Невестка Петра Великого (сборник)

IV

Капитан корабля, на котором Альбрехт со своими спутниками отправился в Америку, по истечении некоторого времени плавания остановился недалеко от берега океана у небольшого города для покупки некоторых припасов. Местность была восхитительная, день был ясный, и издали видны были развалины громадного замка, выстроенного, как говорили жители городка, древними римлянами. Альбрехт в сопровождении своего лакея Гольдстрома отправился посмотреть древние развалины. После нескольких часов, усталый от ходьбы, он сел на обломок камня и задумался. Он вспомнил лес, где в первый раз встретился с Шарлоттой, вспомнил бал в Петергофе, где во второй раз увидел ее, но уже в царском величии, и наконец начал, представлять себе ее смерть, лишившую его всякой возможности еще раз лицезреть милый образ, и ему стало невыносимо грустно.

Пока Альбрехт так сидел, погруженный в свои мысли, некая дама, окруженная несколькими мужчинами и женщинами, вышла из-под сводов развалин и направилась по тропинке к протекавшей мимо замка реке, где стояла лодка. Посетители развалин сели в нее, лодка отчалила от берега и в скором времени потерялась из вида. Альбрехт пришел в ужас. Эта дама была предметом его вечных мечтаний, царевной Шарлоттой Вольфенбютельской. Была ли это действительно она? Был ли это ее дух? Было это чудо природы, создавшей царевну два раза? Был это призрак, привидение? Мысли его путались. Он не знал, что думать об этом неожиданном явлении. Он знал, что Шарлотты нет на свете, между тем он сейчас ее видел. Это была она, точь-в-точь она: ее стан, ее грация, ее лицо, ее светло-русые, густые волосы. Это не был сон! Он вполне обладал сознанием. «Что же это такое?» – спрашивал он себя в сотый раз.

Немного успокоившись, Альбрехт начал разыскивать даму, явившуюся в виде царевны, по всем окрестностям городка, подобно охотнику, неутомимо преследующему редкую дичь. Он с отчаянием вернулся на корабль – нигде не было и следа отыскиваемой им дамы.

В этот же день у жителей городка был праздник по случаю какого-то события, и Альбрехт со своим верным лакеем и проводником отправились вечером в великолепную церковь, выстроенную в древнеготическом стиле. Высокие столбы, множество алтарей блистали от тысячи огней. Церковь была полна народа, и Альбрехт с трудом нашел себе место.

Торжественность места, блеск освещения, величественная музыка церковного органа наполняли его сердце грустью. Образ Шарлотты представился перед его глазами, желание видеть ее причиняло ему невыразимую боль. Его глаза застилались слезами, и он глубоко вздохнул. Взглянув в сторону, где сидели женщины, Альбрехт опять увидел между ними то же самое лицо, которое явилось ему под развалинами старого замка. Ее взоры остановились на Альбрехте. Это была опять она, царевна, только свежее, цветущее, чем он ее видел в Петербурге, где горе постепенно вело к смерти. Она была в черном платье и на груди носила несколько цветов.

Глаза Альбрехта пристально смотрели на это дивное явление. Она это заметила и казалась удивленной. Вскоре опустила черную вуаль. Прошло некоторое время, и прихожане начали выходить из церкви. Черная дама также собиралась уйти.

– Знаете ли вы ту черную даму? – спросил Альбрехт своего проводника.

– Нет! Я ее никогда не видел в этом городе, – отвечал тот.

– Стало быть, она приезжая?

– Вероятно.

– А молодая дама, сидящая рядом с ней, с которой она разговаривает, – вы ее знаете?

– О да! Это дочь хозяина гостиницы «Золотой орел».

На другой день утром Альбрехт отправился в гостиницу «Золотой орел» и спросил дочь хозяина о черной даме. Любезная женщина сказала ему:

– Черная дама – из Брюсселя. Ее отца зовут Монтекуром. Он, по-видимому, богатый купец. Сегодня рано утром он велел подать экипаж и уехал вместе со своими двумя дочерьми.

– Куда? – спросил Альбрехт.

– Мы этого не знаем, – отвечала дочь хозяина. – Вчера он расспрашивал о дороге в местечко Грисьеж. Вероятно, вы знакомы с его старшей дочерью. Не были ли вы вчера в церкви Святого Евстахия?

Альбрехт подтвердил это.

– Дочь Монтекура спрашивала меня о вас, – продолжала дочь хозяина, лукаво улыбаясь, – а я могла сказать ей только, что вы чужестранец.

В то же утро Альбрехт поехал в Грисьеж. На дороге он везде осведомлялся о брюссельском купце и его спутницах. Ему указывали, куда они направлялись; он уже думал, что напал на их след, но ему постоянно приходилось разочаровываться, и наконец он был вынужден отказаться от надежды когда-нибудь решить занимавшую его загадку. Корабль, дожидавшийся возвращения Альбрехта целых пять дней, снялся с якоря тотчас по его возвращении на судно и продолжал свой путь, но остановился опять на несколько дней у берегов острова Тенериф, где капитан хотел запастись вином. Альбрехт сошел с корабля на остров, чтобы полюбоваться на величественный Пик, конусообразно возвышающийся до облаков. Вечером он пошел гулять по берегу острова. Там он сел в тени высоких пальм и каштановых деревьев, отдыхая и мечтая о своем будущем.

Перед ним шумел безграничный океан, позади видна была знаменитая гора, вершину которой окружали облака, на берегу сновали разносчики, рабочие и матросы. Все это наполняло душу Альбрехта приятными чувствами, и он постепенно забылся.

Вдруг по берегу пробежал с небольшим пакетом под мышкой тот же человек с цыганским лицом и в красном жилете, которого он видел в берлинской гостинице. Он пробежал было мимо Альбрехта, но увидел и узнал его, остановился в удивлении и воскликнул:

– А, вы здесь, граф, поздравляю с приездом на Тенериф. Куда отправляетесь?

– В Луизиану, – отвечал граф, – в Новый Орлеан.

– Дай бог вам счастья! – воскликнул красный жилет и побежал по пристани.

Альбрехт, желая поговорить с красным жилетом, последовал за ним. На пристани стояло много лодок, в одну из них вспрыгнул красный жилет; в ней сидели уже две женщины и один пожилой мужчина. Когда Альбрехт подошел к пристани, лодочник уже греб в открытый океан. Он ясно слышал, как из лодки женский голос произнес его имя.

У него потемнело в глазах, голова закружилась, и он чуть не упал в воду: это была опять царевна!

Альбрехт бегал по пристани, отыскивая лодку, чтобы погнаться за отъехавшими, но все лодки уже были заняты.

Наконец ему удалось за высокую цену нанять лодку. Но в эту же минуту он увидел три больших корабля, отплывших в море под раздутыми благоприятным ветром парусами. На одном из них, как его уверяли лодочники, находились те путешественники, которых он искал.

Уже было поздно и темно, когда Альбрехт вернулся домой в сильном отчаянии. Только поток слез, которые он проливал в течение целого часа, смог облегчить его горе. Всю следующую ночь он провел без сна. На другой день он пошел разузнать, где жили обе женщины во время их пребывания на острове. Оказалось, что они жили в Санта-Крусе, в доме одного виноторговца. Этот торговец сообщил ему, что пожилой господин был немец по имени Вебер, отправлявшийся со своей дочерью к родным в Северную Америку, что вторая женщина, кажется, горничная дочери Вебера, а человек в красном жилете, которого он, Вебер, называл просто Францем, по-видимому, был его лакей. Корабль, на который сел Вебер, отплыл к берегам Америки.

Узнав об этом, Альбрехт решил во что бы то ни стало отыскать виденную им даму. Он решил побывать во всех портовых городах Америки, объехать все страны, пока не найдет ее следов.

V

Наконец Альбрехт со своими спутниками достиг Флориды. Каково было их разочарование! Плывя из Пенсаколы по направлению к хваленой Луизиане, они видели одни голые низкие берега, покрытые лишь песком, на котором изредка росли морские сосны и скудные кустарники.

Капитан причалил к самой грустной бесплодной местности. Там находилось несколько бедных хижин, где жили пожилые полунагие голодные люди, остатки прежней колонии. При виде этой местности путешественниками овладело уныние, они предчувствовали безотрадное будущее. Все радужные ожидания их исчезли. Многие даже начали думать о возвращении на родину.

Один старик из переселенцев в безутешном горе сказал своей плачущей дочери:

– Дочь моя, не плачь, моя милая, мне уже минуло восемьдесят лет, я скоро умру. Не все ли равно, что меня похоронят в Европе или засыплют мою могилу американской землей. Там и здесь один и тот же Бог. Ты останешься на попечении дяди, он тебя любит и не оставит одну. Ты еще молода, выйдешь замуж, моя милая Доротея. Бог не даст погибнуть бедным переселенцам, они найдут клочок плодородной земли, будут обрабатывать ее и будут жить безбедно.

Эти пророческие слова старика несколько успокоили плачущую дочь.

– Папаша, – сказала она, – ты еще долго будешь жить, и мы с тобой будем молить Бога спасти нашу колонию от бедствий. Но нужно написать нашим родным, готовящимся также переселиться сюда, чтобы они не оставляли родины, пока не узнают чего-либо определенного об исходе нашего предприятия.

– Да, милая, но я уже плохо вижу, напиши ты сама.

– Письмо уже написано, батюшка, а ты только подпиши его, мне по молодости моей не поверят.

С этими словами она подала ему готовое письмо в конверте. Письмо это было адресовано на имя Франца Таубеннеста, содержателя гостиницы в Кенигсберге.

Капитан утешал переселенцев:

– Вы еще не видели Нового Орлеана, – сказал он, – ведь мы здесь не останемся.

Через некоторое время путешественники достигли устья Миссисипи. Но и там болотная почва не производила благоприятного впечатления о Новом Орлеане. Корабль вошел в Миссисипи и в течение двадцати часов путешественникам не представлялось ничего, кроме плоских, неудобных для житья илистых берегов, покрытых ситником, камышом и несколькими кустарниками. Однако постепенно берега с обеих сторон реки стали лучше. Направо и налево начали возвышаться густые, темные леса, через которые не могли проникать солнечные лучи. Деревья были очень высоки и толсты. На иных из них красовались разные дикие плоды и множество птиц порхало и исполняло странный концерт. На лугах, усеянных кустарниками, сновала красная дичь.

Наконец они достигли давно ожидаемого Нового Орлеана.

Когда капитан объявил переселенцам, что они уже прибыли на место назначения, все пришли в крайнее удивление. Они не верили своим глазам. Они не могли представить себе, что это та пресловутая местность, которую называют Новым Орлеаном, где они должны поселиться и найти счастье. На восточном берегу реки стояли рассеянные хижины, выстроенные из дерева и камыша. Лишь кое-где виднелись сооружения из дерева и жженой глины, имевшие некоторое сходство с европейскими домами. Альбрехту объяснили отсутствие больших домов тем, что почва рыхлая и не может выдержать тяжелых зданий. И это был главный город Луизианы!

Переселенцы были представлены губернатору, и так как нигде в Новом Орлеане не было гостиницы, то губернатор предложил Альбрехту квартиру в его доме, пока он не отыщет место для своего поселения. Все остальные его спутники должны были выстроить себе бараки для жилища.

Губернатор происходил от знатного, но бедного семейства. Он смотрел на свое пребывание в Луизиане как на место ссылки. Жена, молодая наивная красавица, чувствовала себя, по-видимому, очень естественно. Она постоянно суетилась: сажала цветы в саду, прыгала, танцевала сама, если не было с кем танцевать и учила негра петь оперные песни. Когда Альбрехт находился в отсутствии долгое время, она ему иногда писала письма, бранила его и мирилась с ним.

Новый Орлеан представлял большой остров, образуемый рекой Миссисипи, морем, озером Шартен и Мастрич, составляющим сток от Миссисипи. Но большая часть острова неудобна для земледелия, она подвергается наводнениям.

Переселенцы получили от губернатора позволение выбрать себе место для устройства колонии.

Альбрехт с отрядом вооруженных переселенцев отправился по правому берегу Миссисипи вверх. По мере того как они проникали дальше, глазам их представлялись великолепные нивы и густые леса с высокими кедрами. Почва постепенно становилась суше. Им попадались добродушные индейцы, которым они дарили разные безделушки, а те, в свою очередь, снабжали их дичью и живностью.

Пройдя некоторое пространство, переселенцы удалились от Миссисипи и направились к северо-востоку, чтобы отыскать берега Красной реки, вытекающей из Новомексиканских гор и вливающей свои воды в Миссисипи. Они достигли своей цели, и труды их были вознаграждены: перед ними открылась восхитительная местность.

В середине большого круга горных возвышений и холмов, поросших высокими деревьями, лежала обширная долина, достаточная для постройки десяти деревень и для их пропитания. Площадь разделялась Красным потоком на две почти равные части с группами разнообразных деревьев, а в середине местности возвышался отвесный утес, ограниченный Красным потоком и вливающимися в него двумя ручейками, придававшими ему вид острова.

Когда Альбрехт со своими спутниками проложили себе путь между кустарниками и, добравшись до вершины утеса, смогли обозреть всю местность вокруг долины, они в восторге воскликнули:

– Здесь мы останемся, здесь мы выстроим себе хижины, и здесь я хочу жить до гроба. Поля вознаградят наш труд. Эту возвышенность мы укрепим против нападений варваров, а Красный поток облегчит нашу связь с Новым Орлеаном. Я называю эту местность Шарлоттенгайн!

Все с радостью одобрили его выбор, тем более что недалеко от этой местности уже была заложена испанская колония, и таким образом оба поселения могли бы в случае надобности помогать друг другу.

Когда они вернулись в Новый Орлеан, чтобы запастись предметами, необходимыми для поселения, то в течение пяти дней у Альбрехта записались более семисот семейств, желавших переселиться в открытую им землю. Иные за дорогую цену закупили лошадей, скот, овец; другие отправились в испанскую колонию, чтобы там приобрести их подешевле.

Наконец все переселенцы оставили Новый Орлеан. Двадцать человек на новых парусных лодках поплыли по Миссисипи и Красному потоку, чтобы исследовать их судоходность. Губернатор утвердил Альбрехта в звании начальника колонии и даровал ему судебную власть.

По прибытии в Шарлоттенгайн одни из колонистов укрепили маленькую площадь на возвышенности, обсаживая ее палисадами, и устроили дорогу с долины на утес для лошадей и пешеходов. Строительных бревен достали они из леса, и Альбрехт нарисовал план целой колонии, измерил и разделил поля, на которых посеяли рожь, маис и нужные для жизни плоды; другие промышляли охотой или рыбной ловлей, а женщины занимались домашним хозяйством.

Не прошло года, и в маленьком штате были уже выстроены жилища, магазины, конюшни, хлева, а поля дали богатый урожай. Поселенцы Шарлоттенгайна завязали знакомство с испанской колонией и с соседними поселенцами на Красной реке. Туземные жители также посещали их и с удивлением смотрели на деятельность иностранцев. Вождь племени на Черном потоке посетил Альбрехта с отрядом из трехсот молодцев, способных носить оружие, и заключил с ним дружеский союз.

Через некоторое время колония Шарлоттенгайн вынуждена была оказать помощь своим союзникам против напавшего на них другого племени. Враги не могли выдержать ружейного огня иностранцев и обратились в бегство. Эта победа утвердила политическое значение Шарлоттенгайна, и Альбрехт, так сказать, сделался королем этого поселения, союзником большого индейского племени, покровительственным князем европейской и индейской колоний, находившихся в соседстве. Всего этого он достиг своим энергичным трудом и вовсе не собирался возвращаться в Европу.

VI

Между тем как все это происходило в Америке, в России совершились странные события, которые будут памятны в истории, пока будут существовать земля и солнце.

Враждебные отношения, существовавшие между Петром Великим и его сыном, царевичем Алексеем, все обострялись.

Петр окончательно убедился в неспособности царевича продолжать начатые отцом преобразования государства, а государство было для Петра дороже всех семейных и родственных уз. Алексей же явно выказывал ненависть к отцу и непобедимое отвращение к военному делу, к строительству флота, к нововведениям в области государственного устройства, ко всему иностранному, словом, ко всему тому, чему Петр Великий посвятил с такой энергией всю свою жизнь. Он соединился с врагами новых порядков, приверженцами старых обычаев, с попами и невежественным народом и не переставал вести развратную жизнь. Петр начал обращаться с ним более сурово, и царевич, предвидя страшное будущее, опасался за свою жизнь.

Возвратившись домой после похорон жены, он нашел у себя дома письмо от отца, из которого мы приводим несколько отрывков.

Предостережение моему сыну

«После продолжительных походов мы наконец набились побеждать наших заклятых врагов – шведов к величайшему удовольствию нашего отечества, но мое горе превосходит мою радость, когда я представляю себе своего наследника, человека, неспособного управлять государством, не имеющего ни малейшего расположения к военному делу. Я не требую от тебя, чтобы ты вел несправедливые войны, я желаю только, чтобы ты полюбил военное искусство и учился ему. Правление государством состоит из двух частей: из администрации и защиты страны. Не думаю, что достаточно иметь генералов, которые будут управлять вместо тебя; всякий смотрит на начальника, на главу государства, и соображается с его желаниями. Все любят, что он любит, и пренебрегают тем, чем он пренебрегает. Я не требую от тебя трудов, которые выше твоих сил. Я желаю только, чтобы ты занялся военным делом. Смотри, сколько князей, которые, не принимая личного участия в деле, подготовляли успех своих войск. Вспомни покойного короля Франции: он редко являлся среди своей армии, но он занимался ей с любовью; сколько великих дел совершил он, как много он прославил свое государство!

Я человек смертный; кому оставлю поле, засеянное мной с таким трудом? Ты всегда был дурного нрава и упрям. Все мои старания исправить тебя остались безуспешными. Ни угрозы, ни побои, ничего не помогло. Ты ничем не хочешь заниматься, не хочешь посвятить себя никакому труду, не хочешь ничего делать и проводишь всю твою жизнь в одних соблазнительных кутежах. Я думаю обо всем этом с болью в сердце и решил написать тебе мое последнее увещание и еще подождать некоторое время, может быть, ты еще исправишься. Если ты откажешься оправдать мои ожидания, то будь уверен, что я буду обращаться с тобой, как с гнилым членом. Не надейся на то, что ты мой сын, и не думай, что хочу только пугать тебя, я поступлю, как говорю. Для блага государства я не щадил своей жизни и, конечно, тем менее буду щадить такое бесполезное существо, как ты. Лучше достойный иностранец, чем негодный сын».

Царевич испугался.

– Гибель моя неминуема! – воскликнул он в отчаянии.

Положение его было безвыходным. Подчиняться требованиям отца и взяться за дело Алексей был не способен, так как был изнежен с самого детства воспитанием и разгульной жизнью. Он поспешно собрал своих постоянных советников: Лопухиных, Вяземского и Кикина; последний был его злым гением и давал ему самые гибельные советы.

– Что делать, что предпринять, друзья мои? – спрашивал он их, ломая руки. – Отец не пощадит меня.

Его приятели советовали ему для вида отказаться от престола, а дальше действовать в зависимости от обстоятельств.

Алексей последовал их совету и написал отцу короткое письмо следующего содержания:

«Государь и отец!

Ваш сын действительно чувствует себя неспособным управлять государством и просит своего царя лишить его престола и завещать его второму сыну, родившемуся от императрицы Екатерины. Сын ваш для себя просит только, как единственную милость, назначить ему пенсию для существования».

Это смиренное и покорное письмо сильно раздражило царя. Он ожидал, что сын если и подчинится отцовской воле, то по крайней мере не без некоторой борьбы, что он проявит хоть в малой степени твердость характера. Но его сын явился в его глазах тряпкой, поломанным тростником, гонимым по произволу ветра куда угодно. Это было противно такому энергичному темпераменту, каким обладал Петр Великий.

В это время, в январе 1716 года, царь сильно заболел, его жизнь была в опасности, и это обстоятельство еще сильнее заставляло его думать о судьбе своих преобразований после его смерти. Поэтому тотчас после выздоровления он написал царевичу второе письмо.

Последнее предостережение моему сыну

«Ты в твоем ответе говоришь только о наследстве и не отвечаешь на то, что меня всего более занимает, – о твоей неспособности, о твоем равнодушии к общему благу… Все знают, что ты ненавидишь мое дело, что ты после меня разрушишь все, что я сделал для моего народа. Невозможно, чтобы ты оставался негодным, ни рыбой ни мясом. Переменись, покажись моим достойным наследником или будь монахом; иначе дух мой не успокоится, особенно теперь, когда мое здоровье слабо. Дай ответ письменно или словесно. Если не послушаешься, то я с тобой поступлю как с простым преступником».

Царевич снова собрал своих друзей.

– Сделайся монахом, – советовали они, – и жди в монастыре благоприятного времени для исполнения твоих надежд.

Расчет царевича и его друзей был верен: Алексей должен был ждать в монастыре, пока не пройдет буря, а после смерти отца выступить во главе своих приверженцев, поклонников старины. Алексей отвечал отцу в коротких словах:

«Государь, мой отец!

Я болен и не могу много писать. Я желаю поступить в монастырь и прошу на то ваше согласие.

Алексей».

Эта короткая записка довела до крайности раздражение царя. Он легко догадался, что всякая надежда на исправление сына напрасна.

В это время царь готовился к походу в Мекленбург. Накануне своего отъезда он зашел к сыну и спросил его, на что он решился. Царевич отвечал:

– Я хочу поступить в монастырь.

– Подумай хорошенько, – сказал царь, – не торопись, ты еще молод, ты можешь еще вернуться на верный путь. Подумай, я еще буду ждать шесть месяцев.

Затем Петр оставил Петербург, и Алексей был рад, что получил время исполнить свой план.

Он давно уже имел намерение спастись от преследований отца бегством в какую-нибудь отдаленную местность. Сначала он думал скрыться под рубищами нищего, ходящего по святым местам России, бродя из одного монастыря в другой. Но его духовный отец Иаков Игнатьев нашел этот план неудобным и полагал, что царевич может быть в безопасности только вне пределов России. Кикин старался найти ему убежище при дворе австрийского императора в Вене, который был женат на сестре Шарлотты.

«Я похлопотал о тебе в Вене, – писал Кикин царевичу. – Поезжай к императору Карлу, он тебя не выдаст».

Между тем как царевич обдумывал это предложение, пришло письмо от царя. Это было в последние дни августа 1716 года. Шестимесячная отсрочка минула, и Петр напоминал сыну, что ждет его ответа, и приказал царевичу приехать к нему лично и объявить свое решение.

Это обстоятельство подвигло молодого человека к решительным действиям. Оно могло служить удобным предлогом для успешного побега. Царь его звал к себе. Он отправился к Меншикову и попросил у него паспорт и денег на путешествие в Мекленбург.

Единственное, что останавливало Алексея, была Афросина. Царевич привязался к ней всей душой и не мог расстаться с ней. Но одно слово Меншикова решило его сомнение.

– Что ты сделаешь с Афросиной? – спросил князь.

– Она поедет со мною до Риги, а оттуда я ее пошлю назад, – отвечал Алексей.

– Лучше возьми ее с собой в Мекленбург, – предложил Меншиков, который вообще не отличался строгой нравственностью.

Этот легкомысленный совет решил судьбу царевича.

Двадцатого сентября Алексей, в сопровождении Афросины, ее брата и трех слуг, отправился, как все полагали, через Ригу в Мекленбург.

В Либаве он встретился со своей теткой, княгиней Марией Алексеевной, которая возвращалась из Карлсбада и которая держала сторону отверженной жены Петра, матери Алексея.

– Куда ты едешь? – спросила она племянника.

– К отцу, – отвечал царевич.

– Ты хорошо делаешь. Что будет с тобою, когда тебя поместят в монастырь?

– Не знаю, я теряю голову с горя! Я был бы счастлив, если бы мог где-нибудь укрыться.

– Тебя везде отыщут, – сказала княгиня.

Затем она спросила его о матери.

– Ты ее совсем забыл, – сказала она, – отчего ты ей не пишешь и не посылаешь денег?

– Боюсь.

– Если даже будешь иметь через это неприятности, то что из этого? Ведь это твоя мать.

– Для меня это будет несчастье, а для нее из этого не выйдет никакой пользы. Да и жива ли она?

– Жива, – сказала Марья Алексеевна и прибавила таинственно: – Твоя мать и монахи имели откровение, что царь вернет ее к себе, и вот как это совершится: твоего отца постигнет болезнь, и в это время произойдет восстание. Царь отправится в монастырь Святой Троицы к гробу святого Сергия, там будет и твоя мать, царь ее примет в свои объятия, и восстание утихнет. Петербург разрушится согласно желанию многих.