Ксения Годунова. Соломония Сабурова. Наталья Нарышкина

Слышала семья Годуновых из своего заточения шум и крик, долетали до них угрозы, и крепче жались они друг к другу. Никого у них больше не осталось на свете из близких. Десять дней провели они в смертельном страхе.

– Матушка, – сказал Федор, – никак патриарха повезли?

– Ох, господи, до чего мы дожили! Так и есть, его! На простой тележке святителя везут! Да он, голубчик, во власянице! Не попомнили, что десять лет был первосвятителем. Его не пощадили, так уж нас и подавно не пожалеют!

Иногда Марья Григорьевна утешала себя и детей тем, что Дмитрий не погубит их, явит на них свое милосердие. Сегодня им было особенно жутко – толпа была возбуждена, и до них часто долетали крики: «Смерть извергам! Смерть злодеям!» Каждый из заключенных выражал страх по-своему: Федор храбрился и успокаивал сестру, Марью Григорьевну поддерживала любовь к детям. Она привыкла с детства к ужасам и теперь смотрела героиней.

Одна Ксения не думала о борьбе. Она казалась уже убитой всеми стрясшимися над ними бедствиями и еле держалась она на ногах, едва осознавая опасность.

Долго Ксения лежала без чувств, а когда стала приходить в себя, в комнате было почти темно. Не сразу вспомнила она, что такое с нею было: сознание возвращалось медленно.

Прислушиваясь, она заметила, что в комнате кто-то есть.

– Матушка родимая, это ты со мною? А где же братец?

– Ксения, дитятко мое злополучное, горемычное! Насилу-то ты опомнилась!

Царевна слышала знакомый ласковый голос и старалась припомнить, кто это говорит с ней. Но память изменила ей, и она не узнала своей старой знакомой. К ней пришла монахиня Онисифора, приближенная к ее тетке Ирине. Часто бывала старуха у царевны и ласкала Ксению, а когда тетка ее постриглась, обе монахини жили вместе и были неразлучны.

Матушка Онисифора зажгла ночничок и затеплила лампадку. Девушка приподнялась, но, угнетенная горем, не обрадовалась, увидев ласковое лицо. Монахиня грустно смотрела на нее.

– Касаточка сизокрылая, уйдем отсюда скорей от беды! Как бы опять изверги пьяные не пришли.

– А где же матушка, брат?

– Ох, не вспоминай! Отлетели их ангельские души, прияли они мученическую кончину. Всемогущий Господь вознес их из юдоли плача к Себе!

Ксения выслушала это, плохо понимая и по-прежнему оставаясь безучастной.

– Пойдем же отсюда, моя горемычная сиротка! Пойдем, дитятко, к нам в обитель, простись в последний раз с этой комнатой, помолись перед иконами.

Царевна стояла и не шевелилась – она готова была опять лишиться чувств.

– Пойдем же скорей, прикрой платье рясой да укутайся черным платком! Торопись, а то не дожить бы до беды. Что, как вспомнят о тебе да хватятся?

Ксения не двигалась. Тогда старушка перестала ее уговаривать, а сама накинула на нее рясу и закутала платком. Пришлось-таки ей повозиться с непокорными волосами девушки, пряди которых выбивались наружу. Кое-как одев, она взяла ее за руку, и та покорно пошла за ней, не сознавая, зачем и куда ее ведут.

– Вот наша обитель. Слава Всемогущему Создателю, добрались благополучно, уж не чаяла я, что и доберемся-то. Много страдалиц нашли себе здесь утешение!

Подойдя к двери кельи, монахиня прочитала Иисусову молитву и, когда послушница отперла, произнося «аминь», вошла и стала усердно класть поклоны перед образами. Молилась она за упокой близких ей людей, а слезы так и лились из ее глаз. Молитва ее была покорная, детская, в ней не было ропота на Создателя, Отца Небесного.

– Плачь, Аксюточка, плачь, болезная! Аль по такому горю и плач неймет? Ох, нет того хуже, тяжелее, как человек от горя каменеет! Словно сам не свой, одеревенеет весь. Матерь Пресвятая Богородица, смягчи Ты ее сердце, пошли ей слезы!

Настала ночь. Тишина в обители была невозмутимая. В келье матери Онисифоры было покойно. Старушка не ложилась спать всю ночь, читая псалтырь по убиенным новопреставленным Марии и Феодоре, а Ксения с открытыми глазами лежала на постели.

Много прошло таких ночей, а она все оставалась такой же, ко всему безучастной. Она ощущала страшную томящую боль во всем теле и жаждала смерти как успокоения. Но молодость взяла свое. Мир понемногу проник в измученную душу, и слезы полились у нее из глаз. Долго плакала Ксения – откуда только и брались теперь эти слезы? – а старушка не утешала, только ласково глядела на девушку.

Успокоившись, царевна осталась жить в этом мирном убежище, счастливая тем, что, казалось, все забыли об ее существовании.

Часть вторая

I

Был жаркий июльский день. В воздухе было душно, и солнце пекло невыносимо, но к полудню собрались грозовые тучи, почувствовался дождь, ветер закрутил облака пыли. Несмотря на близость непогоды, множество экипажей быстро двигалось по направлению к Самбору. Слыша раскаты грома, фурманы погоняли лошадей. Кареты, несмотря на покрывавшую их дорожную пыль, поражали роскошью, удобством и красотой, а убранство слуг указывало на богатство и знатность едущих. По сторонам и впереди карет, запряженных цугом, красиво скакали гайдуки, казаки, а замыкали поезд хлопцы, пахолки и пахолята. С многочисленной свитой и со всеми удобствами совершал свои переезды ясновельможный князь Константин Вишневецкий. Теперешняя поездка отличалась особенной роскошью: в ней принимал участие и брат его князь Адам Вишневецкий, и многие паны соседи.

Лучшая карета, запряженная шестью отличными лошадьми, уступлена была бывшему слуге, а теперь царевичу Дмитрию. На роскошных золототканых подушках сидел царевич. Быстро неслись лошади, и мягко покачивали его рессоры. Думал он о странных превратностях своей судьбы: на днях еще слуга, а теперь – желанный гость, московский царевич. Припомнилось ему детство.

Родителей своих он не знал и ничего не слышал о них; как только помнил себя, его всегда окружали чужие люди. Находясь в услужении у князя Черкасского, он подслушал такие слова: «Мальчишке-то, что у нас служит, и невдомек, на кого он с обличья смахивает. Ведь приметы-то его схожи с теми, какие были у царевича Дмитрия». Всю ночь не спал после этого ребенок; напрасно пытался он понять смысл этих слов, стараясь забыть их, больше о них не думать, но это ему не удавалось. С этого времени он чутко стал прислушиваться ко всему, что творилось вокруг, и особенно интересоваться судьбой младенца Дмитрия. Слышал он, что часто бранили царя Бориса и говорили: «Явится настоящей царевич, отомстит за нас». Помнил он еще, как ласкали его дьяки Щелкаловы, как часто заставляли учиться и будто мимоходом замечали: ему ведь не как другим, больше нужно.

Следующий случай решил его судьбу.

Раз пришла к ним в дом бедная больная женщина. Она называла себя Ждановой-Тучковой, много рассказывала о своем царственном питомце и, заливаясь слезами, говорила о том, как ее ударили обухом по голове и как она потом ничего не помнила. «Увезли меня из Углича, – рассказывала она, – и опомниться не дали, даже проститься с моим ненаглядным не позволили. Как теперь вижу его, как живой стоит он передо мной, – приговаривала она, вглядываясь внимательно в Дмитрия. – Что это? Уж не сон ли? – повторяла она. – Так и есть, это он! – вдруг вскричала она. – Обличье такое же, да и бородавка у него была на носу такая же. Недаром чуяло мое сердце, что он жив и отмстит злодею убийце».

Мальчик очень полюбил эту женщину, целые часы выслушивал ее рассказы, и при его пылком воображении он часто рассказанные события передавал другим, как на самом деле им пережитые. Все чаще и чаще приглашали его под страшной тайной бояре, заставляя передавать подробности, и своими замечаниями убеждали его в том, что мамка не ошиблась и что он действительно царевич.

Теперь он уже твердо верит в это, а также и в то, что Сам Бог, так чудесно его сохранивший, поможет ему занять место, по праву принадлежащее ему.

В карете, где сидели Адам Вишневецкий с князем Корецким, шел разговор о Дмитрии.

– Послушай, князь Адам, неужто ты веришь этой сказке о московском царевиче? – сказал красавец Корецкий, большой щеголь и дамский кавалер.

– И да и нет. Да нам-то что за дело? В случае удачи мы только выигрываем, а жаль не рискнуть, – спокойно заметил князь Вишневецкий.

– Нам осталось пути на добрых полчаса… Не поленись, князь Адам, посвятить меня в эту тайну, расскажи-ка, как добыли вы такое сокровище, как разыскали такой бесценный клад?

Корецкий говорил это зло и насмешливо, но Вишневецкому приятно было передать подробности. Он не заметил иронии и с увлечением стал рассказывать:

– Ты знаешь, какое множество слуг в моем распоряжении и как только немногих я знаю в лицо, а на этого я обратил внимание. Люблю я охоту и всегда отличаю удалых молодцов. Так вот раз в отъезжем поле заметил я, как лихо скакал один из слуг, не останавливаясь ни перед каким препятствием. Погнался он впереди всех за волком, местности-то он не знал, а там громадный овраг. Гляжу и думаю: пропадет молодец ни за что! И точно, на всем скаку упал он с лошадью в пропасть. Маршалок да крайчий распорядились поднять его и доложили мне, что еще дышит.

– Как, он свалился в ту яму, что в твоем лесу? Да ведь она очень глубокая! Ну, чудом же он спасся! – удивленно заметил Корецкий.

– Слушай дальше. Пришел он в себя, стал слабым голосом звать маршалка, чтобы тот добыл ему для исповеди православного попа. На исповеди он ему и открылся: «Святой, – говорит, – отец, похорони меня с честью, как погребают царских детей». Поп удивился. «Пока я жив, не говори об этот никому, так, видно, Богу угодно. После моей смерти возьми у меня из-под постели бумагу, прочитаешь, узнаешь, кто я таков, но и тогда знай только сам, а другим не рассказывай».

– Похоже на правду… или уж он очень хитер. Что же, от тебя-то, верно, поп не утаил? Рассказывай, рассказывай, любопытная история!

– Я, конечно, тотчас же отправился с попом к нему и застал царевича в забытьи. Отыскали мы под постелью свиток и узнали из него, что перед нами сын царя Ивана Васильевича Грозного, Дмитрий, которого считали убитым в царствование его брата Федора Ивановича. Вот и все.

Почти всю дорогу и во всех экипажах говорили о том же. Все слуги, как и господа, толковали о царевиче.

Скоро показался город Самбор. На крутом берегу Днестра возвышался деревянный с башнями дворец. Показались уже над воротами красивые легкие башенки, крытые жестью, а одна из них даже с золотой маковкой. Много было за воротами деревянных построек, где помещались службы и помещения для гостей, то и дело приезжавших и съезжавших со двора управителя королевских поместий, сандомирского воеводы Юрия Мнишека. За строениями был большой тенистый сад, а за садом шли гумна и пивоварни. На самом видном месте, посреди двора, возвышался костел, а возле него дом, где жил с семьей знатный пан Мнишек, львовский староста.

Большой деревянный дом был роскошно убран и снаружи и внутри. Наверху очень высокой, в два уступа, гонтовой крыши с множеством слуховых окон была средняя вышка с золоченой маковкой, а по углам вышки поменьше. Выстроен он был в два жилья на глубоком подвале. С наружного фасада дома было много входов с крыльцами под навесами. Особенно выдавался главный вход, под фронтоном, на колонках украшенный пуком перьев, гербом владельца. Здесь и стали останавливаться экипажи.

Пройдя главное крыльцо, все гости вошли в огромные сени со множеством прислуги. Почетные гости прошли прямо в столовую, где встретил их маршалок и провел анфиладой через три нарядно убранные залы. Дмитрий привык видеть роскошную обстановку польских магнатов, но эта особенно поразила и его. Потолки были раззолочены, разрисованы узорами, резные створки дверей блистали позолотой, на дверях и на окнах с разноцветными стеклами и лепными карнизами развешаны были золототканые занавесы с широкой бахромой. Стены, столы, скамьи и даже полы были устланы ковровыми тканями с затейливыми изображениями охоты, сражений, любовных сцен, мифических и исторических событий.

На стенах висели картины, а во второй зале – портреты королей и предков хозяина в золоченых рамках. Здесь были портреты Сигизмунда-Августа, Варвары Радзивилл. У стены стояли лавки с откосами, а посредине – кресла на золоченых ножках с вычурными ручками. В этой комнате гостей встретил Юрий, заранее предупрежденный о приезде царевича и едва скрывавший свою радость. Около него толпилось много панов.

Хозяин был пожилым человеком лет за пятьдесят, невысокого роста, с короткой шеей, полный, с высоким лбом, с небольшой круглой бородой, выдававшимся вперед подбородком, с голубыми плутоватыми глазами и сладкими манерами. Наружность его указывала на то, что он не был человеком даровитым. Своим положением он был обязан богатству, связям и интригам.

Как сам хозяин, так и все его многочисленные родичи и гости с любопытством смотрели на Дмитрия Иоанновича и остались очень довольны непринужденностью его манер и тем достоинством, с каким он относился к их приветствиям.

Царевич был молодым человеком лет двадцати, худощавым, небольшого роста, с русыми волосами. Лицо у него было круглое, некрасивое, смуглое; большой приплюснутый нос с бородавкой сбоку. Но голубые красивые глаза поражали задумчивостью, голос его был приятен, говорил он складно и с воодушевлением.

После обмена приветствиями гости разместились по приготовленным для них комнатам, богато убранным и снабженным для удобства в стенах вышками и шкафами, с полками и дверцами для хранения всякого рода домашних вещей. Там могли приезжие расположиться с полным комфортом, отдохнуть и переодеться к обеду.

II

В два часа пополудни раздался звук колокола между палаццо и официной. Гости со всех комнат и помещений стали собираться в столовую. Давно уже не был так полон дом Мнишека. Отворились гостеприимные ворота замка, и гости со всех сторон поспешили в Самбор; многих влекло туда любопытство взглянуть на московского царевича.

Все отличалось необыкновенной торжественностью. Пол столовой был устлан пахучими травами, а в воздухе носились облака благовонных курений. В одном углу, за перилами, блистала пирамида серебряной и золотой посуды, а в противоположном, также за перилами, помещался оркестр музыкантов, с преобладанием духовых инструментов. Маршалок встал у дверей столовой, впуская гостей по реестру. Четыре служителя подходили к гостям по очереди: один держал таз, другой из серебряного сосуда лил на руки гостю благовонную воду, третий и четвертый подавали утереть руки вышитым полотенцем.

Гости уселись за стол, поставленный в виде буквы Т, покрытый тремя скатертями, одна сверху другой, и уставленный множеством серебряных и позолоченных кубков, чарок и серебряных судков с филигранными корзинами для плодов вверху. В числе гостей были и дамы, которые садились попеременно с мужчинами, что очень оживляло беседу. Кое-где рядом с роскошными дамскими туалетами виднелись и черные рясы иезуитов, ксендзов. Дмитрия посадили на самом почетном месте, а рядом с ним – дочь хозяина, красавицу Марину, любезности которой не было конца. То и дело ее красивая полуоткрытая рука подливала ему вина, а глаза смотрели на него весело и насмешливо, что очень нравилось Дмитрию и приводило его в прекрасное настроение. Первый раз в жизни царевич находился в такой обстановке. Все опьяняло его: и настоящее сказочное величие, и почет, которым он пользовался в кругу гостей, и то исключительное внимание, какое оказывала ему Марина.

Обед был необыкновенно многолюден. Кроме почетных гостей были и такие, о размещении которых совсем не заботились: их сажали в конце стола и давали одни оловянные ложки, без ножей и вилок.

Вся эта ватага сегодня особенно осознавала свою силу: она знала, что понадобится Юрию, что без ее участия не обойтись хозяину и что только она может помочь ему поддержать претендента на московский престол.

Мнишек задал пир на славу. Хоть и плохи были его денежные дела, но теперь скупиться было нельзя: он все вернет с лихвой с Московии, дорого продаст свою услугу царевичу Дмитрию.

Музыканты играли во все продолжение обеда. Подстолий, крайчий, подгаший распоряжались слугами; множество последних в цветном платье бегали взад и вперед, ставя на стол и снимая со стола кушанья, которых было четыре перемены, а на каждую перемену ставилось разом на стол блюд пятьдесят. Чего только не было! И чижи, и воробьи, и коноплянки, и жаворонки, и чечетки, и кукушки, козьи хвосты, медвежьи лапы и баран с позолоченными рогами, фаршированный шафраном.

Обед был чрезвычайно оживлен и весел. Из кубков вычурной работы, привезенных из Генуи и Нюрнберга, пили старое венгерское, и чем больше пили, тем больше было раздолья красноречию.

Героем праздника был Дмитрий. Марина с восторгом слушала его рассказы, не замечая укоризненных взглядов князя Корецкого. Целью ее было овладеть вниманием царевича, и она не скупилась на ласковые слова, на приветливые улыбки. Отец был доволен искусством дочери и, видимо, одобрял ее поведение.

– Да, странная судьба бывает у людей, – говорил Дмитрий. – Думал ли злодей Борис, выслушивая донесение о моем убийстве, что я не только спасусь, но еще и буду ему угрожать? Я глубоко верю в правоту моего дела и отдаю его и даже самого себя под ваше покровительство. Верьте, не из пустого честолюбия добиваюсь я престола, а для того, чтобы восторжествовала правда и чтобы бедная страна моя освободилась от безбожного злодея и тирана.

Внимательно слушали царевича шляхтичи, увлекаемые его убежденною речью, и клялись верно служить ему до конца.

– Мы знаем из истории, – продолжал довольный поддержкой и одобрением царевич, – что цари и властители бывали в таком же затруднительном положения, как и я теперь, а потом достигали могущества и становились сильными и славными. Таковы были Кир и Ромул, сначала бедные пастухи, а потом они царские рода основали и заложили величие государства.

Ловко и красиво говорил он, поляки любили и ценили это.

– Не может быть, чтобы это не был истинный царевич! – говорили те, которые прежде еще сомневались.

– Правда, в Москве ведь народ грубый, неученый, а этот знает и древности, и риторику! Он должен быть царским сыном, – подтверждали другие.

В конце обеда слуги сняли верхние скатерти и принесли цукры, которые встречены были шумным одобрением: они изображали искусно сделанных двуглавых орлов, Московский Кремль с позолоченными куполами церквей и даже подобие царевича на троне в Мономаховой шапке.

Все были чрезвычайно веселы. Только князь Корецкий с нетерпением ожидал конца обеда, сидел хмурый, недовольный, кусая со злости усы. Он понял, на что метит Мнишек: царевича прочат в женихи Марине.

Гости еще сидели за столом и толковали, прихлебывая из кубков венгерское, как музыка уже заиграла полонез.

Дамы, вставшие из-за стола раньше, успели переодеться и теперь входили попарно в роскошных бальных платьях с самыми затейливыми филигранными кружевами, с открытыми шеями, с золотыми цепями, с голыми руками, с дорогими браслетами, со множеством дорогих перстней на пальцах. Марина была очень хороша. Она была в белом алтабасовом платье, унизанном жемчугом и драгоценными каменьями; на голове у нее была шапочка, на которой бриллианты переливались бесчисленными огнями, по распущенным черным волосам скатывались нитки жемчуга.

Дмитрий и Корецкий не спускали с нее глаз, и оба любовались ее стройным станом и быстрыми, изящными движениями.

Мужчины при виде вошедших нарядных пани крутили усы, побрякивали корабелями и, подходя к дамам, молодецки поправляли на головах расшитые золотом магерки, а потом попарно расходились по разным покоям дома. Дмитрий предложил руку ожидавшей этого Марине, а рассерженный Корецкий, выждав удобную минуту, шепнул ей:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Во все колокола.

2

Портрет.