Социально-психологические аспекты активности

В дальнейшем, стремясь к большей гармоничности предложенной им модели, В. М. Русалов унифицировал структуру активности и стал писать об одних и тех же трех компонентах (выносливости или же, иначе, эргичности, а также пластичности и скорости), реализующихся в социальной и предметной сферах деятельности индивида, а еще позже – о тех же компонентах, по-разному проявляющихся в психомоторике, в интеллектуальной сфере и в коммуникации. Стремясь соотнести предложенную им структуру активности с теорией П. К. Анохина, В. М. Русалов пришел к выводу, что «эргичность» может быть осмыслена как «широта афферентного синтеза»; «пластичность», по-видимому, есть не что иное как обобщенная характеристика легкости (трудности) переключения с одних программ на другие, а «скорость» может быть связана с быстротой исполнения поведенческих программ [130, с. 6–7].

Вместе с тем, акцентирование активности как базовой характеристики темперамента, фактически приближающееся к отождествлению темперамента и активности, обусловило появление определенных семантических неточностей при использовании В. М. Русаловым некоторых терминов, являющихся ключевыми для его концепции. Так, например, В. М. Русалов писал о скорости и как о черте темперамента, и как о компоненте активности [Там же, с. 7]. Думается, что в понятийном аппарате, используемом в науке, так же, как и в организации средневекового европейского общества, должен действовать принцип «вассал моего вассала не мой вассал», в результате чего определение скорости, охарактеризованной как компонент активности, одновременно еще и как черты темперамента является не совсем корректным, если, конечно, автор полагает, что активность является стороной темперамента [129, с. 168], а не его синонимом.

Кроме того, за счет семантически недостаточно точного использования терминов не всегда понятно, к чему или к кому относятся перечисленные выше черты активности – скорость, пластичность и эргичность. Скорость вполне может характеризовать деятельность (скорость решения задач, скорость теппинга и т. п.), но назвать скорость или даже темп (просто «темп») личностной чертой или чертой индивидуальности крайне затруднительно. Очевидно, что речь идет о постоянном внутреннем строе человека, о том, подгоняет ли он себя постоянно в процессе своей жизнедеятельности или движется по жизни не спеша. Однако данная черта индивидуальности требует других слов, нежели «скорость» или «темп», для своего обозначения. В то же время термин «эргичность», характеризуя индивида в целом, вряд ли может использоваться для характеристики его деятельности.

Указанные семантические погрешности были устранены в работах В. М. Бодунова, изучавшего вместе с Русаловым темп, напряженность, пластичность, вариативность и другие характеристики поведения. Он исходил из того, что все перечисленные выше формально-динамические характеристики поведения могут рассматриваться в обобщенном виде как формально-динамические характеристики индивидуальности. Безусловно, содержание опубликованных В. М. Бодуновым работ имело гораздо более широкое, чем употребляемая терминология, значение. Однако в рамках проводимого анализа представляется целесообразным отметить, что применение Бодуновым в качестве обобщенных характеристик индивидуальности словосочетаний «индивидуальный темп», «стремление к напряженной деятельности» и «тенденция к разнообразию действий», являющихся, по его мнению, тремя главными компонентами активности и базирующихся на скорости выполнения различных действий, напряженности и вариативности поведения, является тем ориентиром, которому можно следовать, изучая и другие характеристики поведения [17].

Одновременно большое внимание изучению активности уделялось в работах Э. А. Голубевой и Н. С. Лейтеса, продолжавших исследования, начатые Б. М. Тепловым и В. Д. Небылицыным. Высокая активность означала для Э. А. Голубевой быстрое формирование условных рефлексов, а значит быструю мыслительную деятельность, хорошую обучаемость, прекрасную ориентацию в происходящем и т. п. [78].

Однако, своего определения активности Э. А. Голубева не дала, солидаризовавшись с тем пониманием активности, которое использовал ее аспирант Б. Р. Кадыров. Б. Р. Кадыров посвятил свою диссертацию «изучению динамической стороны психической активности», называя вслед за Б. М. Тепловым весь комплекс проявлений феномена активности «формально-динамическими проявлениями психики». Безусловно, такое обозначение активности представляется вполне оправданным, поскольку оставляет за пределами понятия разнообразные спонтанные движения, например, невротические подергивания. Однако Б. Р. Кадыров предусматривал еще и наличие содержательной стороны феномена, подчеркивая при этом, что психофизиологические методы призваны исследовать лишь динамический аспект активности [54, с. 133].

Подобное понимание активности естественным образом вытекает из трактовки термина «активность» как «деятельности», ведущей исследователей, в первую очередь психофизиологов, к необходимости сначала обозначать наличие содержательной стороны активности, а потом старательно обходить эту сторону в своих исследованиях. В данном же случае это привело еще и к тому, что в работах Кадырова анализ умственной активности часто подменялся анализом эффективности умственной деятельности – параметра, связанного с активностью, во многом производного от нее, но производного далеко не полностью и уж, конечно, совершенно не идентичного ей. Это, в свою очередь, обусловило своеобразное объяснение полученных им результатов, которые при ином понимании термина могли бы быть проинтерпетированы совершенно иначе. В частности, это относится к выводу о положительной связи слабой нервной системы и умственной активности [78].

Указанный подход к активности разделял и Н. С. Лейтес. И хотя сами его исследования касалось прежде всего энергетических аспектов активности, дуализм в понимании активности, предполагавший наличие в данном понятии как динамических, так и содержательных аспектов, выражался в его работах особенно отчетливо. Н. С. Лейтес энергично выступал против биологизаторских тенденций, в частности против энергетического истолкования мотивации поведения. Ссылаясь на работу Р. Хайнда, он писал: «Одностороннее энергетическое толкование природы активности заключает в себе глубокие внутренние противоречия». И далее: «Прежде всего энергетический подход, единообразно объясняя поведение, ведет к упрощенному представлению о механизмах, регулирующих поведение, и отвлекает от сложности самого поведения» [77, с. 366].

С одной стороны, Н. С. Лейтес разделял точку зрения Небылицына, который писал, что активность – это группа личностных качеств, обусловливающих внутреннюю потребность индивида к освоению действительности и к самовыражению [Там же, с. 372–373]. С другой, соглашался с тем, что источником активности человека являются общественно-личные потребности [Там же, с. 371]. Даже оставляя за рамками обсуждения применение во втором положении формулировки, по сути исключающей возможность порождения человеческой активности сугубо личными потребностями, совместное использование двух указанных положений представляется весьма противоречивым. Безусловно, потребность индивида к освоению действительности и к самовыражению является его личной потребностью, удовлетворяющейся, как правило, в рамках общественного разделения труда и в этой связи вполне соответствующей статусу общественно-личностной потребности. Но тогда возникает вопрос о первичности-вторичности обсуждаемых категорий: то ли активность является энергетической основой формирования и реализации потребности в чем-то посредством осуществления какой-либо деятельности, то ли потребность, наоборот, является основой формирования и реализации активности-деятельности.

Вместе с тем, нельзя не отметить, что, декларируя амбивалентность понятия «активность», Н. С. Лейтес посвятил большие усилия решению проблемы разведения информационной и энергетической сторон деятельности и доказательству необходимости приоритетного рассмотрения динамической стороны деятельности и определяющих эту сторону нервно-психических процессов [Там же, с. 388–389].

Достаточно специфический подход к наполнению содержанием понятия «активность» предложил Я. Стреляу. Он определял активность как тенденцию совершать действия высокой стимулирующей силы или действия, вызывающие сильную стимуляцию извне [144, с. 48, 100], что в целом роднит данное определение с определением Небылицына, который понимал активность как тенденцию личности к самовыражению. Однако сходство определений ограничивается словом «тенденция» (что, впрочем, тоже немаловажно). Активность как тенденция у Я. Стреляу существенно отличается от активности как тенденции у Небылицына.

В основе трактовки данного понятия Я. Стреляу лежит важное для его регуляторной теории темперамента (РТТ) представление о том, что у каждого индивида существует потребность в достижении или поддержании оптимального уровня возбуждения. Эта потребность задает необходимые для поддержания такого уровня параметры регуляции стимуляции. Искомая же стимуляция достигается с помощью активности, которая при этом может как изменять стимулятивное значение среды, так и сама являться источником стимуляции (например, когда человек рискует). Если активность сильно повышает стимуляцию организма, это – высокая активность, если нет – низкая. К этому Я. Стреляу добавляет, что активность «обнаруживается в объеме и охвате предпринимаемых действий (целенаправленных поведенческих актов) при данной величине стимуляции» [142, с. 41]. Иными словами, люди, чья активность выше, производят при определенном уровне стимуляции больше таких действий, чем те, у кого активность ниже.

Специфика данного определения, отличающая его от определения активности как готовности к целенаправленной деятельности, заключается в том, что Я. Стреляу более четко, хотя и достаточно своеобразно, описывает круг действий, которые следует считать порождением внутренней активности индивида. Впрочем, касательно «порождения» надо иметь в виду, что Я. Стреляу – сильно усложнив простое английское слово "activity" – все же употребляет слово «активность» в англоязычной парадигме, подразумевая под активностью скорее некий набор предпринимаемых интеллектуальных, моторных и прочих действий, нежели тенденцию совершать эти действия[14]. Если это не учитывать, трудно понять некоторые высказывания Я. Стреляу, такие, например, как: «Стимулирующее значение активности состоит в том, что активность есть сама по себе источник стимуляции. Чем сложнее и труднее активность, тем выше генерируемая стимуляция». Вряд ли «сложнее и труднее» может относиться к некой «тенденции», очевидно, что эти сравнительные наречия характеризуют непосредственно сами действия.

Нельзя не заметить, что в подобной трактовке термина «активность» наблюдается определенный элемент условности, сопровождающий попытку автора с некоторым напряжением уложить термин «активность» в прокрустово ложе постулируемой им теории, приспособить данное понятие к положению об оптимальной стимуляции. Однако если не ставить содержание используемого термина во главу угла, следует признать, что представления Стреляу о структуре темперамента легко операционализируются и в этом качестве служат хорошим основанием для создания разного рода диагностических инструментов.

Естественно, описывая различия в наполнении термина «активность» смысловым содержанием, нельзя не коснуться тех физиологических референтов понятия «активность», которые указанные авторы рассматривали как основу этого содержания. Здесь безусловно следует иметь в виду методологические ограничения, накладываемые на выводы, к которым пришли авторы, наличием описанной выше психофизиологической проблемы. Однако одновременно следует отметить, что указанные выводы не столь значительно подвержены влиянию данной проблемы, как это может показаться при строго формальном анализе.

Как уже отмечалось, основу рассматриваемого подхода заложил И. П. Павлов, отождествлявший характеристики темперамента и свойства нервной системы. Он, правда, не употреблял в своих работах слово «активность», однако не исключено, что, используй он это слово, ключевым понятием для характеристики человеческой активности у Павлова стала бы сила нервной системы.

В свою очередь Б. М. Теплов выдвинул положение о том, что сила нервной системы отрицательно коррелирует с чувствительностью как свойством темперамента [147, с. 9].

Так же точно думал и являвшийся убежденным сторонником дифференциально-психофизиологического подхода В. Д. Небылицын, отождествлявший слабость нервной системы и высокую чувствительность [101, с. 277–278]. Аналогичным образом сила н. с. означала для Небылицына выносливость и работоспособность [Там же, с. 138], понимаемые им, согласно выражению Э. А. Голубевой [30, с. 140], в высоких значениях, т. е. как выносливость и работоспособность индивида в целом, а не как выносливость и работоспособность нейронов. Что же касается общей активности (именно общей активности индивида, а не активности нервной системы), то В. Д. Небылицын не ассоциировал ее в своих работах с каким-то свойством н. с., но зато он описывал ее мозговой субстрат. Активность В. Д. Небылицын связывал с лобно-ретикулярной зоной головного мозга, а второе основное свойство темперамента – эмоциональность – с лобно-лимбической структурой [101, с. 251–252, 260–261].

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Справедливости ради следует заметить, что С. Л. Рубинштейн далеко не всегда строго придерживался указанной смысловой парадигмы. Так, например, написав в другом месте той же монографии «…когда подчеркнута или повышена активность нашей познавательной деятельности…», он использовал понятие «активность» для обозначения энергетической стороны деятельности [127, с. 417].

2

Чаще всего деятельность определяется как категория, характеризуемая «осознанностью и целенаправленностью». На самом деле целенаправленность всегда подразумевает осознанность, а случаи, когда преследуемые человеком цели им не осознаются, являются лишь временными смещениями фокуса сознания с данных целей. Иногда, помимо осознанности и целенаправленности, определяющей характеристикой деятельности предлагается считать ее функцию преобразования действительности (см., напр., [34]). Подобный подход также не вызывает возражений, если понимать преобразование действительности достаточно широко, включая сюда и переструктурирование ситуации, при котором, например, целенаправленное, а не импульсивно-паническое бегство (деликатно называемое в этом случае «отступлением») рассматривается как преобразование действительности. Однако и это добавление также представляется излишним, поскольку любые осознанные и целенаправленные действия, включая мыслительные, так или иначе переструктурируют, т. е. преобразовывают ситуацию.

3

При этом за рамками обсуждения остается вопрос, что вообще является главным критерием субъектности – целенаправленная деятельность или наличие сознания; вопрос, не поднимаемый вследствие невозможности разрешения проблемы первичности курицы или яйца.

4

Вообще, трактовка «активности» исключительно как основного признака, задающего понятие «субъект», фактически уничтожает данное слово, полностью выводя его за пределы употребления в живом общении людей. Нетрудно представить себе, например, реакцию футбольного болельщика, поделившегося с соседом мыслью о том, что «эта команда играет намного активнее» и услышавшего в ответ: «Да, она в большей степени реализует себя как субъект».

5

К слову сказать, указанное разделение энергетики и смысла того, что делает человек, вряд ли может считаться приемлемым, какое бы понятие («деятельность» или «активность») здесь ни употреблялось. Уровни – это все-таки этажи или ярусы иерархизированной системы, предполагающие наличие более низких и более высоких значений элементов, ее составляющих, а энергетика и смысл являются в плане построения деятельности хоть и очевидно разными, но при этом все-таки рядоположенными, а не соподчиненными характеристиками любого целостного, осознанного и целенаправленного человеческого акта.

6

Хотя и здесь встречались высказывания, которые гораздо более однозначно определяли содержание социальной активности, провозглашая, например, необходимость наличия марксистско-ленинского мировоззрения для достижения высшего уровня социальной активности личности [81, с. 112].

7

Здесь представляется уместным процитировать X. Хекхаузена, писавшего, что «живые существа активны, а не обречены на постоянную пассивность, пока внешние или внутренние стимулы не будят их» [162, с. 55].

8

В. М. Русалов справедливо отмечал, что в психологической литературе под темпераментом часто понимаются исключительно психомоторные характеристики поведения. Поэтому для описания данной сферы правильнее было бы использовать термин «формально-динамические свойства индивидуального поведения», который охватывает все богатство «не-содержательных», стилевых характеристик поведения человека, включая также интеллектуальные и коммуникативные его аспекты [130, с. 5–6].

9

Интересна в этой связи эволюция взглядов Б. М. Теплова на данное явление. Если в 1946 году Б. М. Теплов понимал под темпераментом только быстроту возникновения чувств и их силу [149, с. 213], то в дальнейшем он стал включать в данное понятие динамичность моторики [148, с. 231]. Однако ни интеллектуальная, ни коммуникативная активность не рассматривались Б. М. Тепловым в качестве сторон проявления темперамента. Видимо, это было связано с тем, что Б. М. Теплов, давая определение темпераменту человека, рассматривал его все же как характеристику любых живых существ, обладающих нервной системой.

10

В словосочетании «динамическая характеристика» одинаково важны оба слова. Специфика данного подхода заключалась как в том, что на передний план в нем выходила энергетическая составляющая понятия, так и в том, что благодаря представлению об активности не только как о состоянии, но и как о свойстве активность могла изучаться как общеиндивидная характеристика или черта.

11

Следует отметить, что, хотя большинство исследователей активности в дальнейшем и сходились на том, что внешними проявлениями активности следует считать скоростные характеристики деятельности, стремление продолжать начатую деятельность, а также разнообразие действий, составляющих деятельность, точки зрения разных авторов относительно конкретных показателей, репрезентирующих перечисленные параметры, совпадали не так уж часто [70, с. 36].

12

Следует подчеркнуть, что развитие энергетического подхода к исследованию активности, как правило, опиралось на необходимость изучения природной активности как свойства индивида, т. е. на изучение уровня активности, характерного для конкретного человека и отличающего его, в целом, от других людей. В свою очередь, рассмотрение активности как состояния, т. е. как актуального уровня активности, характеризующую конкретные реакции, приводит к появлению вопросов, чем вызваны эти реакции и на какую цель они направлены. В этом случае внимание сосредотачивается на информационной составляющей, уводящей рассмотрение вопроса об активности как таковой к содержанию производимой деятельности, и, соответственно, на первый план выходят не индивидуальные характеристики человека, а информационные характеристики ситуации, в которой человек действует.

13

Собственно говоря, об этом писали еще Г. Хейманс и Е. Вирсма, воспринимавшие активность как поведенческую характеристику, описываемую временем, в течение которого индивид проявляет активность любого рода. Аналогичная точка зрения нашла отражение в работах Я. Стреляу, не смешивавшего активность с выносливостью, но при этом описывавшего активность с точки зрения интенсивности, продолжительности и частоты любых действий [144, с. 58].

14

При этом нельзя не отметить, что используемое российскими психологами понятие деятельности тоже знакомо Я. Стреляу. Однако употребляет он его исключительно как характеристику двусторонних отношений между человеком и обществом [142, с. 40].