Закон трех отрицаний

– Сейчас, минутку, здесь шумно, я выйду в коридор, – быстро проговорила она и стала протискиваться между стульями к выходу из комнаты.

«И ничего здесь не шумно», – машинально подумала Зоя Петровна, начиная собирать грязные тарелки, чтобы накрывать сладкий стол. Взглянув на старшую дочь, поймала насмешливое выражение ее лица и поняла, что Анита думает примерно то же самое. Отчего-то Люба не захотела разговаривать при всех, хотя своих кавалеров никогда от семьи не прятала и отношений с ними не скрывала. Что бы это значило?

Со стопкой тарелок в руках Зоя Петровна вышла в коридор и направилась в сторону кухни. Любы в коридоре не было, но ее приглушенный голос доносился из ванной. Зоя Петровна подошла поближе, остановилась, прислушалась. И не поняла ни слова. Дочь говорила по-немецки. Зоя Петровна могла отличить немецкий язык на слух, но знала в общей сложности, наверное, пять слов, может, семь. Так что сути разговора, как ни силилась, уловить не могла.

Расставляя на столе чайные и кофейные чашки, она снова наткнулась на глаза Аниты. На этот раз в них был вопрос, а не насмешка.

– Ты представляешь, – тихонько сообщила Зоя Петровна, – она там заперлась в ванной и разговаривает по-немецки.

– По-немецки? – недоумевающе переспросила Анита. – Ты уверена?

– Ну конечно. Не забывай, кем был твой отец. Уж немецкий-то язык я как-нибудь отличу от любого другого.

– Странно, – задумчиво произнесла Анита и нахмурилась. – Очень странно.

* * *

Они всегда встречались в маленьких уютных барах, занимали столик в углу и старались не беседовать слишком долго. Майор Харченко вовсе не стремился к тому, чтобы о его регулярных встречах с журналистом знала широкая общественность. Издание, которое представлял Петр Маскаев, называлось «Вестник бизнеса» и было одним из самых многотиражных в стране, и информация, которую Харченко периодически «сливал» своему приятелю, немедленно обретала форму скандального журналистского расследования. Тиражи газеты обеспечивали издателям высокие доходы, а это, само собой, вело к тому, что и платили за информацию, не жадничая. Скудное майорское жалованье Владимира Харченко весомо подкреплялось поступлениями из издательского кармана, что позволяло ему существовать если не роскошно, то вполне безбедно. У него были собственные источники информации, и получаемые от них сведения он делил на те, которые можно преобразовать в уголовное дело, и те, которые для правосудия были слабоваты или не подходили вовсе, но для скандала в прессе вполне годились. Вот эти-то сведения он и отдавал, разумеется, небезвозмездно, Петру Маскаеву. И не только ему одному, газет-то много…

– Любопытная история. – У Маскаева горели глаза, он, слушая майора, уже представлял себе заголовок и даже составил в уме две первые фразы. – Надо же, такие люди уважаемые, такой фонд громкий, репутация безупречная – и такие грязные махинации. А эта фирма подставная, через которую деньги крутятся, как называется?

– «Практис-Плюс». Все было бы шито-крыто, если бы у фирмы с финансами все было в порядке. Но там есть неувязки, за которые мы и зацепились и вытащили весь клубок. Смотреть будешь?

– Ну а как же! Здесь смотреть или с собой дашь?

– Бери, – улыбнулся Харченко, – это копии, я специально для тебя сделал. Там маркером помечены строки, на которые и надо обратить внимание, в них вся соль.

– Спасибо. – Маскаев сделал последний маленький глоточек из чашки с кофе и отодвинул ее в сторону.

Полез в кожаную сумку, висящую на спинке стула, достал узкий белый конверт, протянул майору:

– Как обычно.

– И тебе спасибо.

Конверт мгновенно перекочевал во внутренний карман хорошо сшитого пиджака Харченко. С делами покончено, теперь можно расслабиться и потрепаться о чем-нибудь нейтральном, недолго, минут десять, пока майор допьет свой коньяк.

– Как семейная жизнь? – поинтересовался Маскаев. – Приносит радости? Или уже наступили разочарования?

Он знал, что его милицейский информатор недавно женился, и хотел проявить вежливость.

– Разочарований пока нет, а радости… – Харченко пожал плечами и усмехнулся. – Я, Петя, уже не мальчик, какие такие радости могут меня удивить? Что ж я, по-твоему, с бабами никогда не жил?

– Ну, то с бабами, а то с женой, – возразил журналист, – есть же разница.

– Да брось ты, – Харченко пренебрежительно махнул рукой, – никакой разницы, все одно и то же.

– Зачем же ты женился? Жил бы просто так. Или она просто так не хотела?

Все-таки степень их дружеской близости была отнюдь не такой, чтобы обсуждать столь интимные переживания. Харченко понимал, что вопросы журналиста – не более чем вежливая болтовня, дежурные потуги создать видимость теплых отношений, дабы не утратить такой ценный источник информации из МВД. Поэтому ответил коротко и тоже дежурно, как отвечал на этот же вопрос многим другим:

– Пора уже, а то на работе косо смотрят, подозревают, что я «голубой».

Что ж, тема исчерпана, дело сделано, кофе и коньяк выпиты. Можно расплачиваться и расходиться по рабочим местам, в Главное управление по экономическим преступлениям и в редакцию одной из самых популярных и читаемых газет страны.

* * *

В понедельник утром Настя Каменская проснулась притихшей и подавленной. Никакой паники, никакой взбудораженности и в помине не было. На нее навалилась каменная апатия, когда не хочется ни пить, ни есть, ни шевелиться, ни глаза открывать. Даже дышать не хочется. Но зато хочется в туалет, поэтому вставать и шевелиться все равно придется.

Она умылась, выпила чашку кофе, потом две чашки чаю и попыталась составить примерное расписание на день. Когда идти на эшафот, то бишь на прогулку, – сейчас, перед обедом или после него? Сейчас не хочется, но потом может пойти дождь… Хотя может и не пойти, зато сейчас можно почитать или посмотреть какой-нибудь фильм… Но если она отложит прогулку на потом, а дождь все-таки пойдет, то пятнадцать минут лечебной ходьбы превратятся в двойную пытку…

Нет, непродуктивно она мыслит! Настя даже рассердилась на себя. Такой простой вопрос не может решить! Что-то мешает ей думать, что-то скребет в душе, портит настроение, ноет, как незажившая ранка, которую все время теребят, сковыривая едва наросшую корочку.

Это все Паша Дюжин со своими космическими законами и советами присмотреться к собственным проблемам. Нет у нее никаких проблем, тем более с мужчинами. Да и откуда им взяться? В ее жизни существует только один мужчина – ее муж Леша Чистяков. Разве в ее отношении к нему есть что-то неправильное? Она любит его как мужчину, ценит как друга и советчика, не изменяет ему даже мысленно. Что в этом может быть неправильного?

Отчим? Нет, с ним отношения сложились с самого начала, как только мама вышла за него замуж, Настя называет его папой, любит как родного, и ни разу никаких конфликтов между ними не было.

Брат Саша – сын ее отца от второго брака? Тоже никаких проблем, они искренне привязаны друг к другу, дружат семьями, ходят друг к другу в гости. Правда, скоро год, как они не виделись, но это потому лишь, что Саша решил какое-то время пожить с семьей за границей. Через несколько месяцев они вернутся, и все снова будет как прежде.

Все остальные мужчины, с которыми ее связывают хоть какие-то отношения, – это ее коллеги по работе или начальники. С ними тоже никаких проблем.

Но почему же так зудит, так ноет ранка? Почему ее так задели слова Дюжина? Или все-таки есть у нее проблема, в которой она сама себе не хочет признаваться?

Она пойдет на прогулку прямо сейчас и будет думать, думать, думать. Авось за процессом мыслетворчества и боль не так сильно будет ощущаться. Где наши кроссовки? Вот они, кроссовочки, новенькие, почти неношеные, Лешкин подарок. Где куртка? Так, правую руку суем в рукав, следим за центром тяжести, чтобы не навернуться, теперь левую руку, застегиваем «молнию», кнопки. Капюшон поглубже натягиваем, сверху шарфом приматываем, чтобы ветром не сдувало с головы. Ну и погодка! В такую гулять и гулять, если жизнь не мила…

Ладно, хватит ныть. Где палка? Палка-копалка, палка-стрелялка, палка-селедка… Нет, это уже не в рифму, это из «Незнайки». Тьфу, да что за ерунда в голову лезет! Не обманывай себя, Каменская, ерунда сама не лезет в голову, это ты ее туда зовешь, чтобы не думать о том, что сказал тебе Паша Дюжин. Не хочешь думать – так и скажи: не хочу и не буду, только не строй из себя несчастную, которой посторонние мысли сосредоточиться не дают.

Давай двигай в сторону крыльца. А это что такое? Ах да, это же инвалидное кресло, которое тебе на всякий случай привезли. Интересно, какой может быть случай? Я снова упаду и еще раз сломаю ногу? Ту же самую или уже другую? А если я сломаю правую ногу, то Дюжин станет утверждать, что у меня проблемы в отношениях с какой-то женщиной? Бред натуральный!

Так, поползли по ступенькам вниз, хорошо, что их всего две. Ну и пошли потихонечку вон туда, в лес, там тропинка хорошая, мы с Чистяковым по ней ходили. Господи, нога, да что ж ты так болишь-то, никак не уймешься! Мне больничный положен еще на месяц. А если ты через месяц не перестанешь болеть, что тогда? Больничный продлят или на работу выгонят? А если я выкопаю из глубины своего сознания проблему с неизвестным мне пока мужчиной, то нога быстрее заживет, да? Нет, наверное, я должна буду с этой проблемой как-то разобраться, а не только выкопать ее. Знать бы только, с каким мужчиной у меня проблемы. Ладно, пойдем по порядку.

Юра Коротков…

Миша Доценко…

Игорь Лесников, хотя он на Петровке уже давно не работает, в министерство ушел, в главное управление…

Коля Селуянов, который тоже уже больше года как стал заместителем начальника окружного УВД по оперативной работе…

Сережка Зарубин…

Колобок-Гордеев, но он ушел на пенсию еще летом прошлого года…

С этими ребятами Настя работала много лет, и то, что между ними имело место, действительно можно было назвать «отношениями». Со всеми остальными она поддерживала не отношения, а служебные контакты, которые на роль провокатора болей в ноге ну никак не годились.

Настя добросовестно перебирала в уме всю историю знакомства с каждым из коллег, вспоминала, как выстраивались отношения с ними, копалась в памяти, но пока ничего подходящего не обнаруживала. И ранка в душе продолжала ныть.

А что это дергается у нее на боку? Ой, да это мобильник в кармане куртки надрывается.

– Аська, ты где? Спишь, что ли? – ворвался в ухо радостный голос Коли Селуянова.

– Я не сплю, я гуляю.

– Далеко?

– Далеко, за городом.

– Это я понял. Ты от дома далеко?

– Ну я же тебе говорю: за городом.

– Ася, я не тупой. Я возле твоего дома стою, мне Коротков адресок дал и, как проехать, объяснил. Стою вот на крылечке и за ручку дверь дергаю, а она не открывается.

– Ой, Коля, – радостно закричала она в трубку, – ты приехал?

– Дошло наконец, – проворчал Селуянов. – Так где тебя искать, хромоногая ты наша?

– Встань спиной к двери и посмотри налево. Тропинку видишь?

– Вижу.

– Вот по ней и иди. Не доходя упрешься.

– Понял. Сейчас упрусь.

Настя спрятала телефон в карман и посмотрела на часы. Пятнадцать минут как одна копеечка. А ведь еще назад идти столько же. Дойдет ли? И словно в ответ на мысленный вопрос ногу как огнем обожгло, ее невозможно стало ставить на землю. Настя так и простояла на одной ноге, опираясь двумя руками на палку и кляня себя за задумчивость. Ведь говорила же себе: следи за временем, семь минут по тропинке в лес и разворачивайся к дому. Так нет же! Мыслитель, Спиноза недоученный.

Судя по тому, как быстро появился Коля, прошла она совсем немного, не больше двухсот метров.

– Ты чего стоишь, как аист-погорелец?

– Аист – это я понимаю, но почему погорелец? – удивилась Настя.

– А у тебя вид такой несчастный, как будто у тебя сгорело все имущество.

– Коля, я, кажется, погорячилась. Обратно не дойду. Если только на одной ноге доскакать.

– Ты, пожалуй, доскачешь, – он с сомнением покачал головой. – И на руках мне тебя не унести, ты для меня великовата будешь. И на машине сюда не проехать, тропинка больно узкая.

– В доме инвалидная коляска есть, – вспомнила она.

– О, можешь соображать, когда захочешь, – одобрительно кивнул Николай. – Давай ключи, я сейчас ее приволоку. Где она стоит?

– Прямо возле двери.

Идея с коляской оказалась продуктивной, и Селуянов благополучно доставил Настю прямо к крыльцу, откуда ей до дивана в комнате все-таки пришлось скакать на одной ноге, потому что на левую ногу наступить было просто невозможно.

– Коля, я так понимаю, ты приехал среди рабочего дня с корыстной целью?

– Ну а то. Очень ты мне нужна за просто так тебя навещать, – отшутился он.

– Тогда будешь за мной ухаживать, – решительно объявила Настя. – Иди в кухню, сделай чай и бутерброды и принеси сюда пепельницу и сигареты. Да, и зажигалку не забудь.

– Ну ты нахалка, – протянул Селуянов. – Ты даже не знаешь, с чем я приехал, а уже раскомандовалась. Может, моя маленькая корысть не стоит таких гигантских ухаживаний.

– Ради маленькой корысти ты бы не потащился в такую даль. Что, не так?

– Так, – признался он. – Больно ты хитрая, Каменская.

Чай у Селуянова получился, на Настин вкус, слишком крепким и терпким, и ей пришлось доводить его до кондиции при помощи кипятка и лимона.

– Как ты можешь пить такую гадость? – удивлялся Коля. – Пить надо чифирь, а не такие вот помои, как у тебя.

– Знаешь, какая между нами разница? – парировала Настя. – Ты пьешь такой чай, чтобы быть в тонусе, а я пью такой, чтобы мне было вкусно. Рассказывай, с чем приехал, не томись.

Она внимательно слушала рассказ Селуянова о ежедневнике Галины Васильевны Аничковой и о вырванном из него листке. О том, что ежедневник следователь должен был отправить на экспертизу, но совершенно не факт, что он это сделал, а даже если и сделал, то неизвестно, когда будет готово заключение. О том, что Селуянов вдвоем с самым толковым своим опером подрабатывал версию о причастности племянника убитой к истории с листком. Для начала были получены сведения о том, что у племянничка за несколько дней до гибели Аничковой завелись денежки. Не бог весть какие, но все же. И на вопросы о происхождении этих денежек он кривил хитрую рожу и многозначительно подмигивал, но ничего внятного своим дружкам-собутыльникам так и не рассказал.

Получив такую информацию, сыщики взялись за племянника всерьез. Он, не будучи гигантом мысли, раскололся довольно быстро, всего-то часа через два, и поведал, что дней примерно за десять до убийства (более точно он не помнит, поскольку периодически бывает сильно пьян) ему позвонили и предложили заработать довольно привлекательную сумму, для чего нужно было всего-то навсего выдрать из теткиного ежедневника один листик. Листик следовало отнести в дом на соседней улице, зайти во второй подъезд, подняться на третий этаж и засунуть за батарею. Если все будет выполнено как надо, на следующий день в этом же самом месте он найдет конверт с гонораром. Он особо долго не торговался, дело-то и впрямь ерундовое, никакого риска, даже если и обманут с гонораром, так не жалко. Но его не обманули. Вот такая история.

– Жильцов проверил? – спросила Настя.

– Я тоже об этом подумал, – вздохнул Селуянов. – Если ему велели идти в конкретный дом и в конкретный подъезд, то человек, который его туда посылает, знает код, стало быть, либо он там живет, либо бывает, в гости заходит или по службе. Вкусная версия, привлекательная. Но обломался я. На этом подъезде кодовый замок сломан уже полгода, и никто его чинить не собирается. Организация, которая его устанавливала и должна ремонтировать, уже несколько месяцев не получает от жильцов плату, потому и не чешется с починкой.

– А звонил племяннику кто, мужчина или женщина?

– Мужчина.

– И?..

– Ничего. То есть, может быть, что-то и было в его голосе или манере говорить, но этот идиот разве запомнит? Он только цены на спиртное помнит, все остальное мимо пролетает.

– Получается, что убийство было не спонтанным, к нему готовились и понимали, что во время следствия будут изучаться все бумаги убитой. Преступнику нужно было уничтожить сведения о своем знакомстве с Аничковой.

– Угу, – подхватил Коля. – И племянник к этому убийству никаким боком не причастен. Так я, собственно, чего хотел-то…

– И чего же? Давай выкладывай, я сегодня добрая.

«Я добрая, – повторила про себя Настя, – я готова помогать Коле и думать о его проблемах, чтобы занять голову и заглушить тоненький нудный голосок ноющей ранки. Я готова думать о чужих проблемах, чтобы не думать о своих. Ах, до чего ж ты лукава, Каменская!»

– Вот тут я тебе ксерокопию ежедневника привез. Посмотри, может, что увидишь.

– И что ты хочешь, чтобы я увидела?

– Ася, ну я не знаю! Ежедневник – отражение повседневной жизни человека, он может рассказать очень интересные вещи. Будто ты сама не понимаешь! Мы с утра до ночи опрашиваем друзей и знакомых Аничковой, но одно дело слова, а другое – документ, бумажка. Ты не думай, я не рассчитываю, что ты мне отсюда фамилию убийцы выудишь, этой фамилии здесь нет, то есть она была, но теперь нет. Но образ жизни, круг клиентов, периодичность посещения парикмахерской – да мало ли что! У меня времени нет, да и терпения не хватит, следователю вообще неохота лишние телодвижения производить, если ты не сделаешь, то этого не сделает больше никто. А сделать надо, если по уму.

– Ладно, уговорил, – Настя улыбнулась. – Люблю я это дело – в бумажках копаться и информацию выуживать. Жить бы мне так вот, как сейчас, на работу не ходить, начальства не видеть, только чужие ежедневники анализировать, сведения какие-нибудь или статистику. Мечта, а не жизнь.

Сердце сжалось и на мгновение остановилось, потом снова забилось ровно и неторопливо. А ранка заныла с новой силой, да так, что даже Селуянов заметил.

– Ты чего помрачнела? – с тревогой спросил он. – Я тебя нагрузил работой, а тебе не хочется? Так ты скажи, я не в претензии, я ж понимаю, ты болеешь и вообще… Ты не обязана, это не твое преступление…

– Коля, перестань. Что ты выдумал? Я с удовольствием сделаю все, что могу. Не обещаю, что будет толк какой-нибудь, но обещаю, что буду работать честно, как для себя.

– Так я поеду? – неуверенно проговорил Селуянов. – Или в знак благодарности я должен еще за тобой поухаживать?

– Поезжай, – засмеялась она, – тоже еще ухажер нашелся. Только я тебя провожать не буду, сам оденешься, выйдешь на крылечко и дверь захлопнешь. Справишься?

Коля чмокнул ее в щеку, вышел в прихожую, оделся и снова заглянул в комнату:

– А ты когда сделаешь?

– Слушай, – возмутилась Настя, – ты наглеешь прямо на глазах. Когда сделаю, тогда позвоню.

– А позвонишь когда?

В глазах у Селуянова плясали чертики, но он хмурил брови и всем своим видом пытался изобразить неустанную заботу о благе человечества.

– Минут через пять. Позвоню тебе на мобильник и скажу все, что о тебе думаю. Устраивает?

– Вполне. Целую страстно, я поехал. Но не забудь, я жду твоего звонка.

Настя с улыбкой смотрела в сторону опустевшей прихожей. Ранка больше не болела. И Настя догадывалась, почему.

Глава 3

– Валерий Станиславович, – послышался из динамика голос секретарши, – звонит Анита Станиславовна. Соединить?

– Да, конечно.

Хорошо, что Анита позвонила, он все дни после возвращения из командировки собирался встретиться с ней, поговорить о Ларисе и задать несколько вопросов. Слова матери о том, что Анита, похоже, избегает его жену, не давали ему покоя, и Валерий хотел внести полную ясность, он вообще не терпел туманностей и недомолвок. Да, собирался, но так и не собрался договориться с сестрой о встрече, дела закрутили.

– Привет, сестрица, – с улыбкой проговорил он в трубку. – На ловца и зверь, как говорится. Только собрался тебе звонить, а ты тут как тут. У тебя все в порядке?

– Да. Но встретиться хотелось бы, давно не виделись.

– Так в чем проблема? Я сегодня планирую быть дома часов в девять, не позже. Мама будет рада.

– Как Лара? Работает?

– Да, сейчас у нее хороший период. Но к девяти она тоже придет, так что посидим все вместе. Договорились?

– Ты знаешь, у меня вечер занят, давай, может, днем пересечемся, а? Пообедаем вместе, поговорим.

Так и есть, узнав, что Ларка будет дома, она отказывается приходить в гости. Но, может быть, у нее действительно другие планы на вечер? Будь проклята эта неопределенность! Надо все прояснить как можно скорее, нечего тянуть.

– Идет, – решительно ответил Риттер. – Где?

– Давай в «Ностальжи», мне нужно по делам в район Чистых прудов, часа в два я как раз освобожусь. Годится?

– Годится, – подтвердил он, – в два в «Ностальжи».

До половины второго Валерий успел провести два совещания и переделал кучу мелких дел, запланированных еще накануне. Позвонил Ларисе в мастерскую, но никто не ответил. Мобильник тоже не отвечал. Так бывало, когда она работала в угаре, ничего не слыша и ни на что не отвлекаясь. Никакого беспокойства у Валерия молчащие телефоны не вызвали. Даже хорошо, что жена не подходит к телефону, значит, творческий процесс в разгаре.

Ровно в два он вошел в ресторан, где бывал часто, и занял свой любимый стол возле окна. Аниты еще не было, Валерий заказал свежевыжатый сок, для себя – апельсиновый, для Аниты – морковно-яблочный, он знал вкусы своей сестры.

Анита опоздала всего на десять минут, что, с учетом московских дорожных пробок, можно было считать королевской точностью. Глядя на нее, Валерий, как всегда, подумал об их поразительном несходстве. Ведь они – дети одного отца, только матери разные, но и Зоя Петровна, и Нина в молодости были писаными красавицами. Почему же Анита обладает такой потрясающей внешностью, над которой, кажется, время не властно, а он, Валерий, похож на орангутанга? По крайней мере, именно таким он видел себя в зеркале и полагал, что точно таким же должно быть и восприятие его со стороны. Он не комплексовал по поводу своей внешности, боже упаси, у него вообще не было комплексов. Он просто знал о себе, что коренаст, широкоплеч, нескладен, некрасив, и его звероподобность лишь чуть-чуть камуфлируют дорогие стильные костюмы, сшитые на заказ и подогнанные под особенности его фигуры. Ни малейшего неудобства в жизни от этого он не испытывал, принимал себя таким, каков есть, но не переставал удивляться причудам генетики. Анита, с ее тонкой талией, красивыми ногами, изящными плечами, длинной шеей и без единого седого волоса на голове, никак не могла быть его единокровной старшей сестрой. Но тем не менее была. Она на двенадцать лет старше, а он рядом с ней чувствует себя стариком, особенно когда они вместе проходят мимо зеркала.

– Я заказал тебе сок, – сообщил Валерий, – морковно-яблочный. Правильно?

– Спасибо, – коротко ответила Анита.

Она выглядела озабоченной, даже встревоженной. Наверное, она предложила пообедать вместе не только потому, что давно не виделась с братом. Тут что-то еще. Возможно, то же, что и у него самого?

– Ты чем-то расстроена? – заботливо спросил Риттер. – У тебя проблемы?

Анита отвела взгляд в сторону, и у него в душе шевельнулось нехорошее предчувствие. Но Валерий не стал торопить сестру, терпеливо дожидаясь, пока она сама заговорит.

– Я в воскресенье виделась с Любашей, – наконец начала она. – Бабушке исполнилось девяносто, мы всей семьей собирались. Она сказала, что встречалась с тобой накануне и что ты показался ей…

Анита замялась, подыскивая слова.

– Каким? – спокойно спросил Риттер. – Что тебе сказала Люба?

– Ты показался ей неадекватным. Не слушал ее, отвечал невпопад. Валерий, я понимаю, у тебя тяжелая ситуация с женой, Лариса постоянно выбивает тебя из колеи, ты нервничаешь. Это уже заметила Любаша, а завтра это заметят твои сотрудники и партнеры, потом клиенты. С этим нужно что-то делать. У тебя бизнес, Валерий, ты не можешь не обращать внимания на то, какое впечатление ты производишь. Ты меня понимаешь?

– Нет, – холодно ответил он.

Да, он с теплотой относился к Аните, был благодарен ей за душевное мужество, с которым она подошла к нему на похоронах отца и сказала, что на свете остается все меньше и меньше родных людей и если отец когда-то сам, никого не спросив, решил, что у брата не должно быть сестры, а у сестры – брата, то ведь никто не обязан это решение исполнять. Спасибо Аните, он ценит ее мудрость и прочие человеческие достоинства, но Валерий Риттер никогда и никому не позволял вмешиваться в свои дела. Ни матери, ни жене, ни тем более сестре.

– Нет, – повторил он, – я не понимаю, что ты имеешь в виду и к чему завела этот разговор.

– К тому, что Ларису нужно лечить. Нужно признать, что она больна, показать ее врачам и лечить, а не скрывать свою беду ото всех, вплоть до домработницы. Если ты будешь скрывать от всех, что твоя жена – наркоманка, ты ничему не поможешь, тем более ей, ты только загонишь проблему в подполье. Сегодня эта проблема проявляется в том, что ты неадекватен с собеседниками, а что будет завтра? Наркомания имеет обыкновение усугубляться, скрывать ее станет с каждым месяцем все труднее и труднее, и что в этой ситуации будет с тобой и с твоим бизнесом?