Моё собачье дело

После того как замок на двери нашего вольера снова защелкнулся и мама бросила на нас последний, виноватый взгляд, я отвернулась, чтобы более не смотреть на ускользающий шанс настоящей жизни, возникнувший из утренней дымки, подаривший мгновения невероятной надежды и испарившийся, как сон, который я даже не пыталась ухватить за растворяющийся в лучах света хвост. Они ушли, а мы остались. Еле согнув заледеневшие лапы, я легла в остывший угол и закрыла глаза, чтобы не смотреть на сеструху и не ненавидеть ее за то, что нас двое и что мы никогда не сможем про это забыть.

Глава 3

Можно забрать собаку из приюта, но приют из собаки забрать нельзя

С уходом нашей недолгой надежды ушла и жара, и серые дни начал заливать не менее серый дождь. Он был настолько проливным, что мне казалось, будто на крыше стоит какой-то злоумышленник и неустанно опрокидывает ведра. Я даже несколько раз подошла к прутьям и попыталась разглядеть этого негодяя, но, как и стоило ожидать, ничего, кроме непрестанного потока воды, не увидела.

Сначала вода скапливалась в небольших ямах на дороге, а вскоре переступила за края образовавшихся маленьких озер и начала медленно, но уверенно заливаться в наш вольер. Работники приюта же не сочли положение жизнеопасным и, виновато пожав плечами, оставили нас на мучительную смерть. Столь необычная ситуация, именуемая людьми странным названием ЧП (волонтеры, появившиеся в приюте за время потопа всего раз, бегали туда-сюда в прострации и с вылупленными глазами все повторяли: «Это полное ЧП!»), имела и одну положительную сторону: животный страх за жизнь сумел отодвинуть чернейшую депрессию, которой я с упоением предавалась вот уже почти что неделю, на второй план.

Вода все неумолимо наступала, а наглые работники продолжали делать вид, что ничего страшного не происходит, и я поняла, что нам с сеструхой надо действовать самим. Я долго подыскивала слова, чтобы заранее не травмировать и так изрядно подорванную психику сеструхи, но в конце концов высказала все накопившееся на душе. Жизнь в приюте была, разумеется, не сладка, но помирать мне все равно еще не хотелось. Особенно в каком-то болоте, нагло ворвавшемся на нашу территорию.

Как и стоило ожидать, после моей речи нервы сестры сдали, и помимо всемирного потопа на мою голову свалилась еще и обалдевшая, ни к чему не пригодная псина с тронувшейся крышей.

Пока я с немалыми усилиями пыталась свернуть наши спальные пледики в валики для сооружения дамбы, сеструха носилась по оставшейся суше от стенки к стенке и смотрела на воду с ужасом бешеного волка. Даже ротвейлеры как-то притихли, и я, не ожидая от себя подобного благородства, начала серьезно беспокоиться за бедных глыб.

Валики не помогли. Болото плавно растеклось по всему вольеру, и я обреченно села на плавающий плед, как на плот, прижав его к пока недалекому дну, и стала ждать неизбежного конца. О том, что творилось с сеструхой, я лучше умолчу.

Но, к моему великому удивлению, уровень воды не поднимался, хотя дождь все лил. Оказалось, что в двери, ведущей в коридор, была щель, через которую вода просачивалась и там стекала в дырку в полу. Так я узнала, что такое водосток, и сильно ругала себя за то, что, толком не разобравшись в ситуации, распаниковалась и довела сеструху до того плачевного состояния, в котором она пребывала. Прижав ее к стенке и усадив на подплывший мокрый пледик, я как можно доходчивее постаралась объяснить ей, что смерть отменяется. Она вроде вняла моим доводам, поверила в загадочный водосток и немного расслабилась. А я, избежав столь прискорбной участи, пришла в такое прекрасное расположение духа, что даже не расстроилась, увидев размякший ужин в затопленной миске.

Наше приютское ЧП закончилось так же неожиданно, как началось, но лето было невозвратимо утеряно. Близилась осень. У нас забрали загнившие пледики и положили на их место шикарные подушки, пожертвованные пострадавшему от стихии приюту расчувствовавшимся толстячком с большой лысиной и большим носом, на который градом катились слезы жалости за нас и гордости за самого себя, когда он пришел на презентацию своих даров при деле.

– А имя-то? Имя вышили? – поинтересовался он, задыхаясь от переполнявших его эмоций.

Работники деловито вытащили из-под сеструхиной попы расписную подушку и указали на еле видную вышивку в углу.

– Приют вас никогда не забудет, Захар Маврикович, – пафосно проговорил работник и посадил сеструху обратно на подушку.

Мне показалось, что ему оказали многовато чести за какие-то подушки, пусть даже они новые и мягкие, но соседская всеведущая болонка поведала мне, что благодаря этому растроганному господину с подтяжками приют обеспечен кормом и сеном на всю зиму. Я почтительно кивнула. Без еды было всегда плохо, но без сена зимой было даже хуже, чем без еды. При заморозках бетонный пол превращался в нескользкий лед, и отморозить себе лапы можно было запросто за считаные минуты. Не могу сказать, что с сеном было очень комфортно, но, по крайней мере, лучше, чем без ничего. Можно было в него зарыться и поспать хоть немного, не просыпаясь то и дело из-за окаменевших конечностей.

Со всеми этими переживаниями я успешно умудрилась забыть про очаровательное семейство, которое нас чуть не удочерило, и поэтому даже не сразу узнала папу, когда он снова появился перед нашим вольером. Да и если я смела бы ожидать, что кто-то из них еще раз вернется, то про него я подумала бы в последнюю очередь. Он выглядел так же, как и в первый свой визит, только еще немного более несчастным и растерянным. Папа плотно сжал губы и сунул руки в карманы.

– Ну что, как вы тут? – робко поинтересовался он. Было заметно, что практики общения с животными у него было немного и что он смущался.

Сеструха, чья память оказалась лучше моей, бросилась к нему и, припав к прутьям, завиляла хвостом что было мочи. Пока я наблюдала за ее ходившей из стороны в сторону задней частью, воспоминания нагрянули на меня цветной лавиной. Как наяву передо мной промелькнули мама с браслетами, Никуся, Сашка, луг и ссора.

Помедлив, я тоже подошла к нему и слегка вильнула хвостом в знак внимания. Я не знала, зачем он вернулся, к тому же еще и один, и что от него следовало ожидать. Папа тяжело вздохнул и опустился на корточки. Мне было интересно, о чем он думает, но я уже давно поняла, что мужчины намного реже озвучивают тот бардак, который творится у них в голове, чем женщины.

Тут к нашему маленькому собранию подоспел один из работников приюта.

– Что? Решились все-таки? – прохихикал он.

Я навострила уши. Папа медлил с ответом, и я занервничала. На что он решился? Неужто забрать кого-то из нас?!

Наконец он кивнул.

– Ну и которую? – Работник всунул ключ в дверь и со зловещим скрипом открыл замок.

Мое сердце заколотилось так, что голова пошла кругом. Я впилась глазами в сеструху, вопрошая, понимает ли она весь ужас происходящего. Видно, она понимала. Сеструха очень плотно прижала хвост к животу и так же плотно прижалась ко мне. Думаю, я еще никогда не любила эту дурочку так сильно, как тогда (дурочка – это я ласково, не подумайте). Папа не торопился отвечать, и это мне казалось самой страшной пыткой из всех возможных. Я уже хотела взмолиться о разрешении наших страданий, когда он таки кашлянул и перевел взгляд от меня к сеструхе и обратно.

– Беих, – промямлил он что-то невнятное, и я уставилась на работника, чтобы по его реакции понять, что имел в виду папа. Но работник тоже явно не разобрал этого полустона и попросил повторить наш приговор. Я чувствовала, что вот-вот описаюсь от такого нервного перенапряжения. Папа встал и решительно расправил плечи.

– Обеих, – торжественно проговорил он четко и ясно. – Я беру их обеих.

Я не поверила своим ушам и снова уставилась на работника, как на переводчика самой важной беседы в моей жизни. Но тот тоже в предельном удивлении смотрел на папу.

– Это как – обеих?

– Обеих – значит обеих. Эту собаку, – папа указал на сеструху, – и эту собаку, – папа указал на меня.

– А вы это обговорили с начальством? – недоверчиво переспросил работник.

– А при чем тут начальство? – удивился папа. – Не думаю, что моя работа сильно от них пострадает. К тому же мой сын обещал…

– Начальство приюта, – сурово перебил папу работник.

– А, ну да, говорил, – смущенно кивнул папа. – Все уже подписано.

Я не могла понять, почему работник не прыгает от восторга и не целует папу, а как-то угрюмо пристегивает нас к поводкам, и поэтому боялась радоваться сама. Меня не покидал страх, что я что-то не так поняла. Сеструха тоже заерзала под неласковыми руками работника и нервно прижала уши. Однако по ее поведению я поняла, что боимся мы разных вещей. Я, как великая пессимистка, не могла поверить в ту райскую долю, которая якобы выпадала на наши грешные души, а реалистка-сеструха (с регулярными наклонностями к оптимизму) вдруг испугалась того, о чем мечтала с того далекого дня, в который нас занесло в приют. Она испугалась покидать наш скудный, но привычный вольер. Мало ли что нас ждало впереди, а неизвестность терзала ее хуже самой горькой участи. Я чувствовала, что от меня ожидалась поддержка, но в моей голове началась карусель мыслей и эмоций, и меня как будто вырубило из реального мира.

Неумелой хваткой папа взял в каждую руку по поводку и выволок нас из вольера. Судя по непривычно задумчивому взгляду ротвейлеров, даже они не могли понять, что происходит. Хотя ротвейлеры вели себя совершенно спокойно, папа, видно, решил не рисковать лишний раз и повел нас в другую сторону. Я увидела, что старая болонка навострила уши, приподняв голову, и чуть не прослезилась. Меня начала безжалостно грызть совесть. Как могло такое быть, что нас забирали сразу обеих, а остальные собаки оставались? Эта смиренная старушка ждала своего хозяина несравнимо дольше нас, но зависти в ее глазах тем не менее не наблюдалось. На прощание она повиляла хвостом и звучно тявкнула, а я все не могла оторвать от нее взгляда, пока папа не завел нас за угол.

Вокруг стоял прощальный вой, который раздирал мне и так пострадавшее сердце. Я была готова остаться взамен на каждую приютскую собаку, наверное, даже за ротвейлеров. Ну ладно, может, не за ротвейлеров, но за всех других точно. В какой-то момент я не выдержала и уставилась себе под ноги. Рядом со мной по земле тащился сеструхин мокрый язык. Шучу, не по земле, конечно, но вывесила она его действительно изрядно далеко. Мне даже не надо было смотреть ей в глаза, чтобы убедиться в том, что вылуплены они так, что грозились вовсе выкатиться.

Когда мы вышли за забор, отделявший приют от всего остального беззаботного мира, и подошли к машине, которую папа умудрился поставить в единственную лужу на всей парковке, мне все еще казалось, что это какой-то зловещий розыгрыш. Мы даже не взяли с собой новые подушки, подаренные плачущим господином, и миски. Куда нам было ехать?

Папа тихо и неразборчиво выругался, намочив ноги, и открыл заднюю дверцу.

– Ну давайте, как там… – Он сделал какой-то невиданный жест рукой и дернул за поводки. – Але хоп, что ли?