Пауки в банках. Есть ли альтернатива сырьевой экономике?

Сами мы не считаем, что все это действительно нужно было делать срочно и радикально с чисто экономической точки зрения – просто такова была сформированная к тому времени воля влиятельной части населения. Но мы убеждены, что раз уж такой переход был неизбежен, то перечисленные изменения экономической системы, несмотря на их масштабность и радикальность, можно было провести без экономической катастрофы, по меньшей мере, оставаясь на уровне, близком к достигнутому при СССР. (Хотя бы на этом уровне, ибо, конечно же, автоматического ускорения развития при новой системе никто не гарантировал, потому что предстояло вначале создать институты стимулирования и принуждения, замещающие прежние Госплан и ЦК КПСС.) Мало того, по нашему мнению, для выработки более верной политики не нужно было модных или каких-то особенно сложных экономических теорий, описывающих тончайшие эффекты в весьма специфических областях. Достаточно было отслеживать самые грубые и давно известные в основном течении («мэйнстриме») экономической теории параметры рентабельности, доходности, спроса, объема рынков, пошлин, налогов и прочего.

Ценовой механизм и структурное равновесие рыночной экономики

Попытка понять, чем была вызвана всеобщая «воля к рынку», неизбежно заставляет исследовать принципы ценообразования, присущего советской экономике. Что же так разительно отличало в этом плане советское хозяйство от «рыночного», что вызывало всеобщее массовое недовольство, и почему шоковое «лечение» советского хозяйства «рыночными» рецептами обернулось настоящей катастрофой?

В экономиках, которые принято называть рыночными, цены играют важнейшую информативную и регулирующую функцию. Они подают производителям сигналы, чего и сколько надо производить, чтобы в наибольшей степени (в рамках имеющихся производственных возможностей) удовлетворить потребителя и оставить производителям наибольший доход для собственных покупок в роли потребителя. Представим, например, что какого-то товара в рыночной экономике производится «слишком много», а другого – «слишком мало» по сравнению с готовностью потребителей заплатить за товар, покрывая издержки производителей и оставляя им прибыль. Из-за избыточного предложения первого товара цена на него столь низка, что не оставляет производителям никакой прибыли, а из-за недостаточного предложения второго – столь высока, что оставляет производителям сверхприбыль. В этом случае в рыночной экономике происходит сдвиг производственной активности: производители первого товара частично переходят к производству второго. Тогда цены первого товара поднимутся, второго упадут – и производители двух товаров выровняют свои доходы. В экономике восстановится равновесие, позволяющее устойчивое воспроизводство. Когда производители гонятся за максимальным доходом, а потребители – за наилучшим, в рамках располагаемого дохода, товаром, это не только не разрушает экономику, а приводит ее в более устойчивое состояние, при котором лучше и производителям, и потребителям.

Данный механизм регулирует в рыночной экономике не только объемы производства различных потребительских товаров. Он также регулирует развитие друг относительно друга производства материальных благ и услуг, потребительских товаров и товаров производственного назначения, товаров для внешнего и для внутреннего рынков, регулирует долю населения, занятого в разных профессиях, и многое другое. Так, решение сразу многих хозяйственных субъектов сберечь большую долю своего дохода, чем раньше, приводит к росту выдаваемых кредитов, снижению процента и увеличению инвестирования. Изменение условий внешней торговли может поощрить увеличение или сокращение экспорта или импорта, а вслед за ним – приспособительное изменение производственной активности в других отраслях.

Благодаря действию ценового механизма, различные секторы народного хозяйства тесно взаимосвязаны и их относительное развитие находится в довольно устойчивом равновесии. Это обычно и защищает экономику от сбоев, которые могли бы вызываться массовым одномоментным изменением деятельности производителей или поведения потребителей. В самом деле, производители и потребители, в массе своей, меняют свое поведение довольно медленно: привычная деятельность производителей и так близка к наиболее доходному из имеющихся вариантов, привычные покупки потребителей – к наибольшему удовлетворению потребностей при имеющихся доходах. Поэтому, если только не произошло внешнего для экономики катаклизма, производители не станут все одновременно менять производственные программы, а потребители – разом отказываться от доброй половины привычных потребительских товаров. Ситуация рыночного равновесия поддерживается массовыми предпочтениями и согласием населения. Скажем, уровень инвестирования не устанавливается директивно центральным комитетом правящей партии, поэтому последнему не приходится контролировать поддержание инвестирования, посылая инспекторов на каждую фабрику.

Естественно, наше описание предельно упрощено и идеализировано с целью показа тех положительных свойств «рынка», которых была лишена советская экономика. К этой благостной картинке рыночного процветания экономическая теория добавляет многочисленные оговорки. Большое количество специальных случаев, не подпадающих под упрощенную теорию, требует государственного регулирования, в том числе и вмешательства в работу ценового механизма. Все эти частности, из-за которых шокотерапия и привела к экономическому краху, мы, по мере надобности, разберем ниже.

Ценовая структура и директивное воспроизводство в советской экономике

Конечно же, в советской экономике присутствовали, по большому счету, те же секторы народного хозяйства, что и в рыночных экономиках. При этом масштабы производства разных товаров и относительное развитие секторов народного хозяйства (инвестиционного и потребительского, производства экспортных товаров и товаров для внутреннего потребления, материальных благ и услуг, различных потребительских товаров) не были абсурдны и в значительной степени отвечали объективным потребностям страны. Тем не менее эти величины только в малой степени определялись через ценовой механизм потребителями и производителями. Производители не были свободны в решениях о производстве с целью максимизации дохода. Потребители не имели в полной мере свободного выбора в покупках с целью наиболее полного удовлетворения потребностей в рамках имеющегося бюджета. Решения об основных параметрах развития народного хозяйства принимались руководством страны и претворялись в жизнь через производственные планы.

Денежный же механизм зачастую играл подчиненную роль. В советской системе достаточно независимо друг от друга функционировали три денежных контура. Параметры взаимодействия между ними контролировались из одного центра. Один контур – безналичный, использовался для расчетов между предприятиями. Второй контур – наличный, в основном обслуживал доходы и расходы населения. Третий контур – внешнеэкономический – был предназначен для экспортно-импортных операций. Для каждого контура использовались собственные деньги – соответственно, безналичный рубль, наличный рубль и валютный рубль. Переток денег между контурами был больше похож на обмен валюты и строго контролировался, например, через ограничения на фонд оплаты труда в общих расходах предприятия. Благодаря этим ограничениям, предприятия принуждались выделять больше средств на развитие производства либо общесоциальные нужды коллектива, а не немедленно все проедать; кроме того, снижалось давление необеспеченных денег на потребительском рынке.

Главным фактором, определявшим суммарные расходы на потребительские товары и услуги по регионам и социальным слоям в наличном контуре, была единая тарифная сетка. В соответствии с этой сеткой слесарь 4-го разряда в механическом цехе металлургического завода в Днепропетровске и слесарь 4-го разряда на мебельной фабрике в Пермской области за один и тот же объем работы получали одинаковое количество наличных рублей. (Существовали еще региональные и отраслевые коэффициенты и прочие добавки, но в целом картина выглядела именно так.) Соответственно, размер фонда оплаты труда (ФОП) на каждом предприятии определялся исходя из штатной численности работников и размера их стандартной зарплаты. Сведенные вместе ФОПы и социальные выплаты (пенсии, стипендии и т.д.) в масштабах страны задавали параметры конечного спроса на контуре наличных (потребительских) денег.

Советская экономика была построена на централизованном ценообразовании. Для потребительских товаров оно отталкивалось от неких идеологических и этических посылок, влияние которых приводило к тому, что уровень потребительских цен не был привязан к предельным затратам на производство данной группы товаров или спросу населения. Иными словами, цены не соответствовали состоянию рыночного равновесия, при котором даже без государственного принуждения производители готовы продолжать производство за вознаграждение по действующим ценам, а потребители – платить по действующим ценам за произведенные ими товары. В рамках господствующей доктрины устанавливались заниженные цены на продовольственные товары, жилищно-коммунальные услуги и общественный транспорт. Одновременно была выделена группа товаров, которые относились к предметам роскоши и цены на которые были заведомо высокими. К ним относились большинство видов одежды и обуви, радиоэлектроника, мебель, посуда, автомобили. С данных видов товаров взимался высокий налог с продаж, который посредством бюджета перераспределялся и позволял дотировать товары первой группы. Общепринятым способом оценить покупательную способность зарплаты является определение того, сколько единиц данного товара можно приобрести на среднюю зарплату. Согласно этой методике, средняя советская зарплата позволяла купить довольно большое количество продовольствия и совершить большое число поездок в общественном транспорте, но, например, для покупки цветного телевизора нужно было отработать 3–4 месяца. Неожиданным эффектом заниженных цен на продовольствие по мере роста доходов населения стала фетишизация определенных видов «престижных» товаров (ковров, хрусталя), за которые люди были готовы выкладывать эквивалент сотен литров молока или килограммов хлеба.

Централизованное воздействие на цены не ограничивалось субсидированием производителей одной группы товаров за счет налога с продаж другой. В дополнение к этому, цены потребительского рынка искусственно отклонялись от уровня равновесия спроса и предложения как в меньшую сторону («дефицит»), так и в большую (торговля «в нагрузку»). Последний фактор приводил к товарному дефициту (очереди, «колбасные» электрички, торговля из-под полы) и усугублению фетишизации ряда дефицитных товаров. При этом, по чисто идеологическим соображениям, населению был перекрыт вообще или сильно ограничен доступ к приобретению целого ряда товаров, на которые оно было готово потратить излишек доходов: жилье, особенно частное домостроительство для горожан, автомобили, дефицитный ширпотреб. Искривленная ценовая структура и дополнительные ограничения в потреблении «роскоши», ранее призванные облегчить массе населения бедной страны доступ к жизнеобеспечивающим благам, насильственно приковывали ставшее зажиточным население к структуре потребления только жизнеобеспечивающих товаров, свойственной давно закончившемуся состоянию крайней бедности.

В дополнение к искажениям относительных цен потребительских товаров, состояние экономики осложнялось несоответствием суммарных цен потребительских товаров тем заработкам, которые предполагалось тратить на эти товары. К середине 80-х годов образовался устойчивый дисбаланс между доходами населения и объемом предлагаемых на потребительском рынке товаров. Об этом, в частности, говорит опережающий рост вкладов населения в Сберегательном банке. Доходы на душу населения выросли с 74 до 121 руб./месяц (в полтора раза) за период 1970–1980 гг., а остатки вкладов в Сбербанке – с 200 рублей до 600 за 1971–1981 гг. (в 3 раза). В следующее десятилетие доходы выросли со 121 до 215 руб./месяц (в 1,8 раза), а вклады – с 600 до 1500 рублей (в 2,5 раза). Люди просто не могли потратить всех заработанных денег в соответствии со своими предпочтениями и откладывали излишек для будущего потребления (которое для многих так и не случилось по причине инфляции начала 90-х).

* * *

Отдельно остановимся на ценообразовании в двух таких важных сферах, как жилье и общественный транспорт. Большинство граждан СССР получало жилье формально бесплатно от государства. Общественные фонды потребления, направляемые, в том числе, и на жилищное строительство, проходили отдельной строкой в бюджете и никак не учитывались в размере зарплаты. Получалось, что такая жизненно важная статья расходов, как жилье, как будто отсутствовала в среднем семейном бюджете.

Примечательно, что такой подход имеет давние корни. В царской России статистика приводила затраты наемных работников на все основные статьи расходов, кроме одной (по материалам сборника за 1913 г.). Какой? Правильно, – оплаты жилья. Уж не знаем, как жилищная проблема решалась до революции, но на одного горожанина (в том числе и профессора Преображенского с его восемью комнатами в калабуховском доме) приходилось в среднем всего 8,2 кв.м. жилплощади [48]. В 1917 г. площадь жилищ в городах составляла 127 млн. кв. метров, а городское население в современных границах РФ составляло 15,5 млн. чел. Тот же подход применяется и сейчас. Официальный прожиточный минимум включает в себя расходы на питание, предметы повседневного спроса, некоторый набор одежды и обуви, оплату общественного транспорта и жилищно-коммунальные услуги (электричество, газ, вода, телефон). Например, в 2003 г. 45% прожиточного минимума предназначалось на продовольственные товары, 21% – на непродовольственные: одежду, обувь и т.д., 28% – на услуги, включая проезд в общественном транспорте и квартплату, и, наконец, 6% – на обязательные платежи и сборы. Собственно оплата жилья (съем комнаты, к примеру) в этом перечне не предусмотрена вообще. Очевидно, предполагается, что человеку всегда есть где жить, крыша над головой досталась всем от Господа Бога или как наследие мрачного тоталитарного прошлого, и нет никаких расходов на съем жилья или выплату ссуды за дом – плати только за коммунальные услуги и «в ус не дуй».

Как бы мы ни относились к советской системе распределения жилья, достаточно очевидно, что работать она могла только при одном условии – постоянном централизованном выделении огромных средств на строительство жилья и его распределении между гражданами в соответствии с некоторыми принципами (очередности, состава семьи, категории предприятия, должности). В 1970–1990 гг. на жилищное строительство направлялось 16–18% всех инвестиций. При этом на государственные органы ложилась обязанность следить за тем, чтобы в каждой отрасли, на каждом предприятии и в каждом регионе выдерживалось требование к нормативной численности работников. Иначе пришлось бы обеспечивать жильем совершенно ненужную на отдельных участках рабочую силу, в то время как финансовые показатели предприятия не отражали рост расходов на жилье ненужных работников. А в условиях свободного найма, существовавшего в СССР, это значит, что нужно было либо обеспечить работников жильем или обещанием жилья, либо затруднить, с помощью института прописки, неконтролируемые миграции населения в более комфортные места жительства.

Итак, для большей части предприятий (кроме отдельных организаций с ведомственным жильем и заводов, строивших жилье для работников на свои деньги) статья расходов на обеспечение работников с семьями жильем не учитывалась в добавленной стоимости их продукции. А это требовало дополнительных усилий и средств государственных органов по «подкреплению» данного предприятия государственным жильем для его работников, то есть существенных бюджетных расходов на приобретение жилья, которые составляли важную часть конечного спроса.

Искажения, подобные оплате за жилье, в плановой системе наблюдались и в отношении другой жизненно важной статьи расходов современного горожанина. Речь идет об общественном транспорте. Дотационность была заложена в основу деятельности как «Горэлектротранспорта» Чебоксар, так и московского ордена Ленина метрополитена имени Ленина. Это автоматически означало повсеместно мизерные цены на проезд – 3, 4, 5 копеек, не покрывающие фактические затраты ни троллейбусного депо, ни метрополитена. При этом затраты на строительство метрополитена на порядки превышали затраты на устройство троллейбусной линии. Кто оплачивал удовольствие, доступное столичным жителям? Центральный (или, как бы сейчас сказали, федеральный) бюджет, который формировался, в том числе, и за счет чебоксарских предприятий. За исключением единичных транспортных систем, обильно орошаемых денежным дождем по соображениям престижа, транспорт в подавляющем большинстве городов сидел на голодном пайке. Закупка подвижного состава осуществлялась, примерно как и распределение жилья, исходя из мнения начальства о необходимости транспорта в данном городе, а не потенциальной доходности транспортного предприятия на организуемых или расширяемых маршрутах. Старые или просто негодные по качеству, битком набитые автобусы или троллейбусы – вот что было «товаром», доступным большинству населения за «символический» пятачок. От этого подхода с тех пор так и не ушли, стоимость проезда в государственном транспорте покрывает только операционные расходы. Новые трамваи и троллейбусы закупать не на что. «Меценаты» иногда дарят. Из бюджета (городского или более высокого уровня) изредка выделяется некая сумма на закупку пары новых машин. В результате единственным видом коммерчески выгодного транспорта на всех российских (и шире – постсоветских) просторах стали пресловутые «маршрутки». Деятельность муниципалитета по налаживанию современных транспортных систем, более уместных в крупном городе, требует неподъемных для местного бюджета затрат.

* * *

Другая статья конечного потребления – инвестиции – в советской экономике всегда была очень значительна. Например, в 1991 году, на исходе плановой эры, на инвестиции приходилось 39% всего номинального валового внутреннего продукта (ВВП), тогда как на потребление домохозяйств – 40%. Наконец, значительны были расходы на государственные учреждения и некоммерческие учреждения, обслуживающие население. Простое поддержание на прежнем уровне инвестиционной и некоммерческой деятельности требовало крупных трат госбюджета и принуждения государственных предприятий к инвестиционной деятельности. Это тоже отличало советскую экономику от рыночных, в которых большая часть инвестиционной активности приходится на частных субъектов, заинтересованных в получении будущей прибыли и поддерживающих инвестиционную активность без дополнительного принуждения.

Отдельным предложением выделим роль внешней торговли, которая стопроцентно находилась под контролем государства. Предприятия-экспортеры не распоряжались валютной выручкой. Она целиком поступала в распоряжение нескольких государственных учреждений, а выручка предприятий-экспортеров соответствовала внутренней цене произведенной продукции. Масштаб и параметры внешнеторговой деятельности определялись экономическим руководством страны, а не самостоятельными решениями заинтересованных предприятий-экспортеров и импортеров. По этой причине одномоментная либерализация внешней торговли неизбежно бы привела к массовой смене производственной активности и конечного потребления, а экономика очень долго искала бы состояние нового равновесия.

Параметры конечного спроса на рынках потребительских, инвестиционных, некоммерческих и экспортных товаров задавали, по большому счету, архитектуру остальной экономики и систему цен в производственном безналичном контуре, с той лишь оговоркой, что и здесь они не соответствовали балансу спроса и предложения, а определялись себестоимостью. (Правда, после косыгинской реформы 1965 г. «себестоимость» включала плату за фонды и природные ресурсы, так что была ближе к равновесной цене спроса и предложения, чем в ситуации, когда она включала в себя только зарплату, выплаченную в технологической цепочке производства данного товара.) Из-за этого были дефицитные фонды, которые предприятиям приходилось «выбивать» с огромным трудом, в то время как стандартный для экономики механизм по экономии ресурсов через высокие цены на них был парализован из-за почти бесконтрольной эмиссии безналичных денег. Как и на потребительском рынке, для товаров производственного назначения искажения по сравнению с возможными ценами рыночного равновесия касались не только относительных цен, но и их общего уровня. У предприятий накапливалось больше денег, чем они могли приобрести товаров по официальным ценам.

Доступ различных отраслей и предприятий к дефицитным ресурсам был неравноправным. Шла ли речь о специфической марке качественного металла или о разработке технической новинки, приоритет отдавался нуждам военно-промышленного комплекса и узкой группы гражданских производств, признанных руководством страны форпостами технологического уровня. А вот, например, сельскому хозяйству оставалось рассчитывать на закупку массовых видов не очень качественной техники, быстро выходившей из строя по банальной причине низкого качества металла, использованного в комплектующих. Поэтому безналичные рубли на оборотных счетах колхозов были намного «дешевле» (по покупательной способности) рублей на оборотных счетах оборонных предприятий. То же самое касалось и наличных денег: один рубль в кармане москвича или жителя закрытого городка весил намного больше, чем рубль в кармане жителя провинциального села, потому как последний не мог приобрести на свою зарплату те же дефицитные товары, что и москвич. Иными словами, денежные потоки в стране не отражали реальной ценности товарных потоков, так как товарные потоки направлялись производителем по тому или иному адресу в силу директивного планирования поставок, а не в силу большей выгодности продажи товаров данному покупателю. Конечно же, одномоментное прекращение действия директивного планирования немедленно парализовало бы прежние маршруты поставок, если бы сохранялись те же самые цены.

Особого внимания заслуживает участие страны во внешней торговле, которое было устроено так, что внешние цены практически не влияли на внутренние. Соотношение внутренних цен на большинство товаров в разы отличалось от типичных «мировых» цен. Да что там Запад! Система внутренних цен в СССР существенно отличалась даже от цен в социалистических странах. Утюги и эмалированные кастрюли стоили несколько рублей, а самый дешевый кассетный магнитофон продавался за 100–120 рублей. Моряки, ходившие в «загранку», покупали японские магнитофоны по 50-60 долларов. Моряков не интересовали кастрюли и утюги, за которые нужно было выложить 10–20 долларов: такая трата драгоценной валюты была, конечно же, неразумной. Имело смысл, наоборот, везти с собой кастрюли или утюги, продать их в 2 раза дешевле местных цен (скажем, за 5 долларов) и купить за эквивалент десяти утюгов (50 р.) один японский магнитофон (который можно было сдать в комиссионку в Союзе за 200 р.). Подобное нехитрое практическое применение рикардианской теории внешней торговли стало очень популярным в начале 90-x, когда миллионы советских граждан повезли в Румынию, Венгрию, Монголию все те же кастрюли, утюги, электродрели и плоскогубцы.

Став массовыми, несложные экспортно-импортные операции по обмену кастрюль на магнитофоны могли довольно быстро приблизить соотношение внутренних цен на кастрюли и магнитофоны к тому, которое установилось на Западе. Ясно, что в этом случае отечественные производители кастрюль получили бы неожиданные сверхприбыли, а производители магнитофонов разорились бы. По теории сравнительных преимуществ получается, что страна выиграла бы, сосредоточив усилия на производстве кастрюль и импортируя магнитофоны. Но произошло бы это на самом деле или нет, зависело как от того, могла ли страна перевести ресурсы, высвободившиеся в производстве магнитофонов, в производство кастрюль, так и от того, насколько быстро можно было перевести эти ресурсы, от перспектив кастрюльной и магнитофонной отраслей и многого другого.

Перестроечные поиски

Итак, сложившаяся к 80-м советская плановая экономическая система при ценообразовании руководствовалась не столько прагматическими выкладками, сколько этико-идеологическими представлениями и устоявшимися схемами. В соответствии с ними, цены на многие товары отклонялись от уровня, задаваемого условиями равенства спроса и предложения при равноправном налогообложении, но при тех же конечных доходах населения. На это наслаивались неравноправный доступ отраслей к редким ресурсам, отклонение системы внутренних цен от внешних и другие особенности. Неудивительно, что данная громоздкая система нескольких внутренних валют, централизованного ценообразования, планирования от достигнутого, нормативной численности работающих и нормативной же оплаты их труда, а также директивно определяемых отраслевых приоритетов, требовала плотного контроля и «ручного» стиля управления. Плановая экономика, построенная на прежних принципах ценообразования, действительно зашла в тупик. Об этом говорит, например, неспособность экономического руководства страны решить простейшую, в общем-то, задачу преодоления внешнеторгового дефицита, вызванного падением цен на нефть. Задача эта элементарно решалась путем изъятия у населения избыточных денег и высвобождения из внутреннего потребления товаров на сумму всего 20 млрд. долл., за счет которых можно было увеличить экспорт и сократить импорт. В итоге это потребовало бы снижения потребления, самое большее, на 1%, что лежало в пределах ежегодного роста потребляемой части ВВП. Но без реформы цен это было невозможно сделать. В условиях нарастающего дефицита государству приходилось, наоборот, расходовать все больше драгоценной валюты на закупки колготок и стирального порошка. В рыночной же экономике такие задачи решаются автоматически, если только государство этому не препятствует: снижение доходов от нефти приводит к сокращению притока иностранной валюты и девальвации национальной, удорожанию импорта для потребителей и последующей перестройке структуры экономики под новые условия внешней торговли.