Полная версия
Вот я
– Все в порядке. Мама заходила, и мы поговорили.
Джейкоб бросил взгляд на экранчик на мониторе компьютера. И подумал о том, что Ги де Мопассан ежедневно обедал в ресторане Эйфелевой башни, потому что это было единственное место во всем Париже, откуда ее не видно. «Нэтс» играют с «Доджерс», дополнительные иннинги. В неожиданном приливе возбуждения Джейкоб хлопнул в ладони.
– Пошли завтра на игру!
– Что?
– Оторвемся! Можем прийти пораньше на разминку. Объедимся всяким дерьмом.
– Объедимся дерьмом?
– Ну, вредной едой.
– А почему бы мне не посмотреть здесь?
– Но у меня обалденная идея!
– Да?
– Нет?
– У меня футбол, и музыка, и подготовка к бар-мицве, ну если она еще будет, не дай бог.
– Я могу тебя освободить от этого.
– От моей жизни?
– Боюсь, я мог только привести тебя в нее.
– И они играют в Лос-Анджелесе.
– Точно, – сказал Джейкоб и добавил тише: – Как же я не сообразил.
Это тихое замечание заставило Сэма подумать, не обидел ли он отца. В нем шевельнулось чувство, которое в предстоящем году он будет испытывать, – хотя и понимая, что это полная глупость, чем дальше, тем чаще и острее, – что, может быть, в происходящем есть хоть и ничтожная, но и его вина.
– Доиграем партию?
– Не.
– Как у тебя с деньгами?
– Все ОК.
– И эта история в Еврейской школе. Очевидно ведь, она не из-за дедушки, да?
– Если только он заодно не дедушка того, кто это написал.
– Я так и думал. В любом случае.
– Пап, Билли черная, как я могу быть расистом?
– Билли?
– Девочка, в которую я влюблен.
– У тебя есть девочка?
– Нет.
– Тогда я не понял.
– Это девочка, в которую я влюблен.
– Ага. И ты сказал Билли? Значит, это девочка, так?
– Да. И она черная. И как бы я мог быть расистом?
– Я не уверен, что тут вполне работает логика.
– Работает.
– Ты знаешь, кто подчеркивает, что среди его лучших друзей есть черные? Тот, кому не по душе чернокожие.
– Из моих лучших друзей ни один не черный.
– И ты как знаешь, но я считаю, что предпочтительнее их обозначать афроамериканцы.
– Обозначать?
– Прсто термин.
– Надо ли парню, влюбленному в черную девушку, использовать термины?
– А это не котел ли называет чайник афроамериканцем?[11]
– Котел?
– Ну, я шучу. Просто интересное слово. Я не сужу. Ты знаешь, что тебя назвали в честь брата твоего прадеда, погибшего в Биркенау. У евреев всё всегда приобретает какое-то значение.
– Какое-то страдание, ты хочешь сказать.
– А гои выбирают красивые имена. Или берут и выдумывают их.
– Билли назвали в честь Билли Холлидей.
– Значит, это исключение, подтверждающее правило.
– А тебя в честь кого назвали? – спросил Сэм; его интерес – небольшая уступка голосу совести за погрустневший и потускневший голос отца.
– В честь дальнего родственника по имени Яков. Считается, что он был удивительным, легендарным человеком. Предание гласит, что он голой рукой раздавил череп казаку.
– Круто.
– Я, конечно, не такой силач.
– Мы даже не знаем никаких казаков.
– В лучшем случае я обычный.
У кого-то из них заурчало в животе, но ни один не понял, у кого.
– Ладно, вывод. По-моему, это чудесно, что у тебя есть девушка.
– Она мне не девушка.
– Опять разница в терминологии. По-моему, чудесно, что ты влюблен.
– Я не влюблен. Я ее люблю.
– Ну, что бы там ни было, все железно останется между нами. Можешь мне доверять.
– Я уже говорил об этом с мамой.
– Правда? Когда?
– Не знаю. Пару недель назад.
– Так это несвежая новость?
– Все относительно.
Джейкоб задержал взгляд на экране. Не это ли притягивало Сэма туда? Не возможность быть где-то еще, а возможность не быть нигде?
– И что ты ей сказал? – спросил Джейкоб.
– Кому?
– Своей матери?
– В смысле, маме?
– Ей.
– Не знаю.
– Не знаешь – в смысле, не в настроении говорить об этом сейчас со мной?
– В этом смысле, ага.
– Это странно, поскольку она уверена, что ты и написал все те слова.
– Я не писал.
– Ладно. Я становлюсь назойливым. Я пойду.
– Я не сказал, что ты назойливый.
Джейкоб двинулся к выходу, но, не дойдя до двери, остановился:
– Хочешь анекдот?
– Нет.
– Сальный.
– Тогда точно нет.
– Какая разница между «субару» и эрекцией?
– «Нет» значит «нет».
– Ну серьезно, какая разница?
– Серьезно, мне не интересно.
Джейкоб наклонился к нему и прошептал:
– У меня нет «субару».
Против воли Сэм громко рассмеялся, всхрапывая и брызгая слюной. Джейкоб рассмеялся, но не собственному анекдоту, но смеху сына. Они смеялись вдвоем, взахлеб, истерически.
Сэм попытался безуспешно взять себя в руки и выговорил:
– Смех-то в том… самый-то смех… что… «субару» у тебя есть.
И они еще хохотали, Джейкоб – до храпа, до слез, с мыслями о том, какой это кошмар – быть в возрасте Сэма, какая боль и какая несправедливость.
– И то правда, – признал Джейкоб, – «субару» у меня еще как есть. Надо было сказать «тойота». О чем я думал?
– О чем ты думал?
О чем он думал? Они просмеялись.
Джейкоб еще на раз подвернул рукава – туговато, но ему хотелось, чтобы они удержались выше локтя.
– Мама думает, тебе лучше извиниться.
– А ты?
Он сомкнул пальцы в кармане вокруг пустоты, вокруг ножа, и сказал:
– И я.
Единственный и насквозь фальшивый.
– Тогда ладно, – сказал Сэм.
– Это не так ужасно.
– Нет, ужасно.
– Да, – согласился Джейкоб, целуя Сэма в макушку – последнее допустимое для поцелуев место. – Должно быть, довольно мерзко.
На пороге Джейкоб обернулся:
– Как дела в «Иной жизни»?
– Ну…
– Над чем работаешь?
– Строю новую синагогу.
– Правда?
– Ага.
– Можно спросить, зачем?
– Потому что я разрушил старую.
– Разрушил? Типа, снес?
– Типа того.
– И теперь, значит, строишь себе новую?
– Старую тоже я построил.
– Маме бы понравилось, – сказал Джейкоб, осознавая, насколько красиво и удивительно то, чем Сэм никогда не делился. – И у нее, наверное, возникла бы тысяча идей.
– Пожалуйста, не говори ей.
От этих слов Джейкоб ощутил прилив удовольствия, которого не желал. Кивнув, он сказал:
– Конечно. – Затем, качнув головой, добавил: – Я бы и не стал.
– Ладно, – сказал Сэм. – Что-нибудь еще?
– Ну, а старую синагогу? Ее ты зачем строил?
– Чтобы взорвать.
– Взорвать? Знаешь, если бы я был другим отцом, а ты другим ребенком, я бы, наверное, почувствовал, что обязан донести на тебя в ФБР.
– Но если бы ты был другим отцом, а я другим ребенком, мне, пожалуй, не пришлось бы взрывать виртуальные синагоги.
– Touché[12], – признал Джейкоб. – Но может ли быть, что ты строил ее не для того, чтобы разрушить? Или, по крайней мере, не только для этого?
– Нет, не может.
– Ну, например, ты пытался сделать все как надо, и когда не вышло, тебе пришлось все сломать?
– Никто мне не верит.
– Я верю. Я верю, что ты хочешь, чтобы все было как нужно.
– Нет, ты не понял, – сказал Сэм, потому что не было способа заставить отца хоть что-то понять.
Но отец понял. Сэм строил синагогу не затем, чтобы взорвать. Он был не из тех создателей тибетских песочных мандал, о которых ему пришлось слушать как-то в машине, – пятеро парней в молчании тысячи часов работают над аппликацией, чье назначение – не иметь никакого назначения. («И я думал, что нацисты – это противоположность евреев», – сказал тогда его отец, выдергивая наушники из автомобильной магнитолы.) Нет, он строил ее с надеждой, что наконец появится место, где он будет чувствовать себя уютно. И дело не в том, что он мог выстроить ее в соответствии со своими эзотерическими воззрениями: он мог находиться там, не находясь там. В чем-то сродни мастурбации. Но как и в мастурбации, тут, если не выйдет точно как надо, уж будет полностью и безвозвратно мимо. Иногда, в худшие из возможных моментов, его опьяненное подсознание вдруг закладывало вираж и в свете его ментальных фар оказывался рав Зингер, или Сил (певец), или мать. И тут уже ничего нельзя было переиграть. Так же и с синагогой: малейшее несовершенство – ничтожное отклонение от симметрии в ротонде, слишком высокие для малорослых детишек ступени, перевернутая звезда Давида – и все насмарку. И ничто не делалось спонтанно. Сэм все продумывал. А разве не мог он просто поправить то, что получилось не так? Нет. Потому что он бы всегда помнил, где было плохо: «Вот эта звезда висела вверх ногами». Другой человек воспринял бы исправление как улучшение изначального варианта. Сэм не был «другим человеком». Как и Саманта.
Сев на кровать, Джейкоб заговорил:
– В молодости, может, даже в старшей школе, я переписывал слова любимых песен. Зачем, не знаю. Наверное, это давало мне ощущение, что всё на своих местах. В общем, это было задолго до интернета. Так что я садился перед бумбоксом…
– Перед бумбоксом?
– Ну, магнитолой.
– Это я подстебнул.
– Ясно… ну вот… садился перед бумбоксом, слушал песню несколько секунд, останавливал и записывал, что услышал, потом перематывал и слушал еще, чтобы убедиться: все записано правильно. Потом включал дальше и записывал следующий кусок, потом перематывал, если толком не расслышал или не был уверен, что расслышал правильно, и записывал дальше. При перемотке вообще-то точно не попадешь, так что я неизбежно или пролетал вперед, или недоматывал. Ужас как утомительно. Но я любил это дело. Мне нравилось, что нужна такая точность. Нравилось разбираться. За этим занятием я провел неведомо сколько тысяч часов. Иногда текст вообще было невозможно разобрать, особенно если звучал гранж или хип-хоп. Догадки меня не устраивали, ведь так пропадал весь смысл записывания песен – их точная расшифровка. Бывало, мне приходилось слушать какой-то малюсенький фрагмент снова, и снова, и снова, десятки раз, сотни. И я буквально до дыр затирал это место на пленке, так что в следующий раз, когда слушал эту песню, того места, которое мне так нужно было правильно услышать, в ней уже не было. Я помню одну фразу в «All Apologies» – знаешь эту песню, да?
– Не-а.
– А «Нирвану»? Крутая. Крутая, крутая вещь. В общем, видать, у Курта Кобейна заплетался язык, и там была фраза, которую я никак не мог разобрать. После сотен прослушиваний самое разумное, что у меня получилось, было «Возопил мой стыд». И я много лет не понимал, что облажался, пока не спел это место во всю глотку, как дурак, при маме. Вскоре после того, как мы поженились.
– Она сказала, что ты не так поешь?
– Да.
– Очень в ее духе.
– Я был благодарен.
– Но ты же пел.
– Неправильно пел.
– Все равно. Надо было дослушать.
– Нет, она правильно сделала.
– Ну и как там на самом деле?
– Смотри не упади. Там было: «Воск топил мосты».
– Не может быть!
– Да?
– Что это вообще могло бы значить?
– А ничего и не значит. Это была моя ошибка. Я думал, в этом скрывался какой-то смысл.
II
Постижение бренности
Антиетам
Ни Джейкоб, ни Джулия не знали в точности, что происходило в те первые две недели после того, как она нашла телефон: о чем они договаривались, что имели в виду, обсуждая и задаваясь вопросами. Они не знали, что было настоящим. Каждый чувствовал себя как на эмоциональном минном поле: сквозь комнаты и часы они двигались словно на цыпочках, как бы в огромных наушниках, присоединенных к чувствительным металлодетекторам, способным заместить малейшие следы похороненных чувств, – даже если для этого нужно было отгородиться от остальной жизни.
За завтраком, который мог бы для телевизионной аудитории показаться абсолютно безмятежным, Джулия сказала, заглянув в холодильник: «Вечно у нас молоко кончается», а Джейкоб сквозь наушники услышал: «Ты никогда как следует не заботишься о нас», но не услышал слов Макса: «Завтра на концерт не приходите».
И на следующий день в школе, вынужденный делить тесноту лифта только с Джулией, Джейкоб сказал: «Кнопка закрывания дверей даже не подключена. Чистая психология», а Джулия сквозь наушники услышала: «Давай поскорее с этим покончим». Но не услышала, как сама сказала: «Я думала, все на свете – чистая психология». Сквозь наушники Джейкоба это прозвучало как: «Столько лет терапии, и я знаю о счастье меньше всех на свете». А он не услышал, как сказал: «Есть разная психология». Тут в лифт вошел предположительно счастливый, предположительно состоящий в крепком браке родитель и спросил Джейкоба, не нужно ли нажать кнопку открывания дверей.
Все это хождение на мысочках, все это скрупулезное перетолковывание и избегание – совсем не минное поле. Нет, это было поле битвы на Гражданской войне. Джейкоб возил Сэма в Антиетам, как самого Джейкоба возил Ирв. И произнес ту же самую речь, о том, какое это везение быть американцем. Сэм нашел неглубоко ушедшую в землю пулю. В мире Джейкоба и Джулии оружие было столь же безобидным – реликты давних битв, безопасные для осмотра, изучения и оценки. Если бы только они знали, что бояться нечего.
Домашние ритуалы достаточно прочно устоялись, так что избегать друг друга выходило довольно легко и незаметно. Она уходила в душ, он готовил завтрак. Она подавала завтрак, он шел в душ. Он наблюдал за чисткой зубов, она раскладывала брюки и рубахи по кроватям, он проверял содержимое рюкзаков, она справлялась о погоде и подбирала подходящую верхнюю одежду, он готовил «Гиену Эда» (шесть месяцев в году прогревал, шесть месяцев охлаждал), она провожала детей за порог и выходила на Ньюарк-стрит следить за машинами, катящими с холма, он – наоборот.
Они нашли два места в первых рядах, но едва поставив сумку, Джейкоб сказал: «Пойду принесу кофе». Что и сделали. А потом выжидал со стаканами в руках у входа в школу, пока не останется три минуты до поднятия занавеса. На середине бездарного исполнения юной певицей хита «Отпусти и забудь» Джейкоб прошептал Джулии на ухо: «И пусть бы отпустила». Ответа он не получил. Группа мальчиков разыграла сценку из «Аватара». Предположительно девочка на разных сортах макарон объясняла, как функционирует евро. Как Джейкоб, так и Джулия боялись выдать, что не знают, какой номер готовил Макс. Как ему, так и ей слишком стыдно было бы показать, что они слишком погрузились в собственные обиды и отвернулись от ребенка. Каждому будет слишком стыдно, если другой окажется лучшим родителем. Оба предполагали, что Макс будет показывать карточный фокус, которому его обучил факир на сорокалетии Джулии. Две девочки исполняли номер с чашкой на песню «Когда я уйду», и Джейкоб прошептал:
– Так иди уже.
– Что?
– Нет. Я о певице.
– Будь добрее.
К финалу учителя музыки и драмы общими силами подготовили подчищенную версию начала «Книги мормона» – воплощая свои мечты и одновременно демонстрируя, почему им не суждено воплотиться в жизнь. Море аплодисментов, короткая благодарность от директора, и дети потекли к выходу и по классам.
К машинам Джулия с Джейкобом возвращались в молчании. И вечером дома о школьном концерте не упоминали. Струхнул ли Макс? Не счел себя талантливым? Был его отказ от участия актом агрессии или криком о помощи? Если бы они задали любой из этих вопросов самому Максу, он напомнил бы им, что просил не ходить на концерт.
Три дня спустя Джейкоб, выждав положенный час и придя в спальню, увидел, что Джулия еще читает; он сказал: «Ой, я кое-что забыл» и поспешил прочь – не читать газету, как обычно, когда не смотрел очередную серию «Родины», жалея, как часто жалел, что Мэнди Патинкин не родился на десять лет раньше – тогда из него вышел бы отличный Ирв.
Двумя днями позже Джулия вошла в кладовую, где Джейкоб как раз проверял, не сложились ли за десять минут с его последнего заглядывания несколько сотен миллиардов атомов сами собой в какой-нибудь вредный перекусон. Джулия сразу вышла. (Не в пример Джейкобу, она не выдавала надуманных объяснений, если не хотела оставаться рядом, никогда не «забывала кое-что».) Кладовая не входила в список комнат, поделенных молчаливым соглашением, – например, комната с телевизором была территорией Джейкоба, а малая гостиная – территорией Джулии, – но в ней не нашлось бы достаточно места, чтобы находиться вдвоем.
На десятый день Джейкоб, распахнув дверь в ванную комнату, увидел за ней Джулию, обсыхающую после ванны. Она прикрылась. Он видел, как она выбирается из ванны сотни раз, видел, как из ее тела выходили три младенца. Тысячи и тысячи раз видел, как она раздевается и одевается, и дважды – в пенсильванском отельчике. Они занимались любовью во всех мыслимых позах, видели друг друга во всех деталях, во всех возможных ракурсах. «Прости», – сказал Джейкоб, не понимая, к чему относится это слово, только сознавая, что его нога почти нажала спуск мины.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Гафтара (ивр.) – отрывок из Книги пророков, который в некоторых иудейских общинах читает посвящаемый во время мицвы.
2
Одна из главных молитв в иудаизме.
3
Если можно (исп.).
4
Маття – дорогой сорт японского порошкообразного чая.
5
В анекдоте обыгрывается созвучие shihtzu (ши-т-цу) и shit zoo (шитзу) – говенный зоопарк (англ.).
6
Лулав – ветвь (финиковой) пальмы; букет из четырех видов растений, который надлежит собирать на Суккот – еврейский паломнический праздник.
7
Ваера – четвертая по счету глава Торы; название «Ваера» дано по первым словам: Ваера (И явил…).
8
Бытие. 22:7, 22:8.
9
Бытие. 22:9–12.
10
Автор обыгрывает оборот «the one and only» – единственный и неповторимый (англ.).
11
Обыгрывается американская пословица «Котел чайнику говорит: ты чумазый».
12
Touché – удар, означающий поражение в фехтовании (фр.).