Когда люди лают – собаки улыбаются

Лара Март

Когда люди лают – собаки улыбаются

© Март Лара, 2017

© Издательство ИТРК, издание и оформление, 2017

* * *

Что может дать один человек другому, кроме капли тепла? И что может быть больше этого?

Эрих Мария Ремарк, «Триумфальная арка»

Герои придуманы автором. Все совпадения персонажей с реально живущими людьми являются случайными.

Часть I

Глава 1

Прощальный банкет устроили в модном ресторане. Министры, совсем молодые люди, смеялись и шутили, расхаживая с бокалами по залу. Они были беспечно веселы, будто не лишились престижных должностей, а празднуют новые назначения. А может, так и было. Я не сомневалась, что эти умные профессионалы без работы не останутся.

Правительство области в полном составе ушло в отставку в связи с переходом губернатора на новую работу, в федеральные министры супервлиятельного силового ведомства. Несколько дней назад его вызвал президент и предложил возглавить министерство. Хотя, скорее, не предложил – объявил о новом назначении. По виду губернатора можно было понять, что кульбит стал для него неожиданностью, ведь пробыл главой региона всего полгода. Но он срочно понадобился президенту на другой позиции.

На днях, уже после известия о назначении, в областном доме правительства выступал давний друг теперь уже экс-губернатора Михаил Жванецкий и пошутил в тему: «Да, была б у меня колода, я б ее тоже тасовал».

Я, еще несколько дней назад занимавшая должность пресс-секретаря областного правительства, вместе со всем кабинетом была отправлена в отставку. Да и не стала бы я работать с новым начальством. Хотя по поводу своей карьеры была менее оптимистична, чем молодые министры. Мне за сорок, и новый карьерный взлет, как у молодых министров с Йелем, Гарвардом и Оксфордом, мне не светил. Но я старалась не показать своей растерянности, светски перебрасывалась шутками с главой службы безопасности правительства, попутно размышляя, чем бы заняться в самое ближайшее время: поехать за границу или к дочке в Сочи, или к родственникам на Украину?

К нам подошел все еще председатель правительства области и мой непосредственный начальник Сергей Битов. Он, как всегда, был в прекрасном расположении духа, и непосвященный человек по его виду никогда бы не понял, что он расстроен, озабочен, растерян. Мне вспомнилось, как мы были ошарашены, узнав накануне о назначении нового и.о. губернатора, видного думского «единоросса». Все ожидали, что губернаторство будет предложено Битову. Это было бы логично и разумно. Но – нет: наверху решили иначе. Услышав о новом и.о., я спросила у секретаря, как там наш Битов? «Поет», – ответила секретарь, и мы обе расхохотались: только мы знали, что если шеф поет, значит, нервничает.

– Вероника Викторовна, можно вас на минутку? – с улыбкой обратился ко мне Битов.

Начальник службы безопасности тут же, как по команде, отошел от нас, дотронувшись рукой до моего плеча, мол, увидимся.

– Слушаю, Сергей Валерьевич, – посмотрела я на Битова.

– Вы уже решили, что будете делать дальше? – спросил он.

– Нет, пока нет, – ответила я.

– В журналистику не собираетесь вернуться?

– Точно – нет. Нынешняя журналистика меня совершенно не привлекает, тем более политическая, которой я раньше занималась, – честно призналась я.

– У меня есть для вас предложение – возглавить пиар-службу в… (он назвал влиятельнейшую госкорпорацию, помимо прочего, славившуюся своими высокими зарплатами и завидным соцпакетом). – Битов с улыбкой наблюдал за моей реакцией.

Это было предложение, о котором можно только мечтать. У шефа, я знала, большие связи.

Я выдержала несколько секунд паузы, собираясь с мыслями.

– А вы тоже будете там работать? – вопрос, куда пойдет Битов, талантливый, умный, креативный, всех нас занимал.

– Нет, я решил несколько месяцев отдохнуть, – откровенно признался он. – А дальше видно будет. Но это не важно. Я уже говорил о вас с главой корпорации. Он высоко оценил вашу работу в качестве пресс-секретаря правительства и готов предложить вам эту должность. Кстати, прежний руководитель пиар-службы стал вице-президентом компании, так что перспективы на этой должности очень неплохие.

Что мне всегда нравилось в Битове, так это его умение думать не только о себе, но и нести ответственность за людей, которые с ним работают, которых он привел. Редкое качество для руководителя. Уверена, что и своих министров он уже «пристроил».

– Я согласна, Сергей Валерьевич, конечно, согласна, – не стала я тянуть время.

– Вот и отлично, – заключил Битов. – На днях вам позвонят из приемной президента корпорации. И – спасибо вам за работу, мы были отличной командой, верно?

Я грустно покивала.

– И еще напоследок мы успели с вами съездить в отличную командировку, – рассмеялся он.

На самом деле, мы только что вернулись из деловой поездки в Японию, Южную Корею, Сингапур, где сумели заключить несколько выгоднейших для области контрактов. Судьба которых теперь была под большим вопросом.

Битов отошел, а в моей сумке запиликал айфон. Звонила дочка из Сочи. «Она ведь сегодня номер сдает», – вспомнила я. Полина работала редактором местной газеты.

– Да, Поль, привет, как ты?

– А как ты? Это не я, а ты у нас потеряла работу, – напомнила со смешком дочка, совершенно не переживая по этому поводу, так как знала: мама все равно выйдет победительницей из самой запутанной и безнадежной ситуации.

– А я только что получила предложение о новой работе, которая, наверное, ничуть не хуже нынешней, – я радостно рассказала Поле о предложении Битова.

– Ни фига себе! – ошарашенно произнесла дочь. – Это же классно, это супер!

– Ну и словечки у редактора газеты, – мягко попеняла я. – Погоди еще, может, при личном общении я не понравлюсь президенту корпорации.

– Ты – понравишься, – уверенно заявила дочь.

У нас с ней так было заведено: мы всегда поддерживали и хвалили друг друга. Ну, кроме тех случаев, когда я ворчала, как всякая мама, выражая недовольство каким-нибудь мелким Полькиным проступком.

– Спасибо, дорогая. А ты скоро домой? Номер сдали? – поинтересовалась я.

– Почти сдали, скоро домой, только заскочу поужинать к Ане.

Аня была нашей общей подругой и жила в одном доме с дочкой. Поля на пятом этаже, Аня на первом. У нас с дочкой вообще было много друзей в Сочи, с которыми я подружилась первой, много лет прожив в этом курортном городе. А когда я уехала работать в Москву – с моими приятелями стала дружить Поля.

– Ладно, ведите себя хорошо с Аней, – сказала я тоном строгой мамы. – Да, а билет в Москву ты купила?

– Ой, купила, я и позвонила, чтобы тебе сказать. Вылетаю тридцатого декабря. У нас корпоратив двадцать девятого. А прилечу – целые сутки останутся до праздника. Все успеем приготовить.

Еще 23 дня – и я увижу свою дочку. Совсем скоро. Я так соскучилась. Хотя виделись мы часто – вместе проводили праздники и отпуска, я летала по делам в Сочи, она по выходным – в Москву.

– Ладно, мамульчик, пойду досдавать номер и переваривать твою сногсшибательную новость, – сообщила дочь, явно гордясь мной. – Целую тебя, завтра созвонимся.

– Целую, до завтра, – я нажала кнопку отбоя.

Наша прощальная, но тем не менее веселая, тусовка была в самом разгаре. Да, похоже, все эти блестящие ребята-министры в дорогих костюмах от Brioni, стильных галстуках Hermes и Kiton уже тоже знают о своих новых местах работы и, наверное, празднуют будущие карьеры, а не уходы со своих постов в областном правительстве.

Мне захотелось домой, побыть одной, полежать в ванне, мечтая о любимом Новом годе с дочкой, и наметить планы на ближайшие выходные. К дочке в Сочи, равно как за границу и к родственникам на Украину, я поехать теперь не могла. Мне нужно ждать звонка из приемной большой корпорации.

Глава 2

Потом меня часто спрашивали: не было ли какого-то предчувствия беды? Я вспомнила: что-то меня в тот вечер тревожило. Но я не могла понять, что. По обыкновению пыталась анализировать, что не так? Потеря работы? Смешно. Я практически получила лучшую. (Тьфу, чтоб не сглазить.) Мама на Украине побаливает, это плохо. Давление, какие-то непонятные страхи, перепады настроения. Возраст, ничего не поделаешь. Зато у нее прекрасный муж, мой отчим, с которым они живут в любви и согласии вот уже три десятка лет. Другие украинские родственники, сестра и племянница, тоже в порядке.

У дочки так вообще отлично. Работа перспективная, друзей – море, как у всех в беззаботной молодости. Живет в прекрасном городе Сочи. О замужестве ей бы подумать, все-таки 25, и есть претенденты, но она вроде не очень-то настроена на брак. И, наверное, правильно. Я вот выскочила замуж в 18, по первой большой любви! И что? Любовь растаяла, и мы через три года поняли, что сдуру поспешили, и развелись. Но первая неземная любовь подарила мне дочку.

Скоро у Полины появится прекрасное жилье – несколько месяцев назад я купила ей квартиру в новом доме у моря. Дом достроен, можно начинать ремонт. Еще немного она поживет в самом центре города в своей маленькой малосемейке (так в Сочи называют крошечные однокомнатные квартирки гостиничного типа) и въедет в новую отличную квартиру в тихом курортном районе.

«Все ведь хорошо, что ты, Вероника? Все очень хорошо! Что тебя гложет?» – Так, убеждая себя, я отгоняла непрошенные и необъяснимые страхи. Наконец, погрузилась в сон. Проснулась среди ночи, словно от толчка. Взглянула на часы. Четыре утра. Опять неясная тревога. «Так, паникерша, – попеняла я себе, – прочь плохие мысли, и спать, спать, спать». Здоровый сон – залог хорошего настроения и свежего вида. И то, и другое нам нужно.

Субботнее утро встретило первым в этом году густым снегом. Он постепенно укрывал деревья и крыши красивых частных домиков в поселке художников напротив моих окон. Я включила телевизор – там неугомонный Ваня Ургант в программе «Смак», строгая овощи, шутил со своим гостем.

Я сварила кофе и пыталась понять, что они готовят в телевизоре. Что-то мудреное, не буду даже вникать. И тут я услышала пиликанье своего мобильника. Высветился номер помощника мэра Сочи Вахтанга, с которым мы были давними знакомыми. Что-то кольнуло в груди, но я не придала этому значения и даже не успела озаботиться вопросом: зачем это он звонит мне в выходной утром?

– Вероника, горе большое, – быстро проговорил Вахтанг, – ночью в Полином доме был большой пожар. Поля погибла. Вероника, ты слышишь?

Я слышала. Не могла не услышать и отказывалась поверить… Это мне снится, это просто кошмар, сейчас я проснусь, минуточку, секундочку, сейчас дурной сон сгинет.

– Я слышу, Вахтанг, – вымолвила онемевшими губами и нажала отбой.

В телевизоре хохотали. Я помотала головой. Щипала себя пальцами, пытаясь проснуться, избавиться от кошмара.

Но я не просыпалась. Потому что не спала. Зачем-то подойдя к окну, краем сознания отметила, что снег стал еще гуще, улица почти невидима.

Я машинально вынула сигарету из пачки и поднесла зажигалку. Совершая на автомате какие-то привычные действия, даже взяла чашку с кофе. Только что был кипяток и вот кофе совсем холодный. Господи, о чем я думаю…

Не помню, сколько стояла у окна. Очнувшись, набрала телефон сочинской Ани. Кажется, я еще надеялась, что все неправда. Сейчас Аня ответит, что еще в кровати, суббота же, попеняет, что рано разбудила, сообщит, что Поля ушла от нее вчера очень поздно и тоже, наверное, спит.

Трубку взяла Анина подруга.

– Вероника, Аня в истерике, она не может взять трубку. Тебе надо лететь сюда.

Покачиваясь, держась за стену, я вошла в гардеробную. Раскрыла чемодан и стала бросать в него с вешалок черную одежду. Платье, юбка, брюки, блузки, джемперы. Сколько у меня, оказывается, черного. Я всегда его любила. А вот этот черный с белым кантом костюмчик от «Шанель» я хотела отдать Поле, когда она приедет ко мне в Новый год. Поля… Новый год… Я опустилась на пол. В руке у меня все еще был зажат телефон. Надо кому-то позвонить. Кому? Нет, звонить не буду, я не смогу произнести слов, которые сказал Вахтанг. Я стала лихорадочно писать эсэмэски. Своей ближайшей подруге Жанне. Сестре. Еще одной подруге. Через несколько секунд мой телефон зазвонил. Это была Жанна, она первой получила сообщение.

– Я сейчас приеду, никуда не выходи! – скомандовала отрывисто и отключилась.

Потом позвонила сестра.

– Я не знаю, что тебе сказать, – плакала сестра, – я только что звонила Ане в Сочи. Я выезжаю туда. Ты с кем? Ты одна? Что ты делаешь?

– Сижу над раскрытым чемоданом, – послушно ответила я, отметив, как глухо и странно звучит мой голос. Это был не мой голос. Сестра рыдала в трубку, а у меня не было ни слезинки. У меня два стеклянных глаза, как у кукол, которых я покупала Поле.

Я встала и открыла входную дверь. Мне казалось, дверной звонок разорвет мою голову. Я стала бояться любых звонков. Любых звуков. Я выключила телевизор. В доме повисла тягучая черная тишина.

Потом я читала, что о трагедии ни в коем случае нельзя сообщать по телефону человеку, когда он один. Неизвестно, как тот поведет себя. Но кто-то должен был мне сообщить. В Сочи все отказались звонить матери. Думаю, Вахтангу звонок дался нелегко.

Потом действительность стала проявляться отрывистыми клипами. Мы с Жанной в такси. Вот уже зал аэропорта Шереметьево. Ко мне бросается моя приятельница, которая приехала туда раньше нас: «Есть один билет в Сочи на рейс через час. Жанна, где ее паспорт?». Я не помню, как проходила паспортный контроль и досмотр. Вздрогнула и покачнулась, когда услышала, как ребенок громко закричал на весь зал: «Мамочка, посмотри на меня!». Меня никто никогда не назовет мамой… Мамочкой…

Я тогда не подумала, почему же никто из подруг не полетел со мной? Почему я в полубреду оказалась одна? Мне кажется, в зале вылета я ходила вдоль огромного стекла, за которым виднелись самолеты, и, наверное, пугала людей своим видом зомби.

Жанна потом рассказала мне, что услышала объявление диспетчера: «Веронику Полынину просят срочно пройти на посадку». Нашла дежурного, показала мою фотографию в айфоне, и он по снимку разыскал меня в зале. Я помню, кто-то в форме взял мою руку, провел по коридору-рукаву в самолет, усадил на место, дал воды.

Потом мы летели сквозь облака, и я гадала, не на одном ли из них сейчас моя Поленька? Пыталась даже рассмотреть ее, понимая, что схожу с ума – и совсем не боялась этого, даже хотела, чтобы мозг отказал, чтобы не было так больно и жутко. Я задавала Богу вопрос «За что?» и в безумстве молила, чтобы самолет разбился. И ощущала себя самым несчастным человеком на Земле. Может, так оно и было.

Внутри меня бился неслышный истеричный вопль, я его чувствовала, он кромсал и рвал меня, душераздирающий и дикий, как на картине Эдварда Мунка «Крик». Мне вдруг вспомнилась эта жуткая картина, наверное, потому, что на днях видела сюжет: она продана за немыслимые миллионы долларов. На ней отчаянно кричит все – искривленный рот страшного существа, кровавое небо, рваные облака. А сейчас я сама словно превратилась в этот мунковский сумасшедший безмолвный смертный крик. Я не ощущала себя живой. Мне казалось, меня уже нет. От меня остался лишь этот отчаянный неслышный вопль, звучащий в пространстве инфернального ужаса. Я впервые почувствовала, что значат эти слова на самом деле – инфернальный ужас, раньше казалось – литературное преувеличение. Но нет, это не метафора, это – явь, кошмарная реальность. Я ведь теперь знала, что такое инфернальный ужас, что ад для женщины – потеря ребенка.

Глава 3

В Сочи лил дождь. Он плакал вместо меня – слез по-прежнему не было. У трапа встретили Аня и дочкина подруга. Я даже не задалась вопросом, как им удалось подойти к трапу.

Мы поехали по новым, построенным к Олимпиаде дорогам в похоронную службу.

– Есть еще погибшие в доме? – спросила я Аню.

– Только Поля, – проговорила она и заплакала. – Инсульты, инфаркты, но погибших больше нет.

– Во сколько это произошло?

– Поля погибла в четыре утра, – сквозь всхлипы произнесла Аня.

Я вспомнила, что в четыре утра почувствовала какой-то тревожный толчок и проснулась.

– Она… мучилась? – выдавила я.

– Нет, она заснула и… не проснулась, – Аня снова зарыдала.

Женщина в похоронной службе плохо маскировала безразличие. Я ее не винила. Это было не ее горе.

– Гроб будет закрытый или открытый? – спросила она.

– Закрытый, – уверенно сказала я. – Я не хочу, чтобы ее видели…

– Не обязательно закрытый, она погибла от угарного газа, у вашей дочки совсем нет ожогов, только немного на ручке и на щеке…

– Прошу вас… – простонала я.

– Как скажете, – кивнула она. – Вы хотите, чтоб могила была на центральном кладбище? У вас там кто-то похоронен?

– Нет, – ответила я.

Потом я узнала, что на старом кладбище Сочи, почти в центре города, недалеко от дома, где жила моя дочь, уже не хоронят. Для того чтобы там упокоить мою девочку, нужны были или очень большие деньги, или специальное постановление мэра города. Постановление мэр издал.

Меня везли в отель, который мэрия забронировала для меня и близких. Я просила не ехать мимо обгоревшего Полиного дома, хотя путь от похоронного бюро в город был только таким. Водителю как-то удалось сделать дугу по горным дорогам, увеличив время пути на час с лишним. Или два.

Я вообще потеряла ощущение времени. Обнаружила себя в отеле стоящей на балконе 13-го этажа под моросящим дождем и думала о том, что очень легко сейчас дикую боль прекратить… После падения с 13-го этажа еще никто не выживал.

Дочкина подруга вошла в номер и, наверное, угадав мои мысли, осторожно отвела меня от перил.

Почему-то в мозгу всплыл кадр из фильма «Жестокий романс», когда в Ларису Огудалову стреляет Карандышев и она, умирая, произносит: «Благодарю…». Я бы тоже проговорила это сейчас, если бы за мной пришла смерть. Я бы от души ее поблагодарила!

И еще в моей голове постоянно крутилась песня Меладзе «Небеса обетованные», которую Поля любила: часто слушала, смотрела клип с умирающей девушкой, а я ругала ее: не надо, мол, этого негатива. Песня хоть и красивая, но трагичная, да еще дикий клип с покойной, чья красивая спина в грубых швах, кое-как наложенных патологоанатомами.

Опять обрывки жизни. Мы встречаем на вокзале мою сестру и племянницу. Маме решили о трагедии не говорить, опасаясь, что это может ее убить. Потом ходим по магазинам, выбираем одежду для погребения моей Поли. Юбку, пиджак, туфли, все красивое, дорогое, моей девочке понравилось бы. Примеряю на себя. Не знаю, откуда силы. Я молчу. Благо, от меня никто не требует разговоров. Аня о чем-то тихо говорит с моими родственниками.

Сидим в кафе на берегу моря. Выглядывает солнце, на верхушках легких волн вспыхивают веселые блики, мокрая галька сияет искрами. «А Поля никогда этого не увидит», – думаю я. Потом я часто буду думать так, видя что-то красивое. И даже запрещать себе смотреть на красоту. Но это будет потом.

Утро дня похорон. Вокруг все время какие-то люди, кто-то держит меня за руку, подходят, обнимают, говорят слова соболезнования. Я даже умудряюсь что-то отвечать.

Врачи «скорой», дежурящей у ритуальной конторы, предлагают успокоительный укол. Я отрицательно качаю головой. Я и так в полузабытьи.

Пока ждем священника для панихиды (мне объяснили, что он задерживается, потому что для отпевания в закрытом гробу требуются какие-то особые приготовления), я даже расспрашиваю дочкиных друзей о детях, родителях.

– Поленьке венок на голову надели, ведь она была не замужем, – шепчет мне Аня. Я киваю. Я не могу заставить себя пойти и посмотреть на мертвую дочь. Не могу! Нет, только не это! Как целовать ее холодное лицо, такое любимое, родное. Хочу, чтобы в моей памяти она осталась живой, веселой, смешливой, красивой, какой была.

Приехал мэр, с которым мы давно знакомы. Я подхожу и обнимаю его, благодарю за помощь. Он, кажется, ошарашен. Наверное, в его представлении убитая горем мать должна выть, кричать, бросаться на гроб, биться в падучей. Если бы мне стало от этого легче, я бы так и делала. Но я не могу проявлять эмоции. Я окаменела. Вся буря бушует у меня внутри. Когда же она разорвет меня, наконец, уничтожит, чтобы я могла быть рядом с Полей?

Я сижу у красивого, блестящего лаком закрытого гроба из красного дерева.

Делаю все, что мне подсказывают. Бросаю первую горсть земли на крышку гроба. Отхожу, опираюсь на какую-то оградку и смотрю на небо, снова беззвучно спрашивая: «За что, Господи? Почему? Почему не я, почему она, такая молодая? Как ты это допустил? Где был ее ангел-хранитель, почему не сберег?». О том, что подобные вопросы задают все люди, потерявшие близких, я узнаю позже. В тот момент мне казалось, что так у Небес требую ответов только я.

Я не умела быть несчастной, этому мне только предстояло научиться.

На поминках народ расслабился. Видела множество молодых незнакомых людей. Красивых близких друзей Поли. Живых. Уйдя отсюда, они вернутся к своим делам, семьям – к своей жизни. У них все продолжится. У них все впереди.

Я слышала, как моя сестра что-то кому-то отвечает по моему телефону. Затем передает мне: «Звонила Жанна. Звонил Битов. Звонил Антон». Звонили еще какие-то знакомые. Я ни с кем не хотела говорить. Краем сознания отметила, что даже не сообщила о трагедии Антону, который считался моим мужчиной. В каких-то непересекающихся измерениях была моя убийственная боль и мои отношения с этим мужчиной – легкие, ни к чему не обязывающие, как положено в современном мире взрослых людей.

Вахтанг исполнял роль «тамады» на поминках. Или на похоронах это называется по-другому? Кто-то вставал с рюмками. «У Поли было столько планов», «Она была такая веселая, такая классная!», «Нам будет ее очень не хватать!», «Вероника, сил тебе!», «Ника, живи за двоих!». Как за двоих? Я не знаю, как за себя жить. И, главное, зачем?

Глава 4

Потом был путь на Украину, куда меня решила забрать сестра. Наверное, не рискнула оставить одну в Сочи или в Москве. Мне было все равно, куда и с кем ехать. Я помню поезд, потом такси из Ростова. По дороге сменяли друг друга дождь, снег, метель, словно мы ехали через все времена года. Я молчала. Как молчала потом все последующие дни.

Минуло девять дней. Сестра накрыла поминальный стол, пришли родственники. Я по-прежнему молчала – у рыдающего сердца нет голоса. Чувствовала, что близкие всерьез сомневаются в моей вменяемости.

Я не могла говорить, есть, пить, спать. Не могла жить. Я боялась просыпаться утром, если мне все же удавалось забыться на пару часов. Потому что в миг между сном и явью мне представлялось, что все хорошо. Но лишь открывала глаза, на меня обрушивалась жестокая правда.

Я сидела в квартире у сестры, обняв ее собаку, и по-собачьи выла и скулила – это были единственные звуки, на которые была способна. Умная собака смотрела на меня жалостливо, и у нее влажнели глаза. Мои были сухими. Она облизывала мое лицо, словно видела мои невыплаканные слезы.

А я представляла, как моя дочка сейчас одна лежит в сочинской земле рядом с пальмами, которые она так любила. Лежит мертвая в своем любимом городе… Она совсем одна в земле, а я, которая должна быть рядом с ней или, точнее, вместо нее, маюсь на этом, ставшем совсем черном, свете, схожу с ума, умираю и никак не умру. Зачем я здесь, в этом мире?

Позвонил Антон: «Возвращайся скорее! Я понимаю, там родственники и старые друзья, но твой дом в Москве, и я буду рядом». Антон звонил каждый день и даже порывался приехать. Я сказала: «Не нужно».

Жанна тоже звонила ежедневно, но даже с близкой подругой мне не хотелось говорить, да и о чем? Я могла думать только о дочке и о горе. Я всегда стремилась не напрягать собой людей. Наверное, поэтому их было так много в моей жизни. Приятели и приятельницы, хорошие знакомые, с которыми мы перезванивались, встречались в кафе, в компаниях, на тусовках, обсуждали новости. Теперь это так далеко от меня, так мелко. И это я называла хорошей жизнью? И была довольна ею? Может, правда, счастье в спокойной обыденности? Недаром же поэт в строках: «На свете счастья нет, а есть покой и воля» поставил слово «покой» впереди. Покой в повседневности и предсказуемости. Да, это и есть счастье. Которое мы всегда осознаем, только когда оно проходит.

Позвонил Битов. Справившись, как я и не нужна ли помощь, сообщил:

– Предложение о работе в корпорации в силе, а вам, Вероника Викторовна, как раз сейчас хорошо бы погрузиться в работу…

– Спасибо, Сергей Валерьевич, но сейчас не смогу работать с полной отдачей, – сказала я и привела важный аргумент. – И могу подвести вас.

Мне уже не нужна была престижная и высокооплачиваемая работа. Горе избавляет от амбиций. А на деньги мне теперь вообще было наплевать.