Война кончается войной

– Немецкий склад? – спросил Бессонов.

– Наверняка. И оружие они оттуда брали второпях. Не было у них возможности подготовить его основательно с неполной разборкой. Склад явно лесной.

– А пленные? – удивился Васильев.

– Эти говорят, что присоединились к группе позже и о месте расположения склада не знают. Таких закладок с оружием, снаряжением и продуктами здесь много. Мы только за последний месяц вскрыли три тайника. А сколько их еще, никому не известно. Немцы еще до отступления передавали в ОУН оружие. А уж перед своим отходом делали это на оставляемой территории крайне активно. Так что на ваш вопрос у меня ответов пока нет, а есть встречные вопросы. Что или кого они ждали, хотя уже должны были понять, что по пятам идет рота НКВД и что скоро их возьмут в тиски. Кому адресовано письмо? По какому каналу оно должно было уйти?

– Не густо, – после недолгого молчания констатировал Бессонов. – Но и времени у вас для анализа ситуации почти не было. Давайте так: вы мне дадите толкового оперативника, я с ним съезжу еще раз на место того боя. А Васильева мы посадим за личные дела. Он вам сам скажет, кто ему нужен. Из убитых бандитов многих установили?

– Больше половины. Думаю, завтра или послезавтра установим всех.

– Хорошо, – Бессонов повернул голову назад. – Сядешь и пороешься в связях установленных оуновцев из этой группы, посмотри местных лидеров, что на них есть. Особо удели внимание пособникам, тем, кто замечен в связи с ОУН: чердак им предоставил, картошечки отсыпал или табачку. Ну, ты понял.

Капитан Бессонов знал способности своего помощника. Алексей Васильев мог один сделать больше, чем несколько следователей за время ознакомления с разыскными делами. Память у Васильева была фотографическая. Если он один раз услышал или прочитал фамилию, тем более применительно к какому-то населенному пункту, или войсковой части, или разыскному делу, он запоминал ее навсегда. Всплыви она через десять дел одним лишь упоминанием, он моментально мог восстановить всю цепь событий, с ней связанную.

– Так и решим, – подвел итог Бессонов. – А первым делом познакомимся с пленными оуновцами, что вы захватили, посмотрим имущество банды.

– Это еще не все, – тихо заметил майор, объезжая несколько еще не засыпанных воронок на дороге. – Это не вошло в рапорт, потому что произошло только вчера. Да и не стал я сообщать письменно, зная, что вы приедете.

– Что такое? – насторожился Бессонов.

– После боя у нас было много раненых, а машин мало. Поэтому имущество и оружие банды после боя мы оставили на один день в местном отделении милиции в Здолбице. В ту же ночь здание милиции попытались поджечь.

Бессонов уставился на майора, а Васильев взялся за спинки передних сидений и весело заметил:

– Хорошо. Это значит, что кто-то все это время за вами следил. Шла банда, вы ее выслеживали, зажали, перестреляли, а кто-то со стороны все фиксировал, прикидочки себе делал, а ночью, значит, пошел ва-банк.

– Что в результате? Много улик погибло? – спросил Бессонов.

– Нет, пожар удалось потушить сразу, да и бутылка с зажигательной смесью попала в окно совершенно другой комнаты, не той, где лежали наши трофеи.

– Дорого я бы сейчас дал, – вздохнул Васильев, – чтобы поймать за штанину того, кто эту бутылочку кидал.

– Сильно дорого? – переспросил майор, невесело улыбнувшись.

– В смысле? – уставился на Воротникова капитан.

– Я говорю, сильно дорого бы вы дали за этого поджигателя? Если есть желание, можете развязывать мошну. Мы его задержали.

– Вы взяли того, кто пытался поджечь здание милиции? – на всякий случай переспросил Бессонов, как будто боялся спугнуть удачу.

– Молодой парнишка, наш, ровенский. Зовут Борис Якуба. На допросах, правда, пока молчит. Сильно его напичкали националистическими идеями. Сидит, как звереныш, но одно слабенькое местечко есть. Боится он. Трусит. И молчит скорее всего со страху. Пока я думаю, как к нему в душу залезть. Без уловки его не разговорить. Можно только еще больше напугать, так он возьмет и ночью в камере повесится.

Машина въезжала в Ровно со стороны старых пакгаузов. Даже смерч войны, прошедший по этим местам дважды, был бессилен уничтожить гордые величественные стены старых дореволюционных складов. Красный кирпич был выкрошен, местами зияли дыры от прошивших кирпичную кладку снарядов, но сами приземистые здания остались стоять. Даже бревенчатые строения из мореного дуба не взяли ни снаряды, ни пожары.

Бессонов увидел человека со «Шмайсером» сразу, как только тот шевельнулся у стены, поднимая оружие. Опыт мгновенно подсказал, что так на машины не нападают. Автоматные очереди редко могут остановить мгновенно. Как правило, пробиваются пулями скаты, радиаторы. Но и скрежеща по старой брусчатке дисками и паря перегретым двигателем, машина может быстро покинуть зону обстрела. А если еще в машине окажутся шустрые ребята, которые метким огнем ответят нападавшим… Нет, при нападении на машины всегда используют гранаты. Только взрывом можно гарантированно повредить автомобиль, а потом уже автоматным огнем довершить дело.

– Лешка, справа! – рявкнул Бессонов, пригибаясь ниже стекла и выдергивая из кобуры свой «ТТ».

Воротников резко нажал на газ, и машину занесло на повороте. Майор выругался, но Бессонов уже понял, что тот увидел и стрелка, и человека с гранатой. Принятое Воротниковым решение было сейчас единственно правильным. Он бросил машину в поворот и понесся на максимальной скорости, которую только мог выжать из трофейного «Мерседеса», прямо на человека с гранатой.

Молодой мужик в кургузом пиджачке и глубоко надвинутой на глаза кепке растерялся. Бросать гранату в приближающуюся машину было поздно. Тем более что с каждой секундой заминки она приближалась к нему все быстрее. На расстоянии двадцати метров он сам пострадает от осколков своей гранаты.

А Бессонов уже стрелял через опущенное стекло в автоматчика. Выстрелы его пистолета слились с треском немецкого автомата, пули прошили со скрежещущим звуком металл кузова. Капитан даже не пытался толком целиться, понимая, что на это у него уйдет на доли секунд больше времени и, значит, он даст преимущество противнику. Стреляя наугад в сторону автоматчика, он сбивал ему прицел, заставлял искать укрытие.

Человек с гранатой метнулся в сторону, пропуская машину мимо себя. Это был самый опасный момент. Воротников ощутил, как хлопнула задняя дверца машины, и тут же раздались три пистолетных выстрела. Потом хлестнула автоматная очередь, и наступила тишина.

Бессонов стиснул локоть майора, заставляя остановиться. Капитан выскочил из машины и увидел, что Васильев стоит на одном колене и целится, держа пистолет двумя руками. Выстрел! Васильев встал, отряхивая колени и гимнастерку.

– Ну что? – подбежал Воротников.

Бандит, который намеревался бросить гранату, лежал на спине, раскинув руки и глядя в небо мертвыми глазами. Два пятна крови расплывались на его груди и еще одно на правом рукаве пиджака. Граната «РГ-42» валялась рядом. Посмотрев в ту сторону, куда стрелял капитан в последний раз, Воротников увидел второе тело. Человек висел на верхней части кирпичного забора, зацепившись полой пиджака за какую-то железку, торчавшую из стены. Руки его безжизненно мотались из стороны в сторону.

– Еле успел. Чуть-чуть не ушел, – виновато сказал Васильев и улыбнулся. – Предупреждать надо, товарищ майор, что у вас тут как на передовой. Мы хоть автоматы свои распаковали, а едем, как на курорте.

– На вас раньше были покушения? – спросил Бессонов, присаживаясь на корточки возле первого трупа и подбирая гранату.

– Всякое бывало. Не факт, что сейчас их интересовал я.

– Утечка? У вас в Управлении?

– Не обязательно. Они тоже не дураки, понимают, что мы оценили важность полученной информации. А тут еще я поехал на военный аэродром. Ясно, что встречать начальство.

– А ведь это не наши клиенты. – Бессонов стволом пистолета приподнял рукав пиджака убитого. – Это уголовник. Насколько я понимаю в их символике, у этого за спиной две ходки. Бред какой-то. Зачем уголовникам нападать на вас, майор? Может, перепутали с кем-то? С начальником милиции? У вас с этой категорией граждан трений в последнее время не было?

– Не было, – подходя к трупу, сказал Воротников. – Блатные никогда в политику не лезли. Да и к вопросам измены родине они в большинстве своем относились отрицательно.

– Это подстава, – хмыкнул Васильев. – Кстати, почему нет милиции? Мы тут войну устроили, а к нам никто не бежит. Только убегают от нас.

Несколько прохожих и в самом деле, увидев, что происходит на улице, поспешили скрыться.

Спустя некоторое время трое милиционеров все же прибежали, громко топая сапогами по брусчатке. Оставив Воротникова объясняться с милицией, Бессонов с Васильевым отправились снимать второе тело.

– Что ты имел в виду, когда назвал это подставой?

– А то и имел. Они действовали как смертники или как люди, которые не знали уровня подготовки тех, на кого они собрались нападать.

– Скорее не знали, – согласился Бессонов. – Думаешь их использовали вслепую? А ну-ка, урки, в такое-то время по такой-то улице проедет такая-то машина. Пальните в нее из «Шмайсера» да гранату бросьте для острастки. Так, что ли? Зачем? Что думаешь?

– Ну смотри. – Васильев остановился и оживленно заговорил, ухватив своего шефа за пряжку ремня. – Даже в их среде приказы пойти и умереть не действуют, если ты, конечно, в картишки не проигрался на желания. И тебе не подфартило. Вон тот, что гранатой размахивал, не шестерка какая-нибудь, у него две серьезные ходки, он умеет грамотно убивать. Такого не пошлешь на верную смерть. Значит, им не сказали о настоящей опасности. Вот этот, что на заборе красуется, вовремя смекнул и бросился шкуру спасать. Не было ему до нас уже дела, когда он понял, кто мы такие и что можем с ним сделать. Так приказы не выполняют, так удирают те, кто попал в неожиданный переплет.

– Ладно, убедил, – согласился Бессонов. – Уголовную среду кто-то здесь использует в антисоветской деятельности. И используют «втемную». Надо было все-таки стрелять по конечностям.

– Ладно тебе ворчать, – уже серьезно ответил Васильев. – Ты же видишь, что еще секунда, и его бы «Митькой звали». Прыгнул бы через забор, ищи его потом. Может, его там машина ждала?

Глава 2

Сидя перед московскими оперативниками, Шаров чувствовал себя как на экзамене. Званием они всего на ступень выше него и по возрасту не «в отцы годятся». Хотя вон тому угрюмому Бессонову, наверное, уже к сороковнику подходит. А Васильев помоложе. Интересно, Бессонову уже бы майором быть или подполковником по его возрасту, а он все в капитанах. Подробно пересказывая москвичам историю последнего боя с оуновцами, Шаров разглядывал капитанов и прикидывал в уме возможный итог этой встречи.

Приехали, все раскопали, всех арестовали, рапорта написали, медали и благодарности получили. А нам – выговора, что сами не смогли, и перспективы служебного роста коту под хвост. И доказывай потом, что работали вместе, что мы бы и без них справились, что они «выехали» за счет нас. А может, наоборот? Помогут, похвалят, к званию из Москвы представление придет. Вроде мужики неплохие, хотя кто их разберет.

А что я все о звании, о перспективах? Ну, да… Олеся! Приятно будет появиться перед ней в новом кителе с капитанскими погонами, в новеньких хромовых сапогах, пригласить ее на танец.

– Олег, ты не о том думаешь, – вдруг перебил Шарова капитан Бессонов.

– Что? – удивился и даже немного смутился Шаров. – Простите, я не понял.

– Ты сейчас пересказываешь нам события того дня, а мысли твои далеко. А нам не механический пересказ нужен, а твоя попытка взглянуть на те события еще раз свежим взглядом по прошествии времени.

«Черт, – мысленно ругнулся Шаров. – Ясновидящие какие-то».

Он посмотрел в глаза московским оперативникам и согласно кивнул. А ведь и правда… Вот Бессонов намекнул на свежий взгляд… В подсознании уже сидела занозой мысль не совсем до конца понятая, но она там уже есть, шевелится и намекает.

– Взглянул, товарищ капитан, – решительно заявил он. – Торопятся они. Время их поджимает. Отсюда и огрехи, и нелепые поступки и решения.

– Интересно! – расплылся в располагающей улыбке Васильев и подпер кулаком подбородок, как будто уселся в ожидании долгого и поучительного рассказа.

– Это пока на уровне ощущений, – добавил Шаров, уже пожалевший, что вылез со своими мыслями и интуицией. Не засмеяли бы москвичи. – Понимаете, они все время несут потери. Мы вскрываем подполье, ловим банды, перехватываем сообщения. А у них приказ из-за кордона, и они его обязаны выполнить. А сил и средств порой уже не хватает. Не все решишь только с использованием складов оружия или съестных припасов. А раз ошибаются, значит, мы все же выбиваем у них толковых командиров, лидеров, спецов по организации диверсий. И в основной своей массе закордонным руководителям приходится опираться на полуграмотных крестьян, бывших студентов и мелких служащих. А у этих людей кроме свернутых в сторону мозгов больше ничего нет.

– Ну, кое-что, я думаю, в этих головах все же есть, – поправил Бессонов. – Помимо националистических идей, там есть еще жажда крови, склонность к насилию, желание заработать на этом движении. А еще у каждого есть близкие люди, у многих семьи. А еще каждый из них, почти каждый, не готов умирать за свое дело. Мы вот готовы, а они нет!

– Можно и так сказать, – кивнул Шаров. – Все, кто к нам в руки живыми попадает, выглядят жалко. За исключением истинных борцов. Жалко выглядят, как воры, которых поймали за руку на месте преступления. Кто-то старается сотрудничать, активно дает показания, а кто-то замыкается, как перед смертью. Мол, все одно к стенке поставят. Боятся. Часто в камеру заходишь, чтобы на допрос забрать, а у него лицо сразу землистым становится и в глазах жизнь тухнет. Все ждут, что на расстрел поведут.

– Хороши патриоты, – хмыкнул Васильев. – Ну а что можешь про этого Якубу сказать, который здание милиции в Здолбице хотел поджечь?

– Герой из него не получился. Если бы ему удалось убежать, тогда бы он гоголем среди своих ходил, нос до проводов задирал. А сейчас сидит, в пол уставился и молчит. Только вздрагивает при каждом резком звуке. Показаний не дает, на вопросы почти не отвечает. Где жил и как жил, рассказывает неохотно.

– Хорошо давили на него?

– Не очень, – ответил Шаров и открыл папку на своем столе. – Мы пока по его связям пробежались, навели справки, чем занимался здесь во время оккупации. Ну, и на предмет принадлежности к ОУН. Живет он с матерью в Ровно, до войны работал на железной дороге разнорабочим. При фашистах опять собрали, кого смогли, из работников железной дороги и заставили снова там работать. Якубу в том числе. Вот список тех, с кем он поддерживал отношения и во время оккупации, и после освобождения Западной Украины по сегодняшний день. Есть основания полагать, что Якубу националисты завербовали в свои ряды еще при немцах.

– Не вяжется, – покачал головой Бессонов. – Человек на железке работает, во всех отношениях он – кадр для них ценный. И сведения может поставлять, и помощь оказать при подготовке диверсии. Зачем они его «спалили»?

– Только в одном случае, – вставил Васильев, многозначительно подняв перед собой указательный палец. – Если этот парень не представляет из себя ценности как агент. Например, туп до предела. Или за ним началась слежка, а его хозяева знают, что он информацией не владеет и никого не сможет выдать. Зачем толковым членам подпольной группы рисковать, когда можно от балласта избавиться и полезное дело сделать.

– Если он туп до предела, – с сомнением в голосе сказал Бессонов, – то ему опасно и поджог поручать. Хотя, если Шаров прав, и они сильно торопятся, то могли и такого послать. Ладно, Олег, веди его сюда, твоего Якубу, посмотрим на него живьем.

Арестованный, несмотря на свои 24 года, на вид казался совсем молодым пареньком. Щуплый, с узкими плечами, длинной бледной шеей и круглым лицом. Когда конвойный ввел Якубу в кабинет, Васильев покачал головой и высказался коротко: «Черешня на тонкой ветке».

Бессонов кивнул арестованному на стул, стоящий посреди комнаты, а сам уселся напротив верхом на другом стуле, разглядывая паренька пристально с ног до головы. Васильев сложил руки на груди и облокотился плечом на сейф у стены.

– Вот он, наш герой, – констатировал Шаров, раскрывая на своем столе дело Якубы. – Мутная личность.

– Слушай, Боря, – сказал Бессонов, вглядываясь в лицо парня. – А почему ты не отвечаешь на допросах и не даешь показаний?

– Чтобы меня к стенке поставили и шлепнули? – огрызнулся Якуба тонким и каким-то надтреснутым голосом. – Ничего не буду говорить.

– Ага, значит, есть за что к стенке ставить? – засмеялся Васильев. – Значит, признаешь, что совершал преступления против советской власти и украинского народа?

– Вы оккупанты, вы враги украинского народа! – выпалил на одном дыхании Якуба. – А украинский народ борется за свою свободу.

– Оккупанты? – вскинул брови Бессонов. – А не Переяславская ли рада в середине XVII века во времена Богдана Хмельницкого, когда гетман Радзивилл занял Киев, решила просить помощи у России? Оккупанты, говоришь? А ты знаешь, что тогда Россия помогла украинцам и это привело к русско-польской войне, которая длилась почти три года? За вас животы свои клали, спасали вас, сами же вы помощи попросили. Оккупанты… Кто 22 июня 1941 года бомбил Киев, чьи танки терзали гусеницами засеянные поля? А чьи братские могилы по всей Украине? И лежат в них вместе те, кто жизнь отдал за вас: и русские, и белорусы, и грузины, и татары, и казахи. Да все народы нашей страны как один встали на пути фашистов, которые вторглись вероломно, как бандиты! И ты…

Якуба без видимых эмоций выслушал эту тираду, продолжая смотреть в пол. Да и не надеялся капитан Бессонов такими вот простыми и горячими словами сломить парня, достучаться до его совести. Он скорее для себя говорил, свое право допрашивать этого паренька перед собой утверждал. Одно дело по должности допрашивать, другое – по велению души и совести.

– Ладно, воспитывать мы тебя не будем, – недобро усмехнулся Бессонов. – Есть хорошая поговорка в народе: дитя воспитывать надо, пока оно поперек лавки лежит. А как вдоль ляжет, так воспитывать уже поздно. Ты вон дылда какая, с тебя спрос теперь как со взрослого. На случай, если ты не понял или не знаешь, – мы специально прилетели из Москвы в помощь местным чекистам. Специальная оперативная группа Главного управления государственной безопасности НКВД. Твои хозяева заваривают здесь кашу, а мы этого не допустим.

Васильев неодобрительно посмотрел на товарища. Мало ли что, вдруг парень сбежит? И унесет с собой данные о специальной группе из Москвы. И будет враг во сто раз осторожнее действовать. Но вмешиваться в разговор не стал, полагая, что Бессонову виднее, он тут старший, ему и решать.

– Ты, Боря… – начал было капитан, но договорить не успел.

С треском и звоном разлетелось оконное стекло. Характерный резкий жужжащий звук и – почти одновременно с разбившимся оконным стеклом разлетелся на мелкие осколки графин с морсом, которым москвичей полчаса назад угощал Шаров. Темно-красная жидкость потекла на пол.

Бессонов сильным ударом сбил арестованного со стула и упал на него, прикрывая своим телом. Васильев с пистолетом в руке уже стоял сбоку от окна и осторожно выглядывал наружу, пытаясь определить, откуда был сделан выстрел. Судя по звуку и силе удара, стреляли из винтовки. Или «мосинка», или немецкий «Маузер».

Шаров ползком подобрался к окну и вопросительно посмотрел на Васильева. Тот убрал пистолет в кобуру и вздохнул:

– Бесполезно. Два десятка домов, не считая крыш, слуховых окон и деревьев. У твоего начальника нет дежурной роты, чтобы прочесать район? Нет. Поэтому иди к Воротникову, пусть он даст, кого сможет, и начните опрашивать жильцов и прохожих. Кто что видел, кто что слышал. Пусть поднимет участковых и ребят из уголовного розыска.

Васильев повернулся и посмотрел, как Бессонов помогает подняться Якубе.

– Смотри, Владимир Сергеевич, – Васильев подошел к парню и наклонил двумя руками его голову.

Бессонов и Шаров замерли рядом, глядя на темя Якубы, где красовалась небольшая ссадина, а на виске уже собиралась струйка крови, готовая сбежать вниз. Арестованный с перепугу еще даже не понял, что пуля едва не снесла ему полголовы.

– Бегом к Воротникову и на подворный обход! – рыкнул Бессонов. – И аптечку пусть принесут!

– Чуть-чуть, – шептал побледневший Якуба, до которого наконец дошло, что же случилось. Он все пытался рукой потрогать ранку от зацепившей его пули, но Васильев упорно отводил его руку. – Вот ведь чудо, а! Еще бы немного…

– А ведь стреляли без оптики, с близкого расстояния, – заключил Бессонов, подойдя к окну. – Судя по звуку, не дальше ста метров. Потому и промахнулся.

– Вы чего? – непонимающе закрутил головой Якуба. – В кого промахнулся?

Бессонов не спеша уселся напротив верхом на стуле. Паренек настороженно смотрел на офицера.

– В тебя, Боря, в тебя, – наконец ответил Бессонов. – Очень ты опасен для своих командиров-хозяев. Что-то ты такое знаешь, и они боятся, что ты расскажешь нам. Списали они тебя в расход, дружок. Убьют, обязательно убьют, раз решили. Нежелательный свидетель. Наверное, ты должен был погибнуть еще после попытки поджога, но почему-то не погиб. Или местные оперативники слишком шустрыми оказались, или тот, кто тебя ликвидировать после поджога должен был, промахнулся. Но это уже не важно.

– Вы чего, граждане начальники? – закрутился на стуле Якуба. – Так нельзя. Я же под охраной вашей теперь нахожусь. Нельзя же, чтобы вот так…

Бессонов захотел наорать на этого перепуганного мальчишку, который уже стал убийцей, но орать как раз не следовало. Эмоции всегда мешают принимать правильное решение. Здесь нужен только взвешенный анализ и… страх. А боится тот, кто чувствует себя одиноким перед опасностью. Тем более перед опасностью смертельной.

– Почему нельзя? – прикрыв рукой рот, Бессонов зевнул. – Ты думаешь, мы ради тебя тут баррикады городить станем? Или роту солдат отрядим, чтобы тебя охраняли? Ты молчишь, показания не даешь. На кой ты нам сдался, такой красивый? Они в следующий раз через окно пальнут, да, не дай бог, кого из нас заденут. А оно нам надо?

Якубу увели. В дверях он обернулся и посмотрел жалобно, затравленно. Бессонов удовлетворенно кивнул и поторопил конвоира. Дверь за пареньком закрылась.

Васильев уже стоял на стуле, примериваясь, чтобы определить линию, соединяющую дырку от пули в стене и то место на разбитом стекле, через которое эта пуля прошла. Жалко, что стекло разлетелось от удара, а то точку, откуда стреляли, можно было бы определить очень точно. Но Васильев успел оглянуться, когда пуля угодила в окно. Сейчас он стоял на стуле и мысленно проводил прямую линию. «Упиралась» она в окно трехэтажного дома, стоявшего от здания НКВД метрах в ста пятидесяти. Створки окна были распахнуты, на ветру колыхалась белая занавеска.

– Есть? – спросил Бессонов.

– Да, пошли!

Особенно спешить смысла уже не было. Стрелок наверняка покинул свою позицию на подоконнике сразу же после выстрела. Но следы, которые он оставил, могли помочь определить если не его личность, то хотя бы принадлежность к организации, а значит, и мотивы покушения на Якубу.

Васильев догнал командира и передал ему футляр с полевым армейским биноклем. Когда они подошли к дому, Бессонов остановился и стал смотреть вверх.

– Ты уверен, что именно это окно?

– За этаж ручаюсь, а вот какое окно, сказать точно не могу. Было бы стекло с пулевой пробоиной, было бы все ясно.

Они поднялись на второй этаж, убедившись, что здесь хорошо знакомая им коридорная система. Общая кухня и комнаты, в которые ведут двери из общего коридора. Из кухни пахло борщом, а еще там что-то кипело и шкворчало на растительном масле, которое нещадно горело. За какой-то дверью плакал ребенок, где-то играл патефон, а совсем рядом ссорились муж с женой. Несколько дверей были сломаны, висели на одной петле, в одной комнате двери не было совсем. Видать, со времен оккупации дом так полностью и не восстановили.

На третий этаж вела такая же лестница с перилами, но ступенек местами не хватало. На третьем этаже жилых квартир было меньше. Здесь было шумно по-своему: через разбитые стекла с улицы доносился шум моторов, скрип повозок, голоса.

Васильев посчитал двери, показал рукой на одну, в середине коридора. Бессонов кивнул и, оглянувшись, вытянул из кобуры пистолет. Васильев замер у двери и стал прислушиваться. К его огромному удивлению, за дверью неожиданно засмеялся ребенок и тут же кто-то из взрослых засюсюкал с ним.

Подумав, оперативники убрали оружие и постучали в дверь.

– Кто там? – негромко отозвался женский голос.