Король Камней

«Я бы оставил ее здесь, в Тер-Тесете. Держал бы под рукой, на крайний случай. Но это невозможно. Пойдут разговоры, ее сочтут моей фавориткой… Ссылка – лучший выбор. Счастлива ли она? Наверняка. Сестра в бедной обители, позже – беглянка, чудом избежавшая смерти. И вот – в скором будущем, графиня Гендау. Да она ноги мне целовать должна! Я дам ей приданое из казны. Осыплю пряниками, временами напоминая про кнут…»

Ринальдо вспомнил, как умирал его отец, Фернандес Великолепный. Неужели сивилла сумела бы спасти короля? Справилась бы с ядом? На покои нисходит темнота, отливающая янтарем, и отрава превращается в воду, а смерть – в призрак, тающий на пороге. Ринальдо снова принц, Фернандес по-прежнему король… Внизу бушует пир, горланят шуты и пьяницы. Из отцовской памяти – ломоть пирога! – изъят жалкий кусок: сутки, или меньше. Фернандес не помнит, что сын посягнул на него, что заговор увенчался успехом. И надо опять искать способ, да такой, чтобы ни один янтарь в мире, ни одна сивилла не вернула бы отца к жизни!

«Она едет в Гендау. Иначе я не совладаю с искушением…»

– Держись!

Принц Альберт теснил Гуннара. Нанося круговые удары по голове, один за другим, он заставил противника отступить, после чего с торжествующим кличем прорвался вплотную, норовя резануть гвардейца по локтю. Ловко подставив клинок, Гуннар высвободил левую руку, схватил принца за шиворот и вернул в сугроб. На сей раз наследник обошелся без воплей. Вскочив, весь в белой, искрящейся пороше, Альберт обманул Гуннара угрозой справа – и поразил бы отставного капитана в плечо, когда б не козни природы. Мальчик поскользнулся, нога проехала дальше, чем хотелось, и меч зацепил Гуннара на излете. Старый вояка отмахнулся с такой силой, что Альберт выпустил оружие из рук – и плашмя огрел его высочество по спине.

– Это нечестно!

– Да.

– Это подло!

– Да.

– Тут скользко…

– Разумеется. Велеть, чтоб присыпали песком?

– Ты должен был…

– Ты убит, мой принц.

Мальчик умолк, закусив губу. Посмотрел на балкон, где смеялся его отец.

– Ты прав, Гуннар, – сказал Альберт. Кровь бросилась принцу в лицо, глаза подозрительно заблестели. Так блестят слезы; так блестит сталь обнаженного клинка. – Тут скользко, и я убит. Я больше не буду обзывать тебя трусом и улиткой.

– Будешь, – возразил честный Гуннар.

– Нет!

– Да. Трусом, улиткой и мерином. Но теперь ты будешь это делать все реже.

Слепив снежок, принц откусил от него, как от яблока.

– Пусть так, – согласился он. – Давай еще раз?

2.

– Зачем звал? – спросил Вазак.

Амброз не ответил.

Толстяк-некромант втянул голову в плечи, исподлобья уставился на море. Он грубил, и рисковал, и знал это. Чайки над свинцом воды кричали: берегись! Волны плескались у берега: придержи язык! Сосны взбегали вверх по склону: прочь отсюда… Высилась в сотне шагов отсюда, ближе к мысу, Амброзова башня. Намекала, от фундамента до черепичной крыши: тебя, жирный, в дом не зовут. С тобой на ветру парой слов перекинутся, и ладно.

– Зачем звал, спрашиваю?

Амброз молчал.

На горизонте клубились тучи. Бледно-синие, как кожа бродяги, окоченевшего в чистом поле, тучи ворочались, громоздились одна на другую. У туч сегодня шел гон, свадьба, свальный грех. Глядя на них, Вазак вспомнил лицо Амброза в хрустальном шаре. Хрусталь с утра капризничал, превращая королевского мага в гостя из пекла. Назначая встречу, Амброз был непривычно краток. Часто облизывал губы, моргал; дергал подбородком, словно у него затекла шея. «Нет! – с опозданием понял Вазак. – Он не назначал встречу! Он договаривался о встрече…» Холодный пот прошиб некроманта. Толстяк плотнее надвинул шапку, чувствуя, как клочья меха щекочут брови и уши. Поверить в слабость надменного, острого на язык Амброза Держидерево? Проще было поверить в тайный умысел. Будь вежлив, приказал себе Вазак. Будь сдержан.

Будь…

Вазак знал: ничего не получится. Полнолуние, демон его заешь. Сегодня ночью. В такое время он, как ни старался, не умел держать себя в руках. Талел всегда злил его в полнолуние, а потом наказывал самым строгим образом.

– Просто так, – сказал Амброз. – Что, не веришь?

– Нет.

– Разумно. Я бы на твоем месте тоже не поверил. Вот скажи мне, дружище Вазак… Нас в Тер-Тесете было трое. Я, ты, Красотка. Сейчас нас осталось двое. Почему мы встречались так редко? И раньше, и теперь… Почему только по делу?

Вазак хрипло расхохотался. Смех вороньим граем метался над берегом, пугая чаек. Слезы текли из кабаньих, заплывших глазок толстяка. Щеки налились темным багрянцем, в горле что-то клокотало. Казалось, некроманта вот-вот хватит удар.

Амброз ждал. Сунув в рот варган, он указательным пальцем дергал язычок инструмента. Гнусавый напев вторил хохоту некроманта. Впору было поверить, что ученик Н'Ганги Шутника и ученик Талела Черного творят над морем странные чары, вызывая к свету исчадье ада.

– Ты – королевский маг, – отсмеявшись, сказал Вазак. – Ты ни в чем не нуждаешься. Наконец, ты сильнее меня. Продолжать, или лучше не надо? Мне бы не хотелось испытывать твое терпение.

– Почему? – Амброз оставил варган в покое.

– Ты храбрец, а я трус. Да, я, Вазак Жирный, повелитель гробов – трус.

– Даже трус кусается, если его загнать в угол.

– Предпочитаю иметь пространство для маневра. Я трус, но не дурак. Ты удивлен моим признанием? Так это не тайна…

– Продолжай, – кивнул Амброз.

– Ты красив, тебя любят женщины. Я похож на квашню с тестом. Мои женщины мертвы, они не любят, а покорствуют. Ты владеешь собой, как гвардеец – мечом. Меня снедают страсти, которых мне не укротить. Короли ценят тебя. Мной пользуются при необходимости. Когда необходимость проходит, меня брезгливо отбрасывают. Ты – предмет зависти. Я – мишень для стрел презрения. Ты еще не устал от моей исповеди?

– Я благодарен тебе. Продолжай.

Толстяк с изумлением смотрел на собеседника. Он не узнавал королевского мага. Начнись весенняя гроза, зацвети черемуха, превратись галька в золотые монеты – все это было бы естественней, чем поведение Амброза. Чем-то королевский маг напоминал мертвеца, поднятого меньше часа назад. Такие дрейгуры еще не поняли, что мертвы. Им кажется, что они живы, просто больны – и они прислушиваются к себе, словно люди, впервые узнавшие, что хворь уже отмерила им срок. О да, восставший мертвец поначалу схож с тяжелобольным: во всем ищет признаки болезни, находит их или изобретает; в любую минуту он – не здесь, не до конца, потому что судьба крадется на мягких лапах, и надо услышать первым, обернуться на звук…

– Я все сказал, – буркнул Вазак. – Все, что хотел, и ничего нового.

– Ты жалеешь о своей откровенности?

– Да.

– Не жалей. В сущности, ты ответил на мой вопрос. Мы, маги, встречаемся только по делу. Кузнец сидит с кузнецом за кружкой пива, и болтает о бабах. Скорняк со скорняком ловят рыбу по выходным. Солдат с солдатом играют в кости. Две кумушки ворошат грязное белье соседей. И только мы, знатоки рун, мастера метаморфоз, кудесники и чародеи… Ревность. Соперничество. Страх. Зависть. Злорадство. Обида. В результате – только по делу, и никак иначе. Почему, Вазак?

Толстяк пожал плечами:

– Так устроен мир.

– Я объявил Дни Наследования. Все, кто сочтет нужным, соберутся у башни Красотки. Думаешь, нас будет много?

– Я приду.

– Я тоже. Симон уже там. Уверен, явится и Талел. Кто еще? Десять человек, приятель. В лучшем случае, дюжина. Вряд ли больше. Почему?

– Остальным наплевать. Что ценного может быть у покойницы Инес?

– Умерла одна из нас – наплевать. Уважить мертвую – наплевать, и растереть. Только ценности – польза, и хватит. Если ценностей нет, большинство и пальцем не пошевелит. Тебе не кажется, что мы уроды? Говорят, у поэтов то же самое…

– Не знаю. Я не поэт.

– Ладно, оставим. Поговорим о чем-нибудь веселом. Ты помнишь труп Красотки?

– О да! – мимо воли вскрикнул некромант.

Вот это был прежний, знакомый Амброз. Заморочить голову, отвлечь пустым, лживым разговором – и вдруг прыгнуть волком из чащи, вцепиться клыками в глотку. Задать внезапный, болезненный вопрос – удар под ложечку! – и с мечтательной улыбкой глядеть, как собеседник станет выкручиваться. Пытаясь вернуть самообладание, Вазак глядел на клубящиеся тучи, похожие на грозди сизого винограда, и видел изменения Инес ди Сальваре, хладного тела в зимней могиле. Толстяка била дрожь, в паху все налилось. «Страсти, которых мне не укротить,» – с горечью вспомнил он. И в сотый раз пожалел о дне, когда пришел к башне Талела Черного, просясь в ученики.

«Скорняки ловят рыбу по выходным. Солдаты играют в кости…»

– Ты знаешь заклинания, способные причинить такой вред? – Амброз подошел ближе, взял некроманта за плечо. – Метаморфозы тела, при жизни и после смерти? Без смысла, изменения ради изменений?

– А ты?

– Я не знаю, – спокойно ответил королевский маг.

– Ты, Амброз Держидерево? Ученик Н'Ганги Шутника?

– Да, я. Понятия не имею. Я даже не представлял, что такое возможно. Единственное сравнение, которое приходит мне на ум – вода. Она принимает любую форму. Заключи ее в самый замысловатый сосуд, набери в горсть, рассей брызгами… Но плоть – не вода. Умом я в силах представить тело, способное к быстрым, а главное, сиюминутным метаморфозам. Но на практике… Так знаешь, или нет?

– Нет, – Вазак мотнул головой.

Шапка сползла ему на глаза. Поправляя ее, толстяк обратил внимание, что Амброз пришел на встречу с лошадью. С детской лошадкой-качалкой, выточенной из липы. Маленькая, для годовалого ребенка, игрушка стояла в трех шагах от магов. Боком она прижималась к узловатому стволу арчи, в тени вечнозеленой, курчавой кроны. Резчик постарался на славу – лошадка вышла, как настоящая. Равийский аргамак, дитя беспечных табунов; вот-вот ринется наперегонки с ветром.

Спросить, зачем Амброзу нужна липовая лошадь, некромант постеснялся.

– А Талел, твой учитель? Он знает?

– Спроси у Талела.

– Боишься?

– Да, – с ледяным спокойствием ответил Вазак. – Я боюсь рассуждать о том, чего знает, а чего не знает мой учитель Талел. Я боюсь отвлекать учителя пустой болтовней. Поэтому я жив до сих пор. И могу забавлять тебя на морском берегу. Зачем ты звал меня? Посетовать, что мы редко видимся? Предаться воспоминаниям о мертвой Красотке?

– Поговорить. О разных разностях, не завидуя и не прицениваясь. Так, словно завтра конец света, и все потеряло смысл. Представь, что в конце недели ты умрешь…

– Не хочу.

– И все же представь. Подобные мысли отлично проветривают голову.

Вазак отшатнулся:

– Это угроза?

– Прости меня, друг мой, – Амброз развел руками. – Я выбрал неудачный пример. Представь, что в конце недели умру я. Так тебе больше нравится? Мой срок отмерен, и мне хочется напоследок заняться пустяками. Все серьезные дела утратили смысл, а пустяки, знаешь ли, вечны. Помнишь ли ты свое ученичество у Талела?

– Лучше, чем хотелось бы, – буркнул толстяк.

– Я тоже помню годы, проведенные при храме Шамбеже. Я был молод, а молодость – пора страстей. Каким образом Талел будил сердца учеников? Не сомневаюсь, что Черный знал множество оригинальных способов…

– Не твое дело.

Вазак отвернулся. Толстяк боялся, что лицо выдаст его. Иногда он полагал, что оригинальные способы Талела превращали сердца учеников в козий сыр – ноздреватый, пористый, текущий мутной слезой. Тот сыр, чей запах – удовольствие для знатоков, и вонь для большинства. Искусник Талел был неутомим, орудуя страхом и ужасом, ужасом и страхом. Могилы, откуда несся тихий шепот. Мертвецы, желающие тебя. Крысы с лицами родных и близких. Ласки, от которых выворачивало наизнанку. Пытки, которых ждешь, как праздника. И наступала ночь откровения, когда ученики начинали путать страх с доверием, а ужас с блаженством. Все в мире теряло краски, кроме извращений, обернувшихся счастьем. Фундаментом они ложились под заново возведенную башню души ученика. Ты становился некромантом, и обратного пути уже не было.

– Не твое дело, – повторил Вазак.

– А вот я все помню до мелочей, – улыбнулся Амброз. – И не смущаюсь говорить об этом вслух. Н'ганга обращался со мной, как с деревом. Ломал ветки, сдирал кору. Мучил жаждой. Строгал, пилил, рубил топором. Копошился древоточцем в стволе. Долбил клювом дупло за дуплом. Червем грыз мои корни. Не было воспоминания, куда бы не вгрызся Шутник! Он причинял мне боль, и требовал, чтобы я творил чары. «Запоминай! – говорил Н'Ганга. – Запоминай руны и заклинания, пассы и имена! Но в первую очередь запоминай боль и избавление от боли. Восторг, любовь, ненависть. Чувства, которые в тебе. Без них не существует чар…» Знаешь, что он сказал мне однажды?

– Что?

– Вся наша магия – чувственная, сказал он. Это страсть, а может ли страсть быть разумной? Заклинания и пассы – для мага это лишь инструмент. Способ восстановить в душе сложный, уникальный сплав чувств, который в итоге рождает волшебство. Пережить его заново, и сотворить чудо. Магия – искусство выстроить требовательный всплеск души. А все остальное делает кто-то другой…

– Чистая правда, – мимо воли подтвердил Вазак.

– Пробовал ли ты колдовать всухую, без чувственной подкладки?

– Да.

– И как?

– Никак. Слова и знаки теряют власть. Проще носить воду в решете. Но стоит мне вернуть мертвеца к жизни…

– Мертвеца?

– Я говорю о чувствах, испытанных мной в дни ученичества. О чувствах, которые сопровождали мой первый опыт пробуждения трупа, или разверзания могилы…

Толстяк содрогнулся. Так содрогается любовник, изливая семя; так дрожит смертник на эшафоте.

– Мертвец восстает в моем сердце, – подвел итог Вазак. – И каждый пасс вновь наливается силой. Помню, Талел водил нас смотреть мистерии храма Митры. Великого бога представлял Дантон XIV, наследник знаменитой актерской династии. Талел сказал, что все Дантоны вот уже который век свято блюдут канон. Их Митры – идентичны. Костюм, движения; тембр и тон. Паузы, жесты. Количество шагов, сделанных навстречу публике. Это бессмертие, сказал Талел Черный. Копируя форму, Дантоны год за годом пробуждают в себе те чувства, которые испытал Дантон I, воплощая божество. Всякий раз музыка их сердец в точности совпадает с исходным оригиналом. Маги и площадные фигляры – родные братья. Учитесь, пока не поздно. «Так что же? – спросили мы, ученики. – Выходит, руны и заклинания на деле не нужны?» Нужны, ответил Талел, и, клянусь, звук его голоса на миг прервался. Наши знания необходимы, но не достаточны. Без чувств они – ничто. Пустое сотрясение воздуха…

Маги замолчали.

Внизу тяжко колыхалось море. Вверху набухал влагой купол неба. Два человека стояли между небом и морем. «Мы, маги, встречаемся только по делу, – звучало в их молчании, заглушая шум волн. – Ревность. Зависть. Обида. Почему?» Оба знали, что сейчас они разойдутся в разные стороны, и все станет, как раньше. Если небо и море постоянны, отчего же нам ломать устоявшиеся правила?

И все-таки…

– Ты изменился, Амброз, – сказал Вазак. – Ты очень изменился.

– Да, – кивнул Амброз. – И это меня не радует.

– У меня тоже есть вопрос к тебе. Позволишь?

– Спрашивай.

– Ты хочешь, чтобы я сообщал Талелу о наших встречах. Передавал твои слова. Докладывал обо всем. Почему?

– Твой учитель – негодяй, – спокойно ответил королевский маг. – Предатель и интриган. Он способен на любую подлость. Такова его природа, и не мне судить Талела. При этом он мудр и рассудителен. Он умеет впитывать и сопоставлять. Я не повернусь к нему спиной, но я доверю ему делать выводы. А главное, Талел Черный – маг до мозга костей. Если он узнает, что магии, которая в нас, грозит опасность… Пожалуй, он единственный, кто станет действовать со всей необходимой жестокостью. Остальные погрязнут в распрях, спорах и взаимной неприязни. Спрячут головы в песок, отложат решение на потом. Талел – оружие. Я хочу, чтобы оружие было острым.

– Я передам это своему учителю.

– Обязательно передай. И не забудь сказать, что я считаю его подлецом. Это сильно облегчит нам будущее сотрудничество. Всегда хорошо, если двое почтенных чародеев верно оценивают друг друга.

– Я ничего не забуду.

– Вот и славно…

Дождавшись, когда Вазак уйдет, Амброз подошел к деревянной лошадке. Присел на корточки, положил руку на гриву, сделанную из вьющихся стружек. Прикрыл глаза, беззвучно шепча что-то на странном, шуршащем языке. Игрушка вздрогнула, закачалась вперед-назад. Медленно, с напряжением Амброз вставал, и следом за ним росла лошадь. Тугие мышцы играли под лоснящейся кожей. Ударило в землю точеное копыто. Раздулись ноздри, моргнул темно-лиловый глаз. Равийский аргамак фыркал, готов лететь на край света. Лишь ладонь мага, сросшаяся с гипподендритом – кошмаром конокрадов – тысячей тонких, как волосы, корешков удерживала скакуна на месте.

Шуршание, в котором с трудом угадывались слова, прекратилось.

– В путь!

Одним прыжком Амброз оказался на спине гипподендрита. Конь заржал, вставая на дыбы, и вскоре берег моря опустел.

3.

– Осторожней, госпожа…

Опираясь на руку гвардейца, Эльза выбралась из саней. В дороге ее разморило; сон до сих пор, что называется, висел на кончиках ресниц. Закутав ноги в медвежью полость, сунув нос в пушистый ворот шубки, сивилла задремала, едва сани выехали из городских ворот. Сейчас она безуспешно пыталась вспомнить: что же ей приснилось? Натан с земным диском на плечах? Принц Альберт, обреченный до скончания веков гнаться за рыжей лисой? Король-канатоходец, идущий по струне безумия?

– Сейчас, госпожа. Прошу вас обождать.

Вечер спускался с небес на белых крыльях. Сумерки лизали мир, как льдинку. Скрылась из вида деревня, мигая редкими огнями. Растаял тракт, весь, без остатка. Чахлые яблоньки утонули в разлитых чернилах. Подмораживало, иней звезд блестел над головой.

– Скоро все будет готово для вашего ночлега…

Харчевня стояла на краю деревни, в ста шагах от поворота дороги. Только что в дверь нырнули пятеро гвардейцев, и в харчевне закипел погром. Первыми на двор вылетели двое лесорубов, так и не успев согреться горячим пивом. У того, что постарше, был разбит, а может, сломан нос, и ярко-красная кровь текла ручьем, заливая бедняге усы и бороду. Следом выполз на карачках голый до пояса забулдыга, разбуженный пинками. Он мотал головой, словно мерин, которого донимает мошкара, и кашлял, сплевывая на снег желто-зеленую мокроту. Пьяница успел добраться до коновязи, когда из харчевни рысцой выбежал, держась за ухо, сельский староста – и с разбегу споткнулся об несчастного, рухнув ему на спину. Сыпля проклятиями, оба возились в сугробе; куча мала вскоре пополнилась новыми людьми. Плюясь зубами, моргая подбитым глазом, хромая и кособочась, все старались убраться подальше от гвардейских кулаков – падали, вставали, ползли…

Из дверей махнули: чисто, мол.

– Прошу вас, госпожа…

Это сон, подумала Эльза. Вот это настоящий, доподлинный сон. Людей выкидывают на мороз ради моего удобства. Бедняг, желавших всего лишь скоротать вечерок, гонят прочь от теплого очага, чтобы я могла без помех отдохнуть под крышей. Пожелай я, и их прирезали бы мне в угоду. Я бы шла по трупам к новой жизни. В собольей шубке, в капоре, отороченном чернобуркой; в мягких сапожках. Ваше величество, благодарю за щедрость!

– В-ва…

Сопровождающий Эльзу гвардеец, не говоря ни слова, ударил с носка. Пьяница вернулся в сугроб, где и замер без движения.

– Зачем? – спросила Эльза.

Гвардеец пожал плечами. Наверное, он улыбался, но под маской это было незаметно.

В харчевне уже заново накрывали столы. Хозяин, дрожа от страха, тащил кувшины с медом и вином. Две бабы, молодая и старая – должно быть, жена и дочь хозяина – собирали в мешок битую посуду. Черепки терлись друг о друга с костяным звуком. Вонь и дым ели глаза. Эльза зажмурилась, плача от рези под веками. Сильные пальцы гвардейца взяли ее за локоть.

– Идите спокойно, госпожа.

Во тьме и слезах, Эльза сделала пять шагов. Шесть. Семь…

– Садитесь, прошу вас.

Она села, уверенная, что упадет на пол. Нет, скамья. Застеленная чем-то мягким. Запах вина, сдобренного чабрецом и душицей. Запах жареной свинины. Запах мужчины: кожа, сталь, войлок. Звуки: бряканье металла, топот сапог, вздохи женщин. Стук зубов хозяина.

– Пейте вино. Согреетесь…

– Мне жарко.

– Хотите снять шубу?

Сбросив верхнюю одежду, Эльза приняла в руки кружку. Сделала глоток; поморщилась – кислое, жиденькое вино вязало рот. Похоже, гвардеец уловил ее недовольство. Кружка сменилась другой, побольше. Сивилла отхлебнула: мед. Крепкий, сладкий, горячий. Слишком крепкий. Голова закружилась; боясь свалиться со скамьи, Эльза открыла глаза. Напротив сидел гвардеец. Черную маску он стащил вниз, на грудь. Лицо и личина с одинаковым беспокойством вглядывались в сивиллу. Хорош, равнодушно оценила Эльза. Вряд ли записной сердцеед, но хорош. Она не понимала, как в сложившейся ситуации ее хватает давать оценки конвоирам. Чувства притупились, биение жизни рассудок воспринимал глухо, словно из-за скорлупы.

– Вам лучше без маски, – сказала она.

Гвардеец засмеялся, встопорщив узкую полоску усов.

– Вы правы. Скоро я сброшу маску навсегда.

– Вы уходите в отставку?

– Из-за вас.

– Шутите?

– Ничуть. Позвольте представиться: Клемент ди Гендау. Вашей милостью, и монаршей волей – граф ди Гендау. Ваш будущий супруг, госпожа.

– Не называйте меня госпожой, – попросила Эльза.

И вздрогнула: супруг? Мой муж пред людьми и небом? Тюремщик, для которого я раздвину ноги?! Вряд ли он придет ко мне в глухом, темно-зеленом балахоне, с дыркой в причинном месте. Я рожу ему детей. Я буду вышивать на пяльцах. Буду слушать щегла, запертого в клетке. Я никогда не покину замка, если за мной не пошлет король. Темница? О такой темнице женщины тщетно молят богов. В сущности, та же обитель. С одной, ничтожной разницей: здесь я проживу жизнь не человеком, а залогом. Залогом графского титула, залогом благополучия династии…

– Как мне звать вас? – растерянный, удивился Клемент.

Глуп, поняла Эльза. Предан, глуп, честен.

– Не знаю.

– Женой? Нет, рано. Вашей милостью?

– Вы сошли с ума!

– Вы правы. Проснуться графом – от такого можно тронуться. Проснуться женихом красавицы, к которой благоволит его величество…

– Красавицы? – Эльза указала на струп, коростой покрывший щеку.

– Да, – твердо сказал Клемент. – Я разбираюсь в ранах. Это сойдет, поверьте мне. Через неделю, или раньше. Потом – мази, притирания… Весной, глядя в зеркало, вы и не вспомните об этой дряни. Я куплю вам тысячу украшений. Вашу янтарную диадему вы со смехом выбросите в канаву. Дешевые побрякушки не к лицу графине ди Гендау…

– Никогда, – Эльза наклонилась вперед. Пальцы ее вцепились в край столешницы, побелев от напряжения. – Никогда не говорите такого. Слышите? И не прикасайтесь к моей диадеме. Ни днем, ни ночью. Даже если вам покажется, что я крепко сплю, и ничего не замечу. Даже если я буду валяться без сознания. Даже если я стану умолять вас об этом. Вы поняли меня, граф?

Будущий муж выпрямился. Глаза его сверкнули гневом. Раздулись нервные, тонко очерченные ноздри. У виска задергалась синяя жилка. Отец, и тот не говорил с Клементом ди Гендау подобным тоном. Мужчина уже лежал бы с кинжалом между ребер. Но женщина, слабая женщина; и слова короля: «…ответишь головами всей твоей семьи…»

– Вы забываетесь, – голос Клемента заледенел. От учтивости не осталось и следа. – И потом, что будет, если я нарушу ваш запрет?

– Я перегрызу вам глотку.

– Что?

– Вы не ослышались. Если вы снимете с меня диадему, добром или силой, я перегрызу вам глотку. Или вам придется убить меня.

– Это угроза?

– Я не угрожаю, и не лгу. Примите это, как судьбу, и не задавайте лишних вопросов.

Челюсть графа отвисла. Кажется, лишь сейчас Клемент начал понимать, что у подарков есть обратная сторона. Припав к своей кружке, он осушил ее залпом. Утер рот тыльной стороной ладони, сдвинул шапку с затылка на лоб. Мальчишка, вздохнула Эльза. Светлая Иштар! Доведись мне выбирать из двух мальчишек, я предпочла бы графу ди Гендау изменника Танни. И вовсе не потому, что влюблена. Танни носил бы меня на руках, но и граф выглядит крепким малым. Танни делился бы со мной последней коркой хлеба, но и граф не оставит свою жену голодной. Любовь? Выгода? Нет, просто сама возможность выбора – редкое счастье…

– Вы утомлены дорогой, – нашел выход Клемент. Морщины на его лице разгладились, во взгляде читалось понимание. – Вы хотите спать. Я велю отвести вас в самую чистую, самую просторную комнату. Завтра утром мы снова тронемся в путь. Путь до Гендау долог. Вы должны отдохнуть…

Он зевнул во весь рот.