Таежная кровь

Чуть наискось, с юго-восточной стороны, небольшой ключ, вода, напитанная сочным тающим снегом, выбивается из-под земли в ста метрах чуть выше по ложку. До него – около пятидесяти метров. Шумит, играет родник по обкатанным камешкам, как резвый, непоседливый ребенок. С трех сторон к солонцу скатываются небольшие горки, густо заросшие черным пихтачом. Здесь кедр – редкий представитель, преобладают пихта и ель. В лучшем случае на небольших полянках распушится рябина или береза. Да у самой воды трепещет листьями игривая талина.

Воздух переполнен сырой прелью благоухающей травы, среди охотников именуемой «дурнина», потому, что растет быстро, «прет в рост» на глазах. И к середине июня она уже поднимается в рост человека. Преобладает дудник, листовник, пучка, папоротник. Травы растут густо, пройти тяжело, ногу поставить некуда. Поэтому считается, что в середине лета в тайге «ход» самый тяжелый. Не только двуногому существу, человеку разумному. Зверь тоже уходит на свои излюбленные места. Сохатый предпочитает болотистые мочажины. Марал придерживается границы альпийских лугов. Круторогий сокжой нежится на каменистых гольцах. Даже медведь в поисках сладкой отавы блудит по тенистому заветерию, где позже сходит снег, а молодая черемша только наливается соком.

Но на южную сторону гор зверей все так же манит соль, без которой любому копытному приходится тяжело во все времена года, особенно весной, после тяжелой зимовки. Поэтому «присоленные» пантачи ходят в заветные лакомые места с завидным постоянством.

Летом марал на солонце более осторожен, чем при первых проталинах. Зверь может часами стоять на одном месте, слушать, рассматривать, принюхиваться. Что ему время? Жизнь дороже! Врожденный инстинкт самосохранения развит тысячелетиями, не сравнить с человеком. Но Топ – охотник и ждет марала.

Этот год еще не принес ему удачи из-за того, что кто-то мешает ему промышлять. Знать бы кто, может, все было бы по-другому. Возможно, сейчас Топ не сидел бы на этом лабазе, а был бы дома со своими родными, близкими. Они ждут его каждый час, каждую минуту, вспоминают с теплотой, любовью, нежностью. Светлана и Аленушка. Дорогие люди: жена и дочь. Они и сейчас с ним вместе: в сознании, душе, сердце.

О них вспоминает всегда, когда смотрит на часы. Вытаскивает за резинку круглый циферблат, определяет время. И улыбается, представляет, что происходит дома. Восемь часов вечера: Светлана, скорее всего, управляется с хозяйством. Аленушка помогает, крошит хлеб в ведро поросятам или несет собакам в чашке еду. Половина десятого: жена смотрит телевизор, дочь несет книжку-сказку почитать. Десять пятнадцать: обе, обнявшись, лежат на диване. Мама пытается понять смысл зарубежного фильма, но доча не унимается: «Расскажи сказку».

И это не все, о чем ему хочется вспоминать с улыбкой. У него еще есть мать, отец, братья, сестры. Большая, дружная, родная семья. Однако тот дом, в котором сейчас здравствуют две дорогих ему души, неоспоримо ближе, родней и дороже всех, потому что, видно, так устроена жизнь.

Но, чу! Где-то под перевалом встревоженно закричали дрозды. В той стороне, откуда, всего вероятнее, должен прийти марал. На западе. Там небольшая торная тропка, по которой марал приходит на копанину.

Об этом Топ знает, несколько дней назад ходил в тех местах. Отпечаток копыта везде одинакового размера и формы: вытянутый, острый, чуть больше двенадцати сантиметров. И старый помет напоминает огромную кедровую шишку: с одной стороны треугольный, с торца округлый, тупой. Значит, на солонец ходит бык-пантач, скорее всего, трехлетка. Есть еще копытца коз, три-четыре отпечатка. Но это на случай «прокола», если и эта ночь окажется «пустой».

А крик дроздов все ближе, вниз, сюда, к нему. Однако перестука копыт не слышно. Только легкий, режущий свист крыльев. Вот, так и есть: между деревьев мелькнул острокрылый силуэт. Сапсан несет в когтях дрозда. За ним – свора рябых собратьев. Налетели гурьбой, раскричались, проводили седого разбойника и вернулись ни с чем, разлетелись к своим птенцам. Так бывает: стоит зазеваться, и… распрощаешься с жизнью. Тайга ошибок не прощает никому. Будь то зверь, птица, рыба или человек.

Но выйдет ли сегодня на солонец зверь? Поздний вечер. Стрелки часов показывают половину одиннадцатого. По густому пихтачу крадутся настойчивые сумерки. Еще десять – пятнадцать минут – и пелена ночи застит притихшие перевалы. Что тогда? Увидишь ли в темноте знакомую рогатую фигуру? Неизвестно. Вот, бывало, когда-то на тех солонцах к этому времени он уже аккуратно спиливал бархатные панты. А теперь?

Неужели и третий год пройдет впустую? Ни рыбы, ни мяса. На столе в избушке – половина луковицы да щепоть соли… И кто же хочет занять его территорию, выгнать из подгольцовой тайги? Об этом пока знает только ветер.

След «шакала»

Легко, ходко идут лыжи. Десятисантиметровая перенова податливо подминается под талиновые тесинки. Мягкий, пушистый снег вьется под носками камусов. Ритмично, с легким нажимом поскрипывают юксы, будто серая полевка мечется от аскыра в корнях кедра. «Шух-шух, пик-пик», – звуки, сопровождающие охотника-соболевщика. Это значит, что по тайге идет человек. Топчет для себя лыжню. Знает, что где-то там, впереди, его ждут заветные стежки, кособокие четки ореховых соболей.

И от этого ожидания капелью талого снега бьется сердце, горячая кровь горным ручьем мечется по жилистому телу. А разум торопит время и расстояние: только вперед, дальше, быстрее! И нет пути назад. Как нет возврата весеннему паводку. Как нельзя вернуть жизнь падающему дереву. Шаг за шагом. Метр за метром. Поворот за поворотом. За перевалом – распадок. За хребтом – долина. Минута за минутой. Час за часом. День за днем. Неутомимый маятник вечного времени…

Однако не все так легко, как кажется. Это только планеты могут вращаться сотни, миллиарды лет. Человек – маленькое существо в Мироздании. Песчинка у матери-природы, создавшей его. Силы не бесконечны. Всему есть предел. Времени, расстоянию, постоянству. Выдержке и силе простого охотника, чей образ представлен в этом повествовании. «Легко идут лыжи» – только так кажется. На деле лыжи скользят, подаются вперед ногами человека. Шаг за шагом, метр за метром, складывая их в километры уверенной лыжней.

«Камыски» – лыжи, специально предназначенные для перехода в глубоких снегах. Обыкновенные, талиновые (осиновые, еловые, тополевые, березовые, все зависит от мастера) тесинки, загнутые впереди и прямые сзади. Ширина – четырнадцать сантиметров (плюс-минус пять сантиметров, кому как угодно), в основном стандартный размер. Длина – по переносицу охотнику, того, кто будет на них ходить. Толщина – от полутора до трех сантиметров под ступней (зависит от веса человека). Наружная, нижняя сторона лыж обтягивается камусом, шкурой животных (лошади, сохатого, марала, реже собаки). Волос приглажен к задникам.

Все делается для того, чтобы лыжи хорошо «шли» вперед и не сдавали назад, когда человек поднимается в гору. Крепления лыж сшиваются из дубленой кожи или специальных, искусственных заменителей. Каждая из лыж весит от одного до трех килограммов. И этот вес надо толкать вперед. По мелкому и глубокому снегу. В мороз и оттепель. Осенью, зимой и даже весной. Скажи, читатель, сколько у тебя хватит на это терпения и сил?

У Топа терпения и сил хватает на четыре часа «плотного хода». Два последних слова объясняются так: идти по путику от одной избы до другой без перерыва, останавливаясь только для того, чтобы настроить сработавшую ловушку или капкан. Для этого Топ затрачивает от двух до трех минут. В зависимости от выпадки снега. Четыре часа – приблизительное время. Он может пройти этот отрезок пути по-разному. Минус полчаса, плюс два часа.

Все зависит от того, какова толщина снежного покрова и сколько сработавших капканов предстоит насторожить. Расстояние выбрал себе сам. С годами точно рассчитал по времени рабочий день, свои силы и возможности. Свой путик Топ прокладывал последние пятнадцать лет. С юного возраста. Как только сделал сам свои первые камусные лыжи.

Сейчас те годы кажутся ему наивными, даже несколько смешными. В тринадцать лет он еще не знал, как надо правильно ставить капкан. И та первая кулемка, которую он срубил мартовским днем, до сего дня стоит как «памятник» детским годам. За все время, что Топ промышляет, на нее так и не поймалось ни единого зверька потому, что была сделана неправильно. А он так гордился своей ловушкой! Почти ежедневно ходил, проверял. Носил всевозможный прикорм, от стреляного рябчика до куриных окорочков, украденных у матушки из холодильника.

Но «подарки», которые Топ приносил в тайгу, не помогли. Лишь тот колонок (которого потом, под весну, поймал в свой капкан друг Генка Писакин, оказался «таким жирным и холеным») беспрепятственно переползал на животе через насторожку, раз за разом преспокойно срывал лакомство и, по всей вероятности, благодарил его за очередную порцию халявной еды.

«Рыжий потрох» так и прожил всю зиму неподалеку от кулемки, в теплой, сухой колодине поваленного кедра. Натоптал до своего пристанища к ловушке твердую, набитую тропку. А в последние две недели, в конце февраля, привел себе будущую подругу, с кем на пару почивал остатки дней своей жизни. И попался в капкан из-за своей самоуверенности. Колонок перебежал за небольшой увал, где проходил путик наставника и друга, да и залез в голые, обтаявшие на солнце железные челюсти. А у Генки, он старше Топа на четыре года, промысловый опыт гораздо богаче: тарелочка самолова срабатывала под тяжестью упавшей спички. Результат оказался налицо. Топ остался с носом, а Генка – с рыжей шкуркой.

Пожалуй, это был первый горький урок в его суровой охотничьей жизни. Топ не знал тогда, что челак (насторожка кулемки) должен срабатывать от легкого прикосновения прутиком, а не тогда, когда на сторожок упадет топор. А сколько их еще было потом, этих досадных, обидных «уроков», из которых складывалась его интересная и богатая на охотничьи ошибки летопись! Десятки, сотни. Но в следующий раз все происходило по-другому, не так, как прежде. Опыт обрастал практичной мудростью. Со временем увеличивалось количество ловушек, путик удлинялся, выравнивался, проходил по самым «продуктивным местам».

На второй год промысла с десяти кулемок он положил в свою котомку семь белок. На третий, с друзьями, такими же, как и он, любителями тайги, срубил свою первую избушку по Семеновскому ключу. Продолжил рубить кулемник, ставил капканы и наконец-то под монотонную песню заунывного февраля поймал своего первого соболя.

Да, это было неповторимо! Стократный выброс адреналина в кровь! Первый аскыр, которого добыл своими собственными руками. На это было затрачено столько труда, сил, времени, наконец – настойчивости и упорства. И вот он держит его, замерзшего, горбатого, кажется, драного, с закатавшейся шерстью, в плешинах. Но нет ничего дороже этой минуты! А потом – выбраться на высокий перевал, там, присев на колодину, подкурив сигарету, осматривать синие дали. Какие думы будоражат разум!

И снова – вперед, до горизонта, а достигнув его, он уже не может удержаться от соблазна идти дальше. Это чувство похоже на чувство полета и хочется лететь ввысь, под бирюзовое небо, несмотря на холод. И греет душу первая удача и пульсируют в голове мысли: «Вот оно, это мое, это сделал я, добыл своими руками, никому его не отдам!» И эти первые чувства охотника останутся, как и первый поцелуй девушки.

Пройдет время, за первым соболем он добудет второго… пятого… десятого. И все становится привычным и понятным, как снег и вода. Ты охотник, а соболь – это добыча. И не просто добыча ради азарта, а в какой-то степени – средство к существованию.

Теперь у него не одна кулемка, а несколько десятков. Путик заканчивается не на Екатериновском хребте, как было пятнадцать лет назад, а под Великим Московским гольцом. Чтобы пройти его весь, от начала до конца, потребуется два дня. Вернее – трое суток, с двумя ночевками в избах. По дороге – три зимовья. Расстояние, длину путика Топ измеряет в часах. Два часа до первого зимовья, еще четыре – до второго, а третий отрезок пути, самый дальний, укладывается в шесть часов.

В первый день Топ проходит до второго зимовья. На второй – до третьей избы. Третий день – возвращение назад, домой, уже по «пробитой, торной» лыжне. На всем протяжении путика насторожено сто сорок самоловов. Преимущественно кулемки. Около пятидесяти капканов с очепами и его гордость: собственного изобретения десятка полтора кулемок с очепами.

В этот день выход оказался удачным. Не потому, что снежная перенова выкраплена следами соболей, колонков, белок и прочих пушных представителей тайги. А из-за того, что за то время, сколько он не вставал на лыжи, выпало незначительное количество осадков. Здесь, на первом от деревни перевальчике, на его лыжне лежит около десяти сантиметров снега. За двадцать дней это мало. Под лыжами твердая опора – старая промерзшая лыжня. Лыжи скользят по поверхности. А мягкая, легкая палерина (пухлый снежок, покрывающий поверхность снега в результате перепада температуры, в основном с мороза к теплу, местное название) дает исключительный «ход».

«Идешь с подкатом», – говорят старые охотники. Переставил ногу, а лыжина сама переносит тебя еще на полметра вперед. При таких условиях любое расстояние по времени сокращается в два, а то и в три раза. Есть случаи, когда при подобных условиях охотники проходили за день до шестидесяти километров и больше. До первой избы можно дойти не за два, а за полтора часа. Тем более что этот отрезок пути «непродуктивный», то есть пустой.

Зимой соболь здесь не держится. В лучшем случае спускается на выбежку с каменистого отрога раз в неделю, да и то игнорирует прикорм: не лезет в капкан и тем более – в кулемку. Подойдет на метр к ловушке, сделает «кучку» и шагом, не торопясь, уходит прочь по своим делам. На его собольем языке надо понимать так: «Эх, охотник! Дурак ты! Кого надуть хочешь? Клал я на твоего рябчика и на тебя, с большим, толстым приворотом. Можешь еще и колбаски повесить, все одно не полезу. Тебе только дома, у бабы под юбкой сидеть, а не снег топтать, меня ловить. Прощай, Миридон. Оставь лучше туалетной бумаги. На той неделе наведаюсь еще». Или что-то в этом роде.

Раз аскыр в капкан не идет, неси капкан к аскыру. То есть ходи туда, где соболь живет. Вот и тянется лыжня через лог к ветровалам, под высокие черные отроги, к хмурым каменистым россыпям, где охотнику с собакой черт да хрен, а соболю – дом родной.

Как Топ и предполагал, до первой избы добежал быстро, за час сорок. Когда переходил через ручей, набрал воды в котелок, выскочил на бугор. У стены зимовья – нетронутый снег. Дверь подперта сторожком. Все так же, как двадцать дней назад, когда он здесь был в последний раз. Посуда чистая, перевернутая на столе. Сухие дрова под нарами, все целы. Даже кусочек бересты лежит на полочке. Мечта любого охотника в наше время: прийти на избушку, а там – охапка сухих дров. Одна минута – и горит огонь, промерзшее зимовье набирается теплом. А в закопченном котелке закипает вода под чай.

Пока горят дрова, греется котелок, он, вновь вдернув ичиги в юксы, зашуршал по снегу в гору. Ходил недолго, через три минуты приехал назад с небольшой сушинкой на плече. Бросил дрова на снег, снял лыжи, сорвал со стены пилу. Еще пять минут – и готовы пять чурок. Для следующего раза. Когда придет в тайгу еще через двадцать дней, будет на чем вскипятить чай да обогреться. А если кто придет из гостей, то дрова достанутся ему. Только бы тот, кто воспользуется его предусмотрительностью, в свою очередь оставил несколько поленьев для него. К сожалению, так бывает очень редко.

А из избушки уже тянет душистым ароматом: заварился «купеческий чай». И отогрелись прижатые к горячей трубе беляши, положенные заботливой Светланой. Жена знает, когда Топ собирается в тайгу, на обход. Заблаговременно что-то стряпает: пирожки, котлеты, пельмени. Удобно: бросил в кипящую воду или поджарил – и готова еда. В тайге это ценится, потому что времени всегда не хватает. Порой приходишь на избу затемно, голодный, как шатун, холодный, как скала, злой, как росомаха. Десять минут – и готова еда да горячий чай.

Перекусил плотненько, оттаял душой и засоловел глазками. И уже не думаешь о том, как сегодня у тебя под ногами черный аскыр удрал, а на правой лыжине юкса перетерлась. Где уж тут любимую жену добрым словом не вспомнить! Спасибо тебе, Светлана Анатольевна, за заботу, любовь да ласку. Теперь он точно знает, что половина охотничьего фарта зависит от хорошей жены: коли дома все ладно, знать, и в тайге все приглядно.

На короткий отдых в первой избушке уходит ровно один час. Ни больше. Задержишься на тридцать минут – на вторую избу придешь затемно. А если на путике сработала половина капканов, тогда вообще – включай фонарик. Тут надо стараться уложиться вовремя: желудок набить, лыжи прикрутить. И опять в дорогу.

Сразу за избой – «печка». Это образное выражение среди местных охотников: «Идешь в гору, как на печку лезешь». Значит, и у него так же. Пошел в крутой перевал. Это самый удобный ход на хребет, проверенный им за долгие годы. Пусть круто, тяжело, убродно (снег на пол-ичига). Но зато потом, наверху, места – «хоть боком катись», то есть ровные. Может попадутся небольшие увальчики, невысокие колки, пологие гривки. А на них – каменистые россыпи, курумники, обширные, длинные ветровалы да скальные прижимы. Соболю – дом родной. Почему и тянется его путик в те заветные места, через крутобокий хребет, в изрезанную временем, ветрами, водой вершину Красного ключа – норовистого, труднопроходимого притока красавицы реки Шинды.

А вот и первая кулемка. В паре сотен метров от зимовья. Как всегда – пустая. Будто закон матери-природы: срубишь ловушку в «окне» – будешь всю жизнь кушать сухари. «Окно» в понятии любого соболятника понимается как неходовое место для соболя.

Каждый охотник, даже начинающий, со временем понимает, что любой зверь в тайге живет на своей, порой отвоеванной кровью, территории и ходит по определенным местам. Не так: куда захотел, туда и побежал. А именно от дупла до россыпи, ветровала, на кормежку, на следующее место отдыха. За определенное время, оббегая свою вотчину. Почему и ходит как бы по кругу, одному ему известными тропками.

К примеру, вышел молодой, неопытный, начинающий охотник в тайгу, захотел провести свой путик. Идет по отличным собольим местам. Здесь – россыпи, завалы, кедрач стоит в два обхвата, да частый, кормовой. Кажется, чем не место для ловушки? А вон и соболья стежка: прошел аскыр под гору. Надо здесь срубить кулемку или поставить капкан. И удача будет на сто процентов!

Задумал – сделал. Наколотил жердей как надо. Или хатку сложил. На прикорм повесил половину рябчика. Даже следы свои припорошил. А сам уже лелеет, холит приятные мысли. Думает, когда придет, а там – козак (высший сорт соболя) попался. Черный, с проседью, здоровый, как лиса. И уже дома перед мужиками может похвалиться. Жена ждет обещанного аскыра на шапку. А за это все ночь жарко целовать будет… Прошла неделя. Побежал охотник на свое заветное место. Чешет лыжами, только пар из-под шапки валит. По дороге думает, на какую правилку шкурку садить. Добежал до капкана, а он – пустой.

Нет соболя, не попался. Почему? Вот вроде и следы есть. Проходил аскыр рядом, в десяти шагах. Но не заглянул почему-то «на огонек». Досадно, но ладно. Думает, в следующий раз фарт будет. Но и в другой день – тоже самое. Не ловится соболь, да и только. И на третий раз, на пятый… И мужики начинают посмеиваться, вроде «тебе на помойках по банкам стрелять». И жена из тайги встречает не с пирожками, а с веселкой. Да и спать ложится отдельно. Вот и второй год наступил. За ним третий…

А соболь в эту ловушку так и не ловится. Да вообще никогда не попадется. Потому что это место пустое, «окно» называется. Да, ходит здесь соболь. Но – на проход, мимо. Просто он здесь не кормится. Стоит только посмотреть по следам: и прыжки шире, и путь прямой. Значит, идет, не останавливаясь, до определенного места. Так что здесь ты его «пряниками с медом» не заманишь, как ни старайся. Здесь зверек не попадется. Поэтому, прежде чем поставить капкан или ловушку, надо знать, где ставить или рубить.

Известны случай, как опытные промысловики-соболятники по этой причине бросали целые путики или переносили их на некоторое расстояние в сторону. И результат был другим.

Топу опыт пришел с годами, когда «ноги набил да ума нагрузил». Однажды понял, что да как, но времени прошло много, путик был проложен дальний, на удобном ходу. А переделывать работу не хотелось. Так и стоят они, древние ловушки, как часовые… Редко когда попадется пышнохвостая белка да залезет под давок изголодавшийся колонок. Зимой в кулему соболь не лезет: слишком явно видна устрашающая пасть. Здесь хитрого аскыра надо ловить на капкан или низовую ловушку, которые сделаны у него там, за перевалом, где соболиная вотчина.

Идет Топ туда, в собольи края. Лезет в гору, поднимается на хребет. Шаг за шагом, метр за метром. От кулемы до кулемы расстояние в двести метров. У каждой остановится, чтобы перевести дыхание на пару минут. За плечами котомка с грузом: продукты, капканы, прикорм, фонарик и прочая мелочь. Хоть и немного, но всегда на выход набирается до пятнадцати килограммов. Да если учесть, что снег на хребте глубже, можно понять, что с каждым шагом лыжи продвигаются медленнее.

Там внизу, за спиной, в логу, его прошлая лыжня была видна хорошо, легко прикрыта десятисантиметровым снегом. Здесь, на полгоры, старый след лыжни слился в одну сплошную канавку. Однако под лыжами все равно твердь, идти гораздо легче, чем по целику. На лыжи осыпается пухляк. Пушистый снег едва не засыпается в ичиги.

На первом прилавке Топ остановился, снял котомку. Прислонился к мерзлой пихте, снял шапку. Где-то здесь, в этом районе замерз Вадька Могилев. Такой же, как и он, любитель тайги: зимой на лыжах с обметом побегать, летом на речке хариус ловить. Закрутился в снег-пургу на хребте, потерял ориентир, не смог выйти к дому. Бегал сутки: то в гору, то вниз… Так и погиб один среди черной ночи, никто не смог помочь, путь-дорогу указать. В двадцать девять лет. В деревне вовремя хватились, искать пошли. Большой плюс: снегом следы не завалило.

На третий день обнаружили полураздетого, с обмороженными руками, ушами, потому что потерял рукавицы, шапку, куртку, а под конец и лыжи. По двухметровому снегу брел пешком, по пояс в снегу. В конце концов, вот так же присел спиной к стволу дерева да и уснул вечным сном. Потом, при вскрытии, сделали заключение: не выдержало сердце. И страшно представить, о чем думал Вадим, понимая, что наступают последние минуты его жизни…

Эх, судьба злодейка, а жизнь у охотника – копейка. Каждый год тайга кого-то забирает. Коли не замерзнут, так утонут. Или шатун завалит, или с кедра упадет. Да мало ли причин, почему мужики домой не возвращаются! Редко, когда труп отыщется. Лишь только место гибели в память его именем называют.

Сколько их на реке: каждая яма под своим названием. Как и в горах, почти каждый ключ носит чью-то фамилию. И этот ручей, где замерз Вадим, каждый местный охотник назовет Могилев ключ. Или просто, по имени: Вадькин. Вырубить бы вон на том кедре крест, обозначить место. Да все недосуг, не хватает времени. Сейчас, зимой не с руки: от мерзлого дерева отскакивает топор. Надо в теплую погоду, в марте-апреле. Да сделать аккуратно, на молодом стволе, чтобы память осталась надолго, хватило лет на сто-двести. А там все одно забудется.

Коротка память человеческая, как хвост медведя, которого хватает только, чтобы закрыть свой зад. Кто знает, что будет через сто лет? Будет ли стоять эта тайга и горы?

Но время торопит. Пора в дорогу, теперь уже без перекуров, на перевал, осталось немного. Топ взвалил на плечи котомку, перекинул в руках таяк, твердо передвигая лыжи, грузно запыхтел по заваленной снегом лыжне. Если это действительно можно назвать лыжней. Так, неглубокая, тонкая канавка, смутно напоминающая изрезанную борозду. Как будто могучий сохатый перед вьюжной метелью пробивал себе грудью дорогу в двухметровых сугробах. Прошел, а след запуржило.

Кулемки тянутся одна за другой. Здесь, с северной стороны пихтач толстый, густой. От одной кулемки едва видно следующую ловушку. Она, как и эта, тоже пустая. Вон, может быть, за ней, под молодым кедром, попадется белка. В прошлый раз, когда Топ возвращался с обхода, там были «квадратные» следки. По всей вероятности, в том месте беличий переход. С каждым выходом эта ловушка дает по одной пышнохвостке. И не делает проловов. Да, так и есть. Издалека виднеется черная метелка хвоста. Крупный самец плотно придавлен тяжелым давком. Неоценимое преимущество при промысле. Резкое сдавливание, мгновенная смерть. Гуманный способ добычи пушного зверя. Если бы все ловилось таким образом…

А вот и вершина хребта. Как всегда, она покоряется неожиданно. За невысоким взлобком рдеет просвет в черных стволах деревьев. Гора выполаживает, становится ровной. Идти легче, несмотря на глубокий снег. Здесь не видно канавки. Топ чувствует старую лыжню ногами. Как хороший конь, который «видит» дорогу ночью. Лыжи «знают», что под ним прочная твердь. Глубина покрова едва скрывает носки лыж. А стоит шагнуть в сторону, провалишься до колена. Так что лучше идти старой дорогой, чем тарить новую. Едва перевалив на южную, ветреную сторону, он чувствует, что снег становится плотным, надувным. Какое-то расстояние Топ идет по верху корки, как по весеннему насту, что значительно упрощает передвижение.