Хождение за два-три моря

Светослав Пелишенко

Сергей Осташко

Хождение за два-три моря

Повесть о путешествии

ОТ АВТОРОВ

Лоция Черного моря (и любого другого тоже) начинается с Важных Предупреждений Мореплавателям. Хороший пример авторского гуманизма: открывая книгу, читатель имеет право сразу узнать, что ему грозит.

Так вот, эта книга – об одном не особенно дальнем походе. Не ждите острых ситуаций, захватывающих приключений: их тут нет. Сюжет, строго говоря, вообще отсутствует. Действующих лиц немного (причем ни одной женщины). Скандальных разоблачений не производится.

Повесть написана от первого лица одного из двух авторов. Нам показалось, что так легче сохранить для читателя интонацию разговора с глазу на глаз.

Все это было на самом деле, читатель, было уже довольно давно. С тех пор многое могло попросту устареть.

Пограничный режим, например, в последнее время стал помягче, рыбалка возле Бердянской косы уже, говорят, не та, а город Жданов переименовали опять в Мариуполь.

Да что там – само море стало иным. Море было большое, помните? Очень эта фраза из сочинения какого-то мальчишки нравилась Антону Павловичу Чехову, нравилась именно своей простотой. Ну, большим-то море осталось; однако еще несколько лет назад море было живое. Сейчас о Черном море так уже не скажешь.

Не изменились со времени нашего путешествия, пожалуй, только паруса, ветер и люди, которых почему-то тянет бродяжничать.

Часть первая

МОРЯМИ

По рыбам, по звездам проносит шаланду:Три грека в Одессу везут контрабанду.Эдуард Багрицкий

Глава 1

ПЯТЬ ГРЕКОВ В ОЧАКОВ ВЕЗУТ РУБЕРОИД

Из судовой роли

Наименование, тип судна:

парусно-моторная яхта «Юрий Гагарин».

Порт приписки: Ильичевск.

Экипаж пять человек:

1. Кириченко А. Д. – капитан.

2. Пелишенко С. Б. – боцман.

3. Осташко С. А. – судовой врач

4. Кириченко Д. А. – матрос.

5. Нестеренко А. М. – матрос.

«Юрий Гагарин» снабжен плавсредствами полностью.

Все члены экипажа умеют плавать.

Число Подписи Печать

I

Просыпаться ниже ватерлинии было все еще непривычно.

Утро просочилось в каюту вместе с дождем. На койку падали холодные тяжелые капли. И это июль, Черное море! Я лежал в мокром спальнике с утренней мыслью недоспавшего: «Как я, собственно, здесь очутился?… Зачем?…»

«Недоспавший» – еще мягко сказано. Легли в час; в три состоялся аврал. Разбудил меня звон цепей. Ветер переменился, нас тянуло на отмели острова Джарылгач.

Я лежал в мокром спальнике и вспоминал, каково было в кромешной тьме, абсолютно голым, распутывать цепь запасного якоря. Когда в живот вонзается якорная лапа, возникает ряд интереснейших ассоциаций. Например, чувствуешь себя песчаным дном.

– …Баклаша! – позвал Сергей. – Спишь?

Я повернулся на бок. Знакомая теснота кубрика: койки носового отсека разделяет узкий проход, основание мачты и трап, ведущий к люку. На койке у левого борта распласталось длинное тело. Отрешенный взгляд устремлен вверх.

– Доброе утро, Сережик.

– Доброе. Ты как, не заболел еще?… Интересно все-таки: ну почему я врач?! Славчик!

Я не ответил. Назначение Сергея Осташко на должность, определенную судовой ролью, загадки как раз не представляет. Если человек никогда не ходил на яхте, не умеет завести мотор и поставить парус, назначать его матросом опасно. Роль врача сводила тот вред, который Сергей мог нанести здоровью окружающих, к минимуму. Я не сомневался, что числюсь боцманом примерно из тех же соображений. Непонятно другое. Причины, побудившие двух физиков-теоретиков изменить профессии, бросить дела и однажды утром проснуться в Джарылгачском заливе, – причины эти должны быть по меньшей мере уважительны. Интересно все-таки: в чем они состоят? Молчишь, Славчик?

Над головой протопали. Раздался – опять! – звон якорной цепи, крики: «Набей фал! Подбери шкот!» – и вот, как всегда внезапно, внезапно и плавно, кубрик накренился. Койка подо мной начала мерно раскачиваться. Вдоль бортов зашипела, вкрадчиво зачмокала вода. Это был странный звук: будто рядом с яхтой кто-то бежал на лыжах по раскисшему снегу.

Вообще-то задавать вопросы поздно. Четвертый день похода; мы оба все же достаточно знали море, чтобы заранее предвидеть, на что идем. Мокрый спальник и хронический недосып составляют часть целого. Я поискал в себе запоздалое раскаяние – и не нашел.

– Вроде снимаемся. – Взгляд Сергея по-прежнему не отрывался от полоски рассвета, проникающего в щели люка. – Все-таки согласись, Баклаша: повезло нам! По-моему, все-таки повезло.

II

Везти начало месяц назад, в тот момент, когда совершенно незнакомый человек спросил, не желают ли «господа» «сходить в Астрахань».

Дело было на причале рыбаков-любителей, известном под кличкой Шанхай. В Сухом лимане, недалеко от стоянки паромов Одесса – Варна, краны и доки крупнейшего в стране Ильичевского порта зажимают личный сектор. К фарватеру стратегического значения лезут корявые мостки. Берег облеплен жилыми сарайчиками – куренями. На воде покачиваются лодки всех мастей и калибров. Ступая по их бортам, можно пройти Шанхай из конца в конец. Утром лодки уходят, а к вечеру по причалу запевают примусы, шкворчит на сковородках ставрида и пахнет лучшей на свете ухой – бычковой…

– Идемте в Астрахань, господа! – повторил незнакомец. Мы невольно опустили руки. Господа, кусаемые водяными блохами, стояли по колено в холодном лимане. Над нами нависало днище лодки. При окраске днища рук опускать не рекомендуется. Сверху выросли коричневые сосульки. Капель железного сурика стыла на глазах.

– Сейчас докрасим – и пойдем, – наконец нашелся Сергей.

– Ну давайте. Я жду, вот оно.

Мы проводили глазами прямую спину визитера. Из-под воротника выбивалась курчавая седина, взбегала на загорелое темя. Голова была гордо откинута – чуть в сторону и назад. Этим и завершилась наша первая встреча с Анатолием Даниловичем Кириченко, по профессии портным, удостоверение яхтенного капитана № 1656.

Странное предложение обрело плоть, когда мы впервые попали на борт «Юрия Гагарина». Двухмачтовик с вооружением шхуны и выстреленным вперед бушпритом, «Гагарин» не был похож на современную кокетливую яхту. Больше всего он напоминал старый парусник, парусник Стивенсона и Жюля Верна, восстановленный для новых приключений.

После осмотра мы сидим в каюте. На штурманском столике разложена карта. Указующий перст капитана обошел Крым, взлохматил пресноватое Азовское море, пересек Калмыцкую степь и сплавился вниз по Волге.

– А потом и на Каспий сходим, и на Балтику. Вот оно!

Мы с Сергеем неловко примостились на краю койки. Золотистый свет течет из иллюминатора, играет на медной окантовке старого барометра. Лицо капитана важно и благостно. Здесь – его мир, корабль, который он создал собственными руками. Тем самым было продемонстрировано, что может сделать из парусины, списанного бота и тракторного дизеля хороший одесский портной…

Я не мог отделаться от мысли: тут какое-то противоречие. Сквозь седой мох на груди капитана видна татуировка – якорь и паруса. Коренастый, сильный; говорит неторопливо, веско, конец фразы припечатывает странным сочетанием «вот оно»:

– Вы люди образованные, а я портняжка, вот оно. Темный человек. Три класса образования, вот оно.

Рекомендуясь таким образом, он снова, как при первой встрече, гордо откинул голову, а на лице возникло челленджеровское выражение: подите, мол, вы все к черту!

Какой там портняжка… Типичный морской волк!

III

Разговор в каюте «Гагарина» содержал между прочим и такую фразу:

– Если хотите, можете мне немного помочь. Вот оно.

Тут мы с Сергеем были единодушны.

– Помочь надо, – сказал я по дороге домой, – только ты, Сергей, на яхту пока не ходи. Чем позже капитан узнает, какой ты работник, тем больше шансов поехать.

– Логично, – сразу согласился Сергей.

Он взял на себя административную часть – и промахнулся.

Помощь по яхте оказалась необременительной. Я ничего не умел, а капитан придерживался «естественного» метода обучения, развитого еще Яном Амосом Коменским. Например, показывал, как перебирают якорную цепь; я наблюдал.

– Вот оно, – говорил педагог, укладывая последнее звено, – теперь понял?

Я кивал, и мы переходили к теме «циклевка палубы».

За работой капитан менялся. Исчезала медлительность речи, благосклонная важность. Он беззлобно и необидно поругивался. От гордой личности командира отщеплялась новая ипостась, которую я привык называть запросто – Данилыч.

После рабочего дня мы отмывались в лимане. На остановке автобуса Данилыч, переодетый во все чистое, гордо откидывал голову. И я почтительно говорил:

– До свидания, Анатолий Данилович…

Сергей тем временем готовил документы. Это был процесс куда более трудоемкий.

Черное море – пограничное море. Для выхода на однодневную рыбалку – всего лишь! – необходимо:

– оформить «пропуск в море» на каждого члена экипажа;

– заполнить «отходную книжку» (указываются адреса и номера паспортов отходящих);

– при отходе – «взять отход» (в другой книжке, которую берешь с собой, проставляется печать);

– воротясь, «отметить приход» (снова печать);

– состоять членом обществ ДОСААФ и охраны природы;

– пассажиров не брать, двухмильной зоны не нарушать, к берегу не подходить.

Захватите с собой еще несколько бумажек – талон о техосмотре лодки, права на вождение малотоннажных судов – и ступайте ловите рыбу. Но учтите: для похода на яхте, который продлится не один день, документов требуется больше. Гораздо больше.

Сергей прогадал. Сидя на работе, будущий судовой врач неумело бил по клавишам печатной машинки. У него еще студентом выработалась дурная привычка: в минуты душевного волнения втягивать воздух сквозь стиснутые зубы, производя вопросительное шипение – «чш-ш-ш?», похожее на звук закипающего чайника. Теперь казалось, что к служебной машинке «Ятрань» подсоединен самовар. Кипение прекращалось только при появлении начальства; при появлении начальства маршрутные листы с именами далеких портов стыдливо прикрывал «Справочник по специальным функциям».

Мы с Сергеем оба работаем на физическом факультете Одесского университета. Сюда, в храм науки, доходят лишь отголоски борьбы за трудовую дисциплину. Взыскания ограничиваются тем, что у заведующего кафедрой грустнеют глаза. И все же будущий поход мы старались не афишировать.

На работе сгущалась атмосфера тайны. Я никому ничего не говорил, но все чаще меня отводили в сторону и требовали:

– Расскажи. Мне можно.

– О чем?

– Сам знаешь. Не маленький.

Завкафедрой, наоборот, ни о чем не спрашивал, даже о судьбе заброшенной статьи «К теории правила Урбаха». Видимо, он ничего не знал; и только его темные восточные глаза грустнели.

Я сам не вполне понимаю: зачем мы с Сергеем пытались хранить секрет? Не все ли равно, по какой причине сотрудник бездействует?… Скорее всего, в нас говорила суеверная боязнь спугнуть удачу. Предстоящее путешествие – удача, это подтверждали и вопросы сослуживцев. Была в их вопросах какая-то тревожная зависть. Завидовали даже не нам, не походу на яхте как таковому, а скорее самому факту случайности везения.

Мне кажется, что наше поколение не привыкло к подаркам судьбы. По-моему, нам все дается с запозданием, – даже лучшим из нас. «Опять недовольны», – скажет другое, старшее поколение. Да нет, мы довольны… Я не о довольстве говорю – о радости. Мы слишком долго не командуем полком. Чуть дольше, чем нужно, ходим в молодых специалистах. Чуть позже, чем хотелось бы, выходят в свет наши книги. Так – по ощущениям. Может быть, всё строго по заслугам, по справедливости и вовремя. Но вовремя – это чуть поздно для радости. И ревнует в каждом из нас неистребимый мальчишка не к заслуженному чужому успеху, вовсе нет. Хочется найти в старом башмаке под елкой хлопушку – просто так, ни за что. А может быть, это свойство не только моего поколения?

Как-то уже в конце июня заведующий кафедрой вызвал меня в кабинет, долго молчал. В его глазах стыла уже не грусть – мировая скорбь. Я почувствовал, что краснею. Профессор отвел взгляд и попросил:

– Расскажите… ну, вы знаете о чем. Мне – можно.

Единственным, кто не считал, что нам – и заодно им – повезло, были родственники.

– От таких предложений не отказываются! – убеждал я дома.

– Подобная возможность предоставляется раз в жизни! – патетически вторил Сергей, втягивая в себя воздух.

Ему приходилось трудно: нужно было уговорить жену, отца, мать, сына Сашу.

Тещу…

Родственники сопротивлялись как могли. Суть семейных тревог выразил пятилетний Сашка, сказав просто и серьезно:

– Утонете, папа.

Взрослые менее откровенны. Когда иссякали доводы о необходимости лечить зуб и белить кухню, они в отчаянии спрашивали:

– Ну почему он пригласил именно вас?!

Это был единственный вопрос, на который ни Сергей, ни я не могли ответить. Хорошо зная друг друга, в глубине души мы оба были уверены: в данном случае большую глупость делает не тот, кто опрометчиво согласился, а тот, кто опрометчиво предложил…

Сегодня я думаю по-другому. В нелепом способе подбора экипажа, который применил Данилыч, мне видится высшая мудрость. Вы зовете «сходить в Астрахань» всех подряд. Наконец кто-то соглашается. Тем самым выявлена натура с запасом авантюризма, достаточным для участия в подобном мероприятии.

IV

Лето вошло в полную силу. Акация зацвела и отцвела. Студенты схлынули; в пустых коридорах университета пахло почему-то цирком: опилками. Город раскалился, асфальт расплавился, ежегодный миллион отдыхающих прибыл и разместился. Сергей оформил – на этот незначительный факт следует обратить особое внимание! – и свой, и мой отпуск с шестого, как он сказал, июля.

Любое долгожданное событие обладает следующей особенностью: чем ближе подступает, тем нереальней кажется. Вечер перед отходом. Рюкзак собран; даже батарейку для фонарика в конечном счете добыть все-таки удалось. Паспорт, бумажник… как будто все. За вечерним чаем, убедившись в необратимости происходящего, домашние нехорошо молчат. Они-то поверили, зато я разуверился. Именно сейчас, когда суматоха сборов позади. К завтрашнему отплытию я равнодушен по той причине, что этого не может быть. И немного грустно: немного жаль, что закончен период подготовки, суетливый праздник предвкушения…

Утро. Сбегать из дому нужно именно утром. Знакомые вещи спят, и часы, бьющие в столовой пять ударов, бьют их сонно. Еще раз: паспорт, бумажник… как будто все. Накинув лямку рюкзака, я напоследок оглядел свою комнату.

Я ошибся: вещи не спали. Прямо на меня, в упор, укоризненно смотрел письменный стол. На столе стопкой, с вымученной добропорядочностью, были сложены книги и папки. Одна из книг лежала чуть в стороне, красноречиво распахнутая на середине научного предисловия. В одной из папок прятались выкладки, так и не доведенные до числа, и некая рукопись, застрявшая на странице четыре. Строго говоря, стол мой был прав. «Одумайся, – говорил стол, – еще не поздно! У каждого своя жизнь. Твоя, настоящая, – здесь. Ведь ты и сам не знаешь, зачем тебе понадобилось это дурацкое путешествие…»

Тут в коридоре зазвонил телефон: Сергей сообщал, что готов.

Вероятно, со стороны это выглядело бы странно: в пустой комнате, с рюкзаком за плечами, приличный молодой человек вдруг показал письменному столу язык. Резко повернулся, вышел. Щелкнул дверной замок. В подъезде, как всегда, пахло жареной рыбой. Дворничиха тетя Ира не спеша умывала двор. Автобус номер пятьдесят подвалил к остановке. Час спустя мы с Сергеем сошли в Бурлачьей Балке. Под обрывом блестел лиман, покачивались лодки, поджидало непонятное будущее.

Нам все еще везло.

V

Толком познакомиться с командой в день отхода так и не удалось.

Эта сцена запомнится мне надолго. С причала на палубу «Гагарина» перекинуты сходни; по ним, тяжело дыша, движется вереница людей. На мостках толпятся провожающие и сочувствующие. В стороне, на берегу, потявкивает свора «шанхайских» собак. Они волнуются больше всех.

– Пока наш поход напоминает помощь голодающим Поволжья, организованную одесским яхт-клубом, – смахивая пот, говорит Сергей.

Продуктов много, загружать их тяжело, но это работа осмысленная. Роль тушенки и джема в ходе будущего путешествия представляешь себе довольно наглядно. Противней перетаскивать канистры горючего, ящики инструментов, тюки парусины. Наконец, совсем непонятно предназначение мешка цемента и шести рулонов рубероида. В качестве заключительного аккорда мы переносим на борт восемь палок сервелата и… могильный памятник в виде треугольной плиты из нержавеющей стали. Соседи переглядываются. Собаки начинают подвывать. Спокойствие сохраняет только «Юрий Гагарин». Сверкая белой каютой, он стоит чистенький, подобранный, готовый к походу. Корпус немного наклонен, как при боковом ветре…

– Да он на дно сел! – вдруг восклицает Данилыч. – Видите, накренился?

И вот уже назад, на берег, перекочевывают канистры, цемент, рубероид… После этого судно вновь обретает плавучесть, а события разворачиваются стремительно.

Капитан взошел на борт и замер в неудобной позе. Он хотел казаться как можно легче.

– Теперь матросы… Даня… Саша…

Яхта все еще плавала.

– Отдать концы! – неожиданно скомандовал Данилыч.

«Гагарин» отошел, а мы с Сергеем остались на берегу, возле груды балласта.

– Несите все это к плавмастерским! – донеслось с середины лимана. – На глубокой воде загрузимся.

До плавучих мастерских было метров триста. Дорога есть дорога, даже трехсотметровая. В дороге всегда происходит что-нибудь веселое: отскочит колесо у тачки, и на ноги сыплется цемент; вылетит пробка из банки с керосином – и ноги опять чистые…

Наши действия заинтриговали Шанхай. На порогах куреней стоят люди. В основном это ветераны флота, люди непростой судьбы и непростого юмора. Стараемся не прислушиваться.

– Отдохнем… – Сергей втягивает воздух – «чш-ш-ш?», как закипающий чайник. – Я судовой врач, а не грузчик.

Мы останавливаемся, смотрим на гладь лимана. На «Гагарине», кстати, тоже не скучают. Яхта снова сидит на мели. Аврал идет своим чередом и на суше, и на море.

Плавмастерские. Крепкий забор. Охранник категорически отказывается открыть ворота. В то же время он не препятствует, когда мы начинаем перетаскивать через трехметровый частокол ценные горючие и смазочные материалы. К такому способу передачи грузов на расстояние он давно привык.

«Гагарин» покачивается на глубокой воде фарватера, он наконец «отмелился». Теперь нужно пересечь борта двух сейнеров и прогулочного катера. К груди липнет рубероид. Пот пахнет керосином. Последние усилия… Рубероид – на палубе.

– Заводи мотор! Отдать концы!

К выполнению последней команды мы уже готовы. Яхта не движется: на мели винт намотал водоросли. Капитан смотрит на Сергея. Бортовой врач успел проговориться, что когда-то он занимался подводным плаванием. Теперь, проклиная свою болтливость, Сергей лезет в холодную воду.

– Дайте нож! Маску! – доносится из-под кормы. Шанхай в восторге: операция проходит успешно. На недостаток внимания мы пожаловаться не можем:

– Иди посмотри на этих козлов, Витя… Витя!

– С-с-пирту… – Дрожа, хирург-подводник влезает на борт, делает неверный шаг и спотыкается о черный рулон рубероида.

– Пять г-греков в Оч-чаков везут р-рубероид, – изрекает он.

Это явное вранье. Стуча мотором, яхта идет к выходу из лимана и уносит на себе, согласно судовой роли, двух Кириченко, Нестеренко, Пелишенко и Осташко. Национальный состав команды строго выдержан.

Но никто не возражает: греков так греков. Главное в том, что «греки» наконец выходят в море.

VI

Мы вышли в море, и суета отъезда сразу отодвинулась, забылась. В море был небольшой ветер, короткая волна закипала пеной. Несмотря на грохот мотора, возникло ощущение тишины.

Я плохо помню этот первый переход от Ильичевска до Очакова. «Скатили» (облили) палубу; ее дерево под босой ногой влажное и теплое, словно кожа морского зверя. Сидим под стакселем; он отбрасывает странную, двойную тень – задерживает и солнечные лучи, и ветер… Из новых впечатлений это всё. В начале пути срабатывает какой-то предохранительный клапан: воспринимаешь не то, что ново, а скорее вещи обыденные, но деформированные, сдвинувшиеся с привычных мест.

Ильичевск, а потом и знакомая панорама Одессы скрылись за кормой. Последними исчезли трубы Пересыпи, на которые удобно править, возвращаясь с рыбалки. Сергей возится в каюте – стелит койку, устраивается. Сквозь квадратную дыру люка мне видна его сухая, аскетическая спина. Лег. Теперь виден живот, небольшая доброкачественная припухлость, довольно неожиданная на этом долгом костистом теле… Покряхтывает – что-то не так. Встает, перекладывает парус, заменяющий матрац, ложится и теперь от удовольствия даже постанывает. Все эти действия вполне в духе Сергея и как раз поэтому интересны. Каким он будет, мой старый друг, в новых условиях путешествия? И каким буду я сам?

«Гагарин» еще не вышел из вод Одесского залива. Тут все знакомо: ветры – «широкий», «с угла», «молдаван»; течения, в том числе «донка», при которой может прийти замор; породы оседлой и проходной «белой» рыбы; признаки погоды; сезонный окрас воды…

Когда-то мне казалось, что я неплохо знаю Черное море. Но сегодня я смотрю на зеленоватую воду, на рыжие глинистые обрывы другими глазами. Что же я знал? Небольшой участок от Санжейки до мыса «Е», фрагмент, который самонадеянно назвал Черным морем. Скоро он останется позади. А что дальше? Есть ли у Крыма аналог «молдавана», дующего непременно сутки, трое или семь? Каковы бычки возле Керчи? Ловят ли на «самодур» в Каркинитском заливе?…

Я чувствовал себя в положении сванского долгожителя. Всю жизнь он ничего, кроме гор, не видел и думал, что уж горы-то знает. И вот старика вытаскивают из его ущелья и везут в Москву, чтобы разобраться, почему он, собственно, дожил до ста сорока лет.

– Что это?! – с изумлением восклицает старец, глядя вниз из окна самолета.

– Как «что»? Это же, дедушка, ваш родной Кавказский хребет!

Глава 2

У ТЕТИ ПАТИ

I

– Готовьте «Яшку», – разбудил меня голос капитана, и я сразу вскочил с радостной мыслью: «Путешествие началось!»

«Гагарин» стоял на якоре. Днепро-Бугский лиман – просторный, на мелководье заросший – напоминал одновременно и реку, и море. На берегу Очаков не менее успешно стирал грань между городом и деревней. Над склоном поднимались каменные дома, а вниз, к воде, сбегали откровенно сельские хаты. Под утренним солнцем зеленый городок выглядел приветливо.

Даня и Саша опускали за борт «Яшку». Только сегодня я как следует рассмотрел всех троих. Даня, сын капитана, которого сам Данилыч называет «мастером по парусам», ростом был в отца – небольшой. Волосы и зачатки отпускаемой бороды черные, а лицо узкое, подвижное, хитрющее… Саша казался старше, был чисто брит и коротко стрижен; такие юноши, подтянутые, с твердыми глазами, нравятся застенчивым девушкам и авторам плакатов «Спорт – это жизнь». «Яшка», складной железный ботик, больше всего напоминал корыто.

– За что его так прозвали?

– «Яшку»? – переспросил Даня. – Ты меня спроси: я знаю? Я не знаю. За характер. Сильно вертится.

– Доставайте рубероид, – скомандовал капитан. – Завезем его тете Пате, вот оно.

Таким образом разъяснилась одна из вчерашних загадок. Рубероид предназначался тете Пате.

До берега было недалеко. В целом перевозка напоминала известную задачу о волке, козе и капусте. «Яшка» вмещал только двоих. Или одного члена экипажа и два липких рулона, но и под этим грузом, оправдывая свою кличку, «сильно вертелся». Саша отвез меня, я – Даню, Даня – рубероид и судового врача. Последними прибыли Сергей с Данилычем, и капитан попросил, чтобы впредь за ним присылали кого-нибудь с ногами покороче.

Мы уже знали: вчерашний маневр, когда яхта прошла мимо причалов рыбозавода и в полной темноте отдала якорь, имеет специальное название – «стать на траверзе тети Пати». Под обрывом, у самой воды, приютился домик. Несколько фруктовых деревьев, огород – словом, небольшое деревенское хозяйство. У крыльца был установлен рукомойник, похожий на самовар братьев Черепановых – такой же медный и пятиведерный.

Мы занесли рубероид во двор. Данилыч скрылся в доме.

– Моя сестра, – торжественно представил он, появившись на крыльце с невысокой пожилой женщиной. – Клеопатра Даниловна.

– Здравствуйте, – приветливо сказала тетя Патя. – Идемте чай пить.

Тетя Патя жила одна. Она была, по-видимому, лет на десять старше брата, и за чаем с какими-то необыкновенно вкусными булками меня поразила та ласковая почтительность, с которой обращался к ней Данилыч. Он ей – «вы», она ему – «ты».