«Упреждающий удар» Сталина. 25 июня – глупость или агрессия?

В 1811 году Выборгская губерния (т. е. Карельский перешеек) была передана в состав Финляндии. В 1864 году император Александр II решил еще раз подкорректировать границу и передал городок Сестрорецк (в 30 км от Санкт-Петербурга) на территорию России, причем в полном соответствии с позднейшей советской формулой «в ответ на многочисленные пожелания трудящихся» («мастеровые и прочие жители принадлежащего казне Российской Сестрорецкого Оружейного завода суть российские подданные и незнакомы с языком и законоположениями Финляндии»). Тогда же городок Печенга (Петсамо), с его укрытыми под вечной мерзлотой кладовыми никеля, был включен в состав Финляндии. Вся эта история не может не вызвать ассоциации с деяниями Никиты Хрущева, который одним росчерком пера передал полуостров Крым из одной части советской империи (РСФСР) в другую (УССР), ни на минуту не задумавшись о том, что все империи не вечны…

Российская империя рухнула в конце 1917 г., не выдержав напряжения кровопролитной мировой войны и внутренней смуты. В условиях нарастающего хаоса в России финский парламент 6 декабря 1917 принял декларацию об объявлении Финляндии независимым государством. 31 декабря (здесь и далее все даты приведены по новому календарю) 1917 г. Совет Народных Комиссаров РСФСР признал независимость Финляндии, 4 января 1918 постановление СНК было утверждено ВЦИК. Легкость и быстрота, с которой правительство Ленина решило многовековой вопрос создания суверенного финляндского государства, не были случайными. Они полностью соответствовали тому курсу на возможно более полное разрушение всех государственных структур Российской империи, который захватившие власть большевики проводили по всем направлениям. И в этом смысле лозунг «право наций на самоопределение вплоть до отделения» ничуть не уступал по эффективности совершенно уже гениальному «грабь награбленное». Ленин отчетливо понимал, что наступило «время разбрасывать камни», и чем больше и дальше их разбросают, тем легче будет ему удержать власть на остающемся под его контролем центральном плацдарме. «Вопрос о том, как определить государственную границу теперь, на время – ибо мы стремимся к полному уничтожению государственных границ, – есть вопрос не основной, не важный, второстепенный. С этим вопросом можно подождать и должно подождать» (В.И. Ленин, ПСС, т. 40, стр. 43). «Для интернационалиста вопрос о границах государств есть вопрос второстепенный, если не десятистепенный… Важны другие вопросы, важны основные интересы пролетарской диктатуры». (В.И. Ленин, ПСС, т. 40, стр.19).

Эта хитрая «диалектика» представляла собой ключ (правильнее сказать – воровскую отмычку), при помощи которого позднее было успешно произведено обратное «собирание камней». Обеспечение «основных интересов пролетарской диктатуры» требовало, само собой, расширения территории и преумножения народонаселения, находящегося под властью «диктатуры пролетариата», каковая диктатура находила свое наиболее адекватное и полное выражение в диктатуре единственной истинно пролетарской партии, т. е. партии самого Ленина (вскоре эта партия стала вполне официально именоваться «партией Ленина – Сталина»). А постольку, поскольку «вопрос о границах государств есть вопрос десятистепенный», то и расширять территорию «первого в мире государства рабочих и крестьян» можно и должно было, не обращая никакого внимания на устаревшие, «временные» границы других государств. Во всей этой безупречной схеме был один-единственный изъян: другие страны и народы еще не прониклись революционной пролетарской сознательностью и поэтому не были готовы игнорировать свои границы и свои государственные интересы. Для преодоления этой «несознательности» и была создана Рабоче-Крестьянская Красная Армия, в которую уже к 15 июня 1920 г. было принудительно мобилизовано 6,7 млн человек (9, стр. 44). Опираясь на такую подавляющую военную мощь, Советская Россия к концу 1921 г. помогла установить подлинную «пролетарскую диктатуру» – т. е. оккупировала территорию и ликвидировала национальные органы власти – в Украине, Грузии, Армении и во всех прочих больших и малых «республиках», независимость которых Ленин с легкостью необыкновенной признавал в 1917–1919 гг.

По всей логике событий, такая же судьба ждала и независимую Финляндию. Более того, если Армению, Бухару или какую-нибудь «Семиреченскую Республику» от центральной России отделяли многие тысячи километров, то Финляндия была совсем рядом с главным центром большевистской диктатуры, революционным Петроградом, а в Гельсингфорсе (Хельсинки) бесчинствовали толпы матросов Балтийского флота, пьяных от спирта, кокаина и вседозволенности. Всего на территории Финляндии в связи со все еще продолжающейся мировой войной находилось не менее 40 тыс. российских солдат и матросов. Анархия, в пучину которой к концу 1917 г. окончательно погрузилась русская армия, несомненно, снижала значимость русских войск в Финляндии как боевой единицы – зато это был прекрасный источник «бесхозного» вооружения и «активистов» для формирующейся Красной гвардии, численность которой к концу января составляла уже 30 тыс. человек (22). Руководство финской социал-демократической партии находилось в полной растерянности, повторяя таким образом трагический опыт русских «меньшевиков». В ночь на 28 января 1918 г. в Хельсинки началась революция. В первые часы события развивались в полном соответствии с петроградским Октябрьским образцом: отряды Красной гвардии начали с захвата банков, мостов и вокзалов, правительственных учреждений. За несколько дней мятежники поставили под свой контроль столицу и основные центры южной, промышленно развитой, части страны: Турку, Тампере, Выборг. Законное правительство, сформированное парламентом 26 ноября 1917 г., вынуждено было бежать на север, в крестьянские районы Финляндии.

Такое развитие событий нашло горячую поддержку в Советской России. В помощь Красной гвардии Финляндии шли эшелоны с оружием и моряками-балтийцами. Для наступления на Карельском перешейке, с рубежа реки Вуокси, в Петрограде были сформированы отряды Красной гвардии численностью в 10 тыс. человек. Номинальным командующим «всеми вооруженными силами Финляндии» числился бывший прапорщик Ээро Хаапалайнен, но фактически финской Красной гвардией командовал полковник русской армии Свечников. Разнообразная военная помощь была дополнена помощью политико-дипломатической: 1 марта 1918 г. в Петрограде с руководителями вооруженного мятежа был подписан «Договор об укреплении дружбы и братства между РСФСР и Финляндской Социалистической рабочей Республикой». В числе «уполномоченных представителей», подписавших этот договор, был и И. Джугашвили-Сталин. Именно так была записана фамилия будущего владыки советской империи. Еще одна интересная деталь – в п. 18 Договора право разрешения всех возникающих между Советской Россией и «социалистической Финляндией» разногласий передавалось такому авторитетному третейскому суду, «председатель коего назначается правлением шведской левой социал-демократической партии» (37). Все, казалось, шло к тому, чтобы в положенный час «социалистическая рабочая Финляндия» вошла в «братскую семью советских республик». Но этого не произошло. Почему? Едва ли история позволяет найти точные и однозначные ответы на подобные вопросы. Но одну из многих причин мы можем назвать по имени. Имя это будет непривычно длинным для русского слуха: Карл Густав Эмиль, барон Маннергейм.

Об этом человеке, оставившем столь яркий след на многих событиях бурного и безумного XX века, написаны тысячи книг и статей. Многие из них переведены на русский язык, например (68, 69). Самый яркий литературный памятник Маннергейм воздвиг себе сам, написав свои знаменитые «Мемуары» (22). Не пытаясь объять необъятное, отметим лишь несколько важных для нашего исследования моментов из феерической истории жизни К-Г. Маннергейма.

Он родился 4 июня 1867 г. в родовом имении шведских баронов Маннергеймов на юго-западе Финляндии, недалеко от Турку. Прадед будущего маршала, Карл Эрик Маннергейм в 1807 г. возглавлял делегацию, которая успешно провела в Санкт-Петербурге непростые переговоры об условиях перехода Финляндии от Швеции к Российской империи. Отец будущего маршала, барон Карл Роберт Маннергейм женился на Элен фон Юлин – дочери шведского промышленника (вероятно, немецкого происхождения). В их семье родилось семеро детей. Родным языком Карла и Элен был шведский, но, желая дать детям блестящее европейское образование, они постоянно разговаривали с ними на английском и французском языках. На родной и привычный шведский разрешалось перейти лишь по воскресеньям! Финский язык будущий маршал и президент Финляндии выучил уже в зрелом возрасте как иностранный и говорил на нем с заметным акцентом до конца своих дней (его мемуары были написаны на шведском и переведены на финский). Дворянское звание и родовое поместье отнюдь не обеспечили юному Карлу Густаву безбедного существования: его отец, разорившись в пух и прах на неудачных коммерческих операциях, в 1880 году уехал с любовницей в Париж, бросив семью без средств к существованию. Не выдержав такого потрясения, в следующем году умерла мать, и 14-летний мальчик остался фактически сиротой. Родственники пристроили Карла Густава в кадетское училище скорее всего потому, что обучение и содержание там было бесплатным.

Из кадетского училища в Хамине будущего маршала выгнали за безобразное поведение и самовольные ночные походы в город. В 1887 году, выучив за один год русский язык, Карл Густав поступил в престижную Николаевскую кавалерийскую школу в Петербурге. В столице империи высокий, красивый, разнообразно одаренный отпрыск шведского баронского рода сделал головокружительную карьеру. Через два года после окончания военной учебы, в 1991 г. он был зачислен в элитный лейб-гвардии кавалерийский полк, и на церемонии коронации Николая II в 1896 г. Маннергейм гарцевал верхом во главе торжественной процессии. Как и положено блестящему аристократу, Маннергейм был большим знатоком и ценителем породистых лошадей. Эта страсть – а также и широкие связи в высшем свете – позволили «Густаву Карловичу» (именно так его имя писалось в России) в возрасте 30 лет получить высокую должность в управлении царских конюшен. Он лично закупал скаковых лошадей для царской семьи и даже удостоился в связи с выполнением этих поручений аудиенции у германского императора Вильгельма. Когда началась русско-японская война, Маннергейм добился отправки в действующую армию. С японского фронта лейб-гвардии ротмистр вернулся в чине полковника. В 1906 г. Генеральный штаб поручил барону Маннергейму возглавить секретную экспедицию, которая должна была под видом этнографических исследований изучить китайско-тибетский театр военных действий. Экспедиция продолжалась два года, а после ее успешного завершения Маннергейм был удостоен аудиенции у российского императора, которая вместо установленных 20 минут продолжалась более полутора часов. Начало Первой мировой войны Маннергейм встретил в звании генерал-майора и должности командира лейб-гвардии Его Величества Варшавской кавалерийской бригады, в 1916 году, уже в звании генерал-лейтенанта, он командует конным корпусом в армии Брусилова.

В общей сложности 30 лет шведский барон прослужил верой и правдой в русской армии. Вероятно, его можно назвать «русским генералом» на тех же основаниях, по которым в многонациональной Российской империи «русскими» считались полководец Багратион, мореплаватель Крузенштерн, писатель фон Визин, языковед Даль, художник Левитан, министр Витте. В любом случае генерал Маннергейм был ничуть не менее «русским», нежели член ЦК партии большевиков И. Джугашвили (Сталин). Глубокая, искренняя и непреходящая ненависть Маннергейма к большевикам не имела ничего общего ни с финским шовинизмом, ни тем более с какой-либо формой русофобии. Да и о какой «русофобии» можно было говорить, принимая во внимание национальный состав большевистского руководства, составленного по большей части из евреев, грузин, поляков, латышей, венгров…

Портрет Маннергейма стал бы гораздо более привлекательным по меркам XXI века, если бы мы могли сказать, что только глубокие демократические убеждения генерала отвратили его от тоталитарной идеологии и практики коммунизма. Но это будет неправдой. Глубокая неприязнь, которую Маннергейм испытывал к российским большевикам, а затем – к германским фашистам, была не чем иным, как естественным со стороны блестящего аристократа неприятием беззаконной власти разнузданной черни. По своим политическим взглядам барон Маннергейм был скорее сторонником «просвещенной» конституционной монархии, нежели парламентской демократии, а «свобода», о которой он часто говорит в своих мемуарах, понималась им (на наш взгляд) как свободно взятая на себя обязанность аристократической элиты заботиться о благе общества. Так, как она (элита) это благо понимает. Но вот именно готовности к активному и, если потребуется, жертвенному исполнению аристократией своего долга перед Родиной и не увидел Маннергейм в охваченной революционным безумием России. Его попытки организовать русских офицеров для отпора волне солдатской анархии наткнулись на стену равнодушия и трусости. В декабре 1917 г. Маннергейм уезжает (как оказалось, навсегда) из России. В Финляндию он приехал, «освободившись» от всего движимого и недвижимого имущества, с русским ординарцем и портретом Николая II, каковой портрет неизменно стоял на его рабочем столе. Ознакомившись с положением дел в стране, Маннергейм пришел к обнадежившему его выводу: «Наша страна обладала более широкими возможностями для спасения культуры и общественного строя, чем Россия. Там я наблюдал только отсутствие веры и пассивность, на Родине же я ощутил неизбывное стремление людей сражаться за свободу» (22).

Правительство Свинхувуда поручило русскому генералу Маннергейму создать (практически на пустом месте) регулярную армию, которая могла бы противостоять финской и российским отрядам Красной гвардии, и шведский барон взялся за это дело, вложив в него весь свой огромный военный опыт и страстность недюжинного характера. Один из приказов Маннергейма (отданный по иронии судьбы 23 февраля 1918 г., в день, который в Советском Союзе будет назван «днем Советской Армии») звучал так:

«…Ленинское правительство, которое одной рукой обещало Финляндии независимость, другой послало свои войска и своих молодчиков завоевывать, как они сами объявили, Финляндию обратно и кровью подавлять с помощью нашей Красной гвардии молодую свободу Финляндии… Нам не нужно принимать, как милостыню, землю, принадлежащую нам и связанную с нами кровными узами, и я клянусь именем финской крестьянской армии, главнокомандующим которой я имею честь быть, что я не вложу меча в ножны, прежде чем законный порядок не воцарится в стране, прежде чем все укрепления не будут в наших руках, прежде чем последний ленинский солдат и бандит не будет изгнан как из Финляндии, так и из Беломорской Карелии…» (37)

Еще один важный для нас момент – это старательно тиражируемый советской (да и постсоветской) историографией тезис о германофильстве Маннергейма и якобы решающей роли немцев в подавлении «пролетарской революции» в Финляндии. Происхождение этого мифа более чем понятно – таким образом перекидывался «мостик» из 18 в 41-й год, и вынужденный союз социал-демократической Финляндии с гитлеровской Германией (о причинах, содержании и последствиях которого пойдет речь в Части 2) представлялся как естественное продолжение «антисоветского курса ставленника финской буржуазии на союз с германским фашизмом». Фактически же первым и единственным условием, которое Маннергейм, принимая на себя в январе 1918 г. командование белой армией Финляндии, поставил перед главой финляндского правительства Свинхувудом, заключалось в том, что правительство ни в коем случае не будет обращаться к Германии за военной помощью в подавлении красного мятежа. Когда же выяснилось, что правительство Свинхувуда не выполнило своего обещания и за спиной главнокомандующего обратилось к немцам, Маннергейм добился по меньшей мере того, чтобы немецкие войска были переданы под его командование. Вот как он описывает эти события в своих «Мемуарах»:

«Первой моей мыслью было подать в отставку. Если сенат обманул меня, то он не мог требовать, чтобы я и дальше продолжал исполнять свои обязанности… Постепенно у меня созрело новое решение… Взвесив все за и против, я решил остаться на своем посту и постараться в будущем придерживаться лояльного сотрудничества с сенатом… 5 марта я отправил генерал-квартирмейстеру Германии Эриху фон Людендорфу телеграмму… В первую очередь немецким частям сразу же после высадки на территорию Финляндии следовало подчиниться финскому верховному командованию… В случае принятия этих условий, говорилось в конце телеграммы, я могу заявить от армии Финляндии, что мы приветствуем в нашей стране храбрые немецкие батальоны и готовы выразить им благодарность от лица всего народа…» (22)

Маннергейм писал свои воспоминания в середине XX века, когда многие из участников и очевидцев этих событий были еще живы, тем не менее никто из них не подверг сомнению достоверность всей этой истории. В любом случае, не вызывает никакого сомнения тот факт, что ровно через две недели после «парада победы» белой армии в Хельсинки, 30 мая 1918 г. Маннергейм отказался от всех руководящих постов и уехал из страны в знак протеста против намерения правительства Свинхувуда передать реорганизацию финской армии в руки немецких генералов. Мотивы своего решения он сообщил членам сената в весьма энергичных выражения: «Пусть никто даже не думает, что я, создавший армию и приведший практически необученные, плохо вооруженные войска к победе только благодаря боевому настрою финских солдат и преданности офицеров, теперь покорюсь и буду подписывать те приказы, которые сочтет необходимыми немецкая военная администрация».

Причины антигерманской ориентации Маннергейма также вполне понятны. Дело тут не только в привитом с детства англофильстве, не только в естественной для русского генерала времен Первой мировой войны неприязни к немцам. В отличие от политических руководителей очень еще молодого финляндского государства с их, увы, провинциальным образованием и кругозором, Маннергейм уже только в силу своих огромного жизненного опыта и личных связей с ведущими европейскими политиками понимал, что Германия стоит на пороге поражения в войне и гибели. Во внешней политике Финляндии следовало ориентироваться на союз со странами англо-франко-американского блока, к каковому союзу Маннергейм усиленно (и в конечном итоге – вполне успешно) стремился. 12 декабря 1918 г. Свинхувуд вынужден был уйти в отставку, и парламент назначил Маннергейма регентом (Финляндия тогда еще формально считалась конституционной монархией). Назначение состоялось заочно, так как сам регент находился с полуофициальным визитом в Западной Европе, где он смог, мобилизовав свои старые знакомства, провести важные переговоры с руководителями внешнеполитических ведомств стран Антанты и добиться от них предоставления Финляндии экстренной продовольственной помощи.

Что же касается влияния немецкой «интервенции» на ход и исход гражданской войны в Финляндии, то факты таковы. Немецкие войска состояли из одной недоукомплектованной дивизии генерала Гольца численностью в 7 тыс. человек, которая высадилась 3 апреля в Ханко, и еще более недоукомплектованной пехотной бригады полковника Бранденштайна численностью в 2 тыс. человек, которая высадилась в Ловисе (поселок на берегу Финского залива примерно в 100 км восточнее Хельсинки) 7 апреля (22). Итого 9 тыс. штыков. Самая крупная группировка Красной гвардии, так называемая северная армия численностью порядка 25 тыс. человек, была к этому времени уже разгромлена белой армией в ходе ожесточенных двухнедельных боев близ города Тампере. Но и после этого, на момент прибытия немцев в начале апреля 1918 года, силы Красной гвардии состояли, по оценке Маннергейма, из 70 тыс. человек, включая 30 тыс. в слабо подготовленных к боевым действиям местных отрядах (22). Даже со всеми оговорками о том, что дивизия регулярной германской армии в бою во многом превосходила наспех вооруженные красногвардейские отряды, говорить о каком-то «решающем» вкладе немецких войск в победу белой армии не приходится.

Наконец, обсуждая причины появления немецких войск на берегах Финского залива, нельзя не отметить, что правительство Ленина – Троцкого – Сталина несет за это ответственность несравненно большую, нежели финское правительство Свинхувуда. Гражданская война в Финляндии развертывалась в условиях большой общеевропейской войны. Поворотным моментом в этой войне стал сепаратный Брестский мир, заключенный между Германией и Советской Россией. В соответствии с условиями сепаратного соглашения немецкие войска получили право оккупировать Украину, большую часть Белоруссии, Литву, Латвию, Эстонию. И Финляндию. «Революционные матросы российского Балтийского флота, – пишет Маннергейм, – в соответствии с соглашением между Россией и Германией, подписанным 5 апреля, покинули Хельсинки». Фактически Маннергейм и его белая армия значительно уменьшили масштаб германского вмешательства и предотвратили оккупацию всей Финляндии, каковая оккупация могла бы стать вполне логичным завершением загадочной истории «взаимодействия» большевиков и кайзера Вильгельма…

Вернемся, однако, от бурных перипетий удивительной судьбы барона Маннергейма к короткой истории «социалистической рабочей Финляндии». Для этого нам придется процитировать еще один фрагмент из «Мемуаров» маршала:

«Вечером 25 апреля 1918 г. члены мятежного правительства и диктатор Маннер приняли решение, не делающее им чести: они бежали и оставили свои войска на произвол судьбы. Это произошло в ночь на 26-е: высшие руководители мятежного движения взошли на борт трех кораблей и отправились (из Выборга. – М.С.) в сторону Петрограда. Для того чтобы бегство прошло без осложнений, диктатор в своем последнем приказе потребовал охранять береговую линию любой ценой».

В Советской России «красных финнов» ждало множество дел. Прежде всего продолжение борьбы за «основные интересы пролетарской диктатуры» требовало создания истинно революционной партии. Не такой, какой оказалась финская социал-демократия, которая в решительный момент так и не смогла стать на сторону антиконституционного мятежа. 25–29 августа 1918 г. в Москве была учреждена «коммунистическая партия Финляндии». В числе руководителей партии оказались и вышеупомянутый К. Маннер, и товарищ О. Куусинен, которому еще предстоит быть многократно упомянутым на страницах этой книги. То, что политическая партия, намеренная взять всю полноту власти в Финляндии, формировалась в Москве, никого в то безумное время уже не удивляло («вопрос о границах государств есть вопрос второстепенный, если не десятистепенный…»).

Истины ради надо уточнить, что не все «высшие руководители» сбежали с тонущего корабля революции на отплывающий в Петроград пароход. Один из двух уполномоченных революционного правительства, подписавших 1 марта 1918 г. «договор об укреплении дружбы и братства», Э. Гюллинг оставался в Выборге до последней минуты, а затем, чудом избежав ареста, долгим кружным путем через Стокгольм приехал в Советскую Россию. Еще более запутанным оказался жизненный путь второго «подписанта», О. Токоя. Здесь мы опять возвращаемся к событиям, связанным с Брестским миром и его парадоксальными внешнеполитическими последствиями.

После того как немецкие войска пришли в Финляндию на помощь белому правительству Свинхувуда, а на южном берегу Финского залива заняли всю Эстонию и дошли до Нарвы, западные союзники (Англия, Франция и США) были всерьез обеспокоены возможностью появления германских войск на севере России, в частности в портах Мурманска и Архангельска, где находились огромные запасы военного снаряжения, которое Антанта ранее отправила своей союзнице, которая теперь стала союзницей Германии. 6 марта 1918 г. английские «интервенты» высадились – по согласованию с эсеровским Советом рабочих депутатов – в Мурманске. Этот факт (согласие Совета) явно портил стройную схему советской историографии. Выход нашли в том, что ответственность за приглашение англичан свалили на злейшего врага народа Троцкого, от которого – как всем известно – можно было ждать любой пакости. В любом случае с Троцким или без него численность войск интервентов составляла 130 (сто тридцать) морских пехотинцев. Лишь в середине июня в Мурманск приплыли подкрепления: 600 английских солдат и батальон сербской пехоты.

С новыми силами английский командующий генерал-майор Мейнард 27 июня 1918 г. решил организовать экспедицию на юг – правда, не для того, чтобы «потопить в крови власть рабочих и крестьян», а чтобы отбросить от линии Мурманской железной дороги «белофиннов», которых англичане не без основания считали союзниками Германии. Данные разведки оказались ошибочными, и никаких финских войск на участке Кандалакша – Кеми не оказалось. Вместо них англичане наткнулись на эшелон русских красногвардейцев, состояние которых показалось Мейнарду угрожающим для порядка и спокойствия в крае. От греха подальше красногвардейцев разоружили и тем же поездом отправили назад в Петроград (45).