Неигра

– Ну и где тебя носило? – поинтересовалась Анка.

– Не спрашивай. Этого не пересказать. Лучше вернемся поскорее домой, ты позвонишь сразу же Василию Васильевичу и помиришься с ним – ты зря его обидела.

– Вот ещё советчик нашёлся! – возмутилась Анка. – Вовсе не зря, потому что он проходимец.

– Он невиннейший из людей, – возразил Прошка, – прикинь, он ведом добрым гением, и все, что у него есть – дары этого существа.

– Чушь, – возразила Анка, – с чего ты вообще это взял? Ты с ним давно знаком?

– Я знаю его куда лучше, чем тебя.

– Ага, – ревниво воскликнула Анка, – типа это ты тот добрый гений, который дал ему богатство?

– Разве я – добрый гений? Я – беспомощное существо, недоразумение на этой земле.

– Всё ты врёшь! И насчёт того, кто ты, и… И всё самое интересное не рассказываешь, – упрекнула Анка младенца.

И вдруг ей сделалось смешно. Она представила со стороны эту картинку – они с Прошкой – вылитые мамаша гуляющая с младенцем на руках – разговаривают, как взрослые.

– Я как раз собирался сказать тебе самое интересное. Ты должна верить Василию Васильевичу. Теперь он так несчастен, ты обошлась с ним слишком грубо, а он страдает…

Анка принесла подкидыша домой, уложила обратно в игрушечную коляску, и позвала прапрабабушку.

Августа обрадовалась, как девочка, которой принесли долгожданную куклу. А может быть, и сильнее. Как старуха, узревшая Илью-пророка в туче. Она склонилась над Прошкой. Целую минуту они молча смотрели друг на друга. Потом старуха сказала младенцу:

– Спасибо, что ты вернулся.

– Я не мог не вернуться. Мне необходимо было объяснить Анке, как она несправедлива к Василию Васильевичу.

Августа вполне согласилась с Прошкой в том, что Анка должна извиниться перед Пузырем, что она вела себя ужасающе невоспитанно и совершенно неправа. Старуха даже покраснела от стыда. Что ж, Анка позвонила.

После этого случая ничто уже не могло омрачить ее дружбы с коллекционером. А он в тот же вечер все рассказал о своем добром гении и нежданных дарах судьбы, так что даже старой мудрой Августе стало неловко за прежние сомнения. И она как раз вспомнила о белокаменном особняке, где ей самой когда-то жилось припеваючи, о том, что было так давно, похоже, в ином измерении… Да и на самом деле того дома уже не существовало на земле, камня на камне не осталось. И старуха стала подумывать, может быть, и праправнучке суждено нечто подобное?

– Прошка, а правда, что я, ну, типа, красавица? – однажды спросила Анка младенца. – Только тебе поверю.

Прошка пристально смотрел на неё, но молчал.

– Что, нет? Это очень сейчас, очень важно! Ну, скажи мне.

– Наверное, да.

– Но ты сомневаешься?

– Нет. Но глядя на тебя я вспомнил одну сказку…

– Расскажи ее Полинке, а мне рассказывай обо мне. – Анка выбежала из комнаты.

Она становилась все веселее. Цвела весна. Кусты в скверах покрылись мелкими листочками. Августа уже давно не слышала «Фломастеров», и на душе у нее сделалось тише и благозвучнее. Она уговаривала Прошку отдать ей постирать свою зеленую тряпицу, когда в комнату вбежала Анка – в мокром белом плаще и с дождинками на шелковых волосах. Она сияла.

– Ба! Слушай, полный улёт! Мы с Пузырём летим на море!

– Ах! – сказала Августа.

– Этого не может быть, – взволновался Прошка, – слышишь, Анка? Этого ну просто не может быть! Это не по-настоящему.

– Почему же? Вот, он подарил мне купальник, в котором даже там не стыдно показаться. – Анка развернула золотистый целлофан и показала прапрабабушке и Прошке связку ярких тесемочек.

– Где – там? – спросила Августа.

– На Канарах.

– Но ты не можешь туда ехать. Твой прадед был репрессирован.

Анка засмеялась.

– Ба, ты знаешь, какой сейчас год?

– Всё равно, – не сдавалась старуха, – у тебя даже нет иностранного паспорта.

– Пустяки, ба! Уже сделали. Полный улёт!

А Прошка, отрешенный и взволнованный, все твердил:

– Невозможно, невозможно. Это не по-настоящему.

Его бормотание наконец встревожило Анку.

– Прошка, что ты бормочешь, варвар? Не хочешь же ты, телепузик, помешать мне впервые в жизни отдохнуть на море? – с опаской спросила она.

– Я бы очень огорчился, если бы помешал тебе. Я бы не простил себе этого, – уныло проговорил Прошка.

В этот вечер все в доме были взволнованны, и спать улеглись поздно. А улегшись, прапрабабушка с праправнучками еще долго перешептывались. Потом всё же заснули, но в самый дремотный, самый зыбкий час ночи Полинка опять проснулась и, сонная, босиком поплелась в туалет. Проходя крадучись мимо Прошкиной комнаты, она вдруг услышала голоса и увидела движущиеся тени. Полинка всегда считала, что не боится привидений. Поэтому, хотя сердце ее отчаянно барабанило, она остановилась послушать. Знакомый голос певуче произнёс:

– Этот мир слишком притягателен. Я теперь принадлежу ему целиком, пути назад для меня нет.

– Более нелепого мирка я ещё не видел! – возразил другой знакомый голосок, тоненький.

– Ерунда! Этот мир прекрасен!

– Пусть так, хотя всё и не так. Но ведь ты – мой вымысел. Ты не можешь выдумывать сам. Иметь собственное мнение, строить планы… Например, ехать на море. Такого не бывает! Раньше ты делал только то, что я придумывал. А теперь я даже не представляю, что может произойти! Если ты не разрушишься сам, то разрушишь мир… – взволнованно вещал Прошка.

– Да, я проник сюда иллюзией, твоей фантазией, Анкиной мечтой. Но теперь-то я в самой сердцевине! Я обрел форму и жизнь. И даже тебе, меня выдумавшему, не выдворить меня…

– Что же тебя так привлекает? Неужто, Анка?

– Да! – бархатный голос Прошкиной выдумки сделался взволнованным.

– Ну ты и уникум! Я хочу сказать – ну и вкус у тебя! Вот уж не думал! – изумился Прошка.

– Ничего удивительного! Это ее жизнь, фантазия, желания меня хранят, и теперь защищают даже от тебя. Для нее ты сам меня призрачнее!

– Какая беда! Я просто хотел развлечь её, – жалобно пропищал Прошка.

– Теперь Анечка моя, – пропел бархатный голос.

Полинка потихоньку заглянула в комнату. Прошка сидел в углу своей коляски, сложив ножки по-турецки и понуро склонив голову. Коляска накренилась и жалобно поскрипывала. Зелёная тряпица висела на нём жалкими отрепьями. А на его пальце балансировал маленький Василий Васильевич Пузырь в своем пальто с пелериной.

– Пожалуйста, фантазия, вернись в мою голову, ты слишком разыгралась, – прошептал Прошка.

– Не проси. Я влюблен. Ты не знаешь, что это такое. Ах, Прошка, честно говоря, тебе следует пожалеть меня. Кажется, я попал в жестокую переделку. Она ведь не любит меня, и летит со мной на Канары только из-за тамошних видов. Я уже несчастен.

– Да, и ты пропадешь, рассыплешься, как любая неуместная фантазия. И она с тобою. И, может быть, весь свет.

– Ну и пусть. После меня – хоть потоп!

– Как я глуп и бессилен… Прояви хоть ты благоразумие!

– Я попросту не могу, пойми… Это сильнее меня, – покачал крошечной головой крошечный Василий Пузырь, – такое огромное чувство, а я такой маленький…

Смелая Полинка уже знала, как избавить Прошку, сестру и весь мир от страшной нежити! Она прыгнула, как кошка, и поймала Пузыря! Он бился в ладонях несчастной, насмерть перепуганной бабочкой. Но Полинке вовсе не было его жаль – она ведь знала, что он ненастоящий. На столике в лунном свете поблескивала пустая коробочка из-под клубничной жвачки, когда-то подаренной ей Василием Васильевичем. В этот коробок Полинка и посадила коллекционера, а коробок для надёжности сунула в большую Августину туфлю, а туфлю – на самое дно вместительной овощной корзины, и засыпала картошкой. И тогда ей стало страшно.

Она опрометью бросилась в свою постель и лежала, дрожа, до утра. Она сомневалась – а что, если Василий Васильевич все-таки немножко живой? Каково ему под картошкой?

3. Ритурнель

Полинка тревожилась, мучилась сомнениями, и чем больше проходило времени, тем сильнее! Она сразу же придумала спросить Прошку, что он обо всём этом думает, правильно ли она поступила. Он или похвалит её за смелость и ловкость – и тогда она совершенно успокоится, или скажет, что так ни в коем случае нельзя обращаться с взрослыми коллекционерами, даже когда они выдумки… И тогда она освободит Василия Васильевича. Но Прошка не отвечал. Он прикинулся Полининой куклой Карлом, последней, в которую она играла… И ни за что не хотел говорить, проявляя полное равнодушие! Полинке стало обидно и за себя, и за Василия Васильевича, который доставлял окружающим столько радости, а теперь томится на дне корзины, засыпанный картофелем, а Прошке всё равно!

Всем сделалось тоскливо без Пузыря. Августа была растерянна, Анка зла и понура, Прошка онемел, а сама Полинка разом лишилась всех удовольствий. Исчез и беломраморный особняк, и веселый покладистый Эмиль. А ещё прапрабабушка хватилась туфли. Так что у Полинки были причины для раскаяния и сомнений. Августа без конца искала и жалобно оплакивала туфлю – у неё не было другой удобной обуви, и она не знала, когда сможет продолжить свою работу над каталогом – не отвечал телефон ни у секретарши, ни у фотографа, ни в особняке, ни даже в сторожке у садовника. Полинка притаилась и молча ждала – что будет?

Анка тоже замкнулась в себе. Стала много курить, ломала свои тонкие пальцы, кусала губы. Жалко ей было, что не погуляла по островам Канарам. Полинка хотела было рассказать ей в утешение, от какой беды её избавила, но не решилась. А потом стала сомневаться, не виновата ли она перед сестрой? Может быть, ничего страшного и не случилось бы, и Пузырь бы не лопнул, и даже землетрясения не произошло бы, а Прошка зря устроил панику? Августа все не решалась купить себе новые туфли, надеясь найти пару от старого… Теперь Полинке стыдно было бы признаться, что это она спрятала туфлю, да еще повела себя так невежливо, так неблагодарно по отношению к Василию Васильевичу.

Полинка почему-то оказалась виновата перед всеми, хотя поступила самоотверженно и победила злодея в неравной схватке! Она помогла Прошке, который был бессилен перед самозванцем, а он и не думал благодарить! Она защитила Анку. Разве Анка может вообразить, что пережила ее маленькая сестра? Она нежно смотрит на луну и сердито на Полинку. Перед луной она вздыхает, а на Полинку шипит. Полинка уже решительно не понимала, что в сестре можно найти красивого и привлекательного. Полинка отказалась бы лететь с ней на острова Канары даже во время учебного года вместо школы. Если бы ей не было теперь мучительно стыдно перед Василием Васильевичем, она бы достала из прапрабабушкиного туфля коробку из-под жвачки только для того, чтобы спросить его: «Ну далась вам Анка! Разве можно из-за нее жертвовать чем-то, ссориться с Прошкой? Ведь это выглядит глупо, Василий Васильевич! К тому же моя сестра, к сожалению, совершенно некрасивая. Видели бы вы, какие красивые девочки есть у нас в классе! Вы просто ошиблись, ослепли. Вам должно быть стыдно даже перед Эмилем. Ведь мы все из-за вас страдаем. И Вы сами виноваты, что очутились в корзине. А я в этом не виновата!»

Августа тоже попробовала расспросить Прошку.

– Прошка, ты знаешь, что наш Пузырь не подходит к телефону и вообще пропал?! – спросила она.

– Августа, ты ведь и так все понимаешь. Это был просто мыльный пузырь.

– Ты же ручался за него! «Достойнейший, честнейший…»

– Я говорил, что он безобидное существо. Ну, как мыльный пузырь, пустое и безобидное.

– Вот так безобидное! Улететь на Канары без Анки! Не ожидала!

– Он не улетел на Канары, он лопнул. Без Анки он вообще не смог бы существовать! Я выдумал его специально для неё.

Августа опешила.

– Так это ты обманул ее?

– Ей не нравилось слушать сказки, я подумал, может быть, она хочет пережить сказку. Она очень жаловалась на скуку. Сначала мне казалось, что выдумка очень даже удачная, потом начались сложности…

– Ты играешь в нас, как в куклы! – укоризненно произнесла Августа.

– Я не знал, что пустая фантазия может быть опасна. Что ваша реальность так хрупка. И легко может быть разрушена. А выдумка, наоборот, приобретает такую плотность на земле. Хоть ты, Августа, чувствовала, что Пузырь – мыльный?!

– Вначале мне показалось, что вся эта история – невероятная чепуха… Особенно подозрительным был трюк с виолончелью… А потом я поверила. Даже каталог составляла самым серьёзным образом, выкладывалась. Да я переживу. Анку жаль.

– Объясни ей, что он выдумка, что его не было и нет…

– Бесполезно, – покачала головой Августа.

– Как я глуп!

– Ты не виноват. Ты же не знал, что люди не умеют общаться с мыльными пузырями… Только обещай впредь не играть в моих внучек. Да и я тоже не хотела бы попасться на такую удочку. Вчера я разговорилась в парке со стариком. В сером строгом костюме, с гвоздикой в кармашке. Это ты подстроил?

– Нет, я тут ни при чём, – замотал головой Прошка.

Августа вышла из комнаты. Анка надевала свой уже потрепанный белый плащ, собиралась на службу.

– Девочка моя, – сказала Августа, – этот младенец такое натворил…

– Что же? – равнодушно спросила Анка.

– Это он выдумал Василия Васильевича Пузыря. Которого никогда не было на свете…

– Кто же это был на самом деле? – спросила Анка.

– Мыльный пузырь. Вроде как гипноз. Фокус. Иллюзия…

– Не иллюзия, а старый козёл, – поправила Анка и ушла.

Она пошла не на бетонно-стеклянную свою службу, а туда, где раньше стоял мраморный особняк. Как обычно, она не нашла его, а только заблудилась в Ботаническом саду, где остались оранжереи и цветы Пузыря, но вместо особняка – сторожка с косым крылечком. Ей нисколько не казалось странным и таинственным исчезновение особняка и появление избушки на его месте. Она знала, что с деньгами можно всё. Ей казалось, Пузырь смеётся над ней, просто потешается. Но она всё равно приходила сюда, как будто ждала, что морок развеется и дом появится на прежнем месте, как ни в чём ни бывало. Вчера по привычке сорвала приглянувшийся ей цветок, и сторож, как раз прохлаждавшийся на крылечке своей сторожки с папироской, вызвал милицию. Сегодня Анка села на каменный парапет и сидела неподвижно, спрятав лицо в ладонях, а сторож бродил вокруг да около, прикидывая, нарушает она общественный покой или нет.

…Анка подняла глаза. На нее пристально смотрела рыжая собака. «А этой что от меня нужно?» – испугалась Анка. Но холеному сеттеру на замшевом поводке ничего не было нужно. Сторож любезно беседовал с его хозяином. Анка посмотрела на хозяина собаки снизу вверх, сквозь слезы, и ей показалось, что у него необычайно величественная осанка, клетчатое пальто с пелериной до пят, чуть тронутые сединой кудри до плеч, и черные перчатки. Анка вскочила на ноги, сеттер оскалил белые зубы.

– Вы не видите меня? Или не узнаете? – крикнула ему Анка.

– Простите? – произнес хозяин собаки, недоуменно глядя на неё.

– Ослепли?

– Ну как же, я вас помню! – Вдруг заулыбался он. – Мы с вами однажды играли в теннис у Василия Васильевича Пузыря, этого богатого дилетанта.

– А вы кто тогда? – растерянно спросила Анка.

– Вы забыли? – он взял ее за руку и они вместе с рыжим сеттером медленно побрели по дорожке, – я же Кузьма Ритурнель! – произнёс он со значением. – Что, вспомнили?

Анка молчала.

– Знаешь что? Зови меня просто Кузей. Ведь мое имя все равно ненастоящее. Вернее, не полное. На самом-то деле я – князь Ритурнель. Но титул нужно опускать, как нечто позорное! Такие времена! Над благородным происхождением смеются! Даже на Западе ко мне относятся с большим уважением. Племянница испанского короля подала мне руку. Ничего себе козочка! Видела бы ты! А теперь кому ни расскажешь, всем завидно. Жалкий род человеческий! Даю тебе честное слово князя Ритурнеля – первому же честному человеку пожалую дворянство.

– Как же вы это сделаете? – удивилась Анка.

– Очень просто. Я выдам ему удостоверение с печатью в красной корочке. Печать я уже сделал! Только вот нет ни одного честного человека! Но я верю, что справедливость восторжествует! Все патриоты получат правительственные награды! Остальных правительство отправит в эмиграцию с конфискацией! Теперь Бог испытывает нас! Но мы не сломимся! Я уже выкупил свой родовой курган. Рядом – пруд с форелью. И если ты не дура, если ты не такая же, как те дуры, которые считают, что заниматься пустой посудой зазорно, я тебе еще и поинтереснее кое-что расскажу, и даже покажу. Согласна?

– Да я вовсе ничего такого и не думаю про пустую посуду…

– Отлично, мой поросеночек, идем.

Двор был темный и грязный, дом глыбообразный и жалкий, дверь потертая и скрипучая. Прихожая оказалась полна стеклотары. В углах бутылки громоздились застывшими лавинами, и некоторые с приглушенными стонами катались под ногами. Шкаф тоже был наполнен ими. В ветхой комнате огромное скопление всевозможных бутылок образовывало шаткие построения и фигуры странной прозрачности. Голос Кузьмы Всеволдовича прыгал по бутылкам, падал в них, выбирался и снова падал. А весь пол был усыпан жестяными баночками…

– Мни их, мни! Ступай твёрже. Их нужно спрессовать. Вот в таком роде… – Ритурнель потоптался на баночках. – Их на вес продают.

Анка тоже немного попрыгала на баночках. Хозяин остался доволен.

– Мой бизнес такой же, как и всякий другой! Здесь нужен ум, талант и смелость. А сколько терпения! Может быть, ты считаешь, что лучше быть архитектором или учителем? Но тогда племянница испанского короля подала бы руку кому-нибудь другому. Эти банки и бутылки открыли мне Европу и Америку! А мое предназначение еще выше! Не веришь?

– Верю, – согласилась Анка, – у нас тоже полно бутылок. Ещё дореволюционных. И до пункта не допереть! Раньше бабушка хотела одолжить сумку на колёсах. Когда вы дали ей работу, решила выбросить. Но ведь и до помойки тоже не допрёшь! А теперь ей нужны новые туфли. Но все равно, никуда мы их не допрём… Можете забрать себе, если надо.

Ритурнель скорчил физиономию.

– Я не отказываюсь. Но, сама понимаешь, для меня твой подарок – так, ерунда. Капля в море. Мне каждый день мешков десять этого добра прямо домой бомжи припирают. Я плачу хорошо. Я знаю, что почём. Потому что у меня есть голова! Человек даже царской фамилии не побрезговал бы такой работой. Но не всякий бы справился. Здесь нужна горячая, благородная кровь! Что ты молчишь? Или даже усмехаешься? Не веришь в князя Ритурнеля?

– Я не усмехаюсь, а улыбаюсь, потому что я снова нашла вас…

– Ах ты мой поросеночек! А что скажет бабушка?

– Бабушка… Вообще-то она моя прапрабабушка… Я думаю, она расцелует вас.

– А если я захочу забрать бутылки?

– Спасибо скажет.

– Ну а остальные? У тебя есть ещё кто дома?

– Полинка. И Прошка.

– Ну а он не станет поперек? Он не пьяница?

– Да нет вроде бы…

– А Полина?

– Я думаю, нет…

– Хорошо, мой поросеночек, я схожу за твоими бутылками. А потом, как будет у тебя пустая посуда, ты мне тащи – по две, по три бутылочки, это не тяжело. Коктейль выпила – пустую баночку клади в сумочку, помни, сначала сложи книжечкой, тогда и несколько за раз уместится. Может быть, ты в компании будешь пить коктейль. Это очень удобно! Тогда ты у всех сможешь собрать баночки. И, если правильно сложишь, они все поместятся в твою сумочку. Я научу тебя, как достичь благосостояния! Можно приобрести даже пруд с форелью, честное слово! У тебя будет сколько угодно… этих… Чего тебе в жизни не хватает?

– Ну, есть иногда нечего.

– Значит, сколько угодно «хот догов» будет! Всё это можно сделать при помощи всего лишь пустой посуды, но имея ум и характер князя Ритурнеля! Так-то!

Так-то! Князь и Анка отправились к старой Августе.

– Кузя Ритурнель, мой друг, – объяснила Анка прапрабабушке.

– Надеюсь, вы не пожалеете о знакомстве со мной, когда узнаете меня получше, – с достоинством произнес князь.

Они вошли в Прошкину комнату. Когда никто не смотрел телевизор, комната становилась самым уединённым местом в доме. Хотя в углу и жил Прошка, Анка почти не помнила о нём. Посреди стоял круглый стол. Князь присел к столу, Анка – напротив него. Опершись локтями о стол, а подбородок установив на сплетенные пальцы, она смотрела на своего гостя и улыбалась. Князь оглядывался. Что-то беспокоило его. Из игрушечной коляски на него внимательно взирали осмысленные глаза!

– Что это за ребенок? – спросил он.

– А, этот… Это так, ничего особенного. Прошка. Подкидыш.

– А почему у него физиономия многозначная?

– Он не совсем нормальный. Он может разговаривать, но не растет.

– То есть карлик? Или он недоразвитый?

– Он умный, но маленький.

– Наверное, экология? Понятно. Не удивительно, что таких детей выбрасывают, но удивительно, – он недоуменно взирал на Анку, – что их подбирают. Ведь из него ничего не вырастет!

– Да он и так вроде ничего, – промямлила Анка.

– Что ты ничего, я вижу! Толковая, красивая герла. А чтобы он был ничего – не видно.

Анка подошла к коляске и склонилась над Прошкой.

– Давай, скажи что-нибудь.

Прошка молчал, сосредоточенно глядя на гостя. Он словно не мог уяснить для себя что-то очень важное. Анка потребовала:

– Ну, Прошка, говори! Это Кузя, князь Ритурнель, мой друг.

Прошка тяжело вздохнул, как всегда вздыхал, если его принуждали говорить.

– Сегодня хорошая погода. Зачем здесь этот человек?

– Во болтает! – взвизгнул Ритурнель. – И я ему не по вкусу. Пардон, пардон!

– Тебе же нравился Пузырь, значит, и Кузя должен понравиться! – возмутилась Анка, – он князь, настоящий дворянин! У него есть пруд, там водится даже форель! С ним разговаривала племянница испанского короля! У него есть рыжая собака! Короче, расскажи ему всё самое интересное!

– Ну, что ж… слушайте, мне не жалко. Жил был на свете Мастер. Совсем один, никого на свете больше не было. И росло на свете единственное Дерево, огромное, как солнце. Мастер взял, и срубил дерево. Да, срубил! Он не подумал, что губит прекрасное и даже не редкое, а единственное дерево! Он был Мастером. Он не мог созерцать, он должен был творить. Теперь его фантазия получила нужный материал для работы и создала множество древесных образов. Мастер наделал домов, кораблей, ложек, карандашей, прищепок и бус. Он вдохновенно пилил, строгал, вытачивал, лачил… И еще у него остались доски на все заборы от края до края земли и дрова на растопку всех печек на свете.

Корабли, созданные им, плавали, карандаши рисовали, прищепки прищемляли – как-то все это существовало, исполняло свое назначение, но, в отличие от дерева и к искреннему удивлению Мастера, живым не было. Предметы ощущали, что сделаны из особого материала, как будто более живого, чем они сами. Благодаря ностальгическому материалу и тоске, деревяшки можно было считать отчасти даже одушевленными. И поэтому карандаши иногда выводили странный фантастический абрис, никто на земле не ведал, что это за абстракция, а это было Дерево. И корабли все больше плавали по направлению к тому месту, где когда-то оно цвело (но не росло, расти было некуда…), и капитанов называли сектантами-пнистами, поклонниками мертвого пня. Впрочем, ни один корабль так и не доплыл до того пня… Прищепки скрипели и трескались…

– А столы бегали на своих ножках! – воскликнул князь и захохотал. – А кровати прыгали!

– Он нарочно злит меня, рассказывает эту чушь! – Анка даже покраснела с досады.

– Ничего, поросеночек, не переживай. Для меня и мебель не проблема. Любой гарнитур. Хочешь? И бегать не будет, и скрипеть, и трескаться, гарантирую! – князь расхохотался уже всерьёз и надолго.

А когда перестал, наступила тишина. Молчал он, молчала Анка и молчал Прошка. Полинка в немом изумлении глядела на них, застыв в дверях. Изумление ее сменилось страхом. Ей показалось, что Василий Васильевич Пузырь вышел из прапрабабушкиного туфля и теперь будет упрекать ее в жестокосердии, уже никогда не скажет, что она прекрасно воспитана и не позволит видеться с Эмилем. Но через минуту Полинка поняла свою ошибку и ушла. Кузя криво усмехнулся:

– Что за мелюзга пузатая?

– Это моя сестра. Полинка.

– Полина! – закричал князь, – поди сюда! Ты мне не сказала «здрасте»!

Полинка не шла, она ни за что не хотела разговаривать с псевдо-Пузырем. У него было то же лицо, причёска, ботинки и перчатки, но глаза воровато бегали, а руки, жестикулируя, как будто загребали воздух. Он орал все противнее, и Полинке опять сделалось страшно. Раньше, до своего приключения с Василием Васильевичем, она не боялась ничего на свете. Теперь же стала сомневаться во всём. Правильно ли засовывать людей в корзину с картошкой, если они хорошие, но выдуманные, или неправильно не засовывать если они плохие, но самые настоящие? И вообще, нужно ли что-то делать, если всё равно не получаешь ни благодарности, ни славы? И все же Полинка решилась: «Если он не замолчит, я пойду и прогоню его отсюда. Ведь он хуже Василия Васильевича!»