Античные мотивы (сборник)

Александр Кушнер

Античные мотивы

© Кушнер А., текст, 2014

© «Геликон Плюс», макет, 2014

От автора

Античные мотивы в русской лирике – не экзотика, не чужеродный элемент, они вошли в нее с самого начала, без них не обошлись ни Тредиаковский, ни Ломоносов, ни тем более Державин. Об этом в одном из стихотворений, не включенных в книгу, сказано:

…Ломоносов виноват,Первым из-за горизонтаК нам приведший наугад,Как бычка, Анакреонта.

Батюшков, Пушкин, Баратынский, Тютчев непредставимы без мифологических тем и уподоблений, без ссылок на древнегреческую и римскую историю. «Друг милый, ангел мой, сокроемся туда, Где волны кроткие Тавриду омывают И Фебовы лучи с любовью озаряют Им древней Греции священные места…», «Когда за призраком свободы Нас Брут отчаянный водил…», «Завтра увижу я башни Ливурны, Завтра увижу Элизий земной…», «Ты скажешь: ветреная Геба, кормя Зевесова орла…»

То же можно сказать о многих других: Майкове, Фете, Анненском, символистах, акмеистах, Ходасевиче, Цветаевой… Хотя, разумеется, были поэты, к античным мотивам обращавшиеся редко (Лермонтов, Пастернак) или обходившиеся без них (Некрасов, Блок), – и объяснить причину этого можно, исходя из их идеологической направленности или очень личных свойств – разобраться в этом было бы очень интересно, но не сейчас и не здесь.

Советская поэзия откровенно сторонилась Греции и Рима и вообще западной культуры. Имена греческих богов, поэтов или римских философов, императоров в лучшем случае считались излишеством, чуждым революционной эпохе. Советская поэзия росла на голой почве – и гордилась этим.

Сегодняшней поэзии, как будто отвернувшейся от социалистической идеологии и склонной к повторению авангардистских открытий и «новаторства», Аполлон или Овидий тоже ни к чему. (За редким исключением: Алексей Пурин, например.)

1962 годом помечено первое мое стихотворение на античный мотив («Ваза»), вошедшее в книгу «Первое впечатление» (1962)[1]. Мне, родившемуся в Петербурге с его Летним садом, Камероновой галереей в Царском Селе, колоннадой Аполлона в Павловске, памятниками Кутузову и Барклаю де Толли в римских тогах-плащах перед Казанским собором, мне, читавшему в детстве «Илиаду» и «Одиссею» в переводах Гнедича и Жуковского, твердившему, как заклинание, мандельштамовские строки: «Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины…», обожавшему греческую и римскую скульптуру, выставленную в Эрмитаже, пройти мимо всего этого баснословного богатства, унаследованного не только Европой, но и послепетровской Россией, было невозможно.

Упреки в «камерности» и «книжности», сопутствовавшие мне с юных дней, не охлаждали, а наоборот, разогревали в сознании тягу «к мировой культуре». В каком-то смысле я смолоду ощущал свое одиночество в поэзии – и думаю, что оно оказалось плодотворным: я шел своей дорогой и, если говорить о современниках, встречался на ней только с Бродским, для которого «римская тема» («греческую» он всё же обходил стороной), была так же важна. Недаром он мне сказал однажды, уже в Америке: «Александр, когда я встречаю в твоих стихах античные сюжеты, я, как охотничья собака, делаю стойку». При этом разница в интонации, строфике и мировоззрении избавила нас от совпадений.

Важно отметить, что античные мотивы, столь любимые мной, никак не подпадали под рубрику «антологической поэзии» в духе А. Майкова. Они, эти мотивы, имели прямое отношение к моей жизни, к современности, были тесно переплетены с нею. Читатель увидит, если его заинтересует эта книга, как петербургские реки перетекают в летейские, как лавр, «воспетый Овидием», пригождается в стихах о поездке в Грузию, как «Критский лабиринт» пересекается с любовью и телефонным разговором, как бабочка, как будто прилетевшая из античной драмы, сложившая крылья, а затем поднимающая их, помогает справиться с тоской и душевным унынием, как в обычной городской комнате оконные занавески на ветру превращаются в «Пергамский алтарь на воздушной подкладке» и т. д.

Мало того, из-за стихотворения «Аполлон в снегу» у меня были большие неприятности: эти стихи прочел вслух на собрании творческой интеллигенции города первый секретарь ленинградского обкома партии тов. Романов и, перевирая фамилию автора, заявил: «Если поэту Кушниру здесь не нравится, пусть уезжает». А дело в том, что Аполлон в снегу – это поэтическая метафора, имеющая прямое отношение к трагической судьбе русской поэзии в ХХ веке: «Это мужество, это метель, Это песня, одетая в дрожь…» Спасло меня только то, что стихи не были напечатаны: референты подсунули Романову стихотворение, отданное мною в журнал «Аврора», но еще не опубликованное. Получился «прокол»: первый секретарь обкома выдал тайну, показав, что партия не только следит за литературным процессом, но и подменяет собой цензуру.

Просматривая сейчас многие стихи, удивляюсь тому, как они вообще могли быть не только написаны, но и напечатаны в те годы.

«Цезарь, Август, Тиберий, Калигула, Клавдий, Нерон, Сам собой этот перечень лег в стихотворную строчку…» (1979) – так начинается одно из стихотворений, впервые опубликованное в журнале «Студенческий меридиан» № 3 за 1980 год, а затем, через шесть лет, – в книге «Дневные сны». Аналогия с отечественными вождями-«императорами» здесь очевидна и недвусмысленна: «О, какой безобразный, какой соблазнительный сон!..»

Античные приметы, подробности, ассоциации сопутствуют мне всю жизнь, и речь при этом в стихотворении может идти о чем угодно: о любви, о природе, об искусстве, о смысле жизни. Минорная или трагическая, скорбная интонация дополняется легкомысленной, шуточной, иронической, какой угодно. Спектр разнообразный и никак не сводится к одной или двум краскам. По датам, проставленным под стихами, читатель увидит, что античные мотивы не покидают меня и сегодня.

В заключение хочу сказать, что предвижу опасное для такой «тематической» книги недоразумение: может показаться, что этот мотив в моей лирике определяющий. Ничего подобного! Все эти стихи «растворены» в восемнадцати книгах, а самые последние написаны совсем недавно. Тем не менее, решаясь на этот шаг – собрать близкие по духу и тематике стихи под одной обложкой, понимаю, что, возможно, совершаю ошибку. Это Фет в старости поделил свои стихи на разделы, назвав их «Весна», «Лето», «Осень», «Снега», «Мелодии», «Вечера и ночи», «Антологические стихотворения», «Море» и т. д. Ничего подобного я устраивать не собираюсь, книги своих стихов перемешивать и разнимать на части не хочу: ведь так можно распустить пряжу, запутать и уничтожить сложившийся узор. Тогда почему бы не издать книгу «городских» стихов, или «пейзажных», или еще у2же – «морских», и так называемых «философских», что и вовсе было бы нелепо и претенциозно, и «любовных» и т. д.

«Но я боюся вам наскучить». Это неловкую фразу я чуть не приписал пушкинской Татьяне, но вовремя спохватился: она из лермонтовского «Валерика». Я тоже боюсь наскучить – и прошу прощения за этот первый (и, наверное, последний) опыт не свойственного мне подбора стихов по одному мотиву, выхваченному из общей звучащей массы, мотиву, ни в коем случае не главному, проходному и все-таки дорогому для меня. Может быть, читатель прислушается к нему – и что-то отметит, выберет, полюбит.

Античные мотивы

Ваза

На античной вазе выступаетЧеловечков дивный хоровод.Непонятно, кто кому внимает,Непонятно, кто за кем идет.Глубока старинная насечка,Каждый пляшет и чему-то рад.Среди них найду я человечкаС головой, повернутой назад.Он высоко ноги поднимает,Он вперед стремительно летит,Но как будто что-то вспоминаетИ назад, как в прошлое, глядит.Что он видит? Горе неуместно.То ли машет милая рукой,То ли друг взывает – неизвестно!Потому и грустный он такой.Старый мастер, резчик по металлу,Жизнь мою в рисунок разверни, —Я пойду кружиться до отвалуИ плясать не хуже, чем они.И в чужие вслушиваться речи,И под бубен прыгать невпопад,Как печальный этот человечекС головой, повернутой назад.1962

«Вижу, вижу спозаранку…»

Вижу, вижу спозаранкуУстремленные в НевуИ Обводный, и Фонтанку,И похожую на склянкуРечку Кронверку во рву.И каналов без уздечкиВижу утреннюю прыть,Их названья на дощечке,И смертельной Черной речкиУскользающую нить.Слышу, слышу вздох неловкий,Плач по жизни прожитой,Вижу ЕкатерингофкиБлики, отблески, подковкиЖирный отсвет нефтяной.Вижу серого оттенкаМойку, женщину и зонт,Крюков, лезущий на стенку,Пряжку, Карповку, Смоленку,Стикс, Коцит и Ахеронт.1967

Лавр

Не помнит лавр вечнозеленый,Что Дафной был и бог влюбленныйЕго преследовал тогда;К его листве остроконечнойПодносит руку первый встречныйИ мнет, не ведая стыда.Не помнит лавр вечнозеленый,И ты не помнишь, утомленныйПутем в Батум из Кобулет,Что кустик этот глянцевитый,Цветами желтыми увитый,Еще Овидием воспет.Выходит дождик из тумана,Несет дымком из ресторана,И Гоги в белом пиджакеНе помнит, сдал с десятки сдачуИль нет… а лавр в окне маячит…А сдача – вот она, в руке.Какая долгая разлука!И блекнет память, и подругаЗабыла друга своего,И ветвь безжизненно упала,И море плещется устало,Никто не помнит ничего.1971

«Исследовав, как Критский лабиринт…»

Исследовав, как Критский лабиринт,Все закоулки мрачности, на светЯ выхожу, разматывая бинт.Вопросов нет.Подсохла рана.И слезы высохли, и в мире – та же сушь.И жизнь мне кажется, когда встаю с дивана,Улиткой с рожками, и вытекшей к тому ж.От МинотавраОсталась лужица, точнее, тень одна.И жизнь мне кажется отложенной на завтра,На послезавтра, на другие времена.Она понадобится там, потом, кому-то,И снова кто-нибудь, разбуженный листвой,Усмотрит чудоВ том, что пружинкою свернулось заводной.Как в погремушке, в раковине слухаОбида ссохшаяся дням теряет счет.Пусть смерть-старухаЕе оттуда с треском извлечет.Звонит мне под вечер приятель, дуя в трубку.Плохая слышимость. Всё время рвется нить.«Читать наскучило. И к бабам лезть под юбку.Как дальше жить?»О жизнь, наполненная смыслом и любовью,Хлынь в эту паузу, блесни еще хоть разСтраной ли, музою, припавшей к изголовью,Постой у глазВодою в шлюзе,Всё прибывающей, с буксиром на груди.Высоким уровнем. Системою иллюзий.Еще какой-нибудь миражик заведи.1974

Руины

Для полного блаженства не хваталоРуин, их потому и возводилиВ аллеях из такого матерьяла,Чтобы они на хаос походили,Из мрамора, из праха и развала,Гранитной кладки и кирпичной пыли.И нравилось, взобравшись на обломок,Стоять на нем, вздыхая сокрушенно.Средь северных разбавленных потемокВсплывал мираж Микен и Парфенона.Татарских орд припудренный потомокИ Фельтена ценил, и Камерона.Когда бы знать могли они, какиеУвидит мир гробы и разрушенья!Я помню с детства остовы нагие,Застывший горя лик без выраженья.Руины… Пусть любуются другие,Как бузина цветет средь запустенья.Я помню те разбитые кварталыИ ржавых балок крен и провисанье.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Стихи в книге представлены в хронологическом порядке, но иногда этот порядок нарушается в угоду сюжетной необходимости.