Рука Фатимы

Александр Чагай

Рука Фатимы

Моей дочери

События, о которых рассказано в книге, никак не связаны с тем, что происходило в действительности. Любые совпадения случайны

Пророк сказал: «Сердца ржавеют подобно тому, как ржавеет железо».

Его спросили: «Чем их можно очистить?»

Пророк ответил: «Чтением Корана и вспоминанием о смерти».

Хадис аль-Кудси

Пролог

Кабул, 13 ноября 2001 года

Зима, считай, уже наступила: днем температура не поднималась выше семи-восьми градусов тепла, а ночью падала ниже нуля. Было ранее утро, холод пробирал до костей. Город лежал в котловине, где скапливался морозный воздух. В оцепенении застыли руины зданий, жалкие лачуги, немногие уцелевшие дома. Несколько деревьев, оставшихся в Кабуле, простерли к небу голые ветви. Остальные были спилены и порублены на дрова.

Обыватели носа на улицы не казали: грелись у печек, кутаясь в одеяла, и счастлив был тот, кому удавалось забыться в коротком сне. Ни на минуту не стихала пальба на городских окраинах. Постреливали отряды хазарейцев[1], узбеков и таджиков, готовившиеся войти в Кабул. Они представляли силы Северного альянса под командованием маршала Фахема. Он сменил легендарного Ахмада Шаха Масуда, который несколько месяцев назад погиб в результате теракта, устроенного талибами[2].

По разбитым дорогам двигались колонны бойцов Исламской милиции, вооруженных формирований талибов. Они отступали в сторону Кандагара, грохотали танки и бронемашины. Власть менялась, а перемены случаются только к худшему. Это здесь давно усвоили.

Прохожих было мало. Встречались хмурые мужчины, кутавшиеся в шерстяные платки, редко – женщины, подобные призракам в своих голубых бурках[3], мальчишки-оборванцы. В основном, дороги заполняли солдаты. Усталые, изможденные, злые. Те, кому не досталось места в грузовиках или на броне танков, ехали на велосипедах, шли пешком, закинув за спину «калашниковы», «маузеры», американские винтовки М-16. Катили командирские джипы, кое-где попадались такси: старые двухцветные «тойоты» и советские «волги» – с белой серединой, желтыми капотом и багажником.

В одном из такси находились трое мужчин – лица у всех напряженные, сосредоточенные. За рулем – Гульман Махмуд, заместитель министра внутренних дел Исламского эмирата Афганистан. Такое название эта страна получила после 1996 года, когда талибы разгромили своих противников, взяли столицу и основали собственное теократическое государство. Теперь чаша весов качнулась в другую сторону, и воины ислама оставляли с таким трудом завоеванные позиции. Но это не было окончательным поражением, они верили, что рано или поздно вернутся.

Гульман был пуштуном, дальним родственником самого муллы Омара – духовного вождя Движения Талибан, и принадлежал к высшей талибской иерархии.

В 1980-е годы, когда в Афганистане правила Народно-демократическая партия, державшаяся на советских штыках, он бежал в Германию. Там о нем позаботилась местная афганская община. Гульмана обучили профессии кулинара. В этом качестве он преуспел, его звали в лучшие рестораны. Однако, подобно многим соплеменникам, молодой афганец не чурался наркобизнеса: им заинтересовалась полиция, и парню пришлось убираться из страны, где он собирался обосноваться всерьез и надолго.

Гульман не захотел возвращаться в Афганистан, там разгоралась новая гражданская война. Вначале верховодили «семь сестер» – семь партий моджахедов, свергнувших правительство последнего лидера Народно-демократической партии и советского ставленника Наджибуллы. Но, перессорившись, они принялись враждовать друг с другом, устраивая кровавые усобицы. Страна погружалась в хаос. Поразмыслив, Гульман направился в соседний Пакистан. Многие так поступали – счет афганским беженцам шел на миллионы.

Гульман больше не связывался с наркотиками, хватило с него немецкого приключения. Он занялся торговлей медицинскими инструментами, которые производятся в Пакистане и славятся своим качеством и дешевизной. Небольшая фирма, созданная им на паях с несколькими соотечественниками, подрядилась поставлять этот товар в Европу. Дело шло на лад, бизнес процветал, вот только Гульману от этого мало что перепало. Его деловые партнеры жульничали и в один прекрасный день власти прикрыли успешное предприятие. Расплачиваться пришлось Гульману, всю ответственность за мошенничество свалили на него. Судья получил весомую взятку и осудил Гульмана на пять лет заключения.

Пакистанские тюрьмы совсем не комфортабельны, и пребывание там часто заканчивается для сидельцев трагически. Умирают от болезней, скверного питания. Заключенные сводят друг с другом счеты, многие погибают в результате жестоких разборок. Трудно сказать, что уберегло Гульмана, ведь афганцев в Пакистане не жалуют, и он легко мог стать объектом издевательств и насилия. Ходили слухи, что ему помог дальний родственник, который набирал в Афганистане все большую силу. Кто знает, как там было на самом деле… Но повезло парню, вышел на свободу.

Но совершенно точно известно, что когда молодой человек вернулся на родину, одноглазый мулла (вождь талибов лишился глаза в боях с советскими войсками) позаботился о нем. Гульман сделал феерическую карьеру. Вначале его определили по внешнеполитическому ведомству, одарив должностью первого секретаря афганского посольства в Исламабаде. Отсутствие образования, знания языков талибов не волновало. Критерием были идеологическая преданность и близость к верхам.

В посольстве Гульман отслужил около года, затем получил повышение, и какое! Мулла Омар вызвал его в Кабул, назначив заместителем министра. На этом высоком посту бывший заключенный и дипломат ожесточился, научился цинично распоряжаться жизнями людей. Руководил истреблением хазарейцев в Якавланге, уничтожением гигантских статуй Будды в Бамиане.

Гульман устроил личную жизнь – женился, нарожал детей. Однако в сентябре 2001 года период удач для него закончился. Государство, которому он служил, доживало последние дни. Семья Гульмана оказалась на территории, захваченной северянами, вестей от нее не было. Наверное, поэтому он был так сумрачен, разговаривал отрывисто и зло.

Впрочем, машину вел уверенно, свободно ориентируясь в царившей вокруг сумятице. Патрулям, которые останавливали такси для проверки документов, достаточно было увидеть его носатую физиономию, чтобы, поспешно извинившись, разрешить дальнейшее движение. Еще недавно они бы безмерно удивились тому, что человек, внушавший всем страх и почтение, путешествует не в «лэндкруизере» с личным шофером, а в скромном такси. Теперь никто ничему не удивлялся, все рушилось, могущество талибов было подорвано.

Рядом с Гульманом – нервный, мнительный Наик Мардан, советник пакистанского посольства. Ему трудно было скрывать свой страх. Сжимая коленями потные ладони, он говорил быстро и бессвязно:

– Мы не успеваем, я знал, всё один к одному, вы оставляете город, а обещали, обещали! Что будут уличные бои, что таджики захлебнутся кровью, хазарейцам головы отрежете, всё блажь, вранье, улепетываете как цыплята, сколько денег мы вложили в Талибан, сколько оружия. Что толку? Что теперь? Твой джип сломался, убили таксиста, мародеры разграбили наше посольство, жгут мебель…

Гульман бровью не шевельнул, только презрительно дрогнули кончики губ. Пакистанцев он терпеть не мог. Дело было не только в давних противоречиях между странами, которые враждовали из-за спорных пограничных территорий и права представлять всех пуштунов, проживавших как в Афганистане, так и в Пакистане. Хотя пакистанцы помогали талибам, направляли им на подмогу своих офицеров и солдат, старались они только для себя, мечтали укрепиться в Афганистане, чтобы помыкать родиной Гульмана и насаждать там свои порядки.

Пакистанцев афганцы считали двуличными, способными в любой момент на предательство. Вот так случилось и в тот раз. После терактов 11 сентября стоило проклятым амрике[4] лишь слегка надавить на режим пакистанского военного правителя Первеза Мушаррафа[5], как тот сразу повернул оружие против своих братьев.

– Что молчишь, сказать нечего? – сварливо напирал Наик.

– Мне есть, что сказать, – спокойно ответил Гульман. – Если бы не твое правительство, мы бы не драпали сейчас с такой скоростью. По крайней мере, хватило бы времени все сделать, не торопясь.

Он ни в грош не ставил Наика, который был тряпкой и что-то представлял из себя лишь в силу своего статуса. Ему бы в Вашингтон или Париж, на светские рауты, а тут на тебе – засунули в эту дыру. Правда, у Наика отличный нюх на собственную выгоду, и он с готовностью поддержал предложенный Гульманом план. Вот почему тот старался сдерживаться, хотя так хотелось раздавить этого вонючего клопа.

– Ах, так, все, значит, из-за моего правительства?! – вскричал Наик.

– Хватит. Беду накличешь, – одернул его пуштун.

Это прозвучало примирительно, но дипломат не унимался. – Вы и так ее накликали, – брюзжал он. – Пусть Зармаст скажет.

Зармастом прозвали третьего из тех, кто находился в такси, хотя это не было его настоящим именем. В черном тюрбане, с бородой, он был похож на талиба, но талибом не был. Черты лица – европейские, пушту не знал. Между тем, владение этим языком считалось обязательным для лояльного сторонника муллы Омара. Зармаст изъяснялся на вполне приличном дари, считавшемся до наступления страшной эпохи безвременья языком местной элиты, во всяком случае, большей ее части. Если афганец говорил на дари, это считалось признаком образованности, культуры. Прежде иностранные специалисты изучали, в основном, этот язык.

Все изменилось, когда к власти пришли малообразованные талибы-пуштуны. Яйцеголовые бежали за границу, тех, кто не успел скрыться, уничтожали. В правительственных кабинетах осваивались бывшие ученики медресе. Талиб-ильм – так звучит на пушту и урду слово «ученик». Отсюда и название – Движения талибов.

Пройдет время и станет очевидным: поражение 2001 года не уничтожило эту организацию окончательно. Через несколько лет и она вновь отмобилизует свои отряды, привлечет в свои ряды десятки тысяч сторонников и станет претендовать на возвращение к власти. Так что европейцам, американцам и русским вновь придется зубрить пушту.

Однако в то время, когда наступали северяне, а отряды Исламской милиции спешно ретировались на юг, никто не заглядывал так далеко. Зармаст свой афганский «тайм» почти отыграл и решил больше никогда не возвращаться в эту страну. Он предпочел бы поскорее распрощаться с Гульманом и Наиком и больше с ними не встречаться. Но в важном деле еще не поставлена точка и придется их потерпеть. Неизвестно, как долго…

Конечно, в то холодное утро, трясясь в старом рыдване по кабульским улицам, запруженным отступавшими боевиками, Зармаст не знал, что случится в будущем. У него было единственное желание – поскорее добраться до пункта назначения. Не хотелось тратить время на споры, которые вносили разлад в их маленькую группу. Однако, сам того не желая, он подлил масла в огонь.

– Что есть, то есть, – произнес Зармаст весомо и спокойно. – Если не можешь изменить мир, изменись сам. Это слова Конфуция… – Уловив непонимание в выражении лиц Гульмана и Наика, пояснил: – Конфуций – великий китайский мудрец.

– А я не собираюсь меняться! – ощетинился пакистанец. – Я себе нравлюсь таким, какой есть. А если кому-то…

Зармаст брезгливо скривил губы и жестом остановил Наика.

– Никто не заставляет. Конфуций имел в виду внутреннее преображение. Но в твоем случае достаточно найти в этом несовершенном мире место получше и…

– Хочешь сказать, что на большее я не способен? – запальчиво выкрикнул пакистанец. – На внутреннее преображение неспособен?! – его голос дрожал от возмущения.

– …И в нашей власти этого добиться, – примирительным тоном закончил Зармаст. – Мы должны смотреть вперед.

– Ну, да, – остывая. нехотя согласился Наик, но затем снова взялся за свое. – И все же, – он требовательно глянул на Гульмана. – Отчего так внезапно? Ваши бонзы все уши прожужжали, что американцы с Фахемом застрянут под Кабулом. Масуда убили не без вашего участия. Вот он воевал, так воевал. Хитро придумали – набили взрывчаткой видеокамеру и пришли брать интервью. Раз – и нет Масуда. А иначе – что вы могли против него! Панджшерский лев, не зря его так прозвали[6]. Фахем ему не замена. Кретин, падкий до денег, красивых мундиров и званий. Тоже мне, маршал! Но вы и против него не вытянули, дали деру. И вообще, у вас армии настоящей не было. Исламская милиция… Сброд!

Гульман сжал рулевое колесо до белизны в пальцах.

– Атта Мухаммад и Хаджи Мушакик получили по четверть миллиона. Амрике многих командиров купили. Мы дрались, как могли… Но русские дали Фахему «Т-55». Шесть тысяч легли под Кабулом. Тысячу вырезали в Кала-йе-Джанги. Армия была. Надо было ее сохранить…

– И как? Удается? – с подковыркой поинтересовался Наик.

– Мы отходим организованно, с оружием и боеприпасами. Взяли деньги из Центрального банка…

– И менял потрясли. Про это вы не забываете. Но они отплатили той же монетой. Теперь доллар стоит не восемьдесят тысяч афгани, а двадцать пять. – Наик подпустил в голос побольше сарказма: – Финансовый бизнес приветствует северян!

Гульман дернул щекой:

– Заткнись.

– Повежливее, Гульман-сааб[7]. Без меня у вас ничего не выйдет. Сам знаешь. Как иначе перейдете границу?

Предупреждая реакцию афганца, вмешался Зармаст, которому не по вкусу была возникшая перепалка.

– У нас общие задачи. Не время для распрей.

– Наш друг выступает в качестве арбитра, – хмыкнул Гульман. – Как обычно…

– Как обычно, – сухо подтвердил Зармаст. – Кто-то должен следить за тем, чтобы вы не вцепились друг другу в глотку. На радость нашим врагам.

– Знать бы кто враги…

Зармаст исподлобья посмотрел на Гульмана, но не стал втягиваться в пикировку. Для всех, находившихся в кабульском такси, понятие «враг» представлялось весьма условным. И лучше остальных это понимал он, родившийся и выросший в России, стране не пользовавшейся здесь особой популярностью. Тем не менее, Зармаст провел в Афгане не один год, выполняя ответственные и, если воспользоваться профессиональной лексикой дипломатов и разведчиков, «чувствительные» поручения.

В свое время Зармаст изучал афганскую историю и культуру, даже защитил диссертацию. После падения советской власти стал искать другую работу. Ученые влачили жалкое существование, их обрекли на вымирание. Что ж, ему повезло. Ударившись в политику, вошел в исполком ведущей демократической партии, обзавелся связями. Можно было и дальше продолжать в том же духе, но внутренний голос подсказывал – первых ролей ему не видать, а со вторых можно легко слететь, колода партаппаратчиков постоянно тасовалась. Да и «демократы» стремительно утрачивали свои позиции. Поэтому, когда ему предложили перейти в одно из управлений администрации президента, он почти не раздумывал.

Речь шла о структуре, которая отслеживала финансовые потоки – из России в различные международные регионы и в обратном направлении. Вскоре новый сотрудник был направлен к Панджшерскому льву, которого связывали с российской верхушкой деловые интересы. Получая от Москвы оружие, необходимое для борьбы с талибами, Ахмад Шах Масуд расплачивался деньгами, вырученными от продажи самоцветов и наркотиков. Последняя статья доходов была особенно важной. В то время как талибы жестоко карали за производство наркотиков, опийный мак обильно сеяли на территориях, контролировавшихся Северным альянсом. Там постоянно увеличивалось число лабораторий по производству героина, которые росли как грибы после дождя. Маршруты наркотрафика пролегали через Россию, оттуда поставлялись и прекурсоры.

Всем этим так или иначе приходилось заниматься, курировать контакты в треугольнике «Москва-Панджшер-Кандагар» (формально афганской столицей оставался Кабул, но реальный центр власти талибов находился в Кандагаре, вотчине муллы Омара), которым придавалось большое финансовое и политическое значение. Мало кто знал, что деньги и для талибов, и для северян печатались в Санкт-Петербурге. Их передавали президенту Исламского государства Афганистан (существовало до прихода талибов и поддерживалось северянами) Бархануддину Раббани, а тот делился с правительством муллы Омара. За мзду, разумеется, причем немалую. Война войной, а бизнес бизнесом. «Северные» афгани были раза в два дешевле талибских, но по виду от них почти не отличались. Впрочем, серийные номера были другими.

Зармасту неоднократно приходилось ездить в Исламский эмират, и он достаточно комфортно чувствовал себя в государстве, проводившем антироссийский курс и признавшем независимость Чечни. Гульман был его главным партнером, именно с ним был детально проработан последний проект сотрудничества. Он принципиально отличался от предыдущих, и вся тройка занималась им с исключительным рвением. Впервые они работали исключительно на себя, на свое будущее. Как было не воспользоваться неразберихой, возникшей после смерти Масуда и разрушения военной и политической мощи талибов?

Петляя между танками, грузовиками и группами солдат, юркое такси мчалось на юго-запад. Везде следы войны, разрухи. Проваленные крыши, выбитые окна. Вот мавзолей эмира Абдуррахмана, дальше – бывшее советское посольство, обшарпанное, лилово-серое. Здесь нашли приют сотни беженцев. Стены главного корпуса сложены из ребристых железобетонных плит, это делает его похожим на стиральную доску. Такси проезжает мимо трехэтажного дворца Дар уль-Аман, темнеющего на фоне снежных гор. Разбитые круглые башни, бесстыдно торчит стальная арматура…

Наконец, они у цели. Это дворец Челсутун, с величественным фасадом, который украшают сорок колонн. Здесь талибы собирались разместить некоторые правительственные структуры, а также штаб-квартиру «Аль-Каиды». Взялись за ремонт здания, но успели только крышу подлатать, да укрепить перекрытия. Роскошный парк перед дворцом не пощадили: он повторил судьбу деревьев в центре Кабула.

Такси подкатило к крыльцу. Вокруг сновали солдаты, заполняя кузов грузовика разнокалиберными ящиками, тюками и мешками. Гульмана ждали, к нему подскочил командир, руководивший погрузкой, почтительно приветствовал. Подогнали вместительный джип, в котором удобно расположились все трое. Во втором грузовике разместилась охрана – десять хорошо вооруженных закаленных бойцов.

В восемь сорок пять они покинули Челсутун. С севера в столицу уже вступали первые отряды таджиков.

Спустя два часа небольшой конвой добрался до шоссе. Оно находилось в относительно приличном состоянии, хотя кое-где зияли воронки – результаты обстрела из дальнобойных орудий. Еще пять часов пути, и они в Джелалабаде. Отсюда можно было сравнительно быстро добраться до Торкхама, главных «ворот» на границе с соседним государством. Однако воспользоваться этим путем было бы неосмотрительно: в Торкхаме размещались элитные пакистанские погранчасти и спецподразделения, отслеживавшие любые перемещения товаров и людей. Едва ли они пропустили бы грузовики из Кабула без досмотра.

Конвой свернул на скверную дорогу, тянувшуюся вдоль русла реки Кунар. Размытая дождями, в ухабах и рытвинах, она сулила сущие мучения машинам, водителям и пассажирам. Из-за частых поломок приходилось делать остановки. Пока механики копались в двигателях, меняли пробитые колеса и шаровые опоры, остальные приходили в себя от бешеной тряски и лениво озирали окрестности: унылые берега реки, чахлые кустарники, тощие быки и коровы, выходившие на водопой.

Когда конвой приблизился к устью долины Дарра-йе-Печ, всем было приказано быть начеку, держать оружие под рукой. Здесь проживали племена пашаи, враждовавшие с талибами. Когда государство муллы Омара оказалось на краю гибели, пашаи осмелели и вырезали местные гарнизоны Исламской милиции.

Гульман приказал проходить долину на скорости, ни в коем случае не останавливаться. Хвала аллаху, им повезло. Местные жители не ожидали пришельцев, были застигнуты врасплох. Лишь в одном из поселков колонну обстреляли, но то были одиночные выстрелы, палили так, для острастки. Талибы, сидевшие в грузовиках, отреагировали плотным автоматным и пулеметным огнем, поливая свинцом жилые дома, магазины, детские площадки. Раздались крики и проклятья, но конвой, уходя от погони, мчался вперед, исчезая в облаках пыли.

Миновав Дарра-йе-Печ, они еще четыре часа продвигались по зубодробительной дороге вдоль левого берега Кунара, пока не достигли пункта пересечения границы. Он находился в захолустном городишке, который на афганской стороне назывался Нарай, а на пакистанской – Аранда. Никаких полосатых столбов, никакой разделительной полосы. В городе имелась единственная улица, поперек которой была протянута веревка, отделявшая одно государство от другого. На нее мало кто обращал внимание, горожане, в зависимости от возраста и настроения, либо подлезали под нее, либо перешагивали.

Афганский таможенный и паспортный контроль отсутствовал, а вот по другую сторону веревки конвой поджидал отряд рейнджеров. Наик переволновался, хотя все было заранее предусмотрено, обговорено. Молоденький лейтенант проверил документы, козырнул и не отказался от конверта с долларами.

Спустя четверть часа они уже находились на территории Читрала, бывшего княжества, которое в 1969 году было присоединено к Пакистану. Присутствие федеральных властей в этой глуши не чувствовалось, места оставались дикими. Здесь обитали свободолюбивые племена, подозрительные к чужакам и готовые силой отстаивать неприкосновенность своих территориальных пределов.

Через Замутай и Утрог отряд благополучно добрался до Свата, в прошлом тоже княжества. Оно вошло в состав Пакистана вслед за Читралом, в 1971 году. Взяв проводников в Каламе, навьючив поклажей лошадей, отряд углубился в горы. Предстояло преодолеть около сорока километров, перебраться через два ледника. В этих труднодоступных местах – десятки пещер, соединенных друг с другом подземными ходами. В одну из них аккуратно сложили доставленный груз. Каждый тюк, коробка, ящик упаковали в водонепроницаемую пленку.

Теперь можно было позволить себе расслабиться, отдохнуть. В нескольких километрах находилось изумительной красоты горное озеро, окруженное пологими берегами. Отыскать удобное место для привала оказалось несложным. Разожгли костры, и вот уже в котлах забулькало пряное мясо. Никто не заметил, как Гульман, подходивший пробовать готовившееся яство, всыпал в него порошок. Это было сильное средство, действовавшее весьма гуманно. Человек засыпал, чтобы больше никогда не проснуться.

Все были голодны, аромат пищи действовал возбуждающе. Солдаты, водители и проводники наворачивали так, что за ушами трещало. Тщательно подбирали кусками лепешек соус, до блеска вытирая алюминиевые миски. Гульман и его спутники устроились в отдалении. Они не прикоснулись к пище.

…В стороне находилась горная терраса, куда оттащили трупы, чтобы сбросить их с обрыва. Мертвецы летели вниз с полминуты, ударяясь об острые камни и скалы. Через пару дней их обглодают шакалы и снежные барсы, а кости разметут в стороны зимние ветры.

Прошел не один год…

I

Таня поднималась рано. Половина шестого, все еще спят, вокруг ни души. Это так замечательно – видеть цветы, растения, деревья, без помех разговаривать с ними, слушать звуки, которые издают птицы, если повезет – увидеть мангуста или зайца. Территория посольства большая, есть такие уголки, куда редко заглядывают люди. Ох, уж эти люди. Она с неудовольствием подумала о представителях небольшой российской колонии. Тупое, жрущее и пьющее стадо, неспособное тонко чувствовать, переживать. Конечно, попадаются среди них… Нет, об этом нельзя думать, иначе она завтра же возьмет билет и улетит из этого города. В конце концов, не так уж долго осталось терпеть.

Она тронула за плечо мужа, потрясла. Тот замычал, беспокойно заворочался и уткнулся носом в подушку. Но супруга не отставала, и он открыл глаза.

– Илья… Пойдем, погуляем, а?

Муж уставился на нее выпуклыми, водянистыми глазами.

– Сейчас на улице чудесно.

– Танька… С ума сошла! – он посмотрел на будильник. – Шести нет! Я ведь после приема… Сгинь, пропади!

Завернувшись в одеяло, тут же заснул.

Таня пожала плечами. Иного трудно было ожидать. Она поддалась порыву, забыла на секунду, что за человек ее муж. Когда живешь вместе, невольно пытаешься найти хоть какие-то хорошие черты в своем партнере, чем-то поделиться с ним… Не тот случай.

Таня умылась, подумав, что душ примет позже. Не хотелось тратить на это замечательное утро. Хотелось поскорее выйти наружу, прогуляться по территории, проверить все посадки, Лилию Мадонны…

Она мельком глянула в зеркало. Успеет еще причесаться, навести красоту. Татьяна Николаевна Белова, тридцать семь лет, супруга политического советника посольства. Чем не матрона… Но нет, на матрону она пока не тянет и довольна этим. Хотя муж бы, наверное, не возражал… А ей не нужно становиться гранд дамой, лучше оставаться молодой, веселой и подольше не стареть.