Имперский раб

Валерий Сосновцев

Имперский раб

© Сосновцев В. Ф., 2016

© ООО «Издательство «Вече», 2016

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

Сайт издательства www.veche.ru

* * *

Сержант Ефрем Филиппов, начальник воинской команды сторожевого, пограничного поста Донгуз, что в тридцати верстах южнее Оренбурга, беспокойно всматривался в предрассветные степные сумерки. Поднятая по тревоге команда поста – двадцать человек с одной двухфунтовой пушкой – заняла позиции вдоль деревянной стены небольшого укрепления, больше похожего на бастион, чем на крепость. Всего-то – обнесенная частоколом верхушка небольшой насыпи с приткнувшимся у подножия десятком казачьих мазанок. Внутри ограды крытая коновязь и мазанка-казарма с кладовой, где приготовлено немного провизии, вода да воинский припас на сутки боя. Словом, сторожевая застава.

Солдаты не доверяли местным казакам. Те не верили солдатам и попрятались неведомо куда – выжидали.

С юга к посту двигалась толпа, человек в пятьсот. Было там больше пеших, меньше конных. С телегами, медленно, в беспорядке приближались они к укреплению галдящим табором.

Уже около года в Российской империи полыхал пугачевский бунт, начавшийся западнее этих мест, в Яицком казачьем войске. Восставшие легко разбивали игрушечные правительственные крепости. По всему видать, зная малость гарнизона Донгуза, и в это сентябрьское утро 1774 года одна из ватаг бунтовщиков шла брать пост без всякой опаски.

– Канониры, орудие картечью зарядить! Фитиль вздуть! Быть наготове! – скомандовал Ефрем.

Он поставил по наблюдателю с трех сторон ограды, одиннадцать человек собрал на южной и четверых оставил в резерве. Одного солдата отрядил на коне в Оренбург, с просьбой о помощи. Может, доскачет в сумерках, минует кочевников, бунтовщиков, волков…

Пугачевцы подошли шагов на сто. Ефрем даже удивился увиденной пестроте: кого тут только не было. И казаки, и киргизы, и мужики, и беглые солдаты, и бог весть еще кто. Пестрота была во всем – в одежде, в оружии. Над толпой царил беспорядок и бесшабашный гвалт.

«Ну, если Бог не попустит сразу помереть, – подумал Ефрем, – с пушкой да умеючи мы день-то продержимся. Тут множеством нас не запугать!.. Поспел бы гонец да начальство поторопилось!..»

Такими мыслями Ефрем более подбадривал себя, нежели рассуждал о грядущем бое.

– Эй, в крепости! – крикнул выехавший из толпы на пегом коне здоровенный детина-бородач. – К вам есть послание от Богом спасенного государя нашего, Петра Федоровича!

– Не отвечать! – приказал Ефрем.

Толпа повстанцев затихла, с любопытством вслушивалась.

– Эй, оглохли вы там, что ли? – снова крикнул бородач.

Солнце уже приподнялось над безоблачным горизонтом и осветило треуголки притихших за тыном солдат. Бородач, косо глядя на крепость, прислушивался, ждал. Солдаты молчали.

– Если добром откроетесь и покоритесь, то воля вам всем будет объявлена! – теряя терпение, крикнул бородач. – Не откроете – всех перебьем, так и знайте!

Он замолчал, прислушался… За стеной тишина.

– Они, слышь-ка, – крикнули задорно из толпы, – от счастья онемели, видать!

Бунтовщики дружно захохотали.

– Да нет, они портки менять побегли! Им недосуг ответить! – подхватил кто-то.

Еще раз залпом грянул хохот.

– Ну, как хотите! – перекрывая смех, гаркнул бородач. – Айда, робяты на тын, вали их, сволочей!

С визгом, криком и матом мятежники ринулись на вал. Заколыхались над их головами копья, сабли, дубины, вилы…

На стене, из-под сброшенной попоны, в амбразуре сверкнуло начищенное до золотого блеска орудие. Почти в упор нападавшим грянул выстрел. Визг картечи сменился протяжным воем страха и боли. Вслед за орудием без передышки солдаты дали несколько залпов из заранее приготовленных заряженных ружей.

Нападавшие, вопя и давя друг друга, быстро скатились вниз, отступили. На валу и подле него осталось лежать дюжины две трупов и раненых. Солдаты быстро перезарядили орудие.

У подножия крепостного холма, всем хорошо было видно, бился в судорогах пегий конь, а в такт ему болталось из стороны в сторону тело мертвого бородача, предводителя мятежников. Окровавленная голова его елозила в пыли, а застрявшая в стремени нога дергалась на брюхе коня как живая. Очень скоро смертельно раненное животное с трупом бородоча в седле затихло. Стонали раненые. Некоторые из них пытались ползти, крича:

– Братцы, братцы, Христа ради… братцы!

Другие просто вопили бессвязно. Солдаты из крепости не добивали их. Берегли заряды.

Мятежники отдышались и враз, дружно загалдели. С получаса в их стане гомонили. Из крепости молча наблюдали. Наконец толпа разделилась на две половины. Одна половина обходила пост справа, становясь против солнца. Оставшиеся без промедления снова бросились к стене.

– Пали! – крикнул Ефрем канонирам.

Когда ухнул выстрел, снова приказал:

– Подхватывай, братцы, пушку! Поше-е-о-ол!

Ефрем и трое солдат подхватили орудие на заранее приготовленные носилки и бегом потащили его к восточной стене, к амбразуре, тоже приготовленной загодя. Там вторая половина мятежников уже лезла на вал.

На прежнем месте оставшиеся солдаты палили залпами из ружей.

На восточной стене после ружейной пальбы дали выстрел картечью из пушки и снова ружейный залп.

Мятежники еще стремительнее, чем, в первый раз, отхлынули вниз. Еще десятка два убитых и раненых остались лежать возле стен укрепления.

Бунтовщики растерялись. Им показалось, что гарнизон имеет несколько пушек и немалое число солдат. В замешательстве они суетились, кричали на безопасном расстоянии.

Ефрем приказал перезарядить пушку и ружья, приготовиться. Его солдаты делали все споро – привычную работу творили. Он разделил свою команду так, чтобы там, где не было орудия, было больше стрелков из ружей. Резерв подносил заряды, перезаряжал ружья. Сам сержант успевал перебегать от одного края обороны к другому.

Явного страха пока ни у кого не замечалось. Было не до него.

– Ефрем, – крикнул дозорный с южной стороны, – глянь-кось сюды! Чтой-то замыслили, язви их!

Ефрем прибежал на зов. Спросил, выглядывая меж зубьев частокола:

– Что тут, Иван?

– Запалить нас, кажись, хотят, не иначе!

Мятежники растащили плетень у ближайшей казачьей мазанки, рубили его и складывали в разгоравшийся костер. Рядом суетились спешившиеся киргизы, держа коней на длинном поводу, подалее от огня.

– Понятно, удумали стрелами поджечь наш тын, – вздохнул Ефрем и окликнул: – Михей!

– Здеся я, – отозвался от коновязи солдат.

Там стояли оседланные кони. В одном месте, под частоколом, Ефрем заранее велел врыть бочонок с порохом. В трудную минуту можно было взорвать его и через пролом на конях ускакать, ежели повезет.

– Быстро собирайте тряпки, режьте попоны и мочите их обильно водой. Мокрые тряпки бросать будем на стрелы зажигательные…

Искать тряпки было недосуг, и Михей палашом распластал первую, попавшуюся под руку попону. Торопливо стал запихивать обрубки в бадейку с водой у коновязи.

– Обильнее, обильнее мочи тряпки-то! – Сказал Ефрем, направляясь было ему на подмогу.

– Вот они, зачинают! – крикнул солдат от стены.

Ефрем бросился к кричавшему. Туда же прибежал и Михей с охапкой мокрого тряпья.

Ефрем толком еще не высунулся из-за частокола, как первая горящая стрела с тупым звуком вонзилась в бревно чуть ниже края. Он выхватил у Михея тряпку и, приподнявшись по грудь из-за бревна, сверху набросил ее на не успевший разгореться факел. Мокрая тряпка повисла на стреле, и огонь с шипением погас.

Ефрем едва не поплатился за это. Вторая стрела сбила с него треуголку и парик. Накладные волосы тут же, на земле, занялись, но проворный Михей затоптал их.

– Вот, видали как?.. Только стерегись, братцы, бьют, дьяволы, метко больно!

Его команда, мигом расхватав мокрую ветошь, разбежалась по местам. Киргизские всадники по очереди подхватывали из костра факелы-стрелы и проскакав вокруг укрепления, улучив момент, стреляли из луков в сторону деревянных стен и быстро назад. Действовали парами. Стреляли по очереди, чтобы сшибить по возможности какого-либо неосторожного защитника. Вскоре огненное колесо уже вовсю крутилось вокруг осажденного поста. Несколько солдат обожглись, кого-то легко царапнуло. Как ни старались защитники, кое-где сухое дерево частокола все же занялось – не успевали гасить.

Бунтовщики, вдохновленные этим, ринулись было снова на приступ, но Ефрем с командой, перебегая и перетаскивая пушку, вновь отбились. Наступило затишье. Солнце поднялось уже высоко, припекало. Ефрем видел, как устали его люди. Он знал: порох в крепости уже на исходе.

– Вот что, братцы, – сказал он ближним к нему солдатам, большей части команды, – дело мы свое исполнили честно, как могли. Присяге не изменили. Но припасы наши и малое число наше не позволяют нам более держаться здесь.

Солдаты напряглись, слушая своего командира. Был он хоть и молод, всего-то двадцать четыре года, но за старшего они почитали его все, и искренне. Строгий, но добрый, грамотный и трудолюбивый, Ефрем легко поднялся по службе, но не чинился, солдат постарше почитал и отличал. Может, потому солдаты его команды обращались к нему, а он к ним не по званию или фамилии, а по имени. Точно так, как звали друг друга в российских деревнях близкие соседи или работники в артелях. У русских это высший знак доверительности, когда в обиходе имя называется не уменьшительно, а полно, степенно, или уменьшительно, но ласково.

Сейчас солдаты слушали своего сержанта словно выборного вожака артели, как бы ожидая себе приговор на жизнь или смерть, на честь или позор. Все знали, что подчинятся этому приговору беспрекословно – таков обычай. Вовсе не устав, а то, что в крови, в душе от веку.

– Решил я, пробиваться будем! – Ефрем обвел всех взглядом.

Солдаты как будто повеселели – все же надежда какая-то.

– Кони у нас сытые, в силе. Канониры, пушку законопатить немедля! Коней разобрать, ружья зарядить, сабли приготовить! – скомандовал Ефрем и позвал: – Иван!

– Слушаю, – откликнулся один солдат.

– Ступай и отковырни землю от бочонка потайного, под стеной.

Все немедленно сели в седла, пушку заклепали, стали ждать Ивана. Тот подбежал к мине под частоколом, машинально выглянув за него и закричал истошно, выпучив глаза:

– Лезут!.. Ефрем, они уже на стене!..

– Отбрось землю от бочки, быстро!

Иван охапками копнул несколько раз. Показался край бочонка. Из-за кольев, сверху, прямо над Иваном высунулась голова в черной бараньей шапке. Ефрем выхватил из-за пояса пистолет, выстрелил. Голова в папахе исчезла. Иван тоже присел от грохота.

– Быстрее назад! – крикнул Ефрем Ивану.

Тот подбежал и впрыгнул в седло приготовленного ему коня.

А через тын уже перемахнули несколько нападавших. Увидев перед собой всадников, они остановились в нерешительности.

– Братцы, по бочонку, залпом пли-и! – заорал Ефрем…

Солдаты дали дружный ружейный залп. На месте прорыва бунтовщиков с грохотом и дымом вздыбилась земля. Клочья разодранных тел, щепок и туча пыли взметнулись вверх. Взвыв от ужаса, толпа мятежников покатилась с крепостного вала. За ними из дыма и пыли, размахивая саблями, давя и рубя отставших, вынеслась команда Ефрема. Нападавшие были так ошеломлены, что разбегались, ни о каком сражении не помышляя. Ефрем галопом повел свой отряд на север, к Оренбургу.

Между тем бунтовщики скоро пришли в себя. Вид кровавых ошметков, оставшихся от их товарищей, подхлестнул тех, кто были на конях, со звериной яростью броситься в погоню за солдатами. Кони у мятежников оказались резвее, чем полагал Ефрем. Они стали настигать беглецов.

– Егор, – крикнул на скаку Ефрем, – уводи людей! Я задержу их!

– Негоже так-то, Ефрем, командира-то в бою бросать! – ответил ему солдат из головных.

– Уводи! Иначе всех побьют! Бог даст, я их по степи помотаю и оторвусь!.. Их, глянь, не так уж и много!

– За одним они гоняться не станут, а мы здеся больше сгодимся! – подытожил вмешавшийся в перепалку Михей. – Верно, братцы?

– Верно, верно! – разом откликнулись все.

– Коли так, братцы, тогда по-ихнему же, по-казацки – разом поворот и в атаку! Айда-а-а! – крикнул Ефрем.

Разойдясь на две стороны, развернувшись по ходу движения, солдаты по-казацки, лавой, с криком «ура» бросились на преследователей.

Десятка три бунтовщиков, скакавших с визгом и гиканьем растянутой гурьбой, в беспорядке заметались, остановились, а кто-то даже развернулся. Однако несколько отчаянных казаков и киргизов продолжали наступать яростно.

Передовой киргиз в малахае и полосатом халате с ходу налетел на резко возникшего перед ним Ефрема. Ловко поднырнув под занесенную Ефремом саблю, он рубанул боковым ударом своего кривого клинка. Глубокий кровавый порез лег над правым ухом Ефрема. Но следующего преследователя Ефрем сам достал. Проскочив первого противника, на втором замахе он точно угодил саблей по голове молодому мужику, лихо, но неумело ввязавшемуся в драку. Тот свалился как мешок под ноги коням, даже не вскрикнув.

Решительный натиск принес поначалу успех солдатам, но пугачевцы, видя, что их больше, взялись окружать отряд Ефрема. Маневрируя, солдаты не давали сомкнуть кольцо, но силы были явно не равны.

На Ефрема навалились сразу трое. Он, сорвав с плеча ружье, выстрелил в одного – убил. Инстинктивно вскинул бесполезное уже оружие, защищаясь от сабли казака и уронил его вместе с отрубленным большим пальцем левой руки.

Другой казак ткнул в Ефрема пикой, но сам повалился на бок, зарубленный подоспевшим Михеем. Все же пика ударила Ефрема в голову, повыше лба, и он потерял сознание.

* * *

Когда Ефрем очнулся, было уже темно. Один глаз его не открывался: кровь, залившая половину лица, запеклась. Сильно болела левая рука.

Он пошевелился. Понял, что связан. Одним глазом видел, как по кустам полыни пляшут отблески костра, горевшего чуть поодаль, у него за спиной. Босыми ногами он чувствовал остывшую к ночи землю. Попытался оглянуться. Веревки не позволили. Тогда он стал осторожно переворачиваться. Это ему удалось.

Перед собой увидел еще два связанных тела, а шагах в десяти догоравший кизячный костер и с дюжину людей вокруг него. Все они дремали, развалясь как попало. Из темноты слышалось похрапывание лошадей. Он вздохнул, перемогая боль в руке.

– Тихо, – услышал он шепот. – Ефрем, лежи тихо.

Шептал лежавший рядом человек. Ефрем пригляделся. Это был Михей. Ефрем все же спросил:

– Где это мы?

– В полон угодили, – ответил Михей. – Ты, я и Кашаф… Помнишь, молоденькой солдатик из татар?

– Помню, помню…Что я, своих не помню…

– Да тихо ты, услышат! – шикнул на них Кашаф. – Воры проснется – бить станет… Михей, потихоньку давай зубами узел растяни… Ну!..

Он осторожно перевалился на бок, подставляя товарищу свои связанные за спиной руки. Михей припал в темноте к веревкам и, сдерживая дыхание, стал зубами из стороны в сторону расшатывать узлы. Несколько минут – и Кашаф высвободил сначала одну, затем другую руку. Пленники на мгновение замерли, с опаской глядя на спящих мятежников, еле освещаемых гаснущим костром. Те, сладко посапывая, безмятежно спали. Кашаф быстро сбросил с себя путы, пошарил за правым голенищем своего сапога и вынул оттуда короткий нож с широким лезвием.

– Этот дураки даже не догадался обыскать! – прошептал он с усмешкой, быстро и ловко перерезая путы у Михея. Затем начал осторожно обрезать веревки на руках Ефрема.

– Скорее! – поторопил Ефрем.

– Нельзя! Твой рука сначала завязывать надо… Молчи, сам знаю!

Он проворно сбросил с себя рубаху и, туго обмотав ею кисть левой руки Ефрема, наконец обрезал веревки.

– Палец у тебя отрублен, кровь может весь вытечь, – сказал Кашаф.

– Вот что, ребята, отходим тихо в сторону, чтоб лошади не учуяли, в другую от них сторону… Медленно, без рывков, – сказал Ефрем.

Делая широкие осторожные шаги, они отдалились сажен на тридцать от почти погасшего костра. Держа друг друга за руки сначала перешли на быстрый шаг, вскоре побежали. Бежали пока не задохнулись. Ефрем хотел было остановиться, как вдруг словно на стену беглецы налетели на заросли камыша. Разом все повалились, сдавленно простонав, раздирая в кровь кожу о сухие стебли.

– Тихо, тихо! – испугавшись, отчаянным шепотом уговаривали они друг друга, падая в трещавшие заросли.

Упав, замерли и долго лежали прислушиваясь. В темноте слышно было только их собственное дыхание.

– Пойдемте дальше в гущу, – сказал наконец Ефрем и попытался подняться.

Он тут же со стоном снова повалился на острые стебли. Точно так же рядом рухнул Михей. Только теперь они почувствовали, как болят их босые израненные травой ноги.

– Кашаф, ты в сапогах, шагай впереди, мы за тобой… Терпи, Михей… Пошли, иначе утром догонят нас… – с трудом промолвил Ефрем.

Они снова взялись за руки и, сквозь боль и высоченные стебли, стали продираться в глубь зарослей. Долго шли цепочкой, Ефрем последним. Камыши смыкались за ними, спасая от возможной погони. Голыми ступнями Ефрем ощущал затвердевавшую почву берега степного почти высохшего водоема… Наконец, измученные, повалились они на упругие стебли и затихли в забытьи…

Ефрем очнулся оттого, что левая рука нестерпимо саднила. Над ухом звенела муха, а щеку припекало поднявшееся уже высоко солнце. Он повел взглядом вокруг и увидел Кашафа, сидевшего, обхватив колени руками. Ефрем приподнялся, сел и огляделся. Михей уже не спал. Он лежал навзничь, прикрыв глаза сцепленными на лбу руками. Взгляд Ефрема скользнул по запачканным кровью и грязью босым своим ногам и остановился на сапогах Кашафа.

– Кашаф, как это тебе обувку-то сохранить удалось?.. Знакомцев что ли встретил? – спросил он.

– Ага! Они мне как знакомцу зуб вышибли и половина башка чуть не сняли!.. А за сапоги мой каптенармус благодарить надобно…

– Как это?

– А так это… Смотри!

Он задрал ногу и покрутил ею. Подошвы его сапог были сделаны из обрезков старых голенищ, кое-как сшитых кожаными ремешками. В дырах виднелись грязные портянки.

– Какой дураки такой сапог нужен?.. Каптенармус воровал… Цельный месяц обещал – не менял!.. Теперь помру с этими дырками… Шайтан!..

– Ты почему мне не сказал? – перебил его Ефрем, морщась от боли.

– Ты начальство, – спокойно ответил Кашаф, – и каптенармус начальство. Ты хороший, он плохой. Тебе скажу, каптенармус потом сожрет совсем.

– Ну, погодите, дай только доберемся до своих, я ему…

– Тихо! – встрепенулся Михей.

Все повернулись в сторону внезапного шороха в камышах. Подождали. Все было тихо. Только лениво шуршали на утреннем ветру листья камыша.

– Нет никого, – успокаивающе сказал Ефрем, – наверное, корсак или кот камышовый мышкует.

– Что делать-то будем? – спросил Михей. – Сидеть здесь – чего высидим?

– Надо в Оренбург пробираться… А кто видел, как меня взяли? – спросил Ефрем.

Кашаф рассказал:

– Когда тебя сшибли, меня заарканил казак. Я видел, как ты упал. Видел, как Михея дубиной свалили… Остальные прорвались и ушли… Бунтовщики подумали, что мы мертвые. Меня на аркане долго волокли… Вот наши и ушли. А я в памяти был. Петля аркана на руки угодила – не задушила… Сначала меня хотели прибить, но один киргиз-бунтовщик увидел, что мы живые, когда сапоги с нас снимали… Вот тогда вашу обувку взяли, а моя им ни к чему… Потом этот киргиз уговорил своих продать нас кому-нибудь… С мертвых, мол, проку мало…

Кашаф говорил по-татарски. Ефрем и Михей понимали язык.

«Значит, в ясырь я чуть было не угодил! – подумал Ефрем. – Мне бы это с руки, а вот вас, братцы, мне с собой тащить не хотелось бы!»

– Чего же они не повезли нас к своим? – вслух сам себя спросил Ефрем.

– Думаю, – отозвался Кашаф, – они решили отъехать от своих, чтобы барыш не делить. Вот и заночевали в степи. Знали, что их не хватятся. Кто их там считает у бунтовщиков…

Помолчали. Ефрем осмотрел руку. Развязал окровавленную кисть. Ему помогли спутники.

– Хорошо еще, что они стянули тебе ее веревкой, – сказал Михей, – иначе вышла бы кровь, и давно уже с душой простился.

Кисть посинела. На месте отрубленного пальца чернел бугор засохшей крови. Видать, Ефрем много ее потерял. В ушах звенело, в теле была слабость, голова кружилась.

Кашаф разорвал свою рубаху, которой ночью перевязывал Ефрема, сделал новую повязку, получше. Руку подвязал к шее. Ефрем встал, превозмогая слабость. Оглядеться мешали высокие камыши. Посмотрел на солнце, определил, где юг. Сказал:

– Попробуем выйти по своим следам.

Они выбрались снова в открытую степь.

– По всему видать, мы у речки Донгуз или у озерца, не далече от нее, – сказал Михей.

– Наверное. А Оренбург, выходит, там, – ответил Ефрем указывая в сторону против солнца. – Пошли туда.

Пройдя версты три, присели передохнуть. Чтобы сберечь израненные ноги, Ефрем и Михей обрывками своих рубах обмотали их. Мундиры со всех троих сняли еще вчера бунтовщики. Теперь их спины припекало жаркое еще сентябрьское солнце. Они сидели среди холмистой степи, поросшей кустами пахучей полыни. Было тихо. Голод, волнения и безводие начинали сказываться. Передохнув немного, они едва поднялись. И тут сердца всех троих сжались безысходной тоской…

Прямо на них из-за ближайшего холма весело, не спеша ехал киргизский отряд, человек в полтораста.

– Шайтан! – вскричал Кашаф, в отчаянии сжимая кулаки.

– Пришли… – с безнадежностью выдохнул Михей.

– Спокойно, братцы, пока еще не пропали! На все воля Божия! Стоим и ждем, – преодолевая слабость и волнение сказал Ефрем, а про себя подумал: «Ну вот, опять подоспел тот самый случай! Чудно… Видел бы это Потемкин! Я-то все голову ломал, а оно вон как оборачивается!»

Конники быстро окружили их. Постояли, молча разглядывая, не спешиваясь. Наконец плечистый молодой красавец-киргиз в лисьем малахае на ломаном русском спросил:

– Кто такой, путник, куда ходить будешь?

– Мы солдаты российские, идем в Оренбургскую крепость… Поможешь нам, тебя там наградят, – ответил по-киргизски Ефрем.

Родная речь в устах чужака нисколько не удивила киргизов. В те времена на границах со степью почти все говорили и на родном языке, и на языке соседа. Тем в немалой степени держали хрупкий мир друг с другом. До больших драк не доходило.

– Наградят, говоришь… плетьми, что ли? – спросил молодой предводитель отряда.

– Зачем плетьми. Русские – благодарный народ…

– Народ – да! Начальники – нет!.. Они, воры, награду себе возьмут, а нас плетьми прогонят! Это уже знаем!.. Вяжите их, – крикнул вожак своим воинам, – мы их лучше пристроим! На базаре в Хиве!

Несчастных беглецов с хохотом связали, усадили на заводных лошадей, правда, накинули на плечи какие-то лохмотья. Связали под лошадиным брюхом ноги и повезли в глубь степи, на юг, в сторону Аральского моря.

Ефрем трясся в седле и с грустной иронией думал: «Ну, вот, господин сержант, ты все искал пути, как в сердцевину Азии угодить? Все смекал, как ловчее притвориться? Понарошку хотел, дубина стоеросовая!.. Вот теперь не гадаючи, взаправду изопьешь придумки свои!..» Потом немного успокоившись: «… Да что это я, в самом деле!.. Прикидывали, придумывали, а оно само так сложилось, что теперь надобно о деле думать, как замыслили…»

* * *

А замышлялось все в Санкт-Петербурге, куда по тайному повелению молодого генерала Григория Александровича Потемкина привезли зимой в начале 1774 года из Нижегородского полка молодого сержанта Ефрема Сергеевича Филиппова. Поместили Ефрема тогда в незаметном домишке на окраине столицы. Молчаливые стражи его притеснений Ефрему не чинили. Напротив, хорошо кормили и уважительно обходились, но никому не показывали и никуда не выпускали. Сами с ним в разговоры не вступали.

Молодой, тридцати четырех лет от роду, широко образованный, умный и энергичный генерал Григорий Потемкин только что стал главой Российской Императорской Военной коллегии. Наметилась реформа армии. Стали возникать грандиозные стратегические планы. Вспомнились идеи царя Петра Великого. Заманчиво было соединить торговым путем Индию и Китай с Европой через Россию. Но в индийский край этой дороги уже вцепилась Британия. Как далеко проникла она в середину Азии? Каковы планы у самих азиатов?.. Нужны сведения! Нужны люди для их добычи!..

К действию подтолкнул и грянувший осенью 1773 года на берегах Яика казацкий бунт, быстро разросшийся до общероссийского. «А мог быть предводитель бунтовщиков Емелька Пугачев подослан кем-либо и за деньги? Чтобы ослабить, распылить российские войска… Кто ныне военный соперник России? Кому сие выгодно сейчас? Ясно – туркам! А через турок – англичанам. Увязнет Россия, с турками воюя да бунты усмиряя, – не будет угрозы британцам в Центральной Азии иметь могущественного военного соперника. Есть ли угроза империи с бухарской стороны?»