Конец света

Галина Голицына

Конец света

Книга 1

Глава 1. Солнечное затмение

Всё начиналось вполне невинно и даже мило: у меня на ноге случился перелом. По счастью, сломалась не вся нога, а только палец, но гипс наложили выше щиколотки, и я тут же превратилась в уточку-хромоножку. Особой боли не было, особых неудобств – тоже. Перемещалась я теперь хоть и не на двух ногах, но и не на одной, а так, на полутора: делала полновесный шаг здоровой правой ногой и шаг приставной – загипсованной левой, опираясь на пятку.

И всё бы ничего бы, да событие это сильно спутало мои планы и надежды. Дело в том, что на 11 августа был назначен конец света в связи с ожидаемым солнечным затмением, и всё прогрессивное человечество с весёлым ужасом ожидало Судного дня. Во всех обстоятельных беседах, во всех бытовых разговорах на ходу рефреном звучало: «Мы, конечно, не верим этой ерунде, но… А вдруг правда?…». Этот здоровый дебилизм передался и мне. Я подумала, что наблюдать конец света интереснее всего там, где он будет наиболее полным. А максимальный процент затмения обещали на югах, в частности, на Черноморском побережье. Это было очень кстати. Толпы отдыхающих кругом, – а на миру, как известно, и смерть красна. Двухмесячное отсутствие дождя, раскалённый воздух, море, прогретое до температуры лечебной ванны – в общем, самая что ни на есть курортно-пляжная погодка. А перед обещанным отбытием в мир иной хорошо бы напоследок хватануть нехитрых радостей земного бытия. Словом, ничего другого не оставалось, надо было ехать в Крым.

Да что я всё о себе, любимой… Я же не одна живу на белом свете. Вокруг меня копошится столько народу: суеверная и суетливая мама, весёлый и безалаберный папа (папа-растяпа, как ласково зовут его в семье), мой серьёзный и страшно положительный брат, его невероятно умная и невероятно красивая жена, их прелестные дочки-близняшки – вот нас сколько! Правда, брат со дня своей женитьбы живёт отдельно от нас (меня, мамы и папы-растяпы), но пред грозным ликом надвигающегося катаклизма я решила сплотить семью, чтобы счастье было полным и неотвратимым, как в сказке: «… и умерли в один день».

Брат, правда, не собирался ни умирать, ни пляжничать. Он лениво, как Бурёнка от слепней, отмахивался от моих просьб, вздыхая:

– Ну какой там Крым? У меня сейчас самая работа, клиент валом валит, я круглосуточно то на телефоне, то на переговорах…

Брат мой трудится в должности директора турагентства. Летом у них самая что ни на есть работа, и изымать его из оборота-круговорота именно в августе – это, конечно, большое свинство с моей стороны. Но такой уж у меня характер: если чего решила – всё. Костьми лягу, но своего добьюсь. Кремень, а не характер. Стою скалой гранитной, нерушимой. Стою насмерть до тех пор, пока сама не передумаю. А всякие невнятные отговорки типа «запарка на работе», «дел много», «денег нет» меня только смешат. Да и то не сильно.

Но на сей раз я повела атаку по всем правилам, очень умно и хитро (так мне казалось):

– Витенька, ты бездушный эгоист. Клиентам – совершенно чужим людям – ты шикарные кругосветки организовываешь, а родная жена всё лето в пыльном городе сидит…

– Мы с ней осенью в Японию летим.

– Да уж, в Японию… Вы по три раза на год то летите, то плывёте, а дети?

– Им хорошо на даче с бабушкой.

На даче с бабушкой, Витиной тёщей, им действительно было хорошо: вольготно, весело, надёжно. Я знала это доподлинно, но продолжала противно канючить:

– Что ж, они не такие, как все? Всех на лето к морю везут, а наши – что, не заслужили?

– До трёх лет детям не рекомендуют менять климатическую зону, – пояснял мой начитанный и рассудительный брат.

– А им уже три с половиной! – торжествовала я. – По всем правилам выходит – пора. Да ты и о себе подумать должен. На тебя смотреть жалко: похудел, пожелтел, осунулся, одистрофился…

Враньё, конечно, было полное. Брат являл собой образец не дистрофика, а былинного богатыря: та же стать, тот же рык, та же русая головушка, шёлкова бородушка (лопатообразная), та же извечная славянская синь в глазах и широта души – ну, необыкновенная.

То есть и ежу было понятно, что я бессовестно вру, но я смело продолжала подлизываться:

– Не жалеешь ты себя, соколик наш ясный! И всё-то ты в трудах, всё-то в заботах! – Мне казалось, я верно нащупала интонацию: «Плач Ярославны», ни больше ни меньше. – Всё деньги зарабатываешь, а заработаешь трудовую инвалидность. – Тут я на всякий случай суеверно прикусила язык, потом вдохновенно продолжила: – И на кого мы все останемся? Ты же столько народу на себе тянешь!

Вот что правда, то правда. Считается, что на свои доходы Витя содержит себя, жену, детей, тёщу, своих родителей и меня, бестолковую.

Ну, что касается жены и детей, это понятно и нормально. Что же касается тёщи, то тут вышла такая история. Когда красавица Стелла родила двойню, в одночасье превратив свою моложавую мать в многодетную (многовнуковую?) бабушку, у новоявленной бабушки случился несильный, но продолжительный сердечный припадок. Выйдя из припадка, она тут же вошла в ступор и долго отказывалась понимать, что два возникших из небытия орущих младенца – её родные внуки, её кровиночки, коих полагается любить, холить и лелеять. Она спасалась от них бегством на работу, где сидела до позднего вечера, изображая из себя незаменимого работника, и, видимо, рассчитывала отсидеться там ближайшие два десятилетия – до совершеннолетия кровиночек. Доходило до абсурда. Поскольку Стелла с Витей, измученные ночью детским криком, днём засыпали в любой позе, в любом месте и по любому поводу (лёжа в ванне, сидя на унитазе, стоя у плиты над половодьем сбежавшего молока), мы с мамой по очереди ходили им помогать. Мы кормили, купали, укачивали детей, стирали и гладили монбланы пелёнок и эвересты распашонок, убирали квартиру и готовили обеды на всю их семью. А что было делать? Стеллу и Витю мы искренне жалели, в детей как-то сразу влюбились и даже почти не обижались на их младенческий эгоизм и некрасивую привычку просыпаться и орать по очереди, из-за чего один из младенцев постоянно находился на руках и в другой комнате, на безопасном расстоянии от младенца спящего. И ведь правду говорят: между близнецами существует необъяснимая телепатическая связь. Как только орущий младенец успокаивался и засыпал, второй тут же с готовностью подхватывал эстафету, немедленно просыпался и орал не своим голосом. Никто из них ни разу не подвёл другого, не перепутал очерёдность, не проспал, и потому ор в квартире стоял круглосуточно. В глазах молодых родителей тоска становилась всё беспросветнее, и я душой, затылком, кожей чувствовала, как сильно им хочется повыбрасывать кровиночек в окно. Вот это был настоящий конец света! Я жалела бестолковых кровиночек, жалела их истерзанных родителей, в дни своего дежурства старалась переделать в их доме как можно больше работы, а в те дни, когда вахту несла мама, я заваливалась спать чуть ли не в семь часов вечера, чтобы набраться побольше сил и как можно лучше отстоять пост у колыбелек.

Ближе к десяти вечера подгребала хозяйка дома и, поедая приготовленный мамой обед, у мамы же искала сочувствия:

– Представляете, что мне приходится терпеть? А ведь мне утром на работу!

– Мы с Ниночкой тоже работаем, – устало напоминала мама.

– Да что там вы! – презрительно отмахивалась та. – Вы домой пришли и спокойно спите. А мне предстоит этот концерт всю ночь слушать.

– Я слушаю его с трёх часов дня.

Сообразив, что сочувствия здесь не дождётся, эта непонятая и страдающая женщина закатывала глаза и удалялась в свою комнату обижаться на несправедливую судьбу-злодейку. Она очень радовалась удачному замужеству дочери (мой брат по всем параметрам был блестящей партией), но как-то выпустила из виду, что дети случаются даже вне брака, а уж в браке-то – сплошь и рядом. И очень почему-то досадовала на нас с мамой, как будто мы им этих детей наколдовали.

Я думаю, что этот цирк, этот театр абсурда мог бы продолжаться до сих пор, но случилось непредвиденное: трудовой героизм моложавой бабушки не понравился начальнику отдела. У него была безобидная привычка время от времени по вечерам устраивать на своей территории посиделки-выпивалки для своих друзей – начальников других отделов – и их аппетитных секретарш. Понятно, что трудовое рвение женщины предпенсионного возраста не вписывалось в этот распорядок дня, то есть вечера. В первый вечер он неосмотрительно похвалил её за прилежание. Через неделю недоуменно приподнял брови. Еще через какое-то время, когда в очередной раз оказалось, что посиделки опять срываются, руководитель открытым текстом попросил трудовую героиню встать и пойти домой, тем более что занята она была не работой, а рассматриванием дамского журнала. Героиня объяснила, что на своём рабочем месте она имеет право сидеть хоть круглосуточно, и снова осталась до позднего вечера. Когда разъяренному начальнику добрые люди пояснили смысл её сидячей забастовки и он понял, что конца этому не будет, то решил вопрос кардинально: спровоцировал ссору, переросшую в конфликт, предложил ей увольняться подобру-поздорову и поклялся, что в любом случае добьётся её сокращения. Она, вспыхнув, тут же написала заявление об уходе, а он тут же его подписал.

Так трудовая героиня в одночасье лишилась тихой гавани, где могла прятаться от реальной жизни с восьми утра до десяти вечера. Ошарашенная и притихшая, она вернулась домой в середине дня с потрясающей новостью. Обрадованная Стелла вручила ей младенцев, и незаменимый работник и ярая общественница тут же, как по щучьему велению, превратилась в любящую бабушку, милую и домашнюю женщину. Она сама назначила себя главной опекуншей девочек. Сначала, подозреваю, она делала это назло несправедливому начальнику и всему белому свету, а потом просто втянулась. И даже разгадала секрет, как утихомирить этих крикушек. Она укладывалась посреди своей широкой кровати, брала одну внучку под правое крылышко, вторую – под левое, и девочки, уткнувшись своими носиками-кнопочками в большую и тёплую бабушку, мирно сопели два-три, а то и четыре часа подряд, чего раньше с ними никогда не случалось. А бабушка в это время млела и балдела, таяла и растекалась сладким сиропом.

Быстро придя в себя в тишине и покое, мой эрудированный брат тут же вспомнил, что малыши должны слышать стук сердца, чувствовать тепло и дыхание взрослого, тогда их охватывает чувство покоя и защищённости. А родители клали их то в манеж, то в коляску, но никому из них не пришло в голову обкладываться детьми, как грелками.

С тех пор многодетная бабушка каждому свежему человеку рассказывает со светлой печалью сказку о том, что она исключительно ради внучек бросила блестящую карьеру (в занюханной конторе уже почти не работающего завода), а Стелла с Витей тихо счастливы, ведь наёмной няне пришлось бы платить немалые деньги (близнецы – это вам не шуточки), и это была бы чужая женщина, а так всё-таки родная бабушка.

Маме моей в этом году исполнилось пятьдесят пять лет, и она с чувством глубокого удовлетворения вышла на пенсию. Деньги это, сами понимаете, символические, и без финансовых вливаний моего братца жить было бы тяжело. Папе всего пятьдесят четыре, а для мужчины это, конечно, не возраст, о пенсии мечтать ещё рано, а работы вокруг не стало никакой. С прежнего места его уволили за слишком весёлый нрав и полную беспечность, все вновь образовавшиеся вакансии типа рабочего на бензозаправке, сторожа на автостоянке папа просто прошляпил, их заняли другие люди, и наш безалаберный и добрый папа-растяпа тоже повис на крепкой Витиной шее.

Что же касается меня… Я в семье считаюсь неудалой. Безалаберная, как папа, суеверная и непробивная, как мама, и ленивая, как все ленивцы южноамериканских тропиков, вместе взятые, – это уже от себя лично. Витя всю жизнь со мной нянчится, опекает, наставляет, помогает, но всё без толку. Не в коня корм.

Вы, наверное, думаете, что брат лет на десять старше меня? Многие так думают. Держитесь крепче, а то упадёте. Мы с ним – двойняшки. Да-да, тоже близнецы. Причём в двойне я старшая. Ирония судьбы, не иначе. Или просто мама родила меня намного раньше срока. На несколько лет раньше положенного.

Если перечислить все заслуги и деяния Виктора, создастся впечатление, что речь идёт о мужчине средних лет (лет сорока) из тех, кого называют «справный мужик». Себя же я ощущаю несовершеннолетней дебютанткой на празднике жизни. А на самом деле нам по двадцать восемь. Стелле только двадцать пять, но она относится ко мне с материнской нежностью и жалостью, всё прощает и опекает, как слабоумную младшую сестрёнку. А может, таким образом благодарит за неоценимую помощь в воспитании детей в первые недели их жизни. Я очень её за это люблю. Вообще я страшно люблю, когда со мной возятся, жалеют, опекают, балуют.

Мама обо мне сокрушается:

– Я понимаю, что в семье обычно не без… такого. Но чтобы настолько…

А папа ободряюще хлопает по плечу:

– Мы с тобой одной крови – ты и я. А без нас, чудаков, мир был бы серым.

В старших классах наши девчонки все поголовно стали увлекаться хиромантией, астрологией, картами Таро, чёрной магией и прочей ерундой. Я тоже честно пыталась увлечься, но дальше разгадывания имён дело не пошло. Ну, про то, что «Виктор» значит «победитель», мы проходили ещё в детском саду. И Витя удивительно соответствовал своему имени. Он всегда был победителем – в спорах, в спортивных соревнованиях, в школьных олимпиадах по всем предметам сразу. Я – Нина, и думала, что у моего имени – грузинские корни. И тут вдруг я узнаю, что «Нина» (точнее, «нинья») то ли по-испански, то ли по-итальянски означает «малышка, дитя». Ах, вот в чём дело, – думаю. Мы же имена себе не выбираем. Выходит, нам вместе с именами навязывают в закодированном виде характер, судьбу. Словом, как вы лодку назовёте, так она и поплывёт. А раз так, решила я, то нечего и дёргаться. В общем, склеила я ласты и плыву себе по течению.

Сейчас работаю в одной маленькой газетке. Громко именуюсь «корреспондентом», но освоила все редакционные профессии, поскольку нас в редакции всего трое, и все мы – универсалы. Корреспондентство моё заключается в основном в изучении более солидных, чем мы, изданий на предмет поиска и воровства интересных публикаций и всяких там рецептов-кроссвордов. Иногда, правда, приходится и самой фотоаппаратом пощёлкать, иногда – придумать текстовки к чужим снимкам. Иной раз и настоящее интервью возьмёшь. А то, сидя за столом, сочинишь очень достоверный «социологический опрос на улицах города». Ну, в день сдачи номера могу вычитать корректуру. Вот и все наши нехитрые радости. Правда, газетка почему-то держится на плаву (подозреваю, что только из-за телепрограммы), а мы имеем свои небольшие зарплатки и краснокожие удостоверения, на которых золотом вытиснено гордое слово «ПРЕССА».

Когда речь заходит о моей работе, Витя брезгливо морщится:

– Как ты всерьёз можешь заниматься этой бесперспективной ерундой?

А Стелла только сочувственно качает головой и печально смотрит на меня своими загадочными бирюзово-зелёными глазами. На фоне жгуче-чёрных волос глаза кажутся особенно яркими, они излучают прохладно-спокойный звёздный свет, и я, глядя в эти потрясающие глаза, каждый раз вспоминаю, что «Стелла» значит «звезда».

Убогая зарплатка меня вполне устраивает. О наличии продуктов в холодильнике заботятся родители (на Витины деньги), за модой я не гонюсь и скромно довольствуюсь грудой фирменных вещей, которые мне ежегодно привозят из своих поездок брат с женой. Зарплатки моей вполне хватает на метро и мороженое, и я всем довольна. Единственное, что грызёт душу, – скука. Я обожаю лениться, но скучать не люблю.

Моя боевая подруга Женька, которая с юных лет хранит верность всей оккультной галиматье, вдруг с таинственным видом сказала мне, что затмение солнца – это развлекуха для плебеев, а вот она гадала на меня, и вышло, что именно в эти дни в моей жизни произойдёт персональный катаклизм, который круто изменит всю мою жизнь. Посовещавшись, мы решили, что наконец-то появится мой суженый-ряженый. А что ж ещё можно было предположить? Приглашение работать в команде Президента, избрание королевой красоты, карьера телеведущей, миллионный выигрыш в национальной лотерее – ничего такого мне не светило. А какие ещё события можно считать судьбоносными? Перебрав все возможные варианты, мы с Женькой остановили свой выбор на встрече с мужчиной всей моей жизни.

И я, стряхнув с себя обычную лень, развила бурную деятельность по подготовке к знаменательному дню. Во-первых, я решила, что встреча наша должна быть очень романтичной, а ничего романтичнее пляжа я не придумала. Во-вторых, у меня потрясающе красивые купальники, целых три, и почему бы их не продемонстрировать всему миру вообще и Мужчине всей моей жизни – в частности? А поскольку и погода в Крыму была подходящая, и затмение там обещали красивое, то с местом судьбоносной встречи я определилась.

Но поскольку к самостоятельной жизни я не приучена, пришлось сколачивать себе свиту. Ну, мама-папа – это понятно. Всё равно сидят дома и ничем не заняты, пускай тоже проветрятся. Но мама с папой приспособлены к жизни не лучше меня. Всегдашняя наша опора – Витя. С ним же, как в советском анекдоте, «будут ещё четверо». И всех их предстояло уговорить, каждому персонально обосновать спонтанную поездку. Затея казалась невыполнимой, но неожиданно все согласились. Отказалась только мама Стеллы, ей жалко было бросать свои дачные огурчики-помидорчики. Остальные без особого желания, но всё же ехали. Я не верила своей удаче, боялась, что в последний момент что-то произойдёт. И произошло. Я сломала палец. Опять получился театр абсурда. В Крым рвалась только я. Остальные ехать не хотели. И вот они всё же уехали, а я осталась. Собственно, из таких парадоксов жизнь часто и складывается, но как же быть с судьбоносной встречей?

Женька, приехавшая утешать и опекать меня, со знанием дела объяснила:

– Судьбу, говорят, и конём не объедешь. Значит, его, твоего героя, в Крыму нет, и небо уберегло тебя от зряшной поездки. А встретишь ты его здесь, в Киеве.

– Где это «здесь»? – скривилась я. – Что ли, по дискотекам я буду бегать со своим гипсом? Да мне вообще из квартиры выходить не велено. А в квартире его нет, сама посмотри: ни под кроватью, ни в шкафу, – нигде!

Вдруг Женьку осенило:

– Слушай, подруга, а кто тебя гипсовал?

Я поскучнела:

– Кто, кто… Конь в пальто. Нет, я тоже сначала размечталась: вот вхожу я в приёмный покой, а навстречу мне травматолог, юный и прекрасный, высокий и принцеобразный, длинные аристократические пальцы и взгляд с поволокой. Выходит он ко мне, смотрит в глаза и говорит сексуальным баритоном: «Ниночка, я ваш навеки!» – и падает к моим ногам. Мне даже в животе холодно стало от такой картины. Сижу, в общем, жду. Выходит ко мне травматолог…

– …женщина… – понимающе скривилась Женька.

– Нет, представь себе, мужчина. Очень пожилой и не очень трезвый. И что обидно, в глаза мне даже не заглянул, сразу за палец больной схватился. Чтобы не упасть, наверное. Я взвыла и лягнула его здоровой ногой по коленке. А он, представь, даже не обиделся. Пьяненько так засмеялся и говорит: «Ну, прыгайте в рентгенкабинет». Я с кушетки встала, а он тут же на неё присел полулёжа, покемарить решил. Ну, сделали мне рентген, наложили лонгету…

– Ногу-то хоть не перепутал? В таком-то состоянии…

– Медсестра гипс накладывала. Пожилая, трезвая, интеллигентная. В общем, там с жениховством полный пролёт…

Мы дружно закручинились.

Тут я хочу заметить в скобках, что Женька – редкая красавица. И что бы она ни делала, всё делает на редкость красиво. Даже кручинится так, что глаз не оторвёшь. Васнецовская Алёнушка, которая у ручья, облезла бы от зависти, если бы смогла увидеть, как красиво и печально печалится Женька.

Всё, что можно сказать хорошего о женщине, применимо к моей подруге. Рост у неё – модельный, стройностью соперничает с натянутой струной, формами – со скрипкой, волосы льются по плечам медно-золотистой волной, глаза – изумруды, губы – спелая вишня. Вот какова моя Женька! Когда она на своих умопомрачительных, бесконечной длины ногах и со своим роскошным бюстом наперевес шествует по улице, мало кому из встречных мужчин удаётся остаться в живых. Она их не просто разит наповал, она их ещё и зомбирует. Несчастные мужики немедленно делают разворот на месте и, подобно крысам из сказки, которые послушно шли за волшебной дудочкой, безвольно и бездумно бредут за ослепительной богиней. Те же, кому при встрече удаётся выжить (исключительно благодаря бдительным жёнам), потом долго вскрикивают по ночам и хватают воздух руками, пытаясь обнять ускользающий образ.

Да-а, всем наделил Господь Женечку, а вот умишком – обделил. Нет, она не то чтобы дурочка, но какая-то наивная, несообразительная и вообще – святая простота.

Была бы Женька поумнее да похитрее, сделала бы со своей внешностью умопомрачительную карьеру. Всем этим Клаудиям, Наоми и прочим Синди пришлось бы идти в разнорабочие, поскольку с Женькой им и рядом не стоять. Но Женька моя свихнулась на честности и порядочности. Говорит: по подиуму шастать и в объектив улыбаться за большие деньги – это дурь, блажь и сплошное иждивенчество. А человек должен работать, приносить пользу обществу и кормиться, жить то есть, исключительно плодами своего труда. И действительно, сама она – человек слова! – уж который год честно трудится элитной проституткой. Тем и живёт.

Со мной же всё обстоит иначе. Я невысокая, худенькая, невзрачненькая (вся красота досталась брату), да к тому же лентяйка редкая. Единственное моё достоинство – это природный ум и сообразительность. Причём зачастую соображать я вынуждена сразу и за себя, и «за того парня», например, за Женьку. Наверное, и вправду не может быть женщина одновременно и умной, и красивой, поэтому у нас с подругой получился такой симбиоз, где роли чётко расписаны: она – красивая, я – умная. А вместе мы – сила.

В общем, уехали все мои родственники отдыхать, а меня, полулежачую больную, оставили на попечение подружки. А поскольку подруга она преданная и испытанная, никому и в голову не пришло волноваться о моей судьбе.

Как я уже сказала, Женька порадовалась, что судьба уберегла меня от пустой, бессмысленной поездки, но как помочь мне, загипсованной, встретиться с суженым, она придумать не могла.

И тут я, чтобы отвлечь её от грустных мыслей, неожиданно для себя брякнула:

– Давай-ка лучше я тебя замуж выдам.

Женька сначала удивлённо моргнула, потом понимающе кивнула и молча сунула мне термометр.

Я возмутилась:

– И вовсе я не сошла с ума! И температуры у меня нет. А что, ведь идея-то неплоха! – Я вдохновлялась на ходу. – Красоты у тебя, конечно, ещё навалом, но возраст-то критический! При твоей профессии…

– При моей профессии вообще замуж выходить не принято!

– Ну, всегда что-то случается впервые… Я ведь из самых лучших побуждений хочу пристроить тебя в хорошие руки. Давай займёмся этим, не откладывая.

– Сейчас не могу, – как-то слишком быстро ответила она.

Я всё поняла и показала ей кулак:

– Клиенты твои обойдутся, не помрут. Тебе надо жизнь свою устраивать, дурочка несчастная!

– Нинка, милая, – она умоляюще сложила руки, – тут такой клиент на горизонте замаячил! Раз в жизни такое везение бывает.

– Из чистого золота, что ли, сделан?

– Да почти что. Точнее – из нефти. Шейх какой-то арабский приезжает. На древнерусские красоты ему вроде бы взглянуть захотелось!

– Нефть свою ему продать захотелось…

– И то правда, – легко согласилась Женька. – Только мне ведь это всё глубоко фиолетово: нефть или что там ещё. Главное – денежки-то у него немалые. Как бы это его уговорить со мной поделиться?

Женька смотрела на меня заискивающе, почти умоляюще. Ну вот, опять двадцать пять…

Я поджала губы:

– Генриетта, солнце моё, я что-то не пойму: кто из нас проститутка? – Женька скривилась. – Пардон, гейша…

– Ну, ты у нас, конечно, девушка честная и порядочная – не чета мне. Но ведь и умная – тоже не чета мне. Придумай, как бы половчее интуриста снять. Девчонки наши уже все роли расписали: кто в аэропорту его дожидается, кто у входа в отель встречает, кто у лифта «случайно» сталкивается.

– Нашла о чём волноваться! Да ведь равных тебе нет.

– В этот раз коллеги решили выступить против меня единым фронтом. Даже Зяма сказал, что шансов у меня – никаких. Девицы заявили ему, что если только сунусь к шейху, кислотой меня окатят с головы до ног. Если они так решительно настроены, представляю, какие деньги он с собой везёт, – мечтательно вздохнула она и даже облизнулась.

Зяма – это Женькин сутенёр. Вообще-то Женька свободный художник и работает по вдохновению. Клиентов себе выбирает исключительно по любви. К их деньгам. В работе никакой Зяма ей не указ. Однако он обеспечивает ей «крышу», и она ему за это что-то платит. Зяме, конечно, лестно, что сама Генриетта, королева из королев, числится среди «его девочек». Поэтому он особо не умничает, Женьке не докучает, чтобы, не дай Бог, не переметнулась к другому сутенёру. Но зато он в случае крайней необходимости выступает посредником между Женькой и остальными девицами, которые такую выдающуюся конкурентку, понятное дело, терпеть не могут. Женька их тоже не жалует, поэтому общается с ними в основном через Зяму. Таким образом, он у неё не столько сутенёр, сколько пресс-атташе.