Гусариум

Но это – с точки зрения отставного вахмистра. Саня считал совершенно иначе. Он в свое время от армии откосил. Родители замолвили словечко, помогли любимому чаду. Жаль, тут помощников не нашлось. Хоть губернатору пожалуйся, что ему судьба какого-то безродного человечка?

В рекрутском депо Саня едва не впервые пожалел, что не отправился вовремя на поиски Юлии. Слышал, будто ее увез разодетый гусар, ну и решил, что девушка, со свойственной ее полу практичностью, отказалась от прошлого во имя настоящего. Ну и взыграла гордость. Еще посмотрим, кто в жизни более значимый – пожилой гусарский офицер или умный молодой современник!

Теперь Саня сто раз проклял свою гордость. Отправился бы на поиски, глядишь, и сумел бы пристроиться по знакомству управляющим, счетоводом, иной мелкой шишкой. Не столь важно кем, главное – не загремел бы на полную катушку, страшно сказать – на двадцать пять лет!

Он попытался было намекнуть на начальную грамотность и знание арифметики, однако старый седой унтер лишь качнул головой:

– Ты вот что, паря. Если знаешь – хорошо. Проявишь усердие, отличишься в сражениях, может, даже в офицеры выйти сумеешь. Да только пока зелен ты. Службы не знаешь. Куда тебе?

Вот и приходилось с утра до вечера отрабатывать строевые приемы. Ничего не получалось, по вечерам Саня падал без сил, но утром вновь бил барабан, и приходилось подниматься, напяливать ненавистный мундир, весьма неудобный, словно специально придуманный для дополнительных страданий, и опять в несчетный раз тянуть ножку да боязливо коситься на суровых унтеров. А ну, как накажут!

Про себя парень решил, что обязательно сбежит, как только подвернется удобный случай. В мирные дни служба хуже каторги, а сейчас война. Нашли дурака переть на чужие пушки или получать удар холодным штыком! Даже в писаря не переведут. Саня потихоньку стал осваиваться с ятями и ерами, но помимо грамотности ценился почерк. От руки писать – не по клаве барабанить.

Только как сбежать? Поймают – прогонят сквозь строй. Лучше пусть сразу расстреляют.

Расстрела Саня тоже не хотел. Он вообще желал лишь одного – жить. Богато, комфортно, на худой случай – при минимальном достатке, но жить. Смерть, впервые помаячившая рядышком, а не в некоем далеком будущем, пугала до одурения. Порою, невзирая на усталость, Саня видел сны, в которых на него неслась кавалерия, рубила его острыми саблями или вдруг рядом вырастал здоровенный дядька с длинным ружьем, и, казалось, живот чувствует вонзающийся в него и разрывающий внутренности штык. Это было невыносимо. Парень просыпался в поту, долго всматривался в окружавший мрак, боясь материализации пронесшегося кошмара.

Страх терзал и днем. Странно, прочие собратья по несчастью вели себя много спокойнее. Понятно, они меньше уставали. Быдло, привыкли к физической работе, вот и нипочем им тяжелое ружье, нагруженный ранец на спине, труд без начала и конца. Даже грубая пища, и та не вызывала у рекрутов неудовольствия. Охотно грызли черствые сухари, наворачивали кашу с маслом и были довольны, будто обедают в лучшем ресторане.

Почему у героев книг получалось с ходу занять положение в обществе, продемонстрировать дикарям внезапно появившиеся умения, а в реальности всё оказалось наоборот? Крестьянские парни, неграмотные, дремучие, свято верующие и в Бога, и в императора, в жизни гораздо приспособленнее просвещенного либерала, умеют работать руками. Рубить дрова, обустраивать лагерь, даже штык осваивают быстрее, словно речь не о смертоносном и страшном оружии, а о каких-то вилах? Да еще держатся один за одного, ведать не ведая, что каждый должен жить для себя.

Стать для рекрутов авторитетом не получилось. Новоявленные защитники Отечества ценили лишь обычные умения, крепость тела и духа, а попытки рассказать им что-нибудь о грядущем, иносказательно, разумеется, были встречены откровенным непониманием.

Влип! Ведь знал же о войне! Попали бы чуть позже, хотя бы на пару лет, и обошлось.

Интересно, если напрячь память, вспомнить что-нибудь из Пушкина… Юный пиит уже живет на свете, только до его известности еще годы и годы. И издатели наверняка занимаются иными делами, и литераторы пока сплошь из людей родовитых.

Надо было все-таки искать Юльку! Ее нынешний ухажер – офицер, дворянин. Вдруг удалось бы через него познакомиться с нужными людьми?

Ревность – чувство глупое, когда речь идет о грядущей судьбе.

Где его теперь искать?

– А ты молодцом, майор! – Командовавший полком князь Вадбольский ободряюще улыбнулся. – Я специально отметил в реляции твою атаку. Считай, представлен к ордену. Да и за Витебск тебе полагается.

– Не за ордена воюем, – отозвался Арсений. – Да и какие награды, когда всё равно отступаем?

– Не скажи, – полковник не удержался от вздоха. – Главное – дали армии возможность беспрепятственно ретироваться. Сам же видел – позиция у Смоленска была неважная, противник легко бы мог обойти нас с любого фланга, а тогда… Нет, Барклай прав. Только потеряли бы армию. Ничего. Скоро, думаю, встанем.

– Это точно, – Арсений вспомнил гостью. – Не знаешь, где у нас такое Бородино?

– Понятия не имею. Мало ли деревень в округе? Тебе-то зачем?

– Так, услышал, и запало в памяти, – ушел от конкретного ответа Раковский. – Сам не пойму.

Армии вновь отходили. Только недавно позади остался Днепр и памятная Валутина Гора – там мариупольцы приняли участие в жарком сражении. Наполеон мог перерезать там пути отхода, и небольшая поначалу схватка вовлекала всё новые и новые силы с обеих сторон. Раковский несколько раз ходил в атаку, разок весьма успешно опрокинул французских драгун и хоть немного отвел истомившуюся душу.

Грыз один вопрос: права ли прелестная гостья? Пусть в конечном итоге она обещает победу, однако оставить на поругание Москву, город сорока сороков храмов, второй по величине в Империи, пусть не столицу, но всё же…

Но отступали же! Даже после соединения армий. Пусть вынужденно, только разве от этого легче?

Затем Раковский неизбежно вспоминал о вступлении в Париж и говорил себе: ничего, ради победы можно пойти на всё. Главное, знать, что победа будет.

– Ничего. По всему видно, генеральная баталия уже скоро, – повторил сухощавый Вадбольский и пришпорил коня.

Скоро. Где же это Бородино?

И как там поживает колдунья? Судьба каждого воина в руце Божьей. Доведись положить живот на поле чести, и что будет с ней? Совсем одна, без средств к существованию… Надо бы помочь. Только как? Придумать бы что-нибудь, да времени нет…

Половицы местами поскрипывали. Дом был старый, хотя никакой ветхости не чувствовалось. Старый ровно в той степени, чтобы осознавать его в качестве родового гнезда. Юлия невольно пожалела, что в ее жизни на подобное могла тянуть разве что дача. Всегда казавшаяся довольно большой, и вдруг в сравнении представшая не домом, а домиком. Заурядным флигелем, наподобие разместившегося здесь слева от основного поместья.

Но что-то в такой неспешной жизни все-таки было. Еще бы большой шкаф, набитый книгами, да возможность выбираться на дружеские встречи! Пусть никаких друзей и подруг в здешнем времени пока не имелось, только всё время оставаться одной для энергичной девушки было тяжело. Верховая езда, начавшиеся занятия по стрельбе из неудобного пистолета и фехтованию – смогла уговорить Архипа, что сейчас война, и вдруг какой-нибудь заблудившийся французский отряд нагрянет в усадьбу!

Освобождать Саню не понадобилось, однако чем еще заниматься в чужом времени? Рукоделием? Не смешите меня!

Иногда приходил местный поп. Юлия была неверующей, однако сообразила: в богословские диспуты лучше не вступать. Как и не афишировать свою национальность, раз существует черта оседлости. Пришлось прикинуться католичкой. Вспомнить, как правильно креститься, девушка не смогла, невозможно вспомнить то, что никогда не знала, да это, к счастью, и не требовалось. Иная конфессия, никакой нужды просить благословения или бормотать неведомые молитвы. Не так тяжело выслушать священника с его уговорами о переходе в православие. Делать особо нечего, да и интересно соприкоснуться с другой стороной жизни. Говорит вежливо, убежденно, только всё равно не убедит.

Между прочим, муж тоже хорош. Уже давно был обязан найти, где живет избранница, и явиться к ней. Что было бы дальше, Юлия пока не думала.

Все ее бросили, оставили одну! Но гусар хоть как-то позаботился, а этот…

Что плохо: приходится рано ложиться. Заняться ночью совершенно нечем. Иногда девушка отважно прогуливалась в темноте по саду, придумывала себе всевозможные страхи и тайны, только и это занятие надоедало.

Без книг – гибель! Жаль, русские авторы еще ничего не написали, а по-французски Юлия читать не умела. Хотя и французских книг в доме не имелось. По идее, уже существуют английские. Хорошее слово: идея. Плохо лишь, что неосуществимая.

И опять вместо нормального сна лишь дрема. Едва теплится лампада. К религии Юля была равнодушна, но приходилось воспринимать иконы как неизбежную часть здешней жизни.

В темноте вдруг мягко и неслышно мелькнуло нечто. Словно какой комок шерсти или зверек.

Крыса?!

Девушка села на постели, подтянув под себя ноги и укрываясь одеялом. Вспомнились страшилки об отгрызенных носах.

Надо положить под подушку пистолет!

Девушка прислушалась. То ли неведомый зверек испугался и затаился, то ли померещилось со сна. Всякое бывает.

Страх улетучился. Откуда здесь крыса, да еще такая большая? Нет в комнате таких щелей! Меньше надо страхов выдумывать на ночь глядя! Дома тоже бывало: начитаешься книг про всяких зомби с вампирами, а потом мерещатся прямо в квартире.

Девушка медленно, поневоле заставляя себя, вытянулась на кровати. Какие-то опасения еще подспудно жили в глубине души.

Закрыла глаза. Потом осторожненько приоткрыла один и едва не вскрикнула, увидев вдруг мохнатую лапку. Но вслед за ней появилась забавная лохматая мордочка с большими и такими добрыми глазами, что страх улетучился без следа.

– Ты кто? – тихо спросила девушка, словно зверушка могла не только понять вопрос, но и ответить на него.

– Я – Прокоп, – чуть тонковатым, но всё же мужским голосом отозвалось диво.

«Сон», – с облегчением подумала Юлия.

– Никакой я не сон! – сварливо отозвался Прокоп, словно прочитал чужие мысли. – Домовой я. Третий век уже хозяевам служу. Они как новый дом отгрохали, так сразу вежливо меня пригласили. Мол, живи, Прокопушка, не тужи. Следи за порядком. Как же иначе-то? Я – душа дома.

Сказано было с непередаваемой гордостью, что в сочетании с внешностью – домовой был похож на добродушного говорящего зверька – придало речи слегка комический оттенок.

Юлия осторожно выпростала руку, коснулась лохматой головы. Впечатление, будто ласкаешь пушистого кота.

Прокоп воспринял ласку как должное. Но что-то вдруг стало меняться внутри Юлии. Дом, окрестные леса и поля вдруг показались своими, стали важной частью души, без которой жить невозможно. Однако возможны ли домовые? Наверняка происходящее просто сон. Мало ли что может присниться? Раз уж вокруг – далекое прошлое, иная жизнь, иные законы и правила, то и сны могут быть иными.

– И тебя все здесь знают? – Русскую мифологию Юлия знала плохо. Никак не могла вспомнить, прячутся домовые или нет? Какие-то неясные слухи, будто домовой может пугать, выживать из дома неугодных ему людей.

– А как же! – подбоченился Прокоп. – Я с самим хозяином иногда беседую! Хороший он человек, добрый, заботливый, только до сих пор не женат. Разве порядок?

– Его право.

– Не только его! Не мальчик, должон понимать: дому хозяйка нужна, а человеку – его половина, – домовой посмотрел на Юлию с такой надеждой, словно она этой половиной и была. – Война не вечна. Рано ли, поздно, вернется в дом. Не одни мы его ждать будем.

Возражать девушка не стала. Не хотелось огорчать забавное создание. С таким только дружить, слушать его чуточку сварливый голос да тормошить шерсть на небольшой голове с умными глазами.

– Ладно. Спи. Скоро и петухи пропоют. А у меня еще дела. Хозяйство большое, везде присмотр нужен.

Странно, но обычно с трудом засыпающая девушка быстро скользнула в сон. А снилось ей…

Впрочем, не все сны стоит пересказывать.

– Господа, князь возвращается!

Полдюжины офицеров сидели кружком. Люди накормлены и отдыхают, можно позволить себе выкурить по трубочке под неспешные разговоры, пока привал не прерван приказом о дальнейшем выступлении. Увы, всё ближе к Москве.

Но по всему чувствовалось: скоро генеральная баталия. Обязательно произошла бы у Царева-Займища, только новый главнокомандующий решил не рисковать сразу по приезде и предпочел отойти еще немного. Сотня верст не сыграет большой роли. Как и несколько лишних дней. Арьергарды дерутся непрерывно, да и в тылу у французов вряд ли царит покой. Еще от Смоленска по вражеским коммуникациям пошел в рейд отряд генерал-адъютанта Винценгероде.

Полковник как раз ездил в штаб узнать, что слышно нового, и потому офицеры с интересом смотрели на приближающегося командира. Благо тот направился как раз к их биваку.

– Ваше… – на правах старшего начал было докладывать Арсений, но Вадбольский лишь махнул рукой. Мол, всё вижу, всё знаю. Легко спрыгнул с коня, шагнул к офицерам.

– Чаем не угостите? Признаться, с утра маковой росинки во рту не было.

Ему протянули стакан. Князь отхлебнул с явным удовольствием, потом выдохнул:

– Кажется, встанем. Видел полковника Толя. Он мне сообщил, что позиция уже выбрана. У деревень Семеновское и Бородино.

Арсений едва не выронил трубку. Сразу вспомнились слова гостьи и ее спутника. Значит, всё правда? Крупное сражение, затем – оставление Москвы, действия партизан, бегство неприятеля прочь, вхождение в Париж… Уловил на себе пристальный взгляд командира, зачем-то пожал плечами.

– За такую новость и выпить не грех! – Но сердце невольно заболело, едва Арсений вспомнил, что произойдет дальше. Это же Москва, город, известный каждому! И вдруг – отдать завоевателю на погибель!

Кто еще знает о пророчестве? Только дядюшка и полицмейстер. Как они отнесутся к девушке, когда узнают о сражении и о том, что первопрестольная оставлена врагу?

– Никакой выпивки, господа! Через полчаса выступаем. Верю, каждый честно исполнит свой долг, – Вадбольский допил чай, поднялся и вскочил в седло. – Готовьтесь, господа!

– Поднимайте гусар! – эхом отозвался Арсений. – Передайте: скоро схватимся с французами!

Но душа ныла. Идти в сражение и знать, что главная цель так и не будет достигнута. Раз дальше вновь будет отступление, значит, разбить Наполеона не удастся. Только всё равно ведь кампания завершится победой русского оружия. Значит, жертвы не будут напрасны.

Да и могут ли быть напрасны жертвы, если речь идет о судьбе Отечества?

Слинять не удалось. Куда убежишь, когда тебя гонят строем и кругом одни военные? Да и ненавистный мундир на плечах. Любой встречный сразу признает солдата и задастся вопросом: почему он один? Крестьяне все сволочи, в этом Саня убедился, как только попал в прошлое. Вряд ли отношение к дезертиру будет хоть немного лучше. Насмотрелся во время марша, наслушался разговоров, мол, не выдавайте, не пускайте на землю отцов!

Понять их тоже можно. Лучше уж свой исправник или управляющий, чем чужие солдаты. Те же грабить станут, насиловать, может, насмерть пришибут кого. Только разве от понимания легче? Ведь не станут же укрывать беглого защитника! Выдадут с потрохами, а то и разделаются по-свойски. С них станется.

Сдаться в плен? Тоже глупо. Французы проиграют, и так ли нужны будут им пленные? Замерзнешь вместе с «Великой армией» посреди бескрайних снегов. Нет, похоже, единственный выход – это заболеть и попасть в госпиталь. На больницу не похоже, уход совсем хреновый, однако всё лучше, чем воевать, словно последний дурак!

Ради чего пропадать?

Вот если бы попасть сюда пораньше, можно было добиться большего, по крайней мере, научиться стать незаменимым, не загреметь в рекруты. Убраться подальше к Уралу, в конце концов!

Можно еще перебежать к французам, предупредить о дальнейшей судьбе. Но даже если выслушают, кто же поверит, если цель похода уже близка?

Остается лишь заболеть. Откровенной симуляции не поверят, жалостью командиры не страдают. Вон как гонят вперед навстречу накатывающейся к Москве армии! Милорадович, расфранченный, с шарфами немыслимых расцветок, то и дело проезжает вдоль движущихся колонн, торопит, боится не успеть к грядущему сражению. А тут болят натруженные, непривычные к дальним походам, ноги, тяжелое ружье невозможно нести, давит ранец, запрещено даже расстегивать пуговицы на мундирах. Издевательство по полной программе. И никаких возражений. Солдаты терпят, словно так и должно быть.

Хорошо тому пышному гусару. Наверняка спокойно проводит дни и ночи с Юлькой. Небось не дурак, на бойню спешить не станет. Он офицер, захотел – вышел в отставку. Никто не осудит. Тоже ведь слышал о сражении при Бородино. Сидит сейчас в собственном имении, а когда войска пойдут в другую сторону, может, и присоединится. Лавры, трофеи, ордена, чины…

Эх, надо было все-таки перебираться поближе к Юльке.

Ночевки прямо на земле, купание в редких водоемах, старательное призывание болезни… Отлежаться в госпитале, а там вдруг и удастся пристроиться в тылу.

Главное – это выжить!

– Вперед, марш-марш! – Команда немедленно была продублирована сигналом трубы.

Эскадроны дружно тронулись с места. Медленно, потом всё быстрее и быстрее, не теряя равнения, словно речь шла не о битве, а о параде. Ментики в рукава, усатые лица раскраснелись от боя. Первая шеренга привычно наклонила пики, вторая взвила в воздух сабли.

Галоп, стремительно накатывающийся навстречу строй французских латников…

Раковский мчался на положенном месте, впереди гусарского строя. Ветер овевал лицо, словно его можно было остудить самой бешеной скачкой. В мире не существовало ничего, лишь приближающиеся неприятели, и хотелось поскорее столкнуться с ними, рубить с наскока, валить на землю, в которой их никто не ждал. По паре метров на каждого – вполне можно позволить. Сколько их тут поместится!

Столкновение, а дальше – молниеносная кавалерийская свалка, не имеющая ничего общего с поединками один на один. Калейдоскоп мелькающих фигур, то в сверкающих кирасах, то в родных темно-синих мундирах. Рушатся на беззащитную плоть тяжелые палаши, парирование, удары, когда – удачные, гораздо чаще – нет, а противника уже отнесло в сторону, и бьешь следующего, чтобы или выбить его, или так же разминуться.

Никто не хотел уступать. Одни рвались к заветной цели, другие – защищали родную землю. Артиллерия гремела, и отдельные выстрелы сливались в неумолчный гул, в котором тонули и крики людей, и ружейные залпы.

Наконец, латники не выдержали, повернули, будто это могло спасти их от разгрома.

Раковский догнал кого-то, с оттягом рубанул так, что противник сразу выпал из седла, и тут сквозь охвативший азарт услышал аппель. Сразу стала ясна причина сбора. Слева, собираясь ударить во фланг расстроенным схваткой эскадронам, неслись польские уланы.

Гусары лихорадочно строили фронт. Они не успевали, только откуда-то из сплошных клубов дыма вынырнули стройные шеренги русских драгун. Что за полк, Раковский не рассмотрел, потом сочтемся за помощь. Пока же…

– Вперед, марш-марш!

Но как же жарко! Не скажешь, что август на исходе. Ничего. Выдюжим! Пусть Москва окажется им всем братской могилой!

Подвергнувшись удару сразу с двух сторон, уланы повернули, подставляя спины. Прозвучал ли аппель на этот раз, Арсений сказать не мог. Удиравшие поляки вдруг исчезли, а впереди возникло стройное каре пехоты. Разрозненные группки гусар даже при желании не могли прорвать строй, но все-таки неслись на ощетинившиеся штыками ряды. Залп прозвучал почти в упор. Конь под майором вдруг полетел на землю, и Раковский едва успел выскользнуть из стремян. Вроде цел. Даже сабля привычно болтается на темляке. Кто-то подскочил сзади, прохрипел:

– Ваше высокоблагородие! Сюда!

До французов было шагов тридцать, и медлить Арсений не стал. Вскочил на лошадь позади гусара, успел отметить, что лежавших на земле в родном синем не так много, большинство гарцует в отдалении или торопливо отходит к едва виднеющимся вдали родным штандартам. И повсюду носятся оставшиеся в одиночестве кони.

Одного удалось поймать по дороге. Раковский наскоро успокоил животное, запрыгнул в седло. Судя по прибору, уланское. Нечего было поляку лезть в чужие пределы!

Наскоро проверил пистолеты. Заряжены. Прежний владелец то ли не успел из них выстрелить, то ли проявил прыть и перезарядил после использования.

Да какая разница?

– Арсений Петрович, как ты? – Вадбольский с перебинтованной головой, без кивера, с тревогой посмотрел на офицера. Сразу отметил чужую лошадь, прорванный в нескольких местах ментик, разбитый кивер.

– Цел, – на самом деле сильно болела левая рука, кажется, до нее все-таки дотянулась вражеская сталь, ныло отбитое при падении колено, но ведь на ногах, в седле держаться может, драться – тоже, бой продолжается, а прочее – мелочи, не заслуживающие упоминания.

Князь кивнул. Он сам был таким же и не сомневался в праве офицеров самим решать, что делать. Да и до ран ли нынче? Тут хоть зубами, но держись.

– Опять прут. Вроде саксонцы, – полковник кивнул на показавшуюся вдали сверкающую шеренгу. – Хотят по пехоте ударить. Думаю, сумеем взять их во фланг. Чуть подпустим для верности…

Впереди сразу несколько ядер взрыло землю. Еще немного, и ударили бы прямо по строящимся мариупольцам. Слева в ответ громыхнула своя батарея. Клубы дыма поползли над полем, рассеялись, а артиллеристы уже сноровисто перезарядили пушки и выстрелили еще раз.

Еще дальше шли колонны к атаке какого-то пехотного полка, только рокотов барабанов отсюда не было слышно за канонадой. Заметили вражескую кавалерию, торопливо стали перестраиваться в каре.

– Командуйте левое плечо, Арсений Петрович! Я атакую с первым батальоном. С богом!

Раковский повернулся к поредевшим шеренгам.

– Гусары! Не робеть! За веру и Отечество!

– Ура!

Саксонцы заметили атаку, попытались на ходу повернуть, только не успели. Строй их был мгновенно смят, и вновь разыгралась бессчетная кавалерийская карусель.

– Ваше высокоблагородие! Драгуны!

– Аппель!

Но теперь не успевали уже мариупольцы. Да какая разница, сколько врагов? Руби и коли, пока есть силы. А нет сил, всё равно дерись… Пусть навеки запомнят деревушку с непритязательным названием Бородино…

– Скусить патрон!

Великая вещь, армейская подготовка. Саня проделал всё машинально, совсем не задумываясь над действием. Немного пороху на полку, остальной высыпать в дуло, засунуть туда же бумагу, послужащую теперь пыжом, заложить пулю. Затем резким движением шомпола вбить это всё до места. Взвести курок.

– По кавалерии! Целься точнее!

Избежать участия в сражении не удалось. Только теперь появился кашель, засопливело, однако перед самым боем никого болезни не волновали.

Если бы немного раньше!

Кажется, от топота копыт вздрагивала земля. И никуда не деться от прущей кавалерии. Побежишь – зарубят, а пока еще можно выкарабкаться. Хочешь жить, значит, стой.

Но как же страшно! Вот сейчас налетят, втопчут в пыль и, не заметив содеянного, помчатся дальше. У них даже лошади кажутся со слонов.

– Пли!

Треск, легкие дымки несгоревшего пороха, в которых чуть расплылась страшная картина.

Кто-то вылетел из седла, несколько лошадей рухнуло, прочие понесли прочь. Рядом с Саней какой-то не то чересчур отважный, не то незадачливый кавалерист с разгону налетел на выставленные штыки. Длинные ружья не дали драгуну дотянуться до пехотинцев палашом. Конь взвился на дыбы и упал, погребая под собой всадника.

– Заряжай!

Кое-кто из французов еще носился вдоль строя, однако даже молоденьким рекрутам было ясно: атака не удалась.

– Запомните! Никогда кавалерии не взять пехоту, если та выполняет свой долг! – прокричал сзади застывший на лошади полковник.

– Ура! – искренне, хоть чуть не к месту рявкнули солдаты.

– Пли!

Жаль, бой не ограничивается кавалерийскими наскоками.

Какой-то хлопок послышался правее, а следом – вскрик боли.

– Сомкнуть ряды!

– Ядро, – деловито пояснил сосед Сани. – Щас начнут нас бить.

Саня стоял во второй шеренге, впереди был еще солдат, но разве это защита от прилетающего чугуна? Приходилось стоять и смотреть на взрываемое чужой артиллерией поле. Счастье, что пушки были несовершенны, и большинство ядер или не долетало, или пролетало над головами.

– Что кланяешься? Знакомую увидел? – обронил сосед, когда парень в очередной раз попытался вжать голову в плечи. Словно это могло помочь против слепой смерти!