Мемуары наполеоновского гренадера

Адриен Жан Батист Франсуа Бургонь

МЕМУАРЫ НАПОЛЕОНОВСКОГО ГРЕНАДЕРА

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Перевод «Мемуаров» Адриена Бургоня на русский сделан по изданию:

Memoirs of Sergeant Bourgogne.1812–1813 / Compiled from the Original MS, by Paul Cottin; illustrated. – New York: Doubleday amp; McClure Company, 1899. – 356 рр.

На русский язык в полном объёме это произведение переводится впервые.

При работе над переводом на русский язык использовались следующие издания: частичный русский перевод (Пожар Москвы и отступление французов.1812 год: Воспоминания сержанта Бургоня (Memoires du sergent Bourgogne) / Пер. с фр. Л. Г. – СПб.: Изд. А. С. Суворина, 1898. – 286 с.) и оригинальный французский текст (Memoires du sergent Bourgogne (1812–1813) / Publies d'apres le manuscript original par Paul Cottin et Maurice Henault.– 6e ed.– Paris: Librairie Hachette et Cie, 1910.– 355pp.)

Перевод любых мемуаров – довольно сложная стилистическая проблема. Особенно, если их автор не профессиональный писатель, а обычный человек среднего класса и среднего уровня образования, именно таким был Адриен Бургонь. Он сам определил цель написания своих мемуаров и, руководствуясь ею, пишет простым, понятным языком, хотя не лишённым неуклюжестей и литературных огрехов. В его воспоминаниях много юмора, много драматических и трагических сцен и диалогов и, благодаря живому языку и искренности автора, читатель легко может представить себе и его самого, его друзей и тех, с кем ему приходилось встречаться. Поэтому переводчик стремился сохранить эту манеру автора и передать её средствами русского языка.

Для удобства читателя все примечания сделаны в виде постраничных сносок, благо, их оказалось немного. Отмечены такие категории, как собственные и географические названия и малопонятные места, требующие пояснений.

Следует отметить, что американский переводчик весьма точно, практически слово в слово перевёл на английский французский текст, однако, весьма небрежно обошёлся с переводом мер длины. Таким образом, лье превратились в лиги, шаги – в ярды, и т. п. Поскольку в данном контексте меры длины – одна из важнейших составляющих, все они приведены по французскому оригиналу. То же самое относится и к некоторым именам собственным – все они транслитерированы на русский по французскому тексту.

Кроме того, было обнаружено множество мелких опечаток – все они исправлены и особого комментария не требуют но, самые любопытные из них переводчик счёл нужным прокомментировать также в постраничных сносках.

Виктор Пахомов.

ПРЕДИСЛОВИЕ К АМЕРИКАНСКОМУ ИЗДАНИЮ 1899 Г.

Адриен Жан – Батист Франсуа Бургонь родился в семье торговца тканями в Конде – на – Шельде (Северный департамент). 12-го ноября 1805 года ему исполнилось двадцать лет. В те времена военная карьера и слава были главной и единственной мечтой молодёжи. Чтобы осуществить эту мечту, отец Бургоня способствовал его поступлению в корпус велитов Гвардии, где необходимым условием был фиксированный доход курсанта.

Изначально велитами назывались легковооружённые римские солдаты, в задачи которых входило начинать битву и разведка (velitare). В год XII-й, когда революция подошла к концу, два корпуса велитов – по 800 человек в каждом, стали гренадерами и конными гренадерами Консульской Гвардии.

В мирное время каждый кавалерийский полк располагал эскадроном велитов, состоявшим из двух рот по 125 человек в каждой, а при каждом пехотном полку состоял батальон велитов, состоящий из двух рот по сто пятьдесят человек в каждой. Форма велитов, была такая же, как и у тех частей войск, к которым они причислялись.

На велитов обучали сначала в Сен-Жермен-Ан-Лэ, а затем в Экуане и в Фонтенбло. Бургонь посещал классы арифметики, грамоты, рисования, гимнастики, учреждённые с целью довершить военное образование этих будущих офицеров, поскольку через несколько лет наиболее способные получали звание су – лейтенанта.

Через несколько месяцев Бургонь вместе с товарищами отправился в поход; началась кампания 1806 года. Сначала он попал в Польшу, где был произведён в капралы. Два года спустя он участвовал в битве при Эслинге, где был дважды ранен.[1] С 1809 по 1811 г. он сражался в Австрии, в Испании, в Португалии. 1812 год застал его в Вильно, где Император сосредоточил свою гвардию перед выступлением против России. Бургоня произвели в сержанты. Он много путешествовал. Он побывал в разных странах, вёл дневник и делал записи обо всем, что видел.

Какой это был бы клад для истории армии, эпохи Первой Империи, если бы он действительно оставил полные свои воспоминания! Ведь даже фрагмент или часть его дневника вызывает огромное желание прочитать весь.

Воспоминания Де Сегюра о Русской кампании в комплиментах не нуждаются. Но, тем не менее, этот поход, так сказать, не пережит им самим, и не мог быть пережит. Состоя при генеральном штабе, Де Сегюр сам не испытал тех страданий, которые выпадали на долю солдат и офицеров армии – и о которых мы хотим знать как можно больше.

Этими подробностями и интересны мемуары Бургоня – этот человек умел видеть и рассказать об увиденном. В этом отношении он не уступает капитану Куанье, записки которого издал Лоредан Ларше. «Тетради» Куанье, сделавшиеся классическими в своём роде, открыли собой новую серию военных мемуаров, принадлежащих обычным людям. Точное описание их впечатлений, вероятно, будет ценным и интересным.

Нам нет необходимости особо подчёркивать драматизм картин, описанных Бургонем. Мы можем лишь отметить описание оргии в церкви в Смоленске, кладбища устланного множеством обледеневших трупов, через которые несчастный шагает, пробираясь к храму, привлекаемый звуками музыки, которую он принимает за небесную, между тем как её производят пьяные люди на полусгоревшем органе, готовом рухнуть в любую секунду. Это, действительно, невозможно забыть.

Ценность этих воспоминаний и в знакомстве с психологией солдата, удручённого невзгодами – это поистине ужасающая драма голода. Бургоня нельзя упрекнуть в бессердечности: проявления эгоизма настолько противны его натуре, что вслед за ними немедленно следуют угрызения совести. По мере сил он помогает своим товарищам, спасает погибающих. Ужасы, совершающиеся на его глазах, трогают его до глубины души: он видел, как солдаты обирают падающих, но ещё живых товарищей, как другие (хорваты) вытаскивают из пламени человеческие трупы и пожирают их. Он видел, как, за недостатком перевозочных средств, войска покидали раненых, простиравших с мольбою руки, волочась по снегу, обагрённому их кровью, между тем как их товарищи безмолвно проходили мимо, размышляя о том, что их ожидает такая же участь. На берегу Немана Бургонь, напрасно просил проходивших мимо солдат, помочь ему. Один только старый гренадер подходит к нему.

«Мне нечего вам протянуть!» – говорит он, показывая кисти рук, лишённые пальцев.

Когда войска входят в города, где рассчитывают найти конец своим страданиям, в их сердцах, под влиянием надежды, разгорается чувство милосердия. Языки развязываются, люди начинают осведомляться о товарищах, самых слабых несут на скрещённых ружьях. Бургонь видел солдат, много лье тащивших на плечах своих раненых офицеров. Не забудем и тех гессенцев, которые охраняли своего молодого принца от 28-градусного мороза,[2] простояв целую ночь, сплотившись вокруг его тела.

Между тем утомление, лихорадка, морозы, плохо залеченные раны, истощение – всего этого оказалось более чем достаточно до того, чтобы сержант отстал от полка и заблудился, как многие другие.

Он бредёт медленно и мучительно в полном одиночестве, часто увязая в снегу по плечи, считая себя счастливчиком, когда удаётся ускользнуть от казаков или найти надёжное место, чтобы спрятаться. Наконец, он находит путь своей колонны по трупам, разбросанным вдоль дороги.

В кромешной тьме ночи он попал на место сражения и, спотыкаясь о трупы, нашёл того, кто слабо кричал: «Помогите!» Он искал и нашёл старого друга, гренадера Пикара, опытного старого солдата и доброго малого, природная жизнерадостность которого, помогает ему преодолеть любые невзгоды.

Услышав, однако, от русского офицера, что Император и его Гвардия захвачены в плен, Пикар, которого внезапно охватил безумный порыв, выхватил оружие и крикнул: «Vive l'Empereur!» – как на параде.

Этот факт является самым примечательным – солдат, несмотря на все его страдания, никогда не обвинял единственную причину его несчастий. Он сохранял верность и преданность, будучи в убеждении, что Наполеон знает, как спасти армию и отплатить. Это была религия солдат. Пикар, как и все старые солдаты Императора, думал, что когда они с ним, все хорошо, всегда с ними удача что, с Императором ничего нет невозможного. До определённого момента Бургонь разделял эту точку зрения. И все же, когда они вернулись во Францию, его полк сократился до 26 человек!

Их кумир всегда глубоко трогает их. Когда Пикар увидел его перед переправой через Березину, он прослезился и воскликнул: «Наш Император идёт пешком! Он – этот великий человек, которым все мы так гордимся!»

Наконец в марте 1813-го года Бургонь вернулся к себе на родину, получил звание су-лейтенанта 145-го пехотного полка и вместе с полком отправился в Пруссию. Раненый в сражении при Дессау (12 окт. 1813 г.) он попал в плен.

Свои часы досуга в плену он провёл в приведении в порядок своих недавних переживаний и делал заметки. Они, как и письма, написанные им своей матери, впоследствии образуют «Мемуары». Кроме того, он говорил о прошлом со старыми товарищами, список которых он приводит, и которые добавили свои воспоминания к его воспоминаниям.

При первом возвращении Бурбонов[3] он подал в отставку под предлогом оказания помощи родителям в поддержания многочисленной семьи. Вскоре после этого он женился.

Его семейная жизнь тоже подчас была нелёгкой: Бургонь это почувствовал после смерти жены, оставившей на его руках двух дочерей. Он женился вторично[4] и от второго брака имел ещё двоих детей.

Занявшись сперва торговлей мануфактурными товарами, как и отец, он, однако, скоро бросил свой магазин и занялся промышленным производством, но прогорел. Его скромный образ жизни и оптимизм помогли ему вынести эти невзгоды, не помешавшие дать приличное воспитание своим дочерям. Он боготворил их и сумел привить им любовь к искусству, которым сам страстно увлекался: одна посвятила себя музыки, другая – живописи. Обладая приятным голосом, он часто пел в конце семейных трапез, по тогдашнему обычаю, теперь совершенно исчезнувшему. В своей квартире он собрал неплохую коллекцию картин, редкостей, сувениров и многие приходили на неё смотреть.

Во время каждой поездки в Париж, он никогда не забывал посетить своих старых товарищей в Доме Инвалидов. В родном городе он ежедневно виделся с несколькими из них в кофейне и там они беседовали о своих походах. Ежегодно они отмечали званым обедом годовщину вступления французов в Москву и по очереди пили из чаши, привезённой из Кремля: солдаты Старой Гвардии возводили прошлое в какой-то культ.

С наступлением событий 1830 года и возвратом трёхцветного знамени[5] он решил опять поступить на службу. Семья его пользовалась некоторым влиянием в Конде, где брат его работал врачом.[6]

Депутат от Валансьена, Ватимениль, бывший министр Людовика XVIII и Карла X, не преминул поддержать храброго воина, участвовавшего в 9-ти походах, трижды раненого и не пользовавшегося никакими милостями от предыдущего правительства. Как законную награду он просил назначения Бургоня на должность плац-коменданта, в то время вакантную в Конде. Письмо к маршалу Сульту, тогдашнему военному министру, было скреплено подписями двух других депутатов Северного департамента, Бригода и Мореля. Ответа всё не было, и две недели спустя г-н Ватимениль возобновил своё ходатайство.

«Это назначение, – писал он, – было бы весьма полезным не только в военном отношении, но и в политическом. В одном лье от Конде находится замок Эрмитаж, принадлежащий герцогу Де Круа, и там собирается кружок недовольных. Я далёк от подозрений, что они замышляют что-либо дурное! Но всё-таки осторожность требует, чтобы укреплённый пост, так близко лежащий от этого замка и на самой границе, был вверен надёжному офицеру. Я отвечаю за энергичность г-на Бургоня…» Если же нельзя назначить Бургоня на эту должность, он, во всяком случае, требовал для своего протеже ордена Почётного легиона.

Между тем о Бургоне совсем забыли в министерстве и не признавали за ним никаких заслуг. Ватимениль вынужден был составить послужной список Бургоня, который и послал туда 24-го сентября. Два месяца спустя, 10-го ноября, бывший велит, наконец, был назначен плац – адъютантом, но не в Конде, а в Бресте. Для Бургоня это было неудобно, слишком далеко, но пришлось принять место, чтобы так сказать вдеть ногу в стремя. Затем крест, полученный им 21 марта 1831 года, утешил его и дал силу потерпеть ещё, если и не забыть свою родину. Вскоре опять было предпринято ходатайство о получении места плац-адъютанта в Валансьене. Бургонь не забыл упомянуть при этом о своём звании избирателя, в то время очень важном. Наконец мечта его осуществилась 25 июля 1832 года, и до сих пор в Валансьене не забыли оказанных им услуг, в особенности во время революции 1848 года. В отставку он вышел в 1853 г. с пенсией в 1,200 франков.[7]

Бургонь умер в возрасте 80-ти лет, 15-го апреля 1867 года, двумя годами позже знаменитого Куанье, которому было 90. Суровые испытания, через которые прошли эти люди, не оказали влияния на длительность их жизни. Они оказались исключительно сильны, чтобы выдержать их. К несчастью последние дни Бургоня были омрачены физическими страданиями, но, ни хорошее настроение, ни оптимистический его характер не пострадали. Мадам Буссье, одна из его племянниц, пришла к нему после смерти второй жены, чтобы заботиться о нем и своей добротой и лаской сделать для него все возможное.

Здесь мы публикуем два его портрета. Одним из них является факсимиле по рисунку Альфонса Шиго – это Бургонь в профиль, одетый в обычную одежду, после ухода со службы. Другой – ранняя литография, показывает его в возрасте сорока пяти лет, суровым и официальным, с жёстким взглядом, олицетворением командира. Мы знаем, однако, что его природная доброта показывает нам правоту утверждения поэта:

«Garde-toi, tant que tu vivra,De juger les gens sur la mine!»

«Пока живете, остерегайтесь судить о людях по их внешности». Жан Лафонтен (перевод мой. – В.П.)

Добавим, что в молодости он слыл красивым солдатом, его рост и военная выправка впечатляли.[8] Мы не делали никаких изменений в тексте, лишь исправили ошибки правописания и сделали незначительные сокращения. Меньше щепетильности было проявлено в тексте (L`Écho de-la-Frontiere') – которая в 1857 году опубликовала часть мемуаров Бургоня. Исправления были такие тщательные, что весь неповторимый дух оригинала пропал.

Коллекция L`Écho de-la Frontière очень редкая. Один экземпляр, я знаю, хранится в Библиотеке в Валансьене. Отдельное издание мемуаров Бургоня мы нашли только двух экземплярах, один в Национальной библиотеке, другой в библиотеке барона Оливье де Ваттвилль (Watteville). Они содержат только часть текста, опубликованного в газете, и заканчиваются на стр. 176 настоящего издания. В L'Écho-de-la Frontière объем текста 286 стр. Поэтому мы дополнили эти мемуары до объёма неопубликованных работ для их публикации в 1896 году в Nouvelle Revue Rétrospective.[9]

Мы очень благодарны Морису Эно, хранителю документов в Валансьене за помощь в поисках рукописи, в настоящее время хранящейся в Городской библиотеке. Он сделал гораздо больше, скопировав её собственноручно, все 616 страниц, тем самым обеспечив точность копии.

Мы также выражаем нашу благодарность г-ну Огюсту Молинье (M. Auguste Molinier) за оригинальную идею опубликовать рукопись для Nouvelle Revue Rétrospective и г-ну Эд. Мартелю (M. Ed. Martel) за помощь в контактах с семьёй Бургоня в Валансьене и Конде. Мы должны также упомянуть племянников нашего героя: г-на доктора Бургоня (M. le Docteur Bourgogne), г-на Амадея Бургоня (M. Amadee Bourgogne), г-на Лорио (M. Loriaux) – его бывшего лэндлорда и г-на Поля Мармотто (M. Paul Marmottau), которые оказали нам ценную помощь в нашей работе.

ПОЛ КОТТЕН.

13 декабря 1896 г.

ГЛАВА I

ОТ АЛМЕЙДЫ ДО МОСКВЫ

Это было в марте месяце 1812 года, в то время мы воевали против английской армии под командованием Веллингтона, у Алмейды, в Португалии, и там получили приказ идти в Россию.

Мы пересекли Испанию, каждый день, был отмечен боями, иногда по два в день и, таким образом, пришли в Байонну, первый город на территории Франции.

После выхода из города мы прошли ещё столько же и прибыли в Париж, где рассчитывали остаться и отдохнуть, но спустя сорок восемь часов Император устроил смотр и решил, что мы не нуждаемся в отдыхе. Мы зашагали по улицам. Затем мы свернули налево на улицу Сен-Мартин, пересекли Ла-Вилле и увидели несколько сотен повозок и других транспортных средств, ожидающих нас; мы остановились. Нам приказали сесть по четыре человека в каждую повозку, взмах кнута – и мы уже в Мо. Оттуда дальше к Рейну в фурах, мы ехали день и ночь.

Мы останавливались в Майнце, перешли Рейн, потом пешком через Великое герцогство Франкфуртское,[10] Франконию, Саксонию, Пруссию и Польшу. Мы пересекли Вислу у Мариенвердера,[11] вступили в Померанию, и утром 25-го июня – был солнечный день (а вовсе не плохая погода, как утверждал Де Сегюр), мы пересекли Неман на наших понтонах, и вошли в Литву, первую провинцию России.

На следующий день мы оставили нашу первую позицию и без особых приключений шли до 29-го июня, но в ночь с 29-го на 30-е услышали страшный грохот – гром, сопровождаемый яростным ветром. Огромные тучи проносились над нашими головами. Буря продолжалась более двух часов, но лишь за несколько минут она потушила наши костры, разрушила палатки, разбросала уложенное оружие. Мы растерялись и не знали куда бежать. Я побежал в деревню, где размещался штаб – только свет молний освещал мой путь – вдруг, при одной из вспышек мне показалась, что я вижу дорогу, но это, к сожалению, оказался огромный овраг, наполнившийся водой от дождя до уровня земли. Думая, что под ногами твёрдая земля, я шагнул и погрузился в воду. Я поплыл к другому берегу и, наконец, добрался до деревни. Я вошёл в первый попавшийся дом и оказался в комнате, заполненной, примерно, двадцатью мужчинами – офицерами и прислугой – все спали. Занял скамью рядом с большой тёплой печью, разделся, отжал воду из рубашки и другой одежды, развесил, чтобы она высохла, и свернулся калачиком на скамейке; когда рассвело, я оделся и покинул дом, чтобы проверить своё оружие и ранец, которые нашёл, валявшимися в грязи.

30-е июня. Ласковое солнце все высушило, и в тот же день мы достигли Вильно,[12] столицы Литвы, куда с частью своей Гвардии накануне прибыл Император.

Там я получил письмо от моей матери, внутри письма было вложено ещё одно, адресованное Констану – Главному Камердинеру Императора, он родом из Перювельза,[13] из Бельгии. Это письмо было от его матери, она была знакома с моей. Я отправился к резиденции Императора, чтобы доставить письмо, но встретил только Рустана, Императорского мамлюка,[14] который сказал мне, что Констан уехал с Его Величеством. Он предложил мне подождать его возвращения, но, поскольку я был на дежурстве, я не мог так поступить. Я отдал ему письмо и решил вернуться, чтобы увидеть Констана потом. Но на следующий день, 16-го июля, мы покинули город в десять часов вечера в направлении Борисова, а 27-го находились уже недалеко от Витебска, где столкнулись с русскими. Мы заняли позицию на возвышенности над городом. Противник занял холмы справа и слева.

Кавалерия под командованием Мюрата, уже произвела несколько атак. Мы увидели 200 вольтижёров 9-го полка – они находились слишком далеко, и их атаковала русская кавалерия. Если бы помощь не пришла быстро, наши люди погибли бы, так как река и глубокие овраги делали доступ к ним очень сложным. Но ими командовали доблестные офицеры, которые поклялись, как истинные мужчины, что покончат с собой, но не потеряют честь. Вольтижёры построились в каре под непрерывным огнём неприятеля, но их нервы не дрогнули. Они были полностью окружены, полк улан, и другие тщетно пытались прорваться к ним, и вскоре вокруг них вырос огромный вал из убитых и раненых людей и лошадей. Этот вал оказался непреодолимым препятствием для русских, которые в ужасе бежали в беспорядке, под радостные крики всей нашей армии.

Наши люди вернулись спокойно, как победители, которые не впервые встречаются с врагом лицом к лицу. Император сразу послал за отличившимися в бою и наградил их орденом Почётного легиона. С противоположной высоты русские тоже видели бой и бегство своей конницы.

После этого боя мы устроили наши бивуаки, и сразу после этого я нанёс визит двенадцати молодым людям, землякам из Конде – десятерым барабанщикам, их тамбурмажору и капралу-вольтижёру. Все они были при оружии. Я сказал им, сколько радости мне доставляет видеть их и выразил сожаление, что мне нечего им предложить. Тамбурмажор сказал: «Mon pays, мы пришли сюда не за этим, но прошу вас пойти с нами и разделить с нами то, что у нас есть – вино, водку, и другие вкусные вещи. Мы захватили их вчера вечером у русского генерала. Это небольшая повозка с кухней и всем необходимым для неё. Мы определили все это в нашу полевую кухню Флоренсии, нашей маркитантке. Она – прелестная испанка. Возможно, она станет моей женой: я защищаю её – с честью, могу вам сказать».

Сказав это, он стукнул рукоятью своей длинной сабли: «Она хорошая женщина: спросите любого – никто не смеет оспорить. Она была кумиром для сержанта, который должен был на ней жениться, но погиб от руки испанца из Бильбао и ей пришлось искать кого-нибудь другого, кто бы мог о ней позаботиться. Все, тогда, mon pays, решено – вы идёте с нами. Где есть место для троих, найдётся место и для четвёртого. Ну, вперёд! Марш!»

И мы отправились в расположение нашего корпуса, сформированного для авангарда.

Таким образом, мы добрались до лагеря уроженцев Конде. Нас было четверо: драгуны Миле, мой земляк из Конде и Фламан из Перювельза, унтер-офицер моего полка Гранжье и я. Мы уселись в тележке маркитантки. Она, действительно, была очень красивая испанка, и была невероятно рада видеть нас, поскольку мы недавно вернулись из её страны и могли неплохо говорить на её языке – а драгун Фламан лучше всех – так мы просидели всю ночь, пили вино русского генерала и говорили о нашей стране.

Все закончилось, когда раздался грохот пушечных выстрелов. Мы разошлись по своим местам, надеясь встретиться вновь.

Бедные мальчики, я не мог даже подумать, что через несколько дней одиннадцатеро из них погибнет.

28-е июля. Мы ожидали битвы, но русская армия отступила, и в тот день мы вошли в Витебск, где остановились на две недели. Наш полк занял одно из предместий города.

Меня поселили у еврея, у которого была красивая жена и две очаровательные дочери с прекрасными округлыми лицами. В доме имелись небольшой чан для изготовления пива, ячмень и ручная мельница, но не было хмеля. Я дал еврею двенадцать франков, чтобы он купил его и, опасаясь, что он не вернётся, мы держали Рашель, его жену, и двух его дочерей в качестве заложников. Однако, спустя сутки, Яков, еврей, вернулся с хмелем. Пивоваром нашей компании был Фламан, он сварил нам пять бочек отменного пива.

13-го августа, когда мы покидали город, оставалось ещё две бочки пива; мы поручили их Матушке Дюбуа, маркитантке. Её осенила блестящая идея ехать позади и выгодно зарабатывать на продаже пива людям, которые шли за нами, поскольку в такую изнуряющую жару мы были на волосок от смерти от жажды.

Рано утром 16-го августа мы были недалеко от Смоленска. Враг снова отступил, и мы заняли позиции на «Священном поле», как называют его местные жители. Этот город окружён очень крепкими стенами, укреплёнными старыми башнями, часть из них построена из дерева. Борисфен (Днепр) протекает через город. Осада началась, стену проломили очень быстро, но 17-го утром, при подготовке к захвату, к нашему удивлению, мы обнаружили, что город покинут. Русские отступили, но разрушили мост, и с господствующей над городом возвышенности осыпали нас бомбами и гранатами.

В течение этого дня осады я с одним из моих друзей, был на заставе, откуда батареи обстреливали город. Маршал Даву командовал этой позицией. Узнав, что мы из Гвардии, он пришёл к нам и спросил, где Императорская Гвардия. И добавил, что русские вышли из города и наступают в нашем направлении. Он немедленно приказал батальону лёгкой пехоты захватить передовые позиции, выразив это в такой команде: «Если враг сделает, хоть шаг вперёд, отправьте его обратно».