Особое задание

– Уйди… Ты должен её бросить. Она тебе не нужна.

Я начал избегать Катерины. Наша близость ещё продолжалась, но она перестала приносить мне удовольствие и даже закладывала в душу некое чувство мерзости. Кажется, я забрался в какой-то тупик. Безысходность, вот точная характеристика моего состояния. С одной стороны, Екатерина мне нравилась. С другой – я её уже почти ненавидел. Действительно, тупик… И тут, словно луч надежды, вспышка и понимание – мне надо ехать домой и брать в жены Светлану. Да, да! Именно так. И чем быстрее, тем лучше!

Уже подходила к концу весна, установились теплые, солнечные дни. Я написал заявление на отпуск, дал домой телеграмму, купил билет на поезд, подарки маме, сестре, и отправился в родные края. Тогдашнее состояние свое я прекрасно помню. Моё собственное решение не казалось мне собственным. Оно мне было дано фактически, так сказать, явочным порядком. Я ехал домой жениться. Это я сознавал. Но, в то же время, было ощущение, что это не я еду в поезде, а кто-то другой. Я откровенно не представлял себя мужем Светланы. И какая она мне жена? Я совершенно не питал к ней никаких чувств. Просто чужой, совершенно чужой мне человек. И я не хочу, чтобы этот человек становился мне близким. Не хочу. А еду…От этой неопределенности в себе я начинал чувствовать себя ущербным. Что за напасть? Как же так может быть? Я разбежался со своей зеленоглазкой, отказался от Нины, не остался с Катериной. И если отношениям с Катей ещё можно было дать хоть какое-то объяснение, то какое объяснение в отношениях со Светланой? Она просто мне никто. Мне она не нужна. Абсолютно…

А я еду.

Еду брать её в жены…

И что это?

Вот в таком состоянии прибыл я в родные места. Что я мог сказать своей маме? Какими словами описать свои ощущения? Когда я сообщил ей о своем решении, она, на некоторое время, потеряла дар речи. Мы сидели за обеденным столом и смотрели друг на друга. И молчали.

– Ну что же, сынок… Это твой выбор. Девушка неплохая, скромная. Да я её и не знаю. Школу, вот, не так давно закончила… А почему именно она? Ты никогда не говорил, что вы знакомы.

– Мам… Я не знаю. Надо как-то определяться… Что ли…И потом. А почему бы и не она?

– Ну да, ну да… И когда ты думаешь свадьбу делать?

– Да я ещё не думал. А лучше бы и без свадьбы обойтись. Просто посидеть вечерок и мы уедем. А, мам?

– Ну… – Мама развела руками – что-то я совсем тебя не понимаю. Вроде как в таком деле должно быть замешано чувство. А я его не вижу…

– Э… Чувство, чувство… Чувство. Где его возьмешь, чувство это?

Вечером, когда уже основательно стемнело, я отправился к Светлане. Она меня ждала. На мой вопрос, почему она даже не удивилась моему приезду, Света ответила просто: не знаю. А и правда… Чего я заморачиваюсь? Я взял её руку в свою. Ладонь была узенькая, холодная и пупырчатая. Я поднял её на уровень глаз в луч света, падающий из окна дома. Ладонь была вся в бородавках. Мне стало неприятно. Света отдернула руку, словно почувствовала эту мою рекцию.

– Знаешь, Свет… Я вот тут подумал. Ты как? Если я предложу тебе стать моей женой?

– Я согласна.

– А ты словно ждала этого…

Света молчала. Молчал и я. Так мы стояли и я не знал, что говорить дальше. Потом она кашлянула и спросила:

– А свадьбу когда делать будем?

– Может ну её, эту свадьбу? Давай так… Ты своих, я своих… Посидим. А?

– Не-ет. Я что, хуже других? Я свадьбу хочу.

– Да это… Траты. И быстрее надо. Распишемся и в Ленинград. На квартиру документы подадим…

– Не-е…Мои будут против.

– Ну да, ну да… Твои будут против. Тогда я не знаю. Решайте сами.

– Завтра приходите к нам, всё и обговорим. В шесть часов, вечером.

– Ну да… Придем.

И мы разошлись. Я шел домой, попадая во все, встреченные на моем пути лужи. Я клял себя последними словами. За что, не знаю сам. Я ненавидел себя и её. Я ненавидел всех! Теперь я точно знал, что обратной дороги у меня нет. Я стану её мужем… Дома мы сидели с мамой и сестрой, и пили чай. Я смотрел в одну точку, не мигая, как удав. Только никаким удавом я себя не ощущал. Лягушкой, это да… Или кроликом. Перед чьей-то открытой пастью.

Интересные параллели перед женитьбой, нечего сказать…

На следующий день, вечером, мы втроем отправились на смотрины, не смотрины, на сватовство, не сватовство… Просто пошли, и всё… Первый раз я шел к ней домой трезвым и днем. Во дворе у Светланы яблоку негде было упасть. Вся её многочисленная родня, соседи, какие-то дети с раззявленными ртами ждали нас, будто цирк Шапито. Я чувствовал себя, словно уж на сковородке. Старшая сестра Светиной мамы, а её, стало быть тетка, придумала спрашивать, а не по любви ли свершается это воссоединение? На что, кто-то булькнул горлом вместо меня:

– По любви…

Да по чему же ещё? Только по любви и можно такое делать. Тут полезли ко мне обниматься какие-то мужики с косыми глазами, дыша луком и самогоном. Поднесли и мне. Не заставляя себя упрашивать, я махнул полный стаканчик крепчайшей сивухи и ситуация начала выправляться. А что? Что с того, что невеста в бородавках? И что зубы у неё во рту не помещаются и кривые, как турецкий ятаган? А я её любить буду…Она мне детишек нарожает…И потом… Жена не стенка, можно отодвинуть…

После второго стаканчика я уже почти любил свою будущую жену, радостно улыбающуюся возле моего плеча.

Й-й-е-х! Пошла гулять, губерния! Да видели мы этих всех, зеленоглазых! Да идет она… Ещё жалеть будет…Водки мне! И коня!

И как дал я жару! Пил со всеми. В обнимку и просто так. Кого-то целовал, клялся в вечной любви, плясал вприсядку и дошел до полного изумления. Проснулся утром, дома, в своей постели с мучительным чувством стыда и полным отсутствием памяти о концовке вчерашнего вечера. На спинке стула висели мои парадные штаны, в грязи и блевотине.

– Нда-а… Кажется, вечер удался на славу…Как бы сделать так, чтобы закрыть глаза, открыть, а ничего и не было…

Пришла моя мама, с красными глазами… Плакала, стало быть… Принесла кружку огуречного рассола. Я пил его мелкими глотками, боясь выронить кружку из трясущихся рук.

– Хорош жених, ничего не скажешь… – Она горько усмехнулась – Уж прославился, так прославился.

– Мам… Ну не надо… Что я там такого натворил?

– Да стыдно мне было за тебя. Ты эту самогонку хлебал с обеих рук. Уж так упился. Мы еле тебя до дома доволокли. А как тебя рвало…

– Я и сам не знаю, что на меня нашло… Мне так было надо…

– Ну да… Надо…

И мама ушла. А я лежал и думал пустую думу, что глупость всё это… Не нужна мне эта женитьба. Не обязан я жениться на Светке. Я её не обманывал, девичью честь не рушил… Надо собираться и тикать в Ленинград. Пока не поздно…

Но оказалось уже поздно. С обеих сторон уже вовсю шли приготовления к свадьбе. И я обреченно махнул на все рукой.

Саму свадьбу я помню, как какое-то постыдное действо, происходившее с моим участием. Главная моя заботы была, чтобы меня не увидел кто-нибудь из моих знакомых. Светлана же, напротив, старалась показаться всем встречным и поперечным. Она потащила всю толпу фотографироваться возле памятника Ильичу, находящемуся в станичном парке. Я готов был провалиться сквозь землю. Это были два дня ужаса… Если бы не алкоголь, то вряд ли бы я все это пережил…

Но все проходит, рано или поздно…

Уехал я в Ленинград новоиспеченным супругом, предполагая определиться с жильем и вызвать Светлану к себе. Как раз приятель мой, Дима, получил отпуск и собирался укатить, с женой и сыном, на свою историческую родину, на два месяца. Его квартира была предоставлена в моё полное распоряжение на весь срок отпуска. И я дал телеграмму…

Светлана оказалась хорошей хозяйкой. Она вкусно готовила, пекла. Естественно, безо всякого напряжения, стала стирать моё белье и вещи. Да и в постели очень быстро ловила моё малейшее желание, и всё у нас было замечательно. Просто замечательно. Не прошло и двух месяцев, как Света оказалась беременна. Надо было решать с жильем. Отпуск хозяев квартиры подходил к концу, деваться было некуда, и я поплелся к своему начальству. Благо, боцмана были в большой цене. Мне пообещали содействие. И обещание своё сдержали. Через неделю я получил на рассмотрение два предложения. Но, поскольку Светлана была только беременна, то предлагали однокомнатные квартиры. Нечего и говорить, что мы, конечно же, согласились…

Странно устроен, все-таки, человек. Иногда и вообще, парадоксально. Казалось бы, что ещё надо для полного счастья? Вот она – жена, пусть не красавица, но и не уродина последняя. Бородавки с рук исчезли… Сказала, что тетя ниточкой вывязала…Достаток, какой-никакой, а присутствует. Крышу над головой? Вот вам нате. Не в худшем месте. Что тебя не устраивает? Что сам то ты из себя представляешь? Такие вопросы, периодически и мучительно, задавал я сам себе, и было отчего. Как-то не сразу, а подметил я одну интересную деталь, классифицировать которую я, как ни старался, но так и не сумел. Мои отношения к Светлане удивительным образом зависели от расстояния, которое нас разделяло. Когда я находился рядом с ней, то все свои чувства я готов был сконцентрировать в один, крепко сжатый, кулак. И врезать этим кулаком, неважно куда, но конкретно по кому. Да так, чтобы брызги полетели. Но стоило мне расстаться с ней на пару-тройку дней, строго по трудовой необходимости, как моё сердце сжимал невидимый, но очень ощутимый, обруч гложущей тоски. Да такой тоски, что впору на стенку лезть. Или в петлю… Бр-р-р… И, чтобы избавиться от этого чувства, я летел домой, сломя голову. Открывал двери, втайне надеясь, что вот, все – никакого мятущегося чувства. Одна сплошная определенность. Есть жена, семья, дом, дерево… Посадить, построить, вырастить… Любить, любить, любить… Убить, убить, убить… Да я просто маленький, слабый человек. Пылинка на ладони создателя. Дунет он тихонько – и нет меня. Зачем, зачем мне эти головоломки? И что? Все так мучаются семейной неопределенностью? Или это я такой уникальный? Как объяснить такой перехлест чувств?

Вдобавок ко всему, меня начала беспокоить спина. Вернее, она начала надо мной издеваться. Временами я пребывал в полной уверенности, что где-то и когда-то я проглотил металлический стержень, очень смахивающий на арматуру. И забыл об этом. А теперь эта арматура напомнила мне о своем присутствии в организме скрежетом при поворотах и постоянной, ноющей болью в пояснице. Моя спина совершенно лишилась способности изгибаться. То есть, согнуться куда-нибудь, в принципе, было можно, но вот вернуться в прежнее положение уже никак не получалось. Периодически в ушах появлялся воющий шум, который мог сопровождать меня и день, и другой. Голова, при этом, теряла способность держаться на шее, и мне приходилось поддерживать её руками, чтобы ненароком не потерять на улице. Я не мог стоять на ногах более пяти минут. Мне нужно было немедленно куда-нибудь сесть. А ведь я был ещё очень молодым человеком… Да что же это за напасть? Иногда мною овладевало отчаяние. Мне начинало казаться, что я пришел в тупик. Дальнейшая жизнь не имела никакого смысла… Если мои чувства к Светлане не отличались нормальностью, но были как-то переносимы, то спина, довольно быстро, загнала меня в угол. Я уже не мог ездить на «шабашки» с моим приятелем, Валеркой. Который воспринял мои объяснения относительно спины, как блажь. Ему досадно было, что, в самый разгар строительного сезона, я придумываю всякие нелепицы, а с виду, здоров, аки конь. Мне стало трудно отбывать вахты на кране. Постоянный шум в ушах изводил меня до истерии. Я стал рассеян и крайне агрессивен. Теперь уже не только недавние враги, но и капитан старался без надобности со мной не пересекаться. Внутренне я понимал ненормальность своего поведения, но объяснить его не мог… Мой визит к врачу не прибавил никакой определенности. Мне прописали новокаиновую блокаду и электрофорез. Одна процедура мало результативна, вторая – бесполезна. Мой организм медленно и уверенно начал рассыпаться. Требовалась экстренная помощь. Я позвонил матушке, и пожаловался на спину. Она подумала и сказала, что, скорее всего, у меня это на нервной почве. И надо сменить обстановку, а, лучше всего, съездить на воды, в Ессентуки. Воды – это, конечно, правильно. И все там лечились… Вон, даже и Лермонтова залечили. Но при чем здесь какие-то воды и моя спина?

Стояла ранняя весна восемьдесят шестого, того самого, первого перестроечного года. В воздухе все явственнее проскальзывали теплые, солнечные нотки, навевающие легкую ностальгию по чему-то ушедшему, а с экранов телевизоров моложавый Генсек вовсю ломился к народу. Вдруг, словно по мановению волшебной палочки, из всех щелей полезли такие личности, о которых народ, занятый построением коммунизма в отдельно взятой стране, думать напрочь забыл. Гадалки, колдуны, белые и черные маги, цыгане, прибалты со своими штанами под Леви-Страус. Все чего-то предлагали, указывали единственно верный путь, обещали взяться и, наконец-то, доставить на место. Из всей этой мути, пребывая в состоянии эйфорической подавленности, выловил я здравое зерно, касающееся моей проблемы. В далеких Кобеляках, что на Полтавщине, некто доктор Касьян, любого страждущего, одним махом, за семь секунд, ставил на ноги и благословлял на дальнейшую жизнь, без боли и страданий. Надо было собираться, и ехать. Вода – водой, а Кобеляки – кобеляками. Соскреб я по сусекам жалкие гроши, купыв квиток и пийихав до матки, Вкраины. «Чтоб, значит, ежели чего, то мы и уперед. А если вдуматься, как говорится, то ведь оно еще и не так бывает…» под М.С. Горбачева. Кобеляки меня сразили наповал. И не столько даже дорогой в эту, забытую Богом деревеньку, достойную отдельного описания. И не лозунгом, вывешенным на чьем-то частном доме:

– Москва и Киев нам до сраки, столица наша – Кобеляки.

А количеством едущего всеми видами транспорта, передвигающегося на костылях, ползущего из последних сил народа со сломанными спинами и сломленными судьбами. Приткнуться, положительно, было некуда. Что такое гостиница, в Кобеляках, может быть, и слышали, но обзавестись не успели. Вездесущие бабушки мгновенно взвинтили цены на свои хоромы с удобствами во дворе, до уровня пятизвездочных отелей, в которых мне не довелось побывать, и сам процесс размещения и харчевания съел львиную долю денег, предполагаемых на лечение. Посетив строение, громко называемое клиникой мануальной терапии, и обозрев папирусный свиток трехкилометровой длины с перечнем, не то погибших по дороге, не то стоящих в очередь за бесплатной похлебкой, я понял – пензию придется встречать здесь, в Кобеляках. И буду я к тому времени старым кобелякой. И мне уже ничего будет не нужно: ни спина, ни ноги, ни прочие важные и нужные, пока ещё, члены организма… Но, как говаривал один мой хороший знакомый: Эх, Расея… Ах, ты, Хосподи…Что же с того, что Касьян этот, чем-то напоминал вездесущего духа? Везде чувствовалось его присутствие, но никто и никогда его, лично, не видел. Зато всё остальное население Кобеляк бодро включилось в процесс оздоровления прибывающих, трудовых масс. Чуприны и Чигринцы, токари и пекари, слесари и плотники – все, поголовно все любили и, главное, умели, лечить этой самой, мануальной терапией. Особенно усердствовал один кочегар. Временами он затмевал самого неуловимого Касьяна, и на его краю скапливалось народа едва ли не больше, чем в клинике ручной терапии. Тогда он объявлялся шарлатаном, и на него начинались гонения. Это вызывало удорожание процесса, деньги взимались уже за риск. Но, поскольку, Касьянов на всех явно не хватало, то народ, как зайцы, пробирался к кочегару огородами. Помыкавшись и потыкавшись вокруг клиники, насмотревшись на лежачий люд, понял я, что мне не прохонже. И тоже отправился, огородами, к кочегару. Здесь дело было поставлено более организованно и на поток. По крайней мере, человек трудился на износ и без обеда. Отстояв в очереди часа три, я, наконец-то, предстал пред светлы очи кочегара. По наивности, хотел открыть я рот и сделать объяснения, что же и по какому поводу привело меня сюда. Но, поскольку спина есть у всех, и у всех она называется именно спиной, то, по всей вероятности, болячки у всех тоже предполагались абсолютно одинаковые. Каким-то разнообразием кочегар не заморачивался. Хлоп меня на топчан, хрум-хрум-хрум мой позвоночник. Садись! Голову хрыч в одну сторону, хрыч в другую. Семь секунд – двадцать пять рублей. Свободен! Следующий! Мама мия! Да хрен с ней, со спиной-то… Зарабатывает он сколько! Это же более двухсот рубликов в минуту! Вот это кочегарит! Нет… Не тому меня мама учила. Ты, сынок, к наукам будь прилежен… Кому оно надо? В кочегары надо было идти, в кочегары… Смех, смехом, а подобное лечение мне было явно не по карману. Ещё один сеанс я бы, как-нибудь, осилил. А что дальше? Может тоже подустроиться и народ лечить? Кто тут знает, кочегар я или не кочегар? Пошуршав в кармане остатками наличной массы, я с горечью осознал: пора трогаться в обратный путь. Пока не поздно. Права моя матушка. Это у меня на нервной почве. На воды надо ехать… На воды.

В двадцатых числах апреля одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года мы со Светланой сели в отдельное купе вагона СВ. Вообще-то, я не хотел её брать. Шестой месяц беременности, как ни крути… Тут лучше перестраховаться. Но она закатила мне истерику, и я отступил. В ночь с двадцать шестого апреля, в недалекой Припяти ставился плановый эксперимент по выбегу турбины четвертого энергоблока. Закончившийся страшной трагедией. В этот день и в этот час поезд, с мирно спящими пассажирами, проехал совсем рядом с местом катастрофы. Мы ничего не знали…

На воды я поехал с матушкой. Света осталась дома, у тещи. Трудно сказать, что влияет на этих самых водах на состояние здоровья. Может быть отпускают заботы и организм, наконец-то, обращает внимание на собственное состояние. А может и есть в них что-то, столь необходимое для улучшения самочувствия. Не берусь судить. Но мне стало значительно лучше. Отбыв двадцать дней на лечении, мы вернулись домой посвежевшими и с хорошим настроением. Не успели войти в дом, как примчалась теща и с порога принялась рыдать с причитаниями. Не на шутку испугавшись, я насилу её успокоил. Из её несвязного объяснения, понял, что Света родила. Дочку…

– Ну и что же Вы, мама? Радоваться надо. Все же живы? Живы… А то, что недоношенная, так семимесячные живут. Я и сам такой.

Но теща не больно слушала мои увещевания, рыдая в голос. Она знала то, о чем я тогда и не догадывался. Знать, не обязательно иметь возможность предотвратить. Маленький человечек был очень слаб и довольно долго находился в детском, реанимационном отделении. Но надо было ехать в Ленинград и мы рискнули на переезд. Не знаю, у меня не было опыта общения с маленькими детьми, но меня настораживала почти полная неподвижность ребенка. Дочка, практически, не шевелилась и не подавала никаких звуков. Озабоченный этим, я задавал, по этому поводу, вопросы Светлане, получая всегда один и тот же ответ:

– А что ты хочешь? Она же недоношенная.

Однако, время шло, а положение мало изменялось. И при очередном посещении врача мы узнали новость, потрясшую меня до основания. У дочки признали детский, церебральный паралич. Никогда до я не слышал о таком заболевании. Что это такое? Чем грозит это нашему ребенку? Как и почему случается эта болезнь? Вопросов много, а ответы…Когда мы посетили в первый раз лечебный центр детей, больных ДЦП, то состояние было близким к шоковому. Рядом с обычной жизнью, пусть хлопотной, трудной, текла ещё одна, полная горя, страданий и отчуждения. Выкарабкаться из неё имели возможность лишь те родители, дети которых были больны легкой формой церебрального паралича. У больных тяжелой формой – никаких шансов не было. Состояние никому не нужного овоща и пущенные под откос судьбы родителей. И начались наши мытарства. Нас пустили по кругу, по которому, неизбежно, проходят все родители с больными детьми на руках. Одни врачи выписывают одно лекарство и придерживаются какой-то, только им понятной, реабилитационной методики. Другие утверждают нечто противоположное и рекомендуют ещё какие-то, чудодейственные снадобья. Но ни тех, ни других в аптеках, зачастую не найти. Нужно заводить знакомства и доставать дефицитные препараты, переплачивая за них втридорога. Но это – ещё полбеды. Познакомившись в приемных клиник и больниц с такими же горемыками, как и мы, я понял одно: шансов на излечение ребенка, при использовании традиционных, медикаментозных, способов лечения нет никаких. То, что где-то и кому-то, после укола церебрализина, вдруг стало настолько хорошо, что он встал и пошел, не волоча при этом ноги и не собирая глаза в кучу, не более чем блеф. Нужно было искать нетрадиционные пути решения проблемы. Наша знакомая, по несчастью, Валентина, имевшая на руках двоих детей, один из которых, младшенький, мальчик, имел тяжелую форму ДЦП, познакомила нас с молодым врачом, практиковавшим свою уникальную, оздоровительную методику. В своих, врачебных кругах, его разработка не только не получила поддержки, но вызвала резкое осуждение медицинского начальства. Однако тот факт, что сын Валентины из лежачего стал сидячим и даже, потихоньку, на брусьях, пытался стоять, однозначно свидетельствовал – есть, с этим врачом есть надежда. И мы начали посещать его сеансы, чем-то напоминающие безжалостный, на грани жестокости, массаж. Не просто было видеть и смириться с тем, что больного ребенка, у которого нарушена координация, сухожилия – как натянутые струны, нужно ломать через боль, крик и слезы. После трех, первых сеансов дочке стало настолько хуже, что мы вдрызг разругались со Светланой. Жена отказывалась ехать к врачу, совершенно справедливо указывая на состояние ребенка. Я же помнил предупреждение Николая, так звали врача, об ответной реакции организма, которая и должна была выразиться во временном ухудшении общего состояния. Мы продолжили лечение, и процесс пошел. В таком деле, любое, незаметное для здорового ребенка, лишнее движение, это – уже огромный прогресс. Дочка начала вставать на ноги, хотя и на самые пальчики, но сколько было радости! Так и прошел год, незаметно, словно один день. И опять случилась весна, а за нею лето. И потихоньку дочка начала ходить, разговаривать и стало понятно, что последствия, конечно, останутся. Никому ещё, наверное, не удалось победить эту болезнь в полном объеме. Хоть какой-то отпечаток, но будет лежать на ребенке всю оставшуюся жизнь. Но главное сделано. Ребенок обрел самостоятельность, и не будет выделяться, резко, на фоне своих однолеток. С оставшимися проблемами можно будет бороться, с чем-то придется смириться…

Тем временем перестройка достигла своего апогея. Из магазинов исчезли продукты, а из карманов – деньги. Жить стало веселее, жить стало интереснее. Приходилось метаться с работы на шабашку, из магазина в магазин, пытаясь хоть как-то удержаться на плаву. Страну лихорадило забастовками, народ стал крайне агрессивен и жесток. Уже представляло определенную опасность, оказаться в очереди, за чем-нибудь съестным, и быть этой очередью неузнанным, как занявшим законную очередь. Здесь могли и избить. Причем сделать это от всей души. Оставаться в городе, при таком раскладе дел, становилось не только бессмысленно, но и откровенно опасно. И я отправил жену с дочкой на родину. Предполагая немного подзаработать на дорогу, закрыть квартиру и выехать следом, дабы пережить лихие времена поближе к сельскому хозяйству. В круговерти всех этих хлопот и треволнений я, конечно, пережил всякое. Моё настроение и самочувствие напоминали мне самому маятник. То, вдруг, меня охватывала совершенно необоснованная эйфория, и я готов был лететь на крыльях, круша на своем пути все препятствия. То охватывала такая мрачная тоска, что впору было лезть в петлю и я вызверялся на первом, попавшем под руку. Но совершенно не было времени предаться самокопанию и все текло, как текло. Однако, с отъездом семьи, начали происходить и совсем уж странные вещи, которые, при попытки их осмысливания, нагоняли на меня вящий ужас. Неотступно, день за днем, час за часом, каждую минуту меня преследовала мысль о никчемности проходящей жизни. Вдруг, ножом к горлу, подпирала мысль, что жену свою я никогда не любил. Ни разу, за годы совместной жизни, я не сказал ей теплых слов. Ребенок у меня получился калекой, а сам я разваливаюсь на составляющие меня атомы от боли в спине и ещё каких-то болячек, происхождение которых мне и устанавливать не хочется. Раз за разом, дав себе слово не возвращаться больше к этой теме, я опять гонял её по кругу, прекрасно понимая весь не конструктивизм данного процесса. Сделав себе в квартире перекладину, чтобы расслаблять хоть немного, мучавшую меня спину, я начал ловить себя на странном желании расставить все точки над «i» с её помощью. Что меня тогда остановило? Смешно сказать… В около криминальной литературе я вычитал, что во время асфиксии происходит непроизвольное опорожнение кишечника. Этого я допустить никак не мог. Нужно было искать какой-то другой способ. Да… Я дошел до того, что вполне серьезно обдумывал способы самоуничтожения. И наиболее достойным признал – добыть пистолет и пустить себе пулю в сердце. Он казался мне наиболее соответствующим духу и поступку настоящего мужчины. Кто-то, внутри меня, это решение, нехотя, но одобрил. Дело было за малым – оставалось найти, этот самый пистолет. И я предпринял определенные шаги в этом направлении. Довольно быстро нашелся человек, согласившийся продать мне, за весьма круглую сумму, револьвер системы «Наган» и несколько, к нему, патронов. Был даден задаток и обозначена дата, место и способ передачи револьвера, с одной стороны, и оставшейся суммы – с другой. Но, в означенный час, на место встречи, продавец не явился. Напрасно ждал я его в течение нескольких часов, изнывая от непонятного мне самому нетерпения. То, что меня просто развели на деньги, я понял несколько позднее, в телефонной будке, когда женский голос сообщил мне, что адресат был, но весь, внезапно, вышел. Делать было нечего. Кляня себя последними словами за свою бесхребетность и неумение решать насущные проблемы, я принял решение о срочном отъезде в родные края. Рассчитался с работы, купил, на оставшиеся от неудачной покупки деньги, билет и уехал. В свои права вступил одна тысяча девятьсот девяностый год…