Светлая грусть. Любимый Иркутск

Светлая грусть

Любимый Иркутск

Сергей Ленин

Дизайнер обложки Ольга Решетникова

Фотограф Ольга Решетникова

Иллюстратор Ольга Решетникова

© Сергей Ленин, 2017

© Ольга Решетникова, дизайн обложки, 2017

© Ольга Решетникова, фотографии, 2017

© Ольга Решетникова, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-9079-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

***

Бабр. Картина Алексея Яшкина

***

1. Случайная встреча в Иркутске на

Центральном рынке

Сижу в своей машине возле иркутского Центрального рынка. Жду встречи в обозначенное время. Смотрю по сторонам. Приехал заблаговременно, вот и коротаю время за созерцанием местных достопримечательностей. Мой взгляд поймал мужчина не очень опрятного вида. Он зацепился за него, за взгляд, и подтянулся ко мне.

– Слышь, мужик, давай поговорим, – обращается он ко мне.

– Ну давай, если не шутишь, – отвечаю ему я.

– Понимаешь, братан, я только что откинулся. Пять лет у хозяина отбатрачил. Вона справка об освобождении, – и он протягивает мне свеженькую бумажку с синей печатью.

– А на хрена ты мне её кажешь? Я же не мент. Я и так тебе верю, – отодвигаю документ я.

– Я работу потерял, жрать было нечего. Вот я здесь на рынке кусок мяса слямзил. А мне ласты завернули – и на нары. Туберкулёз там подхватил, – сказал он и зашёлся в сухом кашле.

– А тут чё делаешь? Опять за мясом пришёл?

– Не, я взял бухнуть и к шмаре своей подамся. Она обещала ждать меня, а сама с хмырём живёт. Я ей маклак отшибу, суке. Чтобы за базар отвечала.

Я набираю слово «маклак» на смартфоне. Интернет мне поясняет: это головка бедренной кости, мосол.

– Ты чё-то крутой сильно. Баб-то бить – это козлячье дело, по-моему, – упрекаю его я.

– А чё делать-то? Обидно мне, значит, – оправдывается мой собеседник. – К себе в Хомутово ехать, что ли? Там у меня от мамки осталось два гектара земли.

– Ну вот и поезжай. Картошку посадишь. Выкопаешь урожай. Самому пожрать будет чего. Самогонный аппарат купишь. Всю зиму помаленьку попивать можно. И баба у тебя, у буржуина, появится, – начал строить прогнозы я. – А иначе опять на нары, по стрёмной статье.

Мужик разулыбался и расчувствовался. В глазах навернулись слезинки. Он достал из полиэтиленового пакета своё самое дорогое имущество – четыре бутылки тройного одеколона.

– Слышь, мужик, со мной ещё никто так не разговаривал и никто так обо мне не заботился. Давай с тобой выпьем. Я неделю пустые бутылки из-под пива собирал, потом их сдал, и вот теперь попировать можно. Он протянул мне один фунфырик с заветной огненной водой.

– Бля буду, я бы выпил с тобой без всякого базара. Но за рулём я, понимаешь. Да и свою цистерну уже давно опустошил. Не обижайся на меня, мужик, – твёрдо и уважительно отвергаю я предложение, исходящее от всей души этого простого и незамысловатого человека. – А как зовут-то тебя, дружище?

– Вася я, мне двадцать шесть лет.

Я с тоской посмотрел на этого парня. Внешне он выглядел не менее чем на сорок пять лет. И я подумал: «А чем же этот русский мужик отличается от Анатолия Сердюкова, при котором спёрли у государства миллиарды рублей?»

Мне стало грустно. Настало время плановой встречи, и в мой серебристый джип подсел деловой партнёр. А Вася понуро пошагал в свою полную разочарований и печали жизнь.

Где ты теперь, мой случайный знакомый Василий?

2. Разная старость

– Съездил бы, Сергей, мусор вытащил из подъезда. А то Восьмое марта на носу. А в квартире бабы Нади (это моя уже ушедшая мама) ремонт и мешки с разными строительными отходами заполнили лестничную клетку. Перед людьми стыдно. Давай, давай, хоть польза от тебя какая-нибудь будет. А то сидишь и на ноутбуке клацаешь клавишами, бездельник ты мой, – строго говорит мне жена Лена.

И вправду, пользы от меня мало. Сажусь в свой джип. Он для перевозки мусора не очень подходит. Но строители всё аккуратно упаковали в мешки. Володя, который занимался ремонтом и вывозом отходов, был на отдыхе. Поэтому нужно было перехватить инициативу и не доставлять неудобства соседям. Когда моя мама была жива, она не разрешала делать ремонт. Она мудро говорила:

– Когда я уйду, тогда и делайте что хотите. А меня всё устраивает. Эта старая обстановка мне привычна. Почти вся жизнь моя прошла здесь.

Мы и не беспокоили маму, только пластиковые окна поставили, да освежающий ремонт Лёха Зубарев, наш друг – строитель, сделал. Время безжалостно, и вот моей мамочки не стало.

Моя жена Лена по случаю пригласила бригаду ремонтников. Замечательные люди они, религиозные. К святой вере пришли через разные жизненные трудности и горести. Вера у них отличается от православной, они баптисты. Это протестантское движение зародилось ещё в XVI веке при расколе церкви. Разным догматам привержены разные церковные учения. Но доброта и порядочность – их общая и очень важная черта. Вот эти ребята: Володя, Андрей, Николай, Анастасия, Алёна – братья и сёстры, так они общаются между собой. Они-то и были ремонтниками квартиры, оставленной нам моей любимой мамой. Примечательно, что алкоголь, курение и другие вредные привычки они оставили в прошлом. А ещё был у нас в квартире плиточник Виктор, знакомый нам ранее по своей искусной работе.

Подъезжаю в лоно «железнодорожного двора» – двора моего детства, к дому №71, что по улице 5-й Армии. Мне дорогу перегораживает бабушка, совсем как моя мама. Она жестикулирует тросточкой и что-то оживлённо говорит. Я припарковался и, выйдя из машины, спрашиваю эту пожилую женщину:

– Какие у вас проблемы, бабушка? Чего вы, как гаишник, регулируете движение во дворе?

Бабушка мне сердито улыбнулась и говорит:

– Это вы ко мне по вызову приехали? Я уже устала ждать. Сколько можно тянуть резину?

– Не, я не таксист, я приехал строительный мусор вывезти.

– А я старая железнодорожница – Соколова Людмила Николаевна, я помощником машиниста почти всю жизнь проработала. Муж мой тоже железнодорожником был. Вот у меня даже правительственная медаль есть – «Ветеран труда». – И бабушка полезла в свою сумку.

– Спасибо, не надо, не показывайте, я верю вам. У моей мамы такая же медаль была. Давайте я вас свожу. Щас, только мусор закинем в багажник.

Андрей вытащил, а я погрузил мешки. Бабушка кое-как взгромоздилась на переднее сидение. Мы отчалили. По дороге я остановился у мусорки. Её жерло схавало мешки. И мы поехали в сберкассу.

– А дети-то у тебя, Людмила Николаевна, есть?

– Да, три дочки. Старшая только умерла, месяц назад. А две другие вот вчера ко мне приезжали, еду привозили.

– Ну, тебе, бабушка, повезло. Дочки у тебя заботливые.

– Ну, не скажи. В коттедж, который мы с мужем строили, меня не пускают. Вообще, дурой меня считают. На хрен мне эта трёхкомнатная квартира? Лучше бы однокомнатную. У меня голубь жил. Я его на улице подобрала. Лапка у него перебитая была. Так мы жили с ним и не тужили. Я кормила его. А голубь летал по квартире из комнаты в комнату. Мне хорошо от этого было. А дочки, пока меня дома не было, выпустили его на улицу. Я им, мандовошкам своим, сказала, что всё равно его, голубя, найду, и мы снова будем жить вместе. А она пусть со своим кобелём живёт. Представляете, он сидит дома, нигде не работает. Срам божий, как такое может быть? Фу…

– Ты, бабуля, рамсы попутала. Дочка-то взрослая у тебя. Какого хрена ты в её личную жизнь лезешь? Она сама её устраивает с кем хочет, – одёргиваю бабку я.

Людмила Николаевна сверкнула на меня глазами:

– А ты, мил человек, на хрен не лезь, не защищай её. Ишь, защитник выискался.

Я помолчал, потом решил проверить бабушку на предмет болезни Альцгеймера. На все мои вопросы она отвечала чётко. Память для её возраста, 81 год, была отменной и ясной. Значит, это – не заскок, а её жизненная позиция такая. Ничего не поделаешь, дочкам надо смириться и терпеть.

Я невольно вспомнил недавнее событие из жизни моей мамы.

– Серёжа, – говорит мне мама, – давай съездим к моей подруге детства Тамаре. Она лежит пластом. Детей у нее нет. Племянник, которому она завещала свою квартиру, о ней заботится. Но он больной и сам еле-еле ноги передвигает. Давай её попроведаем. Я какие-нибудь лакомства возьму и денежек ей маленько дам. Боюсь, что не успею и не свидимся уже. У меня уже все подружки поуходили.

Маме был 91 год.

Немудрено, природа так устроена, уходят старики. Уходят молча, и попрощаться у их сверстников не получается порой. То здоровье не позволяет, то транспортные проблемы и много чего ещё другого.

Приехали. У бабушки чистенько. Социальные службы предоставляют помощниц, плюс бабушка из пенсии доплачивает за уборку и другие домашние дела. Сама уже ходить не может. По нужде ходит под себя.

Как же ей тяжело, подумал я. Как непросто доживать свой век этой женщине, отдавшей свою молодость и здоровье Родине. Трудившейся без остатка до самых последних сил и в годы Великой Отечественной войны, и в героические будни пятилеток на строительстве коммунизма.

Как же она была счастлива повидать свою подругу детства – Надюшу, мою маму, с которой не виделась много-много лет. А я для неё был чем-то вроде божества, доставившего ей вселенское счастье общения. В её мир одиночества вместе с нами ворвался свежий ветерок воспоминаний. Воспоминаний о тех далёких временах, когда они были красивыми и озорными девчонками, кружившими головы своим одноклассникам. Как получали похоронки и оплакивали своих безусых пацанов, ушедших добровольцами на фронт. Как боролись за перевыполнение производственных планов родной и любимой партии (КПСС), как взрослели, а потом старели… Помирать бабушка явно не собиралась. Несмотря на свою немощь, она строила планы по побелке потолков, каком-то ремонте. Но через неделю её телефон уже не отвечал.

Мама говорила: «Хорошо, что успели навестить Тамару при жизни. На душе как-то спокойнее и легче».

А сама она, когда я собирал вещи для отправки на скорой помощи в больницу, напоминала мне: «Серёжа, сынок, не забудь положить косметичку и щипчики. Да, и халат этот красивый, в цветочек, который мне Лена невестка подарила, тоже положи в сумку».

Умирать она не хотела. Хоть и глаза у неё в этот раз были грустными и печальными. Как будто бы она прощалась с квартирой и с прожитой в ней жизнью… Было это в апреле 2016 года.

В сберкассе я помог Людмиле Николаевне доковылять до «амбразуры», где выдают деньги. Она ничего не боялась. Она доверилась мне. С незнакомым человеком, получив двести тысяч рублей, бабушка села в машину.

– А на хрен тебе, бабушка, столько бабок? – спрашиваю я. – Ведь твои дочки тебе привозят жратву. Тебе и тратиться не на что.

– Много ты в жизни понимаешь. Найду куда потратить. Может, я их пропью или прогуляю, – игриво так пошутила бабуля.

– Дело твоё, конечно, но инстинкт самосохранения-то у тебя должен работать. Ты же могла напороться на придурка. Он дал бы тебе по башке и выкинул бы в кювет. А денежки забрал бы себе.

– Ага, щас, разбежался. Я бы их, денежки, в трусы бы спрятала. Чай, не полез бы, окаянный.

«Да, логика железная. Если бы не знал, вряд ли бы в трусы полез», – улыбаясь, подумал я.

Вот мы снова в «железнодорожном дворе», уже возле её дома.

– Бабуся, ты на дочерей-то своих баллон не кати. Хорошие они у тебя. Не хами им понапрасну. Доживайте в дружбе.

– Да пошёл ты. Учитель хренов. Лучше возьми денег за помощь мне.

– Ты чё, бабуля, с дуба рухнула? Кто за помощь пожилому человеку деньги берёт? Не обижай меня, пожалуйста.

– Как не берут-то. Ещё как берут. На прошлой неделе ко мне приезжал таксист. Я ему пять тыщ дала, чтобы он меня несколько раз свозил в больницу там, туда-сюда. Он до больницы-то довёз и слинял, хвостом махнул. И сотовый телефон его недоступен стал.

– Ну, всякие люди-то бывают. Не мне тебе это рассказывать. Ты целую жизнь прожила, насмотрелась на разное, однако, – грустно говорю ей я. – Я по уважительному отношению к тебе, выходит, хороший. А два дня назад иду по тёмной улице ночью, три молодых мужика закурить просят. Я не курю. А они, мол, взрослый такой и не куришь. Дай тогда нам денег на курево да на водяру. Я, понятно дело, дал по полной программе. Теперь для них я плохой. Сломанные челюсти и рёбра лечат.

– Ну, блин, денег тебе не надо, так пойдём выпьем. У меня коньяк хороший есть, – стала приглашать меня бабушка.

– Не, я спиртное не пью, я баб люблю, – шутливо парирую я приглашение Людмилы Николаевны.

– Во, блин, здрасте, мой муж тоже баб любил. Они сами за ним бегали. Он блядун в молодости был. Я сильно его ругала за это.

– Бабушка, а ты смерти не боишься? – спросил я Людмилу Николаевну, глядя ей в глаза.

Она, не задумываясь ни на мгновенье, выпалила:

– А чё её боятся-то, смерть эту? Ни капельки не боюсь. На хер мне жисть такая, прозябание, и только.

– Ну, ты, Сергей, завтра за мной приезжай, – бесцеремонно произносит бабушка, немного помолчав, после паузы.

– Не, я занят. Ты, когда вызываешь социальное такси, сиди возле телефона. Как подъедет, позвонит. Ты попросишь, чтобы он тебя препроводил к машине. Первый этаж, ты же сама сказала, недалеко получается. А так ты со своей тросточкой за машинами во дворе гоняешься. А телефон не отвечает, и заказ аннулируется.

– А, поняла, Сергей, спасибо. Счастливого тебе пути.

Я ехал и думал:

«Какая же разная старость выпадает людям. Интересно, а какая будет у меня»?

3. Мама, мама, мамочка

Анисья Никитична, мать Володи Сивакова, любила своего сына больше жизни. Она души в нём не чаяла. Рано осталась одна. Муж оставил её с малолетним сыном, а сам уехал куда-то. Вовка, когда подрос, допытывался у мамы про отца. Но Анисья отбрыкивалась. Говорила, что подрастёт, потом всё узнает. Типа, лётчиком был твой папа. Улетел на военное задание, да так и не вернулся. Сгинул, наверное. Только потом от бабки Володя узнал, что не было никакого лётчика. А батька его просто уехал искать своё счастье в другие края и о сыне позабыл совсем. Сначала взрослеющему Вовке очень хотелось найти своего отца, чтобы набить ему рожу, но потом как-то стерпелось, да поутихла злость. И желание искать отпало.

Анисья была ладной и красивой женщиной, работала на кондитерской фабрике рабочей. Её в шутку называли сладкой женщиной. Но жизнь-то была у неё не сладкой. Работала она иногда в две смены, чтобы сыночка своего вывести в люди. Чтобы он был не хуже других. Старалась баба изо всех сил, а о себе и не думала совсем. Годы шли, а она всё была одна. Не могла забыть своего непутёвого мужа Петра. Не подпускала к себе других мужиков.

Но однажды случилась и ей любовь. Приехал в Иркутск к ним на фабрику бравый солдатик Володя. Он на войне всю свою семью потерял. Мыкался по стране, не находя себе места. Жену всё никак забыть не мог и двоих своих сыновей. Он и похоронить-то их не мог по-человечески. Фашистская бомба попала аккурат в их избу и разнесла всё в клочья. Потом вспыхнул пожар. Сгорело всё. Ничего не осталось. Ни от дома, ни следов от его любимых. Бомба-то зажигательной была. Возил Володя с собой только пригоршню той землицы с пепелища. Бывает, иногда достанет платочек, положит на стол, развяжет его и сидит плачет над этой кучкой земли, перемешанной с пеплом, как над своей прошлой счастливой жизнью, как над могилой своих родных.

Не было ему душевного покоя, вот и скитался по стране. Работник он был хороший и вдобавок непьющий. Его везде принимали хорошо и отпускать не хотели. Мало таких ответственных и рукастых мужиков после войны было. Поубивало много да искалечило. Кого если не физически, то душу изранило да искрутило так, что пили они шибко. Водкой горе своё заливали. А Володя нет, он, чтобы забыться, уходил весь в работу. Трудился без праздников и выходных. За что и уважало его начальство.

Однажды встретились они с Анисьей взглядами только раз, да и громыхнуло в их сердцах. Любовь пришла нежданно и негаданно. Стали они встречаться тайком. Мало ли чё люди болтать будут, парнишку, сына обидеть могут сплетнями всякими. Расцвела Анисья, да и Володя из смурного да грустного превратился в озорного и весёлого. Даже прихрамывать перестал. Осколок у него в ноге был от фашистской мины, которая взорвалась возле его танка. Ногу спасли, а осколок остался там навсегда.

– Анисья, выходи за меня замуж. Дом поставим отдельный. Начальство лесом помочь обещалось. Любить я тебя буду как самое своё дорогое сокровище. Не умею я слов красивых говорить, ты уж извини меня. Но я сыну твоему отцом буду не хуже любого родного, значит. На машине его научу ездить, чинить неисправности всякие. Оно, шофёрское дело, сейчас вроде как не очень престижное, больше всё о космосе говорить стали. Скоро, наверное, космонавта запустят в небесные дали. А мы на земле трудиться будем. Может, ещё ребёночка родим, мы ведь не сильно старые будем, однако, – нежно и твёрдо говорил Владимир, влюблённо глядя на свою подругу.

Потом он прижал всю дрожащую Анисью к своей груди. Он нежно поцеловал свою любимую женщину и стал смотреть ей в глаза, ожидая с огромным нетерпением её ответа. Пауза была недолгой.

– Конечно, Володенька, я согласная. Я тебя всю жизнь ждала, такого сильного и доброго, такого крепкого и надёжного. Ты моё счастье, ты мой сокол ясный. Я без тебя уже жить не могу. Даже не представляю себе, что могла бы прожить и тебя не встретить.

Она стала целовать своего спасителя от затянувшегося одиночества. Слёзы ручьём бежали из её глаз прямо на гимнастёрку Владимира. Она плакала и причитала от счастья, от простого бабьего счастья, внезапно выпавшего на её тяжёлую долю. Она была по-настоящему счастлива, так сильно, может быть, в первый раз в своей жизни.

Владимир купил в фабричном магазине конфет, выбирал из самых лучших. Потом на рынке они купили овощи. А для подрастающего сына Анисьи настоящий футбольный мяч в магазине «Спорттовары», что на улице Карла Маркса. И вот они уже в комнате Анисьи в их с сыном квартире. Обстановка торжественная. Потенциальные молодожёны улыбаются друг другу и переглядываются между собой.

Вовка смотрит на мать и незнакомого ему мужчину и ничего понять не может. Чему радуются взрослые, чего они задумали? Вовка в свои двенадцать лет был уже высокого роста. У него уже начал ломаться голос, он говорил, смешно бася, подражая как бы взрослому мужчине.

– Мам, чё вы тут задумали такого? Праздника вроде никакого на календаре нет, – вертя и рассматривая новенький мяч, спросил Вовка.

– Сыночек, понимаешь, такое дело. Мы с Владимиром Ивановичем решили пожениться. Мы полюбили друг друга. Дядя Володя сказал, что будет любить тебя тоже. Мы будем жить все вместе дружно и счастливо, – мама осеклась, глядя на меняющегося в лице сына. Вовка зашипел, как гремучая змея, злобно и визгливо выкрикивая обидные слова:

– Пусть он уходит. Я никому тебя не отдам. Нам никто не нужен.

И мальчишка со всей силы пнул новенький футбольный мяч. Тот, разбив оконное стекло, вылетел на улицу и поскакал на противоположную сторону дороги. Мяч не знал, что в тихой иркутской квартире разразилось огромное и ужасное по своему масштабу человеческое горе. Ему было невдомёк, что рушится, не успев сформироваться, вселенная Анисьиного счастья. Мячик подпрыгивал себе, а за ним устремилась стая бездомных собак.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.