Возвращение троянцев

Царь Трои огляделся, ища глазами предводителя. И увидел, как тот, отдав своим людям несколько коротких приказаний, сам направился прямо к нему. Не доходя двадцати-двадцати пяти шагов, он остановился, вертикально воткнул в землю свой меч, который так и не успел вложить в ножны, затем, расстегнув ремешок шлема, снял его. Лицо, совсем юное, окруженное густым облаком темно-каштановых волос, было обветрено и покрыто густым загаром. Карие глаза смотрели прямо, спокойно. Юноша очень походил на Ахилла, но это уже не поразило Гектора. Он знал теперь, кого видит перед собой, и не удивился словам, которые молодой воин произнес, оказавшись перед ним.

– Здравствуй, царь Гектор! – он говорил, может быть, чуть поспешно, но твердо. – Я Неоптолем, царь Эпира, сын великого Ахилла. Это я убил пять лет назад твоего отца, царя Приама.

– Я знаю, – сказал Гектор, так же твердо отвечая на прямой взгляд юноши. И ничего не сказал больше.

– Это был самый страшный и самый отвратительный поступок за всю мою жизнь, – продолжал Неоптолем, переведя дыхание. – Он был совершен в затмении, но это меня не оправдывает. Этому никогда не будет искупления. Ты вправе желать моей смерти. Но сперва выслушай меня.

Гектор так же молча, со все возрастающим изумлением смотрел на юношу, и тот, не прерываясь, заговорил дальше:

– В ту ночь, когда пала Троя, я захватил как боевую добычу твоих жену и сына. Я увез их в Эпир. Еще в дороге мне хотелось овладеть Андромахой, однако я понял, что не хочу и не могу причинить ей зло… Я полюбил ее, Гектор. Многие данайские цари грозили мне войной, но я решил на ней жениться и сделать Астианакса своим наследником. Она согласилась, поняв, что иначе ее сын погибнет. В день сочетания, прямо в храме, у алтаря, спартанцы чуть не убили меня. Я выжил чудом. А выздоровев, понял, что не могу по-настоящему стать мужем Андромахи, потому что она не любит меня! Она продолжала любить тебя, хотя какое-то время верила в твою смерть. Я так и не прикоснулся к ней, клянусь в этом всеми богами, памятью моего отца, который был тебе другом – я узнал это уже после… после гибели Трои. Царица Микен Электра рассказала нам, что ты, возможно, жив, что принял участие в эфиопском восстании. И я поехал искать тебя и потратил год, чтобы найти.

– Зачем?! – воскликнул Гектор, уже не скрывая изумления.

– Затем, чтобы сказать: твоя жена ждет тебя! Можешь поехать за нею в любое время. – Она чиста перед тобой – к ней не прикоснулся ни один другой мужчина.

Горячий комок вдруг встал у Гектора в горле. Снова стало звенеть в ушах, и герой удивился, что так твердо держится на ногах.

– Ты ненавидишь меня? – тихо спросил он.

– За что?! – теперь изумление было во взгляде и в голосе Неоптолема.

– За то, что я остался жив. Тогда, в Трое, и теперь здесь.

Юноша вдруг странно, беспомощно улыбнулся.

– Это была самая большая боль. Когда мне сказали, когда я понял, что не имею права… Но я и прежде не имел права, просто пытался себя обмануть! За этот год странствий я понял, что хочу тебя найти. И радуюсь, что нашел. Потому что не могу видеть Андромаху несчастной!

На миг он опустил голову, потом опять посмотрел в глаза Гектору.

– Если хочешь, отомсти мне за смерть отца. Я не посмею поднять на тебя оружие.

Гектор вдруг рассмеялся и тут же закашлялся – во рту еще было полно песка и крови. Он с трудом перевел дыхание:

– Даже если бы мне пришла в голову эта безумная мысль – после того как ты помог нам в сражении, сохранив, по крайней мере, половину жизней всех этих воинов и, возможно, мою… После того как ты еще раньше спас моих жену и сына – ведь ты спас их, это несомненно. Во всяком случае, Астианакса ахейцы точно убили бы! И даже если бы после этого мне пришло в голову тебе мстить, я бы все равно не смог этого сделать. И царь Приам не обрадовался бы этому. Ты – мой племянник, ты – его родной внук, Неоптолем.

В первое мгновение юноша, казалось, не уловил смысла этих слов. Он пожал плечами, как человек, уверенный, что чего-то не понял, и смущенный своей непонятливостью. Но тут же до него дошло, что слова Гектора могли означать только то, что они действительно означали. Лицо Неоптолема мгновенно залила краска и тут же, как по волшебству, отхлынула.

– Как ты сказал? – спросил он тихо.

Гектор вспомнил, что было с Ахиллом, когда Нестор раскрыл правду о его рождении. Для Неоптолема это мгновение станет, пожалуй, пострашнее…

– Я понимаю, мои слова звучат невероятно, – твердо проговорил царь Трои, – но только это так. Твой отец не был сыном царя Пелея. Когда-то Пелей подобрал его колыбель, унесенную в море. Это было у берегов Троады. Царь Фтии объявил найденыша своим сыном, и из-за этого великий Ахилл двенадцать лет воевал со своими братьями! Уже после гибели Трои открылась правда: твой отец – родной сын Приама и Гекубы, мой брат.

– Кто… – Неоптолем задохнулся, и его голос сорвался на хрип. – Кто такое сказал?!

– Нестор, друг Пелея. Он знал всю правду. А еще раньше Парис, который был изначально повинен в войне и во всех наших бедах, умирая, признался, что он на самом деле не царевич, а самозванец. Не Париса, а Ахилла родила тридцать один год назад царица Гекуба. Как и было предсказано, он стал самым могучим, самым знаменитым и самым бесстрашным из ее сыновей.

– Зевс-громовержец! Я не верю, я не могу… – в эти мгновения на Неоптолема страшно было смотреть. – Вижу, что ты не лжешь, Гектор, но лучше бы ты лгал! Можешь поклясться?

– Клянусь памятью отца, жизнью моей матери, душами жены и сына! – спокойно произнес Гектор. – Клянусь моим мечом, на котором еще не высохла кровь врагов, и всей моей жизнью.

Когда Гектор произнес слова клятвы, юноша пошатнулся.

– Если это так… если так, то я проклят навеки! Я не просто убил семидесятилетнего старика, я убил своего деда!

– Но ты же этого не знал, – напомнил Гектор.

– Да, не знал, но это ничего не исправляет! – пылко воскликнул Неоптолем, и тут же ахнул, пораженный новой мыслью: – А мой отец?! Ты говоришь, правда открылась уже после падения Трои. Значит, он умер, так и не узнав, кто он?!

Юноша проговорил это едва ли не с еще большим отчаянием, и Гектор понял, с какой силой он любит Ахилла, которого никогда не видел и не знал. Решившись, царь Трои шагнул вперед и опустил руку на плечо племянника.

– Неоптолем! Да… Твой отец умер, не узнав правды, но он не совсем умер, то есть не навсегда. Его оживило одно удивительное средство, которое знает народ амазонок. Именно он спас меня из-под развалин «зала титанов» в павшей Трое. Он совершил потом еще много подвигов. И эту битву, по сути, тоже выиграл Ахилл!

– Он жив? – выдохнул юноша. – Он здесь?!

– Да. Но он получил в битве очень тяжелые раны, и, возможно, его жизнь еще в опасности. Сейчас я отведу тебя к нему.

– Не надо. Я уже здесь, и нет никакой опасности, Гектор.

Ахилл стоял немного позади колесницы Гектора, левой рукой опираясь на плечо Пентесилеи. Он был без доспехов, в окровавленной и грязной набедренной повязке. Правое плечо скрывал лубок, рука была подвязана к шее, наискосок через грудь тянулись ленты бинтов с проступающими на них пятнами крови. Лицо героя было желтее пергамента – лишь сила воли, да еще снадобья египетских лекарей помогали ему держаться на ногах.

– В лагерь прибежал египтянин и сказал, что в битву вмешались воины-чужеземцы и что их вожак очень похож на меня, – тем же, негромким голосом проговорил Ахилл. – Я понял, кто это может быть, и пришел. А вернее сказать, Пентесилея притащила меня на себе. Ну, здравствуй, Неоптолем!

На этот раз фараон, все это время напряженно следивший за разговором Гектора с юным ахейцем, и его воины, плотно их обступившие, поняли все сказанное, хотя и не знали языка. У многих вырвались восторженные крики, а Рамзес поднял руки к небу, вознося благодарность богам.

Что до Неоптолема, то он сделал несколько неверных шагов к Ахиллу, еще не до конца веря, что этот раненый богатырь, такой прекрасный и такой невероятно молодой, и вправду его великий отец. Потом юноша понял, что не бредит и не видит сон.

– Отец! – он протянул руки, но понял, что они задрожат, и тут же их опустил. – Отец, прости меня!

– Это ты меня прости, – ответил Ахилл. – Во всем, что с тобой случилось, виноват только я один. На мне куда больше крови и зла. Давай постараемся все это искупить. Если сможем. Ну, подойди, обнимемся наконец, а? Только учти: справа у меня сломана ключица, а слева мою грудь проткнули копьем. Так что не слишком дави. Ты ведь страшно сильный, раз таскаешь мои доспехи…

Общий шум вокруг нарастал, египтяне и чужеземцы толпой обступали героев, кричали, приветствуя их. Громче всех вопили мирмидонцы, иные из которых видели Ахилла прежде и помнили его. Им было совершенно неважно, каким таким образом он умудрился воскреснуть, они были счастливы, что он жив. Герой махнул им левой рукой, которой тоже двигал с трудом, подавляя боль, улыбнулся, затем, не совладав с собою, что есть силы прижал к груди сына и понял, что земля уходит у него из-под ног.

– Держи меня! – шепнул он Пентесилее и улыбнулся брату, который, заметив, как он пошатнулся, рванулся к нему: – А тебе, Гектор, надо думать, как самому не упасть – ты выглядишь чуть лучше моего… Но все же мы оба выглядим много лучше лестригонов.

* * *

– Итак, – торжественно проговорил Александр Георгиевич, совершив ритуальный круг с заварным чайником и поровну влив янтарную заварку в три чашки своих бывших студентов, – итак, я вчера полностью закончил переводить и, надеюсь, вы все, прочитав роман до конца, поможете мне своими советами. Кое-что нужно исправить, кое-что дополнить.

– Что тут еще дополнять?! – изумилась Аня. – Тут и так столько событий, что голова идет кругом!

– По мне, так это – не обижайтесь, Александр Георгиевич, даже интереснее самих греческих мифов, – признался Виктор. – Даже как-то и не вспоминаются прежние сюжеты. А то я вначале думал, что во второй книге будет что-то из «Одиссеи»…

Каверин посмотрел на Сандлера и улыбнулся:

– Ты был очень хорошим студентом, Витя. И главное, с чем у тебя всегда было хорошо, так это с интуицией. Помню, этим отличались твои ответы. И прочитать не прочитаешь, но сам поймешь, почувствуешь, чем там должно кончиться, и как должны дальше развиваться события.

– Но тут-то я не угадал!

Профессор долил в чашки кипятку и уселся в свое кресло.

– Сегодня я хочу по старой памяти почитать вам вслух. И мы вместе посмотрим, что там угадалось, что нет… Одна из самых, на мой взгляд интересных частей романа еще впереди. А коль скоро вы приехали с утра, то я, может, успею прочитать вам и две части…

Часть. Последний остров

Глава 1

Шторм усиливался. Ветер, будто исполнившись ненависти к волнам, налетал на них уже не порывами, но давил стеною, при бешеной скорости и силе обретшей почти ощутимую плотность. У волн теперь не оставалось времени, чтобы откатываться назад и затем вздыматься снова – они неслись, спасаясь от лавины ветра, также обратившись в лавину – в единое, гигантское, мчащееся все вперед и вперед тело. Масса воды обрела железно-серый цвет, и белые вспышки пены, то и дело возникающие на высоченных гребнях, делали этот цвет еще гуще, еще мрачнее.

Казалось, ничто не сдержит эту массу в ее движении. Но вечные соперники волн, скалы с обычным своим равнодушием ожидали их ударов. Каждый набег ревущей клокочущей оравы волн невидимо разрушал камень, вырывая его частицы, вытачивая в нем впадины и провалы, однако сотни и сотни лет нужны были морю, чтобы отнять у скал хотя бы пол-локтя пространства, и мириады волн рождались и умирали за это время, видя скалы прежними, все такими же несокрушимыми, неподвижными, твердо и неколебимо встречающими их безумный и бесполезный натиск.

Берег был высок, и даже самые громадные морские валы, расшибаясь о красновато-желтую массу утесов, не доставали жадными брызгами их вершины. А потому среди ребристых уступов этих вершин безбоязненно росли низкие кудрявые сосенки и цепкий шиповник, а во впадинах и щелях гнездились ласточки и голуби, уступая иные утесы чайкам, которых здесь тоже было великое множество, и которые лишь при наступлении настоящей бури попрятались, чувствуя, что ветер вот-вот расшибет их с лета о камни. До этого они носились над вздыбленными волнами, ловя на лету подхваченных пеной рыбок, и кричали, нарушая своими резкими криками монолитный рев шторма. Когда они исчезли, к грохоту расшибающихся о скалы валов не добавлялось более никаких звуков, лишь изредка вопль морского орла[13] прорывался сквозь него, точно крик утопающего, и снова море и скалы вели свой грозный спор вдвоем.

Среди верхних уступов одного из утесов, в небольшой впадине, прислонившись спиной к покрытому тонкой пеленой мха камню, сидел человек. Крохотный костерок, разожженный им на рассвете в небольшой ямке, давно догорел, и сейчас он аккуратно засыпал мелкими камешками и клочками мха темное пятно золы, в которую зарыл скорлупки голубиных яиц – он испек в горячей золе около десятка этих яиц и уже съел их, лишь отчасти утолив голод. Вот уже третий день, кроме яиц, ему ничего не доставалось – буря бушевала давно и не было возможности спуститься к морю и наловить рыбы или хотя бы набрать ракушек.

Человек не боялся рева моря – он хорошо знал, что туда, где он укрылся, волны не достанут. Не достанут здесь и люди, и это устраивало его еще больше…

Если бы кто-то мог увидеть этого человека среди желтоватых скал и вцепившихся в их ребра тощих сосен, то счел бы его здешним, родившимся в этих диких местах – так дик был его вид.

То был мужчина лет сорока, высокий и поджарый – его природная гибкость стала еще виднее благодаря сильной худобе и густому загару, покрывавшему тело сплошь, потому что он был почти нагим. Единственной его одеждой было подобие плаща, сделанного из двух козьих шкур и в жаркие дни спасавшего спину от ожогов. Сейчас этот плащ, превратившийся за пару лет в клочковатые лохмотья, висел на левом плече, подхваченный в талии сыромятным ремнем. При таком наряде довольно странно выглядели самые настоящие, когда-то прочные и даже красивые сандалии, от которых теперь оставались только сильно разбитые подошвы да остатки прежде высокой шнуровки – каждый ремешок был связан из обрывков и кусочков. На сыромятном поясе висели нож в самодельных ножнах и мешочек, в котором, судя по небольшим размерам, могло быть огниво.

Лицо человека, такое же черное от загара, было тоже худым, от природы тонким и немного резким, но достаточно правильным. Морщины, перерезавшие лоб, и жесткие складки возле губ делали его старше, а нечесаные и грязные, грубо подрезанные ножом волосы и борода, когда-то светло-каштановые, а теперь выгоревшие на солнце и серые от пыли, создавали бы ощущение безумия и одичания, если бы не спокойный, острый, полный воли и силы взгляд серых умных глаз.

Человек смотрел на море. Он не любовался стихией, хотя обычно любил это делать – ревущий шторм часто был в союзе с бурей, сокрушавшей его душу, хотя он ничем и не выдавал ее. Однако сейчас его напряженный взгляд был устремлен на два темных силуэта, мелькавших между волнами. То были корабли. Буря застала их в открытом море, но сила шторма была такова, что кормчим и гребцам не удавалось управлять движением, и волны неумолимо несли оба судна к скалам, которых из-за штормовой мглы мореплаватели могли издали и не заметить. Впрочем, они не сдавались, стараясь направить корабли вдоль прибоя, чтобы пройти мимо берега и снова оказаться в открытом море. Одному из кораблей это уже почти удалось – он шел, сильно кренясь, то и дело взлетая на гребни водяных гор, но с каждым взлетом отвоевывая небольшое расстояние. Второй тоже готов был отдалиться от опасных утесов, но на его пути была невысокая скалистая гряда, лишь чуть выступавшая из воды, и, возможно, кормчий не видел ее – корабль шел прямо на рифы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Весла, когда корабль подходил к гавани, вынимали из гнезд и поднимали вертикально. (Здесь и далее примечания проф. А.Г. Каверина.)

2

Древнегреческие скульптуры не были белыми, как принято думать. Скульпторы раскрашивали свои творения – волосы статуй золотили, тонировали глазные яблоки, красили одежду. Многие годы пролежав в земле, скульптуры утратили этот декор.

3

Воротами Туманов древние народы моря и египтяне называли Гибралтарский пролив.

4

Именно это имя носит царь лестригонов и в мифологическом сюжете об одном из приключений Одиссея во время его странствий. Вероятно, имя звучало иначе, а «Антифот» – его греческий вариант. Трудно сказать, попало ли оно в мифологию из этого древнего романа, либо легенды о зловещем царе ходили среди народов моря из века в век.

5

О том, что у египтян существовали походные аптечки, есть упоминания в некоторых древнеегипетских документах.

6

Кроме прочих своих функций веселый бог Гермес выполнял и эту: его считали хранителем тайн, заклинаний, всего, что связано с колдовством и магией. Именно от его имени происходит слово «герметический», то есть закрытый, секретный, недоступный.

7

Данайцами египтяне называли представителей всех народов моря: греков, этрусков и т. д.

8

В представлении древних людей кит – не животное, а рыба.

9

То есть за один месяц.

10

Талант – древнегреческая мера веса. Аттический талант – 26,196 кг.

11

Налог, который взимался в личную казну фараона.

12

Арес – бог войны у древних греков.

13

«Морским орлом» здесь, очевидно, называется альбатрос.