтунов… Вот их добренькой болтовнёй и вымощена дорога в ад. Не знаю – легко ли твоему доброму дядюшке…

– Легко быть только покойником! И то это гипотеза!..

– Вот! Делаешь добро – отвечают злом. Даёшь взаймы – не возвращают. Да ещё и начинают тебя же и ненавидеть как кредитора. Как свидетеля своей слабости. Тьфу!..

– Но ты же всё равно продолжаешь давать и улыбаться как ни в чём не бывало?

– А как же! Грешен! Каюсь! Тоже совершаю насилие. Но над собой! Вот тут действительно, – «Через тернии…». Так и хочется сказать: «Что ж вы, ребятки?..». Но я не Бог. Вот и делаю вид, что не помню и не понимаю ничего. Да и что толку от нотаций? Мизер! Среда!.. Система!.. Ситуации!.. Карёжится ЧЕЛОВЕК! Раздавливается! Превращается в грязь, в слизь. В протоплазму! Это же сколько усилий надо прилагать сегодня, чтобы всегда оставаться хоть каким-то ЧЕЛОВЕКОМ и окончательно стать им завтра. Конечно ты прав! Тем более, что тут есть и моё, и Нюмино, и… Да о чём говорить? Я тоже не могу сокрушить эту зверину. Но могу хоть что-то сделать кому-то. Пусть для меня невыгодное. И делаю! И никакого предпринимательства в этом не вижу. Хотя кто его знает… Мелькает иногда почти коммерческая мысль: «что посеешь, то и пожнёшь!»… Пусть думают, что вот, мол, дурак, но пусть и почувствуют, что от этого дурака им хорошо и радостно. Где-нибудь, да проблеск и появится. Не может не появиться! Хотя сегодня я на полном серьёзе готов был убить.

– Неужели мог?

– Мог!

Последнее слово было сказано так, что Аполлон обернулся.

– Действительно… – пробормотал он озадаченно.

Штиль

(День первый)

Джипы носились по городу, как очумелые. Один из них как-то даже пристроился к самоделке, и ещё немного – и друзья были бы опознаны. Но всё обошлось. Аполлон вовремя вывернул в какой-то проулок и каскадёрским методом ревущего форсажа и зигзагов ушёл от преследования.

– Всё! Надо на пять-десять дней залечь куда-то! – на другой день после погони сказал он. – Я узнал, чьей компании эти джипы и кто в нас ножички метал. Бес! Это кликуха некоего Олжаса – сынка большой партийной кучи! Этот так просто не отвяжется.

– К Светке! Едем к Светке в «Олимпиец»! – сразу предложил Федя. – Она же всё время нас приглашает!

– Точно! Ей как раз музыкант нужен. Я и поиграю, – обрадовался Аполлон.

– А я так вообще как сыр в масле там буду… – по кошачьи облизнулся Федя.

Тут автор позволит себе сделать небольшой прыжок назад для кое-каких пояснений. Помните, как на базе завода герои попытались набрать полные легкие воздуха и размахнуться, да… да ни черта не получилось! И не у них одних. Попробуйте и вы, и у вас тоже ничего не получится. Потому и квёлые все, что с самого детства только наберёшь воздуха да попытаешься хоть что-то своё, а тебе – шарах! Да ещё и со всех сторон, вплоть до изнутри, ни к селу ни к городу, всё той же самой замороченной многострадальной совестью.

Конечно, в клубе дела более или менее наладились. Продолжая кадровую политику доктора, Аполлон насытил штат руководителей кружков опытными профессионалами. И хотя для этого пришлось пойти на финансовый риск и нарушения, так как, в основном, это были совместители, а платить им надо было как основным работникам, но зато результат был налицо. Однако, как только в клубе дело пошло, интерес к нему упал. Мало того! Считая, что его программа тут практически закончена и самореализация исчерпана, Аполлон стал даже подумывать об отъезде из Алма-Аты. Собственно, и на Капчагай-то он поехал, чтобы напоследок посмотреть – что это за хвалёное взморье, которое под боком и которое он ещё не посетил.

Посмотрел!..

Одно только ещё радовало героя и удерживало от радикального решения – это Федя и его взаимоотношения со Светой. Благотворное влияние этого контакта на друга стало даже наводить на ещё одну мысль: «А не жениться ли самому по новой, но уже не так опрометчиво, как в прошлый раз!». И уже эта мысль вызывала пристальное внимание… Нет, не к девушкам! Они у героя были и гвоздя программы не составляли. Внимание героя обратилось к детям. Видимо, тут включилась программа отцовства с творческой возможностью вылепить из дитяти то, что не удалось вылепить из себя. Аполлон всё чаще и чаще говорил Феде, что всем им, подрезанным и пришибленным взрослым, вряд ли что удастся, а вот дети, может быть, что-нибудь ещё и успеют.

– Смотри, как они живут? На всю катушку! Вот он – смысл! Вот она – максимальная самореализация!

– Да уж! – возмущался Федя. – Вот такие, каких мы встретили в скверике, и самореализовываются…

– Ерунда! – парировал Аполлон. – Естественный отсев. И потом, кто-то побалуется и плюнет. И в наше время, и всегда кто-то в седьмом, а то и в шестом классе рожал, кто-то стрелялся или вешался, кто-то в тюрьму попадал, но большинство-то всё равно жило и живёт нормально.

Ну что сказать? Может быть, и прав Аполлон, а может быть, и нет, но факт остается фактом: дети растут быстро. Каких-нибудь несколько лет – и они уже совершенно взрослые равные нам члены общества. Вот поэтому не только будущее, но уже и настоящее зависит в большой степени от них, а наша главная задача – во-первых, не мешать, а уже, во-вторых – помогать и подсказывать. И хорошо, что нет у них ни нашего скорбного опыта, ни комплексов. И не надо с утра до ночи пугать их жизнью и рассказывать всякие жуткости. Ясно, что от жизни умирают, но ведь никто абсолютно точно не знает – куда мы как личности деваемся после смерти и где были до рождения. Вот, может быть, в этой неуверенности и есть наше спасение. Наша гарантия, что мы ещё потрещим крыльями и плюнем в глаза тому, чему просто необходимо плюнуть, дабы почувствовать себя ЧЕЛОВЕКОМ, а не винтиком и, уж тем более, не скотиной или зверем. Все корни наших пороков и достоинств – в детстве! Все разгадки всех ребусов и ответы на все вопросы – в детстве! И, увы, вся наша цивилизация – слепоглухонемой ребёнок!

И вот уже Аполлон и Федя встретили Свету… Вот она о чём-то жарко с ними спорит… Вот Аполлон махнул рукой и, остановив такси, пригласил в него Федю и его подругу… Вот они подъехали к домику Наума Аркадьевича… Вот пересели в задержавшийся в прокате из-за болезни Султанбаева самодельный автошедевр… Вот свернули на Талгарскую трассу… И вот покадровый видеоряд закончился, а жизнь продолжается!

– Представляете, санэпидстанция зыркнула и укатила! – щебетала Света. – «Месяц будете пахать, прежде чем мы этот свинарник примем!». Это предыдущая смена нагадила и, как это принято у нас, за собой не убрала. А наши «трудные» за полдня и ночь всё вылизали. Они и на учете в милиции, и семьи у них не дай бог, а вот…

– Так там что у вас – филиал исправтрудколонии? – спросил Аполлон и отметил про себя, что бензина маловато.

– Да что вы, Аполлон Александрович! Нормальные ребята! Комсомольский штаб и пионерский актив!

– Хорошенькая рекомендация! Хайль гитлерюгенд! – застонал Федя.

– Не надо! – обиделась Света. – Это только вывеска. Иначе с нами никто и разговаривать бы не стал. Я же сказала – нормальные ребята. Это Гитлер готовил солдат-роботов, а нам нужны личности! И с «трудными» мы не один год уже работаем. В лагере они у нас самые-самые… Вся дисциплина на них!.. И, знаете, как закрутили? Блеск! И по лагерю будут дежурить, и во время дискотек, и даже ночью…

– И в каком возрасте эти ваши дежурные? – опять спросил Аполлон.

– Кому шестнадцать… кому семнадцать…

– Самый возраст по ночам бдеть!

– Ой, Аполлон Александрович, им не до этого! – уверенно отпарировала Света и продолжила:

– У нас уникальная ситуация – в руководстве одна молодежь!

– Как же так?

– Да старички по отпускам разъехались. И тут райком комсомола нам чуть было всё не испортил – хотел свои кадры подбросить. Но, слава Богу, всё обошлось… Мы им звоним и просим помочь с аппаратурой, а они – нате вам!.. Мы, значит, почти год готовились к этому сезону: и ребят подобрали, и отряды сформировали, и планы составили, а они на готовенькое решили… Как всегда, покомандовать захотели да всё на себя записать. Распределители!.. Мы даже опрос общественного мнения проводили в течение года. Выясняли у ребят, что им нужно будет в этом лагере. Ну, чтоб всё интересно было… чтоб по уму… Так все были против комсомольского руководства!

– Аппаратуру-то дали? – теперь уже спросил Федя.

– Что ты! – махнула рукой Света. – Это контора ещё из тех… Ни музыканта у нас нет, ни аппаратуры для дискотек. Даже автобусы доставали через районо. Но ребята обещали что-то с магнитофонами придумать. Ну и на гитарах несколько человек играет.

Света ненадолго замолчала и тут же снова взорвалась:

– Только их авторитаризма не хватало при нашем самоуправлении! У нас же не только комсомольский штаб, но и пионерский! Младшие должны учиться у старших, а чему они могут научиться у этих «ответственных»? Кричать разве что… Есть ещё и отряд октябрят. Им вообще лучше не знать, что такие существуют… Одного нам, правда, подсунули. Сексота! Комиссаром! Но бог с ним! Мы просили сторожа для охраны по ночам, вот ему и придумали должность, чтоб амбиция не пострадала.

– Сторожит? – опять спросил Федя.

– Как суслик в норе! Зато на линейке самый громкий голос его!

– Наконец-то сбылась твоя мечта, Светка. Судя по захлёбу, ты как рыба в воде, – улыбнулся Федя и поправил локон подруги.

– Ой, не говори, Фен!

– Фен? – удивился Аполлон.

– Это она меня теперь так кличет, – опять добродушно улыбнулся Федя.

– Α-a! Ну, тогда, конечно… дело семейное… – тоже улыбнулся Аполлон и с удовольствием посмотрел в зеркальце заднего обзора на друга и его подругу.

Талгарская трасса была насколько живописна, настолько узка и перегружена. Сразу же за колхозом имени Мичурина, в бывшем цветущем хозяйстве, а теперь жившем лишь памятью великого селекционера, справа и слева потянулись яблоневые сады. С юга они были ограничены слоновьими предгорными складками, постепенно переходящими в заоблачные пики. Кроны придорожных карагачей местами почти сходились над многострадальной серой лентой шоссе, и лишь мерзкая шершавая бетонность оросительного канала напоминала о том, что и здесь на природу совершилось покушение. Это, безусловно, было чудо современной инженерной мысли, так как из него по всей длине очень весело и быстро капало и текло. Оно – это чудо – высосало почти всю воду из верховьев реки Талгарки, чем породило хронически пустое и унылое русло и острый водно-поливочный дефицит для несчастных владельцев приусадебных участков.

Но вот сады и веси закончились и автошедевр пересёк границу Талгара – маленького пыльного городка, где правил бал сатана в многоликом образе поставщика мясопродуктов. Автомобиль лихо промчался по парадным улочкам, являющимся одновременно продолжением автомагистрали, спустился вниз к весьма скромной церквушке, больше похожей на амбар, чем на храм божий, и через пару минут въехал в ворота уже известного нам «Олимпийца». Там он тут же был облеплен юными суперактивистами, что было так естественно, что друзья даже не обратили на это внимания, хотя автомобиль щупали и гладили очень даже и очень. Они сразу же направились к пионерской комнате, где начальник смены, Марина Хан, заканчивала обсуждение с активом лагеря вечернего мероприятия – обязательного для отчета праздника строя и песни и необязательной, но очень желательной последующей массовки, где Аполлон должен был играть роль аккомпаниатора, а Федя – массовика-затейника.

Через пару часов ребята, слегка подтрунивая и комикуя, вышагивали, пели во всё горло и удивительно чётко… нет, даже слишком чётко разворачивались, а после оказавшейся не такой уж и скучной официальной части с упоением танцевали и играли… Во что только они не играли! Феде даже не пришлось и пальцем пошевелить – всё само собой крутилось и вертелось. Взрывы хохота, восторженные выкрики, песни, с легкой аккордеонной руки Аполлона самые различные, шум и гам – всё это было.

Хорошо прошёл вечер. Честное слово – хорошо! Все были так довольны друг другом, что Марина отступила от режимных шор и разрешила старшим ребятам посидеть после отбоя у костра. Те тут же взяли одеяла и гитары и обосновались чуть выше лагеря – на традиционной самодеятельной костровой площадке около речушки. Взрослые тоже развели костерок, но прямо за корпусами на горе. Там они заварили крепкий чай и, сдобрив его тем, что у кого было, устроили второй ужин.

Кто сидел у костра отдохновения (а кто не сидел у него?), тот знает, к какой творческой и лирической атмосфере располагает он. Чего только не услышишь, чему только не удивишься! И песни, и анекдоты, и рассказы… А так как место действия было дачное и, главное, советское, то постепенно темы повествований всё более и более съезжали к продовольственным, и в частности – к скандальнейшему вопросу: «Почему жрать нечего, когда страна напичкана и полезными ископаемыми, и пашнями, и мозгами, и бог его знает, чем ещё?».

– Бросьте! – наконец не выдержал Федя после того, как одна из воспитательниц заявила, что все бездельники и потому не хотят в земле копаться. – Не в свои сани не садись! Каждый должен заниматься своим делом. И потогонщина к прогрессу не ведёт! Наши предки в пятилетки все пупы надорвали, и что? Богаче стали? Шиш! Всё уже было, и всё уже пробовали. И пахать всем городским миром пробовали, и свинушек разводить, и из одного котла хлебать. И разъезжались, в конце концов, в лучшем случае, чудными тёплыми вечерами, по английски – не прощаясь. И природа была изумительна! А над всеми тучными частными садами и огородами звенело и плакало такое городское и близкое: «Мой костёр в тумане светит…».

– Тургенев! – рассмеялась Света.

– Всё равно Оля права – бездельники мы все! – задумчиво не согласилась с Федей Елена Середа – работоголик с рождения и подруга первой воспитательницы. – Деревню поднимать надо!

– Опять? – ещё более жарко вскричал Федя. – Опять эта дидактическая муть! Сколько можно? Трогать деревню не надо! Мешать не надо! Помогать – пожалуйста, а мешать – ни-ни! Трудолюбия в нас нет, того нет, сего нет… Чушь! Всё это чушь! Смысла нет – вот и всё! Вот я – лентяй из лентяев, а корплю каждую свободную минуту над своими рукописями. Пусть кто-нибудь скажет, что это не работа, пусть попробует жить так же! Это тебе не то, что сходил в присутствие или на производство – и получай в конце месяца зарплату. Тут, может быть, только после смерти какое-то признание и копейка появятся… Трудолюбие должно быть следствием смысла, цели какой-то, а не наоборот. Чего там, в селе, поднимать? Кого? Рабов над рабами? Там же рабство кондовейшее! В городе тоже не свобода, но поругался – уволился – в другое место устроился. А куда в деревне бежать? Председатель колхоза или совхоза – хан. Управляющий – бай. Бухгалтеришко, учётчик какой-нибудь задрипанный – эмир бухарский! А секретарь райкома – чистый император, во всём своём пиджачном блеске в «Волге» лоснящийся. А почему? Потому что всё государственное! То есть ихнее – государственных людишек. Вот если бы земля была моя, ферма моя, трактор мой – плевал бы я тогда на них с высокой полки!

– Не на кого было бы плевать, – усмехнулся Аполлон.

– Ну да! Это же естественно! Раб и люмпен – никто! Никто ничто и производит! А имеющий свою, честно заработанную, собственность способен с уважением относиться и к чужой. Так же, как имеющий личное достоинство с уважением относится и к другому. А то истребляли чувство собственника! Калёным железом выжигали! Тут наша одна знакомая правильно говорила: ничего природное истреблять нельзя! Надо цивилизовывать и развивать! А собственность – тем более. Её нужно увеличивать до уровня, когда она исчерпывает разумные потребности личности и начинает служить всем. Все уже рождаются собственниками. Я – это я и принадлежу только себе! Так что даже «ты мой» или «ты моя!» – литература. Нет этого! Просто не может быть! Ни физически, ни психологически!

– Да-а? – удивилась Света. – А мы с тобой?

– Союз двух свободных «я», добровольно отдающих себя в аренду друг другу с обоюдной пользой и удовольствием и, может быть – навсегда, а может быть и во временное пользование.

– До первого скандала, – добавил, смеясь, Аполлон. – Страшные вещи говоришь, Фёдор Петрович!

– Да ничего страшного! Наоборот! Вы даже не представляете, до чего это здорово, правильно и интересно! Это же путь к истинной любви, которая, действительно, дитя свободы. А свобода не только капризное дитя права выбора, но и дитя ответственности и созидательной меры. Опять же – личной, а не учрежденческой! Так что скандалы скандалами, а перспектива перспективой. А перспектива – в союзе. И двух любящих друг друга, и каждого со всем миром. Пусть мы все только попутчики, но пусть – счастливые!

– Ну, замудрил… запел… – покачала головой Света.

Воспитательницы молчали. Шквал и обилие аргументов были для них неожиданными. Около затухающего костерка стало тихо. Один только знакомый нам Чайка-Трезвяк что-то пьяно бурчал себе под нос и тыкал палкой в искрящиеся угли. Хотя в лагерных сменах он лишь пил и спал, но его и на этот раз взяли. На всякий случай. Мужчина все-таки!..

– Зато воздух тут! – вдруг вполне внятно сказал он. – Пузырь раздавишь – наутро как стеклышко. Свет и чистота!

– Да уж… – брезгливо заметила одна из воспитательниц и отодвинулась от Серёжи.

– Ну-ну, девочки! – примиряюще сказал Аполлон. – Каждый имеет право на собственное мнение, и в каждом мнении есть доля истины.

– Правильно! – поддержал друга Федя. – Весь вопрос только в процентном соотношении этой доли к оставшемуся. И вообще, утро вселяет надежду, вечер – желание выспаться!

– Э-хе-хе-е… – зевнул кто-то.

– Путём… Всё путём… – уже снова почти внятно пробормотал Чайка и, подбросив в костёр веток, полуприлёг.

Пламя весело заиграло, и Федя продолжил:

– Застрял я как-то в провинции. В глухомани. Не в разваленной, как обычно, а в процветающей. Крепкие тут были хозяева. Богатели всё той же землёй, которую как-то оттяпывали у государства. Ну, видимо, потому, что слишком далеко от центра. А мне – тощему интеллигенту – богатеть было не с чего. Окладишко, сами понимаете, хоть работай, хоть не работай, – константа. В городе вроде терпимо – театры, кино, гастролёры… Не особенно их посещаешь, но всё-таки отвлекают как-то возможностью посетить. А тут мысли одолевают. О бренности. От безденежья! Философия одолевает от всяческой изначальной невозможности. Ну и решил я хозяйством заняться…

Довольно любопытное повествование захватило всех. Чайка-Трезвяк даже зажмурился от удовольствия, сладко потянулся и, когда открыл глаза, то крякнул – он попал в рай. Но не в сельскохозяйственный…

– Каждому своё! – снова крякнул он и, ничуть не удивившись, довольно огляделся.

То, что это был рай, Серёжа не сомневался, потому как представшая перед ним картина была бесконечно мила сердцу рыцаря беспробудного алкоголизма. И пока там – на земле – все внимали безысходному ужасу и грязи деревенского псевдосоциалистического бытия, да ещё и для инородного тела представителя городской интеллигенции, то тут, в центре рая, стояла необъятная прозрачная реторта, в которой всё время приятно булькало. Под одним из змеевиков, струящимся из реторты, лежал пожилой ангел. Со звуком падающих в колодец капель в его широко раскрытый рот резво шлепалась подтекающая из трубы жидкость. Время от времени ангел шумно всасывал носом воздух, занюхивая жидкость рукавом. Второй ангел, ещё совсем молодой и неоперившийся, суетился у густого сплетения змеевиков поменьше с вентилями и табличками: «Экстра», «Русская», «Столичная», «Сибирская». Особняком аварийно струился алый змеевичок с надписью «Посольская». На нём болталась на шпагате весьма внушительная сургучная пломба. Ангел занимался очень знакомым Серёже делом: вытащив из-за пазухи грелку, он наполнял её жидкостью из-под крана с табличкой «Пшеничная». Над багровыми носами занебесных тружеников сверкала и переливалась фиолетовым цветом божественная аура. Серёжа скосил глаза и с удовольствием узрел и над своим нюхалом такое же освещение.

– Привет, коллеги! Вахта как? – лихо начал он знакомство с занебесными кадрами.

– Нормально! Как всегда! Железный ритм! Порядочек! Буль-буль – и «На-гора!» – качнулся неоперившийся.

Оценив плавность и поэтичность неземной речи, Серёжа опять крякнул и, продолжая ничему не удивляться, заговорил в рифму:

– Молодец – молодёжь! Ну а ты, старик, пьёшь?

Пожилой скосил свои ангельские буркалы и выругался:

– Аль не видишь, баламут, – экономлю я продукт! Прошёл ремонт текущий, а капает всё пуще! Пропадать добру не дам! Пропаду пущай я сам!

– Буль-буль-буль-буль-буль-буль-буль-буль! – застучали скопившиеся за время монолога капли, и Серёжа ещё раз крякнул:

– Молодец, старый хрыч! Работай – не хнычь!

Неоперившийся нюхнул грелку, сделал глоток и сморщился.

– Что ты морщишься, студент? Мал тебе ассортимент? – удивился Серёжа.

– А! – махнул рукой неоперившийся. – Что «Пшеничная», что «Столичная»! Их сам чёрт не разберёт, если он, конечно, пьёт!

Грелка зашевелилась, и из неё выглянул легкий на помине чёртик.

– Цена-то одинаковая – это знать пора! – чирикнул он.

– Чур-чур меня! Ох, видимо, нельзя мне пить с утра! – вздрогнул неоперившийся ангел и торопливо перекрестил грелку, на что чёртик лишь презрительно сплюнул, а Серёжа подмигнул нечистому:

– Постой, студент, не мельтеши! Не бойся – это свой!

– А если так, тогда скажи – вкус почему такой? – не успокаивался неоперившийся.

– Какой?

– Да одинаковый!

– Не может быть!

– Всё так! – сказал чёртик и выпрыгнул из грелки.

Серёжа озабоченно потянул носом:

– Продукт, похоже, шлаковый… Сгорел пшеничный злак!

– Салаги! Так… вашу… растак!.. Пошёл не шлак! Пошёл «Арак»! – раздалось из-под змеевика, и пожилой ангел, лихо подставив вместо себя банный тазик, выбежал к вентилям.

– Какой «Арак»? Голимый брак! – не успокаивался Серёжа.

– Так этот брак и есть «Арак»! – взревел пожилой. – Перепутали краны! Ох, уж эти пацаны!..

Ангел сорвал таблички, закрыл глаза, сосредоточился и, конвульсивно вздрагивая, начал тыкать пальцем в вентиля и ставить таблички на положенные места:

– «Пшеничная»! «Столичная»! «Сибирская»! «Арак»! Тут «Русская» – отличная!

– Ну, экстрасенс! Ну, маг! – восхитился неоперившийся.

– Класс! – поддержал Серёжа.

– Вуаля! Эх, вашу так!.. – гордо выпятив грудь, бросил пожилой и щёлкнул пальцами: – «Посольскую»!

Неоперившийся испуганно съёжился и нерешительно протянул:

– Печа-ать…

– «Посольская» – вот самый смак! А на печать – плевать! – обрезал пожилой и властно добавил в сторону Серёжи: – Тройник, коллега, живо! Отметим это диво!

Серёжа, стыдливо потупясь, извлек из-за пазухи кран с тремя выходящими из него красными трубочками.

– Рраз! – ухнул пожилой и оторвал кран с пломбой.

– Два! – ухнул Серёжа и ввинтил свой.

– Налетай, братва! – радостно заверещал чёртик и захлопал в ладоши.

Все трое тут же прильнули к трубочкам и зачмокали.

– А мне? А мне – нечистому? Хоть граммочку подкинь! – расталкивая присосавшихся, завопил чёртик, на что пожилой ангел лишь просвистел краем рта:

– А ну, студент, ответь ему!

– Да провались ты! Сгинь! – махнул неоперившийся и лягнул чёртика в копыто.