Хочу быть содержанкой

Вы страдаете от того, что бессильны помочь страждущим, стремитесь, хоть на мгновение, продлить жизнь увядающей красоте на подоконнике, но старания ваши напрасны и совершенно бесполезны… Вот, опять в доме покойник, опять вынесли очередной горшочек…

Однажды терпение ваше обрывается, и вы отдаёте все, до последнего горшочка и пластикового стаканчика, цветочки первому попавшемуся сердобольному посетителю. Будь, что будет! Ведь обязательно будет то, что предполагается. А предполагается скандал!

Хозяйка засохшего царства бывших цветов в ярости! Она кричит, брызжет слюной, топает ногами, танцует танец смерти вам! У неё даже стёкла очков запотевают от избытка эмоций. Вот это – адреналин! Какое вы имели право вторгаться в её засохшие владения?! Это ей больные люди приносили горшочки и ставили на подоконник в благодарность за лечение. Они даже подумать не могли, что цветочки в горшочках в скором времени превратятся в, никому не нужный, гербарий, а вы посмели! Вас надо призвать к ответственности моральной и материальной, нотариально засвидетельствовать преступление, и примерно наказать, чтобы неповадно было помогать естественному желанию жить! Отдавать без уведомления хозяйки?! А вдруг в земле горшочков до сих пор припрятан тайный приз, но не для вас, а вы и не догадывались о том, а вы посмели?! И чтобы вы никогда, никогда не решались на подобные поступки, вас надо заклеймить позором, привселюдно объявить неадекватной! Вы же неоднократно выносили засохшие дрючочки, она, оказывается, замечала, но интеллигентно молчала, а тут, ничего не осталось на грядке покойников. Это же преступление! Поливать, так уж и быть, можно, отдавать нельзя! Вы же подрываете апломб хозяйки, и не правильно расставили знаки препинания!

Хозяйке гербария хочется написать гневное заявление на имя самого главного начальника, но париться она не желает. По крайней мере, она так утверждает. Она не знает украинского языка в совершенстве, и просит заведующую написать за неё это заявление. Заведующая соглашается, и пишет кляузу, по всей форме, самому главному начальнику. Ошибки? Какие ошибки? Это не ошибки, а новые слова. Вы не знали? Так, поинтересуйтесь!..

Заявление, в котором хозяйка цветочков в горшочках требует незамедлительной расправы над вами, ложится на стол главному начальнику. Возмущённая старательница чужой рукой настаивает на том, чтобы прекратить ваше самовольство и требует вашего жёсткого и непреклонного наказания.

И расправы вам не избежать, но… Душевный разговор и подарок успокаивают буйствующую даму. Материальная заинтересованность, как крепкое успокоительное средство, сыграла свою важную роль в этом скандале, и скандал не получился слишком яростным, как предполагалось и задумывалось в самом начале, но заявление осталось лежать на столе у главного начальника. В нём есть такие слова, написанные жутким суржиком: «Вона вынесла куды-то на мусорник мои квиты, котори дарили мине БОЛЬНЫЕ. Дуже прошу прийняты миры и наказаты за самоуправство.»

По простоте душевной, вы рассказываете о своих бедах очередному сердобольному посетителю. Посетитель внимательно слушает ваш рассказ, и вы видите, что он с трудом сдерживает смех.

– Почему вы смеётесь? – недоумеваете вы.

Посетитель больше не в состоянии сдерживать, рвущийся наружу порыв, и начинает громко, от души, хохотать. Вы, ничего не понимая, удивлённо смотрите на него, вам же так тяжело осознавать, что вас наказывают за то, что и выеденного яйца не стоит!

– Она взятки в горшочках принимает?! – не унимается посетитель. – А что, очень разумно взятки в горшочки пихать. Никто и подумать не сможет о чудесах в горшочках. И полезно, и приятно!

Какой же заразительный смех у вашего посетителя!..

* * *

– Лика, это всё, о чём ты хотела мне рассказать? – удивился Паша. – Но это же – пустяки! Ты прикололась, наверное! Непорядочность некоторых врачей не может заставить тебя переживать так, чтобы и слово вымолвить было трудно.

– Да, ты прав, но только не хочется думать о том, что тебя «отымели» по полной программе и пытаются вытолкнуть из коллектива. Ни защиты, ни поддержки у тебя нет, и ты вся на тугой волне, стоишь одна среди них, словно голый тополь на семи ветрах в ожидании своего окончательного падения, как те цветочки в горшочках у моей сменщицы… – ответила она, чуть не плача от обиды.

– Нет, такого с тобой не произойдёт, я тебе обещаю… Я же не знал, что у тебя неприятности, граничащие с фолом… – развёл руками Паша.

– Я сомневаюсь, что тут можно чем-нибудь помочь. Это не мой случай… – начала было Лика, но Паша вдруг с жаром перебил её:

– Не буду я тебе всего объяснять. Только знай, тебе нечего больше бояться. Живи и работай спокойно, не обращай на дурочек внимания. Живи!..

– Вот так и живу… Хочешь узнать о том, как я жила в последнее время? Слушай…

* * *

В то время я находилась в зените своей славы, как врач, как женщина, как мать. Всё, что бы я ни задумывала сделать, получалось легко и просто, как по мановению волшебной палочки. Я не знала отказов в работе и в творчестве. Я с успехом работала в районной поликлинике, прекрасно вязала и шила, я могла срисовать и исполнить любой, понравившийся мне, фасон, пошить изделие за ночь, и утром выйти на работу в обновке, да, в такой, какой ни у кого не было. В то время я много читала. Книги глотала за ночь, и в каждом литературном труде выискивала для себя то, чего не находила в семейной жизни. Все фильмы, которые шли на больших экранах города были мною просмотрены, и обсуждены с друзьями. Из сюжетов я извлекала то, чего мне не хватало в моей жизни. Нет, я не пыталась тупо подражать героям, я вплетала некоторые вариации из их экранной жизни, в свою, копируя их действия и ситуации.

Так я и жила, воплощая в жизнь то, о чём прочитала в книгах, или примеряя к себе образы экранных героев. Я всегда была модно одета и блистала интеллектом. Мне завидовали и старались подражать. Кто-то копировал фасоны моих нарядов, кто-то пытался наносить макияж, как делала это я, кто-то стремился повторять мои шутки и работать так же, как я.

Никогда я не придавала значения фразам, случайно услышанным мною обо мне же. Я всегда проходила мимо сплетников с гордо поднятой головой, не удостаивая даже взглядом очередного болтуна. Я, настолько, была уверена в силе своего интеллекта и обаяния, что не замечала пустых обидных сплетен о себе, не придавала им значения. Пусть себе говорят, думала я, и напрасно, тогда я не принимала во внимание, что водичка капельками камень точит…

Подходили к завершению счастливые Советские времена, а я и не замечала полёта времени над собой. Я любила, была любима, так мне казалось. Тогда я не думала о старости, чувствовала, что никогда не постарею и всегда буду молодой…

Однажды заведующий поликлиникой привёл в наш кабинет нового врача. Это была молодая женщина, приблизительно, моего возраста, со странно прозрачными голубыми глазами. Звали её Людмилой Николаевной. Люда… Нет, глаза, как глаза, голубые, ничем не примечательные. Они почему-то ничего не выражали, кроме пустоты и злости, не известно, на что. Эта странная злость, незаметно вытекавшая из глаз этой женщины, казалось, жила внутри неё, выдавали состояние её души только бесцветные, казавшиеся голубыми, глаза. Когда Люда что-то говорила, глаза оставались безликими, обжигающими лютым холодом, и всегда смотрели в сторону. Будто, в такие минуты откровенных дружеских бесед, она, всеми фибрами своей души, ненавидела собеседника за то, что он есть и посмел обратиться к ней со всякой ерундой. Она смеялась, а в глазах рассыпалась холодными песками пустыня. Она радовалась, а в глазах снова и снова сверкали кусочки льда, Если она чего-то хотела добиться, то готова была заморозить холодом своей души всех, кто мог помешать добиться поставленной цели… Мне странно было видеть всегда отсутствующий взгляд новой подруги, он пугал и настораживал меня. Ощущение опасности никогда не покидало меня в её присутствии, и я не могла себе объяснить причин возникновения странного чувства зыбкости моего положения. Почему, и чего я должна опасаться в общении с Людой? Постепенно я привыкла к её интересным взглядам, и перестала обращать внимание на её особенности. И напрасно!..

Люда стала работать в мою смену. Мы подружились, но я продолжала испытывать странную настороженность при общении с новой подругой, ловя на себе её завистливые взгляды, и старалась не давать зацепок, чтобы не попасть на крючок её хищности. Я чувствовала что-то странное в её нутре, но объяснения этому дать не могла. Я никогда не сталкивалась с подобным. Скажем так, со мной до встречи с ней, никогда и никто не хитрил, а она…

Женщин, обычно, сближает интимность разговоров. Она стала рассказывать мне о своих победах на любовном фронте, и старалась вызвать меня на откровенность. Мне же особенно похвастаться было не чем, и я выдумывала всякие, будоражащие воображение, истории, которые, якобы, происходили со мной, выставляя напоказ свою опытность и умение общаться с мужчинами. Я откровенно врала. Она не всегда верила в мои россказни, и, решив, что я не искренняя с ней, немного отстранилась, но по работе всегда спрашивала советов, как поступить в том, или в ином случае. В консультациях я не отказывала никогда, и многому её научила. Люди же не виноваты, что доктор приехала из глухого польского захолустья, где служил её муж. Он был офицером, и увёз семью в Польшу на время службы. Там и дочь их родилась. Когда муж Люды демобилизовался, семье пришлось вернуться домой, переехать в Украину.

Мы вместе с Людой ходили на концерты, в кино, на пляж летом, и на Днепр зимой, смотреть, как идут дела у любителей подлёдного лова. В общем, жили полной счастливой жизнью советских женщин.

Я часто замечала, что она хитрит и изворачивается, когда, во время работы, возникали слишком откровенные вопросы о стоимости той, или иной работы, но значения её хитрости не придавала. Сама же многое придумывала и самозабвенно врала, и верила в свою ложь! На том и основывалась наша дружба. Она врала, я не реагировала и отпускала её ложь. Я врала, она воспринимала мои рассказы, как забавные случаи из моей жизни, не более, но втайне, жестоко завидовала моим успехам, которые, в действительности, не были настоящими. Так было удобно и ей, и мне.

Спустя года три, к нам в отделение пришла другая женщина. Она была моложе меня лет на десять. Звали её Алиной Леонидовной. Алина. Приехала она из Казахстана. Её муж был лётчиком испытателем, и, к тому моменту, демобилизовался из рядов Советской армии. Потому-то семья и переехала в Киев. Тут жила мама Алины.

Вот, Алина сумела стать моей самой близкой подружкой, с которой я готова была разделить последнюю горбушку. Я учила её работать, потому, что, после работы в Казахстанских аулах, эта девочка ничего не умела делать. Я приглашала её к себе домой, а когда умерла моя мама, она присутствовала на поминальном обеде, и, воочию, убедилась, в том, что я не врала, рассказывая о своих влиятельных родителях. Она сама своими глазами увидела, кто пришёл к нам на поминки. Она говорила, что завидует тому, что у меня такая шикарная квартира в престижном районе города, что у меня были такие, почитаемые всеми, родители, тихо злорадствовала моим потерям, но вслух своих мыслей не выражала. Она завидовала решительно всему, что меня окружало, но я опять ничего не видела. Иногда мне начинало казаться, что она не прочь занять моё тело и жить моей жизнью, но я гнала от себя такие страшные мысли. Она же, просто – моя подруга…

В дальнейшем Алина разошлась со своим мужем, подражая мне. Зачем, я так тогда и не поняла. Я жалела её, и её, маленьких, тогда, детей, устраивала её ночлег, прятала от разъярённого мужа, который безжалостно и безвозвратно откатывался в прошлое, не смотря на его героические усилия сохранить семью. Он любил жену и детей, и самоотверженно сражался за дорогих ему людей. Я не понимала и не приветствовала его усилий. Наверное, я не имела никакого права на свои умозаключения, но так сложилось. Объяснений мне нет…

Алина казалась мне тогда такой хрупкой и незащищённой, такой ранимой и не приспособленной к жизни в большом городе. Она часто сетовала на то, что с ней никогда никто не хотел дружить, и так естественно рыдала при этом, что не поверить ей было просто невозможно! Я жалела её, находила интересным собеседником, и верной подругой. Мы подружились, мне казалось, по-настоящему. Я верила, что и она протянет мне руку помощи, если вдруг, но однажды «вдруг» пришёл, а помощи не последовало, наоборот, меня начали топить, и самой первой в очереди желающих была Алина!..

Да, много у нас было общих точек соприкосновения: и книги, и театры, и фильмы, и выставки, и картины, и другие произведения искусства. Не всегда я была согласна с моей новой подругой, но ссор у нас не возникало никогда. Я была уверенна в том, что мы с Алиной просто по-разному воспринимали ту, или иную информацию, и не заморачивалась над вдруг вырывавшимися у неё высказываниями. Я тогда старалась не замечать её жгучей зависти. Из-за такого ссориться глупо, думала я, повзрослеет, наберётся опыта, заработает авторитет, поймёт.

Я не обращала внимания на то, что Алина абсолютно во всём подражала мне. Часами высиживала в моём кабинете и наблюдала за моей работой. Ни один вопрос тогда не закрался в мою глупую голову! Она держалась, как я, говорила моими словами, читала те же книги, а потом обсуждала их со мной, выясняя моё мнение о поступках героев той, или иной книги, яростно отстаивая свою точку зрения, хоть и знала, что не всегда была права, старалась вести себя на работе, и вне работы, подобно мне. Странно, не правда ли? Я не обращала внимания на её чудачества и не придавала значения тому, что Алина абсолютно во всём копировала меня. Только, вот, жизнь она всегда переводила на деньги, оценивая решительно всё: определяла стоимость картин, и высчитывала, сколько долларов получит на руки художник, если «толкнёт» своё произведение, а сколько заграбастает режиссер, когда пройдёт удачный прокат той, или иной картины. Она с шуткой хваталась за голову от предполагаемых сумм, и изъявляла желание заработать не меньше. Свою работу Алина ценила очень высоко, и сердилась, когда ей в глаза говорили, что она не корректна.

«Кто же будет терпеть гадости? Неужели она этого не понимает?» – недоумевала я и продолжала не придавать значения её нервозности, сочувствовала, сострадала подруге, продолжала помогать ей во всём, подсказывала, где только могла подставиться. Я не видела в ней злой, безжалостной хищницы, не понимала, что она так хотела быть похожей на меня, будто стремилась и жизнь свою прожить вместо меня, выкинув меня же из моего тела. Дурочка, если бы она знала о моих болезнях! Я не рассмотрела её намерений. Мне казалось это несусветной глупостью…

Закончились восьмидесятые выводом наших войск из Афганистана. Начало девяностых ознаменовал странно, казалось, на ровном месте, без видимых причин возникший путч и развал Советского Союза. Сменился президент, началась перестройка. Это событие прочувствовали люди во всём мире, а мы, как будто, всем табором переехали в другую, не совсем родную, чужую страну, которую тоже, по странной случайности и дьявольскому недоразумению, люди называли Украиной.

У нас в городе стало неуютно, не спокойно, стало страшно ходить по улицам, особенно, в ночное время. Люди стали другими, они перестали быть добрыми, отзывчивыми гражданами своей страны. В чертах их лиц застыла неуверенность в завтрашнем дне, злость, базировавшаяся на потерях, и агрессивность в общении друг с другом. Воровство подлые грабежи и спонтанные перестрелки, в результате которых гибли люди, участились на столько, что любой прохожий мог стать случайным свидетелем или участником таких передряг. Была утрачена некая стабильность, устойчивость в жизни. Вклады простых людей обесценились, и никто уже не ощущал себя «королём горы». Та гора просто развалилась, образовалось топкое болото, о причинах возникновения которого никто и догадаться не мог.

Националисты в борьбе за «самостийность Украины», стали насаждать украинский язык везде, где только можно было, даже в транспорте. Мы принялись стараться говорить на украинском языке, заучивали каверзные словечки, звучавшие не так, как на русском языке, типа «каблуки» или «воротник», только плохо это у нас получалось, с акцентом. Я даже представить не могла, чем революция грозит мне и моей семье, моим детям. У меня пока всё складывалось отлично. Жалела только об одном, мама моя так и не дожила до счастливого благополучия, о котором так мечтала. Я так считала. Но опять, я глубоко ошибалась в своих суждениях. И тогда, уже, Алина стала меня учить тому, как можно заработать ещё больше денег в растерзанном непонятными страстями государстве, пользуясь безнадзорностью и безнаказанностью.

– Лохов надо разводить, на то они и лохи, чтобы нам легче жилось! Каждый, из твоих пациентов – лох, и обязан нести тебе благополучие, понимаешь? Из каждого рта должны доллары вываливаться прямо тебе в руки, а ты только успевай хватать их, тунка! Лови деньгу и будь счастлива! – поучала меня Алина и хохотала от души над моей непонятливостью и глупой честностью.

– Это, что же надо говорить людям, чтобы они платили тебе деньги? – удивлялась я. В то время лечение зубов было строго бесплатным. Государство, по возможности, обеспечивало нас всем необходимым. Люди, а особенно ветераны и пенсионеры, с трудом привыкали к товарно – денежным отношениям в стоматологии, и отказывались оплачивать наш труд, а их было большинство. Это и понятно, они были приучены к другой системе здравоохранения, советской, безденежной…

– А ты не сильно требуй. Они сами догадаются. Их, всего лишь, осторожненько подтолкнуть надо, откровенно с ними поговорить, понимаешь? Расскажи им, как тяжело в наше тревожное время достать нужные медикаменты, как трудно выискать нужные инструменты. Поплачься, вздохни тяжело пару раз, ты же умеешь! От таких разговоров и будет зависеть твоё благосостояние! – шептала мне Алина, когда я отпускала того, или иного больного, который так и не удосужился догадаться, что он должен мне заплатить за лечение звонкой монетой. – Смотри, ты работу не правильно построила. Ты же ставишь пломбы там, где можно продырявить зуб, и получить осложнение, или удаление. Не будь такой честной и добросовестной, сейчас это не модно!

– Я врать так и не научилась, – смутилась я. Да, я чувствовала себя виноватой в том, что так и не научилась врать людям, и, вместе с тем…

– Так, учись импровизировать! Импровизация – не враньё, а спасательная грелка! Вот тебе и денежки. Что ты сохраняешь, гнилые зубы? Их, рано или поздно, всё равно, удалят! Тебе за старания никто спасибо не скажет, всё равно, рано, или поздно, но когда-то зуб разломается, его удалят, а ты пробелы мостами заполнишь, а это уже не пятёрка за пломбу! Обоснуй людям, как трудно лечить такие осложнённые зубы, убеди их, что необходимо удаление. Уверенно расскажи, пригрози ранним удалением, и они поверят тебе, обязательно поверят, и сделают так, как ты посоветовала! Кроме того, можно же поставить коронки на, совсем, здоровые зубы. За такую работу, ты же это сама должна понять, немалые денежки платят. Самое главное, умело и правдиво наврать, и вовремя руки под денежки подставить. Получится, что и человек останется доволен, и ты денежки загребёшь…

– Можно схлопотать по зубам за такую «работу»! – рассмеялась я.

– Ты напрасно смеёшься. Никто тебя не поймает, и за руки не схватит. Доказать твою преступность невозможно. Мало, ли, что ты можешь говорить. Слова – это пустое, ветер, сотрясание воздуха. Убеди пациента в надобности коронок, скажи, что необходимо выровнять зубной ряд, вот тебе и снова прибыль, и заметь, в твой карман, и на ровном месте. Из того же воздуха, заметь! – рассмеялась Алина. Она была довольна своим изобретением, а у меня всё похолодело в душе. Я поставила себя на место того больного, которому я должна бы «выровнять зубной ряд», и испугалась. Ведь и со мной могут так поступить, и я заплачу крупную сумму за своё невежество, за своё незнание!..

– Прости, я так не могу, это же – откровенное вредительство!.. – почему-то смутилась я.

– Ну и дурр-ра! – рассердилась незадачливая учительница. – У них зубов много, подумаешь, с одним расстанутся, а у тебя возникнет возможность моста на три единицы и денежки опять к тебе в карман потекут!

Шли дни. Лето подходило к концу. Приближался мой отпуск. В том году моя дочь поступила в институт. Я летала в облаках от счастья, но очень сожалела о том, что дочь не выбрала мою профессию. Она стала учиться шить, и с годами у неё проснулся профессионализм, но это случилось гораздо позже. А в то лето я нуждалась в поддержке, которой у меня не оказалось. Алина больше не стала мне помогать, а честно жить стало уже невозможно. А может, в советах её и заключалась помощь, и следовало прислушаться? Скорее всего, но я не слышала её, не могла принять такую тактику боя. Я росла и воспитывалась в другой стране…

– У нас есть крыша, – однажды, со значением, сообщила мне Алина, когда я вернулась из отпуска.

– Зачем она мне? Я кабинет делать не собираюсь. Мне надо детей учить… – удивилась я.

– Ты ничего не понимаешь, оглянись вокруг, времена другие настали. Дети твои сами выучатся, а крыша, в наше время, нужна всем, и тебе, в том числе! – сердито воскликнула подруга. – Можно смело делать то, что ты можешь и умеешь. Без оглядки и опаски, что посадят, понимаешь?! Крыша есть, и никто тебя и пальцем не тронет! Ты будешь мне платить всего сто пятьдесят рублей в месяц, и все с тебя пылинки сдувать начнут. Не посмеют причинить тебе никакого зла, понимаешь? А мы в это время будем, как сыр в масле, кататься. Поняла? Ты вольна будешь делать всё, что захочешь. Вот и будешь учить своих детей. Подумай, время ещё есть.

Такая сумма в то время была значительной для меня, и я отказалась от авантюры Алины. Мне надо было заботиться о своих детях, а не раздавать, неизвестно, кому, деньги, с таким трудом заработанные. Династии в моей семье не прослеживалось, дети не пошли по моим стопам, а до пенсионного возраста времени не так много и осталось. Не было смысла заводиться со стоматологическими кабинетами. Но как же я тогда ошибалась! Позже я и через это прошла.

– Алина, мне это не надо, – тогда ответила я отказом на предложение подруги, и мягко улыбнулась. В то мгновение я не понимала, какую ужасную ошибку сделала, отказавшись от предложения Алины…

– Ладно. Посмотрим, как ты через полгода улыбаться будешь. Смотри, чтобы не пожалела!.. – почему-то язвительно и зло сказала подруга. Позже я поняла значение её слов. Впервые Алина заговорила со мной откровенно зло, нагло и свысока, но опять я не придала значения её наглости.

Когда Алина изъявила желание купить квартиру под стоматологический кабинет, я попросила мою подругу помочь ей в этом. Подруга, бывшая воспитательница детского сада, утратившая работу в дни путча, в то время уже вплотную занималась недвижимостью. Квартира была куплена, и, в день подписания договора купли-продажи, у меня на работе стали твориться странные, удивительные, и очень неприятные дела. Поток пациентов, по мановению волшебной палочки, полностью прекратился, зарплата была маленькой, а подработки не стало никакой, и очень скоро я взвыла от безденежья. В регистратуре говорили обо мне всякую чепуху, и откровенно смеялись надо мной, но больным моих талонов ни в коем случае не выдавали. Из ведущего специалиста поликлиники, в одно мгновение, я превратилась в самого заурядного, плохого врача с сомнительной репутацией, и мои пациенты бежали от меня, без оглядки, крупной рысью, как от чумы заморской, и пока я не знала, куда.

Дети мои встречали меня на пороге дома с надеждой на хоть какие-то деньги, а я приходила без ничего. И копейки в карманах не звенело. Хорошо, что когда-то бывший муж неожиданно притащил мешок муки к нам домой. Почему он так поступил, осталось тайной, но я была благодарна ему за заботу. Вот, той мукой мы с детьми и питались несколько недель подряд, пока мои пациенты не нашли дороги ко мне в кабинет, минуя регистратуру. Они рассказали, через какие передряги пробились ко мне. В регистратуре им давали любые талоны, а ко мне талонов никогда не случалось. Потом, вдруг, одной пациентке сообщили, что я давно умерла, а другой сказали, что я давно уехала в Канаду, и забыла о Киеве. А одному парнишке грубо всучили талон к Алине, и сказали, что я не веду приём вообще, потому что – старая и больная. Он зашёл ко мне какой-то перепуганный и обескураженный, сказал, что захотел проверить достоверность информации из регистратуры. Ему сказали одно, а на деле получилось совсем другое. В тот момент я, вполне здоровая и энергичная и готовая к работе, была в кабинете! Он застенчиво спросил, веду ли я приём, а потом, получив утвердительный ответ, разоткровенничался.

Я не понимала, что происходит до тех пор, пока однажды Люда не сказала мне, что Алина всех пациентов к себе переманивает, и обо мне нелестные слухи распускает. Тогда я рассмеялась и не поверила, в то время мы ещё крепко дружили с Алиной, но присмотревшись, я вдруг поняла, что Люда-то, оказывается, права, мои пациенты, толпами, стали постепенно и уверенно перекочёвывать к Алин!