Прокурор Брише

Эжен Шаветт

Прокурор Брише

© ООО ТД «Издательство Мир книги», оформление, 2011

© ООО «РИЦ Литература», 2011

Часть первая

Глава I

Парижане всегда отличались любопытством к свершению смертной казни; как бы ни было далеко лобное место, они бежали шумной и веселой толпой, и, надо сознаться, это потрясающее зрелище производило на них впечатление. Теперь, когда казнь продолжается не более пяти минут, толпа и то окружает эшафот; что же было прежде, когда палач, медленно терзая жертву, давал возможность любителям сильных ощущений наслаждаться в продолжение многих часов. Но никогда толпа у эшафота не была так велика, как 12 января 1728 года, в день, с которого начинается наш рассказ.

Было около четырех часов, а в это время года дни коротки, и потому уже совершенно стемнело, когда Гревская площадь наконец очистилась от бесчисленного множества людей, пришедших смотреть на пытку одного важного преступника. Но его продолжительные мучения не произвели ни на кого тягостного впечатления, напротив того, всюду слышны были крик, смех и пение, как будто народ праздновал свое освобождение.

Правда, что это и было в некотором роде избавление от тяжкого ига, так как казненный был не кто иной, как известный разбойник Людовик-Доминик Картуш; этот дерзкий мошенник в продолжение многих лет держал французов в страхе своими частыми убийствами, смелыми и многочисленными грабежами. Вот почему народ не расходился, желая убедиться в смерти человека, совершавшего под прикрытием ночной темноты свои кровавые злодеяния. Итак, это был настоящий праздник. Все шли счастливые и веселые, рассуждая о смерти Картуша, которого колесовали в полдень и оставили на колесе до восьми часов вечера; он переносил страшные мучения и призывал смерть, как спасительницу. Понятно, что у всех был один и тот же предмет для разговора.

– Наконец-то мы избавились от этого страшного разбойника, – говорил один.

– Да, мы избавились от злодея и его дьявольской шайки, потому что, кажется, в эту ночь он назвал всех своих сообщников, – отвечал другой.

– Правда, что ночью произвели много арестов?

– Да, ведь господин де Бадьер допрашивал Картуша, а это строгий судья и, главное, не любит затягивать дела.

– Говорят, разбойник донес по крайней мере на полтораста человек и из них двадцать женщин, пользовавшихся его расположением.

– Это правда, но, как он ни лебезил перед правительством, все же его подвергли пытке сегодня утром.

– А, и вы, сосед, видно, провели ночь на площади?

– Еще бы! Можно ли не посмотреть на казнь такого злодея, я не раскаиваюсь, что пришел, хотя и потерял целые сутки.

Это было справедливо, прочли приговор 11 января, а привезен был Картуш к месту казни 12-го числа. Вот что случилось: накануне преступник принес покаяние на церковной паперти, затем его привезли на лобное место, но тут он объявил, что желает дополнить свои показания. При совершении казни над преступником было принято, что судья отправлялся в думу и там ожидал преступника для снятия последнего допроса; эта формальность почти всегда была полезна, так как несчастный, при виде эшафота и желая, вероятно, хоть на несколько часов отдалить предстоящую пытку или даже, может быть, надеясь на помилование, объявил, что хочет сознаться в другом преступлении. Отказа никогда не было, сам палач приводил осужденного к судье, и, как бы ни был продолжителен допрос, он присутствовал на нем стоя, держа в руке конец веревки, которой был связан преступник. В это время собравшиеся зрители ждали на площади и иногда, потеряв терпение, поднимали ропот, что не раз заставляло судью сократить допрос и возвратить народу жертву, смерти которой он так жаждал.

Итак, Картуш по своему желанию был приведен к господину де Бадьеру, имя которого толпа произносила с уважением. Судья ожидал со своим писарем, стариком, только что оправившимся от тяжелой болезни, и потому судья не надеялся на его выносливость и несколько раз спрашивал своего подчиненного:

– Богрен, если Картуш захочет дать новые показания и это продолжится до глубокой ночи, то будете ли вы в состоянии выдержать? Не хотите ли вы, чтобы кто-нибудь заменил вас?

– Благодарю вас, господин судья, я ручаюсь, что выдержу, – отвечал Богрен, желая показать свое рвение и вместе с тем услышать исповедь такого известного злодея.

Судья принял Картуша сидя за столом; подле него поместился писарь, а на другом конце комнаты находились несколько полицейских агентов, – они не должны были слышать показания преступника, а находились здесь только для исполнения приказаний судьи.

Пробило два часа, когда начался допрос, готовивший господину де Бадьеру неожиданный сюрприз.

Картуш был уверен, что его предали сообщники, и решился отомстить им, что и исполнил: назвал их всех по именам, прозвищам, указал их место жительства, место хранения и количество сообща награбленных богатств, рассказал об участии, которое каждый из них принимал в совершенных злодеяниях. При каждом новом имени судья посылал приказ об аресте этой личности. Время шло медленно, но ожидавший народ не терял терпения, догадываясь при виде жандармов, что производятся новые аресты, и радуясь, что избавится наконец от всей шайки Картуша.

Наступила ночь. Богрен исписал целую кипу бумаг, так как допрос продолжался двадцать четыре часа. Рассказывая со всеми подробностями, Картуш успел назвать только тридцать человек и попросил позволения отдохнуть.

– Все ли? – спросил судья, беспокоясь за своего писаря, который, видимо, утомился.

– Все? – отвечал, улыбаясь, осужденный. – О нет, господин судья, вы знаете только четверть всего. Еще остается сто человек, я думаю, нам будет работы на всю ночь.

Де Бадьер с беспокойством взглянул на своего писаря, но, видя, с каким усердием он пишет, подумал, что у него достанет сил довести дело до конца.

Допрос продолжался. Картуш начал перечислять новых сообщников, не забывая никакие подробности как бы в подтверждение своих слов. Приказ об аресте следовал тотчас же, чтобы не дать виновным времени скрыться. Этот новый допрос длился еще долее, и было уже около трех часов, когда судья нашел нужным дать вторичный отдых измученному преступнику. На площади публика ждала терпеливо, только несколько фабричных, ворвавшись в магазины, силой завладели множеством фонарей, и площадь засияла огнями, так что обстановка напоминала народное гулянье; в толпе расхаживали разносчики, предлагая желающим различные сласти, пирожки и закуски. Все весело ужинали, и иногда раздавались крики, виваты в честь судьи, занятого в эту минуту освобождением города от шайки Картуша.

Насколько отдых, данный судьей, был необходим преступнику, настолько же он послужил во вред Богрену. Подобно старым лошадям, двигающимся галопом, когда разгорячены, и совершенно теряющим силы во время остановки, слабый писарь хорошо исполнял свою обязанность, пока допрос снимался без перерыва, но отдых остановил его рвение, ослабил нервы; усталость взяла верх над больным стариком, и он, несмотря на твердую решимость довести дело до конца, задремал в своем кресле, а через минуту крепко заснул. Судья употребил этот час отдыха на то, чтобы справиться об арестах, произведенных по его распоряжению. Многие из заподозренных, испугавшись доноса, решили бежать со всей добычей, состоявшей из дамских украшений, драгоценностей и бриллиантов, но были пойманы. Все вещи, найденные у них, были доставлены судье, а он велел положить их на стол; скоро образовались целые горы золота и серебра. Видя, что уже пора начинать допрос, де Бадьер посмотрел на своего писаря. Старик показался ему таким утомленным, что он не хотел будить его и, подумав, что Картуш уже все сказал, а остальное не может иметь особой важности, решил дописать сам, не тревожа бедного старика. Господин де Бадьер не ошибся, – разбойник начал повторять сказанное, желая отдалить хоть на несколько секунд мучительную пытку, ожидавшую его на площади.

– Вы ничего более не имеете сообщить правительству? – спросил судья, прерывая его бесполезные повторы.

– Ничего более, господин судья, – отвечал преступник, не осмеливаясь солгать. Но в эту минуту взгляд его упал на драгоценности, покрывавшие стол, остановился на одной из них, и, казалось, новое воспоминание промелькнуло в голове его.

– Ах да, я совсем забыл нашего прокурора! – сказал Картуш.

– Почему вы называете этого сообщника прокурором? – спросил судья. – Что это за прозвище?

– Да потому что он действительно занимал место прокурора в Шатле, если я не ошибаюсь, – ответил доносчик.

Де Бадьер с удивлением посмотрел на Картуша, думая, что он шутит, но подсудимый был совершенно серьезен.

– Но как же настоящее имя человека, которого вы называете прокурором? – спросил судья.

Картуш подумал несколько секунд.

– Плут тщательно скрывал свое имя, но мы случайно узнали – фамилия его Брише.

Несмотря на свою силу воли, при этих словах судья вздрогнул; хорошо, что преступник ничего не заметил, занявшись разглядыванием различных драгоценностей.

– Что за человек этот Брише? – спросил судья, стараясь скрыть дрожь в голосе.

– Ничто не может вам дать более ясного понятия о прокуроре, как этот портрет, вделанный в роскошный браслет. Его нашли, вероятно, у высокой Эрнестины. Это и есть изображение противной рожи Брише.

Судья взял дрожащей рукой указанный браслет, нажал пружину – тогда открылся медальон. Бросив взгляд на портрет, судья страшно побледнел.

Глава II

Прежде чем продолжать наш рассказ, мы должны объяснить читателю, кто был Брише и почему его портрет произвел такое странное впечатление на судью.

В 1697 году Афанасий Брише, бывший прокурором в Шатле, отказался от своего места, желая воспользоваться богатством, приобретенным им в продолжение тридцатилетней службы. Но, как все богатые люди, Брише имел много завистников и недоброжелателей, говоривших по секрету, что его всеми признанный талант и успешная деятельность не могли бы доставить ему такой значительный капитал, если бы, помимо прокурорских доходов, он не имел счастья распоряжаться капиталом герцога Вивьенского, этого умного и развратного брата Монтеспан, который, владея несколькими миллионами, ухитрился умереть разоренным до нитки. Конечно, может быть, это было ошибочное предположение, потому что покойный герцог оставил в сердце Брише такое чувство, какое грабитель не может испытывать к своей жертве. Это было чувство глубокой благодарности. Прокурор сохранял о нем самое нежное воспоминание, и надо было видеть, с каким волнением произносил он имя герцога, всегда прибавляя полный титул покойного: «адмирал Французского флота». Была ли эта благодарность следствием какой-нибудь важной услуги, оказанной герцогом, или, может быть, Брише не забывал, что, не будь адмирала, и у него не было бы такого богатства. Мы не будем пока отыскивать причину этого, а только повторим, что в 1697 году прокурор, разбогатев, решился оставить службу. Никто не мог лучше заменить его, чем сын, Виктор Брише, молодой человек лет тридцати; отец и передал ему все тайны своей профессии, к которой тот выказал необыкновенную пригодность.

Конечно, мы не говорим, что эта служба была выбрана молодым человеком по призванию, напротив того, у него была страсть к путешествиям, и часто, сидя за письменным столом, он мечтал о поездке вокруг света, представляя себя уже опытным моряком; но оказалось, что сын Брише не был легкоувлекающимся человеком, уступающим своим страстям, и рассудок взял верх, когда пришлось делать себе карьеру. После двух серьезных разговоров с отцом он потерял охоту к путешествиям и приобрел любовь к занятиям в суде; сделавшись же помощником прокурора, выказал такое усердие, что пять лет спустя отец его не мог найти лучшего прокурора и передал свое место сыну. Итак, старик Брише не хотел более трудиться, а решил пожить в свое удовольствие. С этой целью он купил две развалины, сломал их и на том месте построил великолепный дом, окруженный роскошным садом; на отделку дома не пожалели денег: повсюду мрамор и позолота, в парадных комнатах было множество картин, так как Брише был любителем живописи. Он заплатил десять тысяч франков одному знаменитому живописцу того времени за великолепный портрет герцога Вивьенского в золотой раме с гербом и надписью «Герцог Вивьенский, адмирал Французского флота» и поставил его над камином в своей приемной зале.

Дом был готов, и бывший прокурор собрался переезжать в него, но верно гласит пословица: «Человек предполагает, а Бог располагает», – со стариком сделался удар, и он переселился не в новое жилище, а на кладбище Святого Иоанна. Было бы естественно, если бы Брише-сын, сделавшись обладателем отцовского состояния, отказался бы от своей должности и удовлетворил бы свою страсть к путешествиям, но он поступил иначе. Оставшись на месте, Брише продолжал так же ревностно заниматься делами, как и прежде; получив наследство, он отпустил всю старую прислугу отца, щедро наградив за верную службу.

Не желая занимать новый роскошный дом, покуда он остается на месте прокурора, Брише нанял квартиру ближе к Шатле, а вся прислуга его состояла из одной кухарки и лакея по имени Колар. Лакею минуло сорок пять лет, когда он поступил к Брише. Этот человек был олицетворение честности, верности и преданности своему господину. Высокий, худой, молчаливый и нисколько не любопытный, он исполнял свои обязанности без шума и без рассуждений. Колар выдавал себя за уроженца Нормандии и отставного военного. Прокурор вполне ценил его редкую преданность и имел к нему полное доверие; один раз в неделю слуга отправлялся в новый дом, чтобы проветрить комнаты и предохранить мебель от моли; всякий раз он возвращался оттуда в полном восхищении от богатств, в настоящее время никому не нужных.

– Когда же господин мой решится воспользоваться этим прекрасным домом? – спрашивал верный слуга прокурора.

– Бог знает когда, – отвечал Брише, – скромный прокурор не может жить как какой-нибудь граф. Надо мной все станут смеяться, а клиенты мои будут недовольны; мы перейдем туда через несколько лет, когда я выйду в отставку.

Каждый раз, отправляя слугу в новый дом, господин не забывал сказать:

– Главное, обрати внимание на портрет герцога!

Могло показаться странным, что сын унаследовал от отца даже его привязанность к герцогу: то же волнение слышалось в его голосе, когда он произносил имя адмирала Французского флота. Но мы уже вспоминали пословицу «Человек предполагает, а Бог распологает». Брише, говоря, что не переедет в свой дом раньше назначенного срока, вероятно, забыл, что на свете существует непонятное чувство, называемое любовью, а оно-то и привело его в скором времени в роскошный дом. У него не хватило силы воли побороть эту страсть, и он сдался, вступил в брак, неравный по положению невесты, иными словами, он сделал то, что друзья его единодушно признали глупостью.

Вот как это случилось. Идя на службу, серьезный прокурор часто встречал прелестную, молодую девушку, просто одетую и со скромными манерами. Брише достиг тридцатипятилетнего возраста, и до сих пор женщины играли второстепенную роль в его жизни. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он влюбился в молодую девушку и, думая только об удовлетворении своего каприза, послал Колара навести справки. Слуга принес самые подробные сведения. Предметом обожания Брише оказалась швея из модного магазина, впрочем, девушка трудолюбивая и честная. Фамилия ее была Пижо; живя своими трудами, она испытывала большие лишения; матери у нее не было, а только отец – сапожник, живший в Нанси; в Париж она попала случайно, – ее завезла одна графиня в качестве горничной; обрадовавшись новому положению своей дочери, сапожник решил расстаться с ней. Но, к несчастью, муж графини своим поведением заставил молодую девушку удалиться. Таким образом, она очутилась на улице без пристанища и без денег. Проезд из Нанси до Парижа был дорог, сапожник же был слишком беден, чтобы приехать за дочерью. Находясь в такой крайности, она начала искать работу, чтобы скопить денег на проезд, и после долгих поисков поступила наконец швеей в магазин. В это-то тяжелое для нее время Полина встретилась с Брише на улице. Прелестная дочь сапожника показалась прокурору удобной фавориткой, и он отправил к ней Колара с самыми щекотливыми предложениями; однако как ни был слуга предан своему господину, но по своей честной натуре он оказался неспособным на такую постыдную роль и не выполнил данного ему поручения, впрочем, не он один был причиной полнейшей неудачи, – бедная швея не польстилась на золотые горы, которые ей сулил прокурор.

Известно, что всякое препятствие разжигает страсть; так случилось и с Брише, – он влюбился еще более и решил жениться на бедной модистке. Конечно, это не обошлось без внутренней борьбы.

Как! Он, миллионер, всеми уважаемый прокурор, а жена его – дочь сапожника! Эта мысль казалась ему ужасной, но любовь восторжествовала над тщеславием, и Брише нашел средство удовлетворить свою страсть, не унижая прокурорского достоинства. Он отправил в Нанси преданного Колара, оказавшегося в этом случае ловким послом, так как он привез согласие отца Полины и вместе с тем обещание его никогда не стараться войти в дом будущего зятя, за что ему предложено было шестьсот луидоров ежегодного пенсиона.

Через месяц Полина сделалась женой Брише: и он представил ее своим друзьям как сироту. Брак этот оказался вполне удачным. Полина была добрая и умная женщина; неожиданная перемена в жизни не вскружила ей голову – она осталась такой же благородной и простой, как и была. Неделю спустя после брака Брише передал свое место помощнику и поселился с молодой женой в новом доме. С этих пор для него началась жизнь человека вполне счастливого и любимого. Тесть-сапожник напоминал о себе только тогда, когда присылал расписку в получении денег, выдаваемых Коларом по приказанию Брише через каждые три месяца. Так продолжалось более десяти лет, как вдруг случилась маленькая неприятность. До этого дня все переговоры с Пижо вел Колар, но вдруг он заболел горячкой; между тем наступил срок платежа, Брише не мог спросить адрес тестя у слуги, потому что тот лежал в бреду, тогда он решил послать деньги с письмом к прокурору в Нанси с просьбой отыскать и заплатить Пижо. Через две недели деньги были возвращены назад с письмом следующего содержания:

«Многоуважаемый товарищ, я искал по всему Нанси и его окрестностям, но нигде не мог найти сапожника по имени Пижо. Я думаю, во всем округе нет человека, которого вы ищете».

Нетрудно понять удивление Брише при чтении этого письма. «Так кто же в продолжение десяти лет пользовался пенсией и расписывался в получении?» – спрашивал себя прокурор, пораженный этим известием.

После выздоровления слуги Брише показал ему письмо, отвергавшее самое существование Пижо. Представьте же себе изумление Колара, заинтересованного в этом деле более, чем кто другой; он сейчас же захотел убедиться в справедливости известия и отправился в Нанси, но он слишком понадеялся на свои силы, еще не восстановившиеся после болезни, и через неделю пришло от него письмо с уведомлением о нездоровье, задержавшем его дальнейшее путешествие. В тот же день почтальон принес письмо на имя Полины; к ней писал отец из Брюсселя, сообщая, что он попался в каком-то политическом заговоре и друзья спасли его от преследования полиции, дав возможность бежать, почему он и находится теперь в Брюсселе и, вероятно, останется здесь навсегда.

«Должно быть, он принял прокурора за сыщика и тщательно скрывал свое место жительства», – подумал Брише, когда жена рассказала ему о содержании письма, и немедленно послал Колару приказание прекратить свои напрасные поиски и возвратиться в Париж, как только позволит здоровье.

Через две недели слуга возвратился бледный и сильно утомленный. Это была единственная неприятность, причиненная тестем своему зятю. Колару надо было посылать деньги вместо Нанси в Брюссель. Но увы! Ничто не вечно в этом мире, а счастье – в особенности; это пришлось испытать и Брише после семнадцати лет полного блаженства, – он лишился своей жены, умершей от воспаления легких: она оставила ему в утешение прелестную шестнадцатилетнюю дочь, такую же добрую и умную, какой была сама. Надо сознаться, что смерть госпожи Брише подействовала на Колара более, чем на его господина; старый слуга буквально боготворил эту добродетельную и скромную женщину; он знал, сколько доброты заключалось в этом сердце, уже переставшем теперь биться. Но и она вполне оценила редкую преданность слуги, и в последнюю минуту, когда он рыдал, сидя у ее изголовья, а Брише находился почти в бессознательном состоянии от горя, она тихо сказала верному слуге:

– Береги мою дочь!

Эту последнюю волю умирающей Колар свято выполнил; он перенес на дочь всю свою любовь к матери. Никогда молодая девушка не была окружена такой нежной заботой! Одно ее слово или желание были приказанием для неутомимого старика, сделавшегося рабом Полины. Сам Брише очень тосковал и плакал, а потому его печаль, как всякое сильное чувство, не могла быть долговременна. Привыкнув видеть возле себя ласковую и заботливую жену, он страшно скучал один в своем роскошном доме и через два года вдовства решил, что можно найти потерянное счастье во втором супружестве. Ему было тогда пятьдесят два года, а в эти лета люди всегда делаются эгоистами, забывая о своей старости; он искал жену молодую.

Но чтобы друзья не осуждали его за такую глупость, он уверял их, что молодая госпожа Брише будет не мачехой, а подругой для его дочери.

После долгих поисков он остановился на Авроре Фукье, дочери капитана, сделал предложение ее отцу и получил его согласие; капитан с радостью ухватился за зятя, который хотя и был старше его летами, но зато богач. Сообщая слуге о своей женитьбе, Брише счел нужным прибавить, как будто извиняясь:

– Ты знаешь, добрый мой Колар, я был совершенно один в мире! – говорил он жалобным тоном, надеясь растрогать старика.

– Один? А дочь ваша! Или вы забыли о ней? – сухо спросил слуга.

– Что ты говоришь! Ведь для нее-то я и жертвую собой, решаясь жениться. Моя будущая жена и Полина – одних лет и потому будут любить друг друга, как родные сестры.

Колар с грустью посмотрел на своего господина, но не произнес более ни слова.

В хлопотах о женитьбе Брише совершенно забыл свою покойную жену и не выдавал более пенсиона сапожнику Пижо, своему первому и как бы несуществующему тестю; этот последний, вероятно, нашел такой поступок вполне справедливым, так как с его стороны не было никаких требований.

«Он, должно быть, умер», – подумал Брише.

На следующий месяц была свадьба Авроры Фукье с Брише, и у его шестнадцатилетней дочери появилась мачеха, которой не минуло и двадцати лет. Вторая жена не любила уединения, и в их доме начались балы, царицей которых была признана новобрачная. В продолжение шести недель супруг был на седьмом небе, но потом, в один прекрасный день, ему сделалось скучно, на другой день он стал сумрачен, а на третий веселый Брише превратился в сурового и молчаливого человека. Наконец в одно прекрасное утро он объявил, что отправляется путешествовать, и, несмотря на возражения домашних, уведомил об этом друзей своих. Самым лучшим его другом был господин де Бадьер, занимавший место судьи в Шатле; когда Брише сообщил ему о своем решении, тот вскочил со стула, думая, что друг его рехнулся.

– Ну, – вскричал он с негодованием, – видно, горбатого могила исправит! Да ты знаешь ли, Виктор, что тебе пятьдесят лет, а ты теперь вспомнил о своих юношеских фантазиях – ведь это немного поздно!

Брише принужденно улыбнулся.

– О! – сказал он. – Сколько шума из-за пустой поездки на несколько лье.

После этого разговора прошло два дня. На третий день Колар, войдя рано утром в комнату своего господина, нашел ее пустой. Брише исчез ночью, оставив на камине, под портретом герцога, коротенькую записку, в которой извещал жену и дочь о своем отъезде. Должно быть, он взял с собой только один маленький чемодан, так как никто из людей не помогал ему ночью. Такой незначительный багаж позволял предположить, что путешествие будет непродолжительно, как Брише и говорил своим товарищам, и потому первое время о нем никто не беспокоился. Целый месяц не было никаких известий, на второй месяц начали удивляться, но все еще были спокойны. Товарищи, вспоминая его прежнюю страсть к путешествиям, думали, что он заехал немного дальше, чем предполагал, и смеялись над странным вкусом человека, для которого скитания по белому свету были приятнее спокойной жизни в кругу своих близких. Но месяцы шли за месяцами, а известий не было; судья употребил все старания, чтобы найти исчезнувшего друга; в этих поисках самым деятельным его помощником был Колар; хотя честный слуга и сердился на господина за вторую женитьбу, считая ее несправедливостью по отношению к Полине, но при этом странном исчезновении неприязнь сменилась прежним расположением. Бегая по конторам почтовых карет, Колар нашел наконец имя Брише в списке пассажиров, отправлявшихся в Шартр, но в этом городе уже терялся всякий след.