Повитель

– Что ж, все собрались? – спросил Семенов. – Давайте поговорим тогда.

– Да ты поешь с дороги-то, – попросил Андрей. – Тем временем еще народ подойдет.

– Я не особенно голоден, Андрей. А опоздавшие сами поймут, что к чему, ты растолкуешь потом.

Семенов взял от стола табурет, поставил его в самую гущу народа, сел.

– С чего начнем?

– А ты с самого начала…

– Я приехал к вам по постановлению уездного комитета партии большевиков, – проговорил Семенов. – Комитет по всем селам Сибири разослал сейчас своих представителей, чтобы разъяснить крестьянам сложившуюся обстановку, помочь им создать органы советской власти. Вот привез вам большевистские газеты, кое-какие листовки. Почитаете потом.

Семенов передал Веселову пачку бумаг. Тот принял их молча.

– Это что же за большаки такие? – послышался голос от крыльца.

– Большевики – это люди, которые борются за интересы простого народа, за ваши интересы, за то, чтобы лучше жилось рабочим и крестьянам. Большевики объединены в партию, которой руководит Ленин. Эта партия в феврале подняла рабочих Петербурга на свержение царизма. Произошла революция…

Несколько часов Семенов терпеливо и доходчиво разъяснял мужикам, что такое Временное правительство и Советы рабочих и крестьянских депутатов, почему образовалось такое двоевластие, какую политику проводят те и другие. Его рассказ то и дело прерывался возбужденными возгласами. А когда Семенов заговорил о том, что во многих уездах и селах местные Советы производят конфискацию кулацких земель и передачу ее в бесплатное пользование крестьянам, все повскакали с мест, зашумели враз, заволновались.

– Черт! Выходит, правильно мы хотели насчет Зеркалова?

– Как же это, Андрей, а?

– Он, Зеркалов-то, в морду сам законом ткнул: дескать, не отменял их никто…

– Следующей весной не ткнет уж…

– Ты скажи, Федор, что нам делать теперь?

Семенов еле успокоил расходившихся мужиков. Когда все сели по своим местам, продолжал:

– Я думаю, надо установить вам в Локтях свою власть – Совет крестьянских депутатов. Тогда сами будете решать все свои дела.

– И законы сами… того, устанавливать?

– И законы, – улыбнулся Семенов.

Снова зашумели мужики, замахали руками.

– Тогда что же – давайте этот самый Совет…

– Андрюха, смещай старосту…

– Первый закон – насчет земель зеркаловских…

– Так он и отдаст их! Драться полезет. Вон все богачи кучкой, как волчий табун…

– Мы тоже вместе будем! Нас больше, поди…

– Что делать, Федор, если богачи не отдадут добровольно землю?

На этот раз, чтобы успокоить мужиков, пришлось вмешаться Андрею. Он встал и замахал руками. Сразу все стихли. Семенов с удовлетворением отметил это.

– Что делать? – переспросил Семенов. – Видите ли, товарищи, действовать нужно всегда смотря по обстановке. Конечно, Зеркалов вам так просто свои земли не отдаст. Но если вся сила будет на вашей стороне, если большинство жителей Локтей будет за советскую власть, – что Зеркалов сделает? Зарычит, конечно, но укусить не посмеет. А почувствует, что сильнее вас, – тогда уж вцепится в горло, чтобы разом задушить…

Семенов обвел всех взглядом и продолжал:

– Я рассказал вам, какое положение сейчас в стране. Революция не кончилась, она продолжается. Проще сказать так: победит Временное правительство – значит, все останется по-старому, по-прежнему у вас в Локтях будут хозяйничать Зеркалов с Лопатиным. Победят Советы – земли будут ваши, Зеркаловым придется убраться с них. Вот и думайте, кого поддерживать вам, за кем…

– Да что тут думать тогда?

– Мы же сказали – Совет нам свой надо… – раздались голоса.

Семенов кивнул и закончил свою мысль:

– …за кем идти. Если все так, как вы, будут поддерживать советскую власть, то Временному правительству придет конец. Этому правительству править будет некем… А с ним и конец Зеркаловым.

– Да это еще когда придет! Может, сегодня же отобрать у них посевы? Чего смотреть на них, а, Федор?

Семенов подошел к нетерпеливому мужику, положил руку ему на плечо.

– А если Зеркалов огрызнется да зубами за глотку? Разбежитесь ведь все?

– Мы-то? Да я… мы то есть… – вращал глазами мужичонка, пятясь назад.

– Не время сейчас, товарищи, особенно у вас в деревне, так с кулаками расправляться. Они еще сильны, сомнут вас. Организоваться вам надо пока, окрепнуть. Совет должен следить за тем, чтобы кулачье не драло, как прежде, семь шкур с мужиков, чтобы наемным рабочим платили за труд сполна. А там сами увидите, что делать…

Почти до вечера толковал Федор Семенов с мужиками, отвечая на самые различные вопросы, порой серьезные, порой наивные. Весь двор был заплеван семечками, закидан окурками.

Когда стало темнеть, мужики разошлись, потребовав собрать завтра собрание села и решить там насчет Совета.

Дуняшка стала подметать двор, а Семен сказал Андрею:

– Ну а теперь корми, Андрюшка. Умираю с голоду.

После ужина Семенов сразу же попросил устроить ему где-нибудь ночлег.

– Почти трое суток не спал, – виновато проговорил он, и тут только Андрей увидел, что глаза Семенова слипаются.

– Чего где-нибудь… Давай в избу, ложись на нашу кровать.

– Да нет, лучше бы где в другом месте. Черт его знает, как кулачье у вас… И вам с Дуняшкой не надо бы сегодня дома ночевать.

Едва разлилась темнота, Андрей взял тулуп, одеяло, две подушки и повел Семенова в огород. Там, в самом конце, где на оставшемся невскопанном кусочке буйно разросся дикий конопляник, Андрей разостлал шубу, положил подушки. Дуняшку он отправил на ночь к Ракитиным.

Семенов снял сапоги, пиджак, вынул из кармана наган, осмотрел его и сунул под подушку. Перехватив взгляд Андрея, сказал:

– Всяко случается, Андрюша… За последнюю неделю семеро наших ребят в деревнях погибло. И все ночью, днем пока не решаются…

– Пока? Значит, скоро и днем будут?

– А ты как думал? Борьба только разгорается, Андрюша. А как начнем прижимать кулачье – ощерятся… Оружие у вас есть у кого?

– Да так, кое у кого из фронтовиков.

– Доставать надо потихоньку. Я помогу тебе в этом.

Они легли, укрывшись одним одеялом. Черная тихая ночь плыла над деревней. Иногда прилетал откуда-то слабый-слабый ветерок. Тогда жесткие листья конопляника несмело и сонно шуршали, нагоняя дрему на самих себя.

Семенов закрыл глаза, с удовольствием вдыхая густой, чуть горьковатый запах конопли, который, как дурман, заволакивал сознание, бросал тело в какую-то пустоту. Но неожиданно уловил, что пахнет еще чем-то. Потом различил, что сквозь плотный маслянистый конопляный застой пробивается холодноватый запах мяты, и сказал об этом Андрею.

– А речка тут рядом. За изгородиной.

– Ага, – сказал Семенов, совсем засыпая. Но, подумав, что Андрей обидится, если он уснет так скоро, промолвил через силу: – Ну как ты после того, как тебя… После госпиталя сразу домой или снова на фронт?

– На фронте не был больше. А по госпиталям снова всласть поскитался.

Усмехнувшись, Андрей прибавил:

– По многим городам проехал. Все думал: не найду ли ту страну, о которой рассказывал ты когда-то…

– Какую страну?

– Забыл, что ли? Там нет богачей мироедов. Там все пашут и сеют сообща… А я вот помню все время твой рассказ.

Семенов приподнялся и сел. Спать ему уже не хотелось.

– И не нашел? – спросил он негромко.

– Нет. На фронте спросить тебя хотел – где же эта страна. Да не успел… – Андрей тоже приподнялся. – Знал, что это – сказка. А вот верил, искал…

– Это не сказка, – помедлив, ответил Семенов. – Это уже быль. За такую страну вот и деремся сейчас, кровь проливаем, головы кладем. – Семенов потер кисти своих рук, добавил: – За нее и на каторгу шли, Андрюша.

Веселов смотрел на Семенова молча. Только что взошедшая луна отражалась у него в глазах двумя маленькими звездочками.

Потом Андрей лег и также молча стал смотреть в небо, подложив руки под голову. Молчал и Семенов.

Через несколько минут Андрей сказал одно только слово:

– Так…

Семенов понял состояние Андрея, тот смысл, который он вкладывал в это слово, проговорил:

– И долго еще драться будем. Жестоко. Но победим.

Еще немного помолчав, Андрей глубоко и шумно вздохнул и, точно оставив там, за этим вздохом, свои сомнения, неуверенность, спросил:

– Выходит, неслучайно ты у нас снова оказался?

– Не случайно. Нас, бывших ссыльных и каторжан, партия направила для революционной работы сюда, в Сибирь, так как мы лучше знаем здешние условия. Я теперь частенько буду к вам наведываться.

Семенов взбил подушку, собираясь ложиться.

– Завтра проведем собрание, а вечерком поеду дальше. На обратном пути заеду еще к вам.

– Федя, – сказал Андрей, когда Семенов снова лег. – Я знаю, ты спать хочешь. Но… расскажи мне поподробнее… о партии этой самой… А?

В голосе Андрея прозвучало волнение. Уловив это, Семенов сам почему-то разволновался, отбросил одеяло. Нащупал в темноте руку Веселова.

– Слушай, Андрюша. Слушай, друг мой, – проговорил Семенов прерывающимся голосом.

Коротки летние ночи. А эта была, казалось, совсем короткой. Вроде только минуту назад Семенов стал рассказывать Андрею о партии большевиков, а уж засинел восток. Но Андрей не в силах был прервать рассказ, слушал и слушал, не перебивая, не задавая вопросов, почти не дыша…

* * *

На другой день в Локтях состоялось собрание жителей села.

Высказывались преимущественно те, кто был вчера во дворе Андрея.

Под конец образовали сельский Совет, куда вошли Веселов, Ракитин и еще несколько человек.

Зеркалов, Лопатин, Петр Бородин на собрание не пошли. Когда один из зажиточных мужиков прибежал к Гордею и сообщил о результатах, тот только сплюнул на жирный крашеный пол:

– Теперь везде митингуют. Глотку им не заткнешь.

– Так ведь организовали…

– Чего? – рявкнул Гордей.

– Этот… Совет.

– Плевал я на Совет. Подчиняйся, коль хочешь. Ну, чего глазами хлопаешь? Проваливай…

После собрания почти все перешли во двор Веселовых. Плохо выспавшийся Семенов опять отвечал на вопросы мужиков, объяснял, убеждал, советовал…

Григорий Бородин все эти дни отлеживался в самый зной в нижних, прохладных комнатах. На улицу он не выходил уже несколько дней, поэтому не знал, что происходит в селе. Правда, вчера, когда вечером пошел купаться на озеро, Степан Алабугин, убирая коня, сообщил ему о приезде какого-то человека. Но он не обратил внимания на слова работника, тупо подумав: «С фронта кого-то еще черт принес. Может, Павла Туманова…»

Сегодня же, когда спал зной, Григорий отправился бесцельно бродить по улицам. Навстречу ему изредка попадались люди. Отойдя, оглядывались, и Григорий, угрюмо шагая дальше, чувствовал на спине их взгляды.

Проходя мимо Веселовых, Григорий заметил между деревенских мужиков, сидящих возле дома, Федора Семенова. Бывший ссыльный студент, поблескивая из-под мохнатых бровей глазами, толковал мужикам о Временном правительстве, о войне, о каких-то Советах. «Ишь гусь какой объявился… А я думал, с фронта кто… Глазищи так и бегают…» – подумал было Григорий. Но в это время из сеней появилась Дуняшка и стала разносить чай – кому в стакане, кому в глиняной кружке. Едва Григорий взглянул на нее, улыбающуюся, сильную и гибкую, как по сердцу его кто-то опять чиркнул бритвой. Боль от прежних ран и без того не затихала, а тут как бы появилась еще одна, совсем свежая. И не было уже Григорию дела ни до Семенова, ни до его речей…

Встретиться с ним Григорию пришлось в тот же день. До вечера он просидел на берегу озера, а когда стемнело, неведомая сила снова потянула его к дому Веселовых. В пустынном переулке он столкнулся с бывшим ссыльным. Оба невольно остановились. Григорий заметил, как Семенов не торопясь положил в карман правую руку. Прямо в лицо ему светила луна. Но глаз Семенова Григорий не видел – их закрывала тень, падающая на лицо от огромных бровей. Однако Григорий все равно чувствовал, что глаза Семенова цепко впились в него, стерегут его малейшее движение.

– Че… чего ты? – вымолвил наконец Григории, чувствуя, как мороз ползет по коже.

– Проходи… Вот по этой стороне, – сказал Семенов. Голос его был глуховат, словно простужен…

Григорий постоял еще немного, повернулся и зашагал обратно. Идет ли за ним Семенов, Григорий не знал, шагов его позади не слышал. Но обернуться почему-то боялся.

* * *

Работников на время сенокоса Бородины так и не могли найти. Когда Петр Бородин пытался было завести с мужиками речь об этом, они заломили такую поденную плату, что старик невольно присел, да только и выговорил:

– У-у… Крест-то носите ли? Или побросали уж?

– Невыгодно – коси сам, – посоветовал Тихон Ракитин Бородину, спокойно досасывая толстую самокрутку. – Демьян Сухов вон сам с бабами своими на луг выехал.

– Вон вы какие стали… – крикнул в сердцах Петр Бородин. – Да ведь жрать-то надо вам!

– Ничего… Ты не дашь столько – Лопатин даст, – так же спокойно ответил Ракитин за всех.

И Григорий, слышавший разговор отца с мужиками, понял, что все дело тут в Веселове, который молча, не вмешиваясь, стоял позади других, посматривал на отца. А может, даже не в Веселове, а в Федьке-ссыльном, который недавно был в Локтях.

Лопатин действительно дал столько, сколько с него запросили. Узнав об этом, Степан Алабугин, работник Бородиных, потребовал расчет и тоже ушел на лопатинские луга. Бородиным пришлось косить самим.

Бородинские покосы примыкали к лопатинским. Там дело шло веселее. Григорий с отцом не выкосили и третьей части, а на соседнем лугу запестрели уже бабьи платки. Жены помогали мужьям сгребать накошенное.

Среди женщин Григорий давно заметил Дуняшку. И однажды, уже вечером, когда они с отцом собирались уезжать домой, услышал, как Андрей сказал жене.

– Ты, Дуняша, иди вперед, приготовь там чего поужинать. А я следом, только на речку обмыться сбегаю.

Григорий сел на телегу, и они с отцом поехали. У поскотины он передал вожжи отцу и соскочил на землю.

– Ты езжай, батя, а я… пройдусь, подышу холодком, – сказал он.

Отец молча принял вожжи и поехал дальше. А Григорий пошел по тропинке вдоль поскотины, сшибая кнутом, который забыл отдать отцу, головки белых ромашек. Но, отойдя шагов сорок, сел на землю за кустами.

Здесь, по этой тропинке, должна возвращаться домой Дуняшка.

Вечер был теплый и тихий; серый сумрак, сгущаясь, проглатывал пространство, но темнота ползла по земле, а вверху, над головой Григория, разливался еще голубоватый, успокаивающий свет.

Скоро Григорий услышал женские голоса, смех и вдруг с тревогой подумал, что Андрей, может быть, уже выкупался и теперь идет вместе с женой. Поднявшись с земли, Григорий отошел на всякий случай в кусты.

Дуняшка, подойдя к поскотине, попрощалась с женщинами и свернула в сторону своего дома. Григорий вышел ей навстречу из кустов, произнес тихо:

– Здравствуй…

– Ой, кто это? – вздрогнула Дуняшка, останавливаясь.

– Свои…

Видя, что Дуняшка пятится и вот-вот бросится назад догонять женщин, он поспешно добавил:

– Ты не бойся, я… так, по-хорошему.

Подойдя к ней поближе, Григорий ударил черенком кнута по сапогу, спросил:

– Ну, как живешь?

– Ничего, хорошо живу…

– Какой там… Посуды даже нет. Я видел: чай из глиняных кружек пьете…

Дуняшка стояла перед ним прямая, стройная, пахнущая солнцем, сухим душистым сеном и еще чем-то таким, от чего пьянел Григорий и готов был снова упасть к ее ногам, плакать, просить, умолять, чтобы она шла сейчас с ним, в его дом, или наступила бы ему на горло ногой и стояла так, пока он не задохнется.

– Чего тебе надо-то? – недоумевающе проговорила Дуняшка, снова оглянувшись беспокойно назад.

– Да мне ничего, – промолвил Григорий.

– Пусти тогда…

Она сделала шаг в сторону, чтобы обойти Григория. Но он схватил ее за руку у плеча и зашептал:

– Ты пойми, Дуняшка… Я – я знаю, ты не можешь… сейчас. Но если что случится… через год ли… когда ли… ты приходи… возьму тебя… Завсегда возьму…

Он шептал ей в самое ухо, она уклонялась, пытаясь одновременно вырвать руку. Не помня себя, Григорий вдруг обнял ее – впервые в жизни обнял Дуняшку – и, чувствуя, как она, горячая и сильная, бьется в его руках, тихо засмеялся, приподнял с земли и так стоял несколько мгновений.

– Пусти, дьявол!.. – хрипло закричала Дуняшка, упираясь ему в грудь руками, откидывая назад голову, с которой упал на плечи мягкий ситцевый платок. – Да пусти же! Андрей!!

И в самом деле где-то близко послышался глухой топот ног. Кто-то бежал к ним по тропинке. Но Григорий не мог сейчас ни о чем думать. Поставив Дуняшку на землю, он правой рукой пригнул к себе ее голову и поцеловал в мягкие, теплые губы.

– Ах ты, сволочь!.. – раздался совсем рядом голос Андрея. Григорий повернул голову на крик и увидел в полутьме, как Веселов бежит к ним вдоль изгороди. Потом хрястнула под сапогом Андрея поскотина, и в руках Веселова оказался кол. Но и это не заставило бы, пожалуй, Григория выпустить из рук Дуняшку, если бы она не вывернулась все-таки сама.

– Ах ты… гнида! – И Андрей, подбежав, – гхы-к – изо всей силы опустил кол ему на голову.

И убил бы! Да трухлявый оказался обломок поскотины. Изъеденный червями, разлетелся он в щепы. Только тогда опомнился Бородин.

– Андрюха!! Убью!! – задохнулся он и, нагнув, как бык, голову, грузно пошел на Веселова. Свистнул в воздухе кнут, обвился вокруг руки Андрея. Он дернул к себе кнут с такой силой, что Григорий застонал: вывихнул, видно, руку.

– Мразь ты этакая… – тяжело хрипел Андрей, наступая на Бородина, полосуя его кнутом. Григорий, закрыв голову руками, пятился назад. Потом повернулся и побежал прочь, низко нагибаясь к земле.

Бежал не оглядываясь, рывками, как заяц по глубокому снегу.

4

На другой день пьяный Григорий ходил по деревне с новой плетью в руках, плевался и грозил отомстить Андрею Веселову, хлестал направо и налево женщин и девок, если они не успевали свернуть с его пути.

Как-то Григорий очутился возле поповского дома. Отец Афанасий, направившийся было в церковь, остановился и заговорил с Григорием:

– Не к нам ли идешь?

– Пошел к черту, – коротко отрезал Григорий.

Поп не обиделся, схватил Григория за руку, зашептал:

– Бабка-то ваша – мастерица… Ты зайди к Маврушке – поправляется она…

– Ты что меня уговариваешь… волосатый дьявол? – угрожающе спросил Григорий.

– Так ведь мы условились с твоим батюшкой, что…

– Ну?..

– Что возьмешь ты Маврушку… И она согласилась за тебя.

– Вон что! А за батю она не согласная? – нахально спросил Григорий.

Поп только замахал руками.

– А что? – продолжал Григорий. – Раз с ним условились, за него и выдавай. Батя – он возьмет ее. Он ведь вдовец…

Не в силах больше вынести издевательства, поп махнул широким рукавом рясы и ударил Григория мягкой ладонью по лицу.

– Подлый ты совратитель!.. Сатанинская морда! Задушу, нечестивец…

Григорий с минуту смотрел, как поп неуклюже прыгает вокруг него, потом не спеша протянул руку, схватил отца Афанасия за рясу и бросил в сторону. Когда поп упал, Григорий принялся молча хлестать его плетью, стараясь попасть в голову. Поп закрывал ее руками и только повизгивал.

Стал сбегаться народ.

– Господи! Батюшку ведь он… Батюшку!!

– Ну да, попа лупит, – спокойно подтвердил Авдей Калугин, раньше других подбежавший к Григорию и попу.

Однако стоял, не вмешиваясь. Наконец подскочивший Игнат Исаев молча огрел Григория выдернутой из плетня палкой.

Григорий обернулся, но ничего не сказал. Дернув рыжеватыми, редкими пока еще усиками, он сплюнул и, пошатываясь, пошел своей дорогой.

Когда Петр Бородин узнал, что сделал Григорий с попом, схватился руками за свою маленькую голову, застонал и осел на лавку.

– Ну вот, ну вот! Берег тебя от солдатчины, а ты в тюрьму напросился… Ведь закуют тебя за попишку…

– Не каркай, батя… Мне все одно теперь… Только вот успеть бы еще одному человеку башку свернуть…

– Андрюшке, что ль? Как бы тебе наперед головешку не оторвали…

– Но, но!.. – Григорий, опухший от самогона, растрепанный, быстро, испуганно повернул к отцу почерневшее лицо. – Ты о чем это?

– Девок-то зачем хлещешь плетью? Ведь озлил всех, на тебя глядят, как на собаку бешеную. Пристукнут как-нибудь – и не знаешь кто…

Не зря предостерегал отец Григория. Через несколько дней в глухом переулке ему накинули на голову мешок и избили до потери сознания.

Очнулся Григорий от холода. Открыл с трудом глаза и увидел над собой лоснящееся при лунном свете лицо Терентия Зеркалова.

– Били? – коротко спросил Зеркалов.

Григорий не ответил.

– Так, – промолвил утвердительно Зеркалов. – А кто, не припомнишь? – И опять, не дождавшись ответа, продолжал: – А я иду, смотрю – лежишь… Думаю, били Гришку. Не то совсем убили!..

С Терентием Зеркаловым Григорий после того, как староста отобрал у них двух лошадей, не встречался. И теперь, рассматривая наклонившееся к нему лоснящееся лицо, думал: «Может, ты и бил, сукин сын».

Но тотчас вспомнил недавний разговор с отцом и решил: «Нет, не он, с какой бы стати…» Попытался приподнять с земли голову, но тут же вскрикнул от жгучей боли во всем теле.

– Вон как… они меня. Ну ладно, ну ладно… – тяжело, со свистом втягивая в себя воздух, простонал Григорий.

– Да, они тебя хорошо отделали, – согласился Зеркалов. – Ну, давай руку…

Не обращая внимания на стоны Григория, Терентий взвалил его на плечи и понес.

– Вот, получай своего ненаглядного сынка, – сказал он Петру Бородину, выскочившему на шум из дома. – Если к утру не отдаст богу душу, то отойдет. Тогда из благодарности поставит мне бутылочку…

Григорий проболел до конца октября. Наконец понемногу начал вставать. Часто, завернувшись в одеяло, садился у окна и подолгу смотрел на пустынную гладь озера. Отец тоже молчал, по комнатам ходил осторожно, боясь скрипнуть половицей. Бабку-стряпуху и раньше не было слышно, а теперь она и совсем притихла на кухне, даже не гремела посудой. В доме будто никого и не было.

Днем еще доносились с улицы кое-какие звуки, а ночью все мертвело.

И казалось Григорию, что на всем свете нет ни одного живого существа. Иногда только слышал Григорий, как шептала в кухне свои молитвы старуха и сдержанно вздыхала.

– Покойник, что ли, в доме? – спросил Григорий отца.

– Вроде того, – отозвался угрюмо отец. – Весь мир, должно, помирает…

Григорий не понял отца, но переспрашивать не стал. По ночам опять слушал бабкины вздохи и думал о том, что отец стар, скоро помрет, и он, Григорий, останется один на всем белом свете. Ему ведь надо жить, а как жить? Чем?

И вдруг Григорий с ужасом подумал, что жить ему будет нечем. Ведь отец… отец человека загубил, чтобы «выйти в люди», поставить крепкое хозяйство да зажить припеваючи. Даже мать… не пожалел. Мать умирала, а им с отцом было не до нее. Старались быстрее засеять купленную землю. И вот… вот теперь опять ничего нет у них. Лавка сгорела… Двух коней – да каких! – увел Зеркалов. Но если бы только коней! Сколько отец передавал ему золота? Кабы не это, еще бы можно было подняться… И Дуняшка… Помыкала бы горе с Андреем, да и… Уж он, Григорий, сумел бы отобрать ее.

Оживали в памяти события за поскотиной, душила ненависть к Андрею Веселову. «Ну, погоди, погоди, я встану!.. – шептал он, не разжимая зубов. – Расплачусь с тобой, уж сумею как-нибудь, дождусь своего часа, дождусь…»

А потом опять принимался думать о хозяйстве, о своем будущем. Да, все разваливается, правильно отец сказал: скоро засверкаешь голым задом. Неужели ничего нельзя теперь поправить? Посевы вон неплохие. По-хорошему-то убрать давно надо было. Осталась лошадь, есть веялка. Есть плуги, бороны… Дом вон какой, с завозней. Сена накосили и на корову и на лошадь… Да ведь черт! Есть еще кое-что, и если взяться – все наверстать можно… Работник вот ушел – жалко…

А старуха в кухне все вздыхала, шептала молитвы, мешала Григорию думать. Он морщился, как от зубной боли, и ворочался с боку на бок. «Зачем отец держит старую каргу! Ведь говорил ему: взял бы помоложе кого – толку больше…»

Худой и желтый, Григорий ходил по комнатам, по двору, заложив в карманы огромные руки, заглядывая во все закоулки, точно проверяя, что еще осталось от их хозяйства.

– Как там поп? – спросил однажды у отца будто невзначай, останавливаясь посреди двора.

– Ага… – протянул отец, встряхивая головой, и в голосе его прозвучали почему-то злорадные нотки. – Ага, вспомнил, значит?

– Пьяный я был ведь, батя, – покорно проговорил Григорий. – Он что, пожаловался?

– Уж должно быть… Жди гостей, сынок…

– А чего ты радуешься? – буркнул Григорий. – Ну, засудят… А как ты с хозяйством один?

– Э-э… где оно, хозяйство-то? – Старик оглянулся кругом. – Было, да сплыло… Ты хвораешь, урожай мне одному не под силу убрать, осыпается ведь, а работников теперь нанять – золотую рыбку из озера вытащить… Того и гляди белые мухи полетят. Пропали мы…