Императрицы (сборник)

– Садитесь, Рита, – сказал он не своим, глухим голосом.

Имя «Рита» прозвучало вымученно и фальшиво.

У него не первый раз была в комнате женщина. К нему – молодцу и красавцу вахмистру – бегали служанки соседних господ, ездили немочки с Васильевского острова и из Коломны – словом, бывали те, кого в их военной среде называли «девицы нашего круга»… Он знал, как с ними обращаться. Раз-два… и готово. В три темпа: «Шай на кра-ул!..» И… ха-ха-ха-ха! Рита совсем не так смеялась; в ее нервическом смехе было нечто жуткое и напряженное, что сбивало Лукьяна с толка. Лукьян понимал – полковничья дочь, сестра всеми уважаемого капитана Преображенского полка. Он понимал, чем это пахло в случае ошибки… Но вот приехала же к нему?.. И если Линар ходит по потаенному ходу к правительнице и, говорят, спит с ней, почему ему не поспать с Ритой Ранцевой?

– Садитесь, Рита, – повторил он нетерпеливо. – Садитесь же.

Она остановилась в двух шагах от него. Так было естественно сделать эти два шага и мягко опуститься к нему на колени. Лукьян расстегнул крючки колета. Под ним была чистая, белая рубашка. Лукьян посмотрел на Риту. В неясном вечернем освещении растрепанная, стройная, тонкая девушка показалась ему несказанно прекрасной. Тонкая талия была тесно стянута корсетом, под маленькими фижмами, под бархатом юбки ощущались ее прекрасные ноги и, невидимые, скрытые и таинственные, манили и раздражали воображение. Лукьян был возбужден и с трудом владел собой. Рита остановилась как бы в раздумье и, покачивая головой, смотрела на мундир Лукьяна.

– Лукьян, – вдруг становясь строгой и серьезной, сказала она, – когда произвели вас в корнеты?

– Вскоре после смерти императрицы… За отличие… – ответил он простодушно и протянул руку, чтобы обнять Риту за талию и притянуть к себе.

– За от-ли-чие, – протянула Рита. Кровь бросилась ей в голову, она мучительно покраснела до самых ушей, глаза ее стали большими и темными. Все ей вдруг стало понятно и ясно, как если бы та неизвестная маска прямо назвала ей Лукьяна Камынина Ледяным мерным голосом, отчеканивая каждое слово, она сказала:

– Сие было тогда, когда преображенцев Ханыкова и Аргамакова на дыбу бросали и, плетьми наказав, сослали в Оренбургский край… на линию… в напольные полки?..

Вдруг все возбуждение прошло у Камынина, и точно ледяные струи пробежали к груди и к ногам. Точно громадная, толстая, гранитная, холодная стена стала между ним и Ритой, и веяло от той стены морозом. Вдруг они, друзья детства, его первая любовь, стали страшно далеки друг от друга. Не любовница пришла к нему, а грозный, беспощадный, справедливый судья…

Камынин побледнел добела и тихо сказал с неясным упреком:

– Зачем же так…

Рита не ответила. Она смотрела страшным взглядом прямо в глаза Лукьяну и качала головой.

Лукьян встал и начал оправдываться, но уже понимал, что она все знает, что она его уже осудила и никогда не простит. Его голос был вял, он сам не слышал тех слов, которые низались бессвязно и глухо.

– Маргарита Сергеевна, сие было моим долгом… По присяге я обязан был…

– Доносить на товарищей, которые больше вашего желали и искали блага России, – сказала с сожалением Рита.

– Как же было можно, Маргарита Сергеевна!.. Такие слова были сказаны!.. Масакр замышлялся!.. У меня дядя министр!.. Они!..

– Я ныне все вспомнила… Вы сами им говорили… Вы пригласили их к себе, чтобы все узнать… Вы сами учинили сей разговор… Я во все могла поверить, но не в такую подлость!.. Сия же низость… И вас… в корнеты!..

– Присяга, – пролепетал едва слышно Лукьян.

– Кому присяга?.. Регенту?.. Бирону присяга?.. Которого в единочасье арестовали и сослали?.. Ему верность?..

Она внезапно, чем-то охваченная, умолкла. Камынин стоял бледный, опустив голову, и было видно, что все его тело трясется. Долгая тишина вошла в комнату. Молчание их было ужасно. Не знала Рита, смогла ли бы она выдержать долго такое страшное молчание и такую напряженную неподвижность. Но за стеной внезапно раздался шум и топот ног. Несколько десятков человек вошли в соседнюю казарму, зазвенели шпоры, люди смеялись там и прокашливались. Потом раздалась команда:

– Слушай!.. Будет перекличка!..

Рита стала внимательно вслушиваться в произносимые имена, и это, развлекая ее, спасло от напряжения молчания, которое, казалось, грозило погубить ее.

– Князь Аболенской.

– Я…

– Абухов… я… Алалыкин… Волховский… Борзой… Ботраков… Востриков… – перекличка шла быстро. – Старокожев… Тюхтин… Шубнов… Яцкой…

Отрывисто и громко вычитывал вахмистр перед шквадроном статьи из артикула воинского. Каждое слово точно входило в мертвую тишину комнаты, где, как две восковые фигуры, стояли друг против друга Камынин и Рита.

– Послушание… учение… дисциплина… чистота… здоровье… опрятность… бодрость… смелость… храбрость-честь… победа…

– Шквадрон, на-ле-о!.. Пой молитву!

Гулко грохнули при повороте сапоги, брякнули шпоры, и кто-то звонко, давая тон, завел:

– Вотче наш…

Солдаты запели в унисон молитву. Рита неслышными шагами отошла от стола и стала надевать шляпу и епанчу.

– Куда вы, Маргарита Сергеевна, нам надо объясниться, – глухо сказал Лукьян.

Рита была в дверях. Она отложила задвижку и вышла на двор. Из казармы ей вслед пела «тапту» хриплая конногвардейская труба. На Шпалерной было пусто, и Рите показалось страшно идти одной по улице. Она оглянулась. Камынин шел за ней. Она ускорила шаги, ускорил и он, но не нагонял ее. Так дошли они до Литейной перспективы. У Минихова дома Рита увидала извозчика и стала рядить его. Лукьян подошел к ней.

– Маргарита Сергеевна, простите меня…

Она молчала.

– Маргарита Сергеевна, десять лет любви и дружбы… Ужели нет искупления?..

Рита повернулась к Лукьяну. Царственно величава была ее гордая осанка. В светлом небе четко рисовалась ее точеная головка, голубые глаза блистали, точно шли из них жгучие синие огни. Не было в них прощения. Негромко, но ясно сказала Рита:

– Искупить может только доблесть… слава… и кровь…

Она вскочила в извозчичью двуколку.

Долго смотрел ей вслед Лукьян, пока не исчезла она, не растворилась в перламутровой пыли, в лиловых далях, за Слоновым двором, у Невской перспективы.

XVI

Набережная Невы против входа в конскую школу – великолепный манеж, построенный по плану графа Растрелли, была уставлена экипажами. В два ряда по обеим ее сторонам стояли золоченые придворные кареты на висячих рессорах, запряженные четверками и шестерками монументальных лошадей. На громадных козлах, накрытых расшитым золотом и серебром сукном, сидели кучера в ливреях. Подальше стояли полковые рыдваны и извозчичьи двуколки, линейки и драндулеты в одну или в пару немудреных коней. В боковых переулках было забито верховыми офицерскими, господскими и солдатскими лошадьми. Множество дворовых гусар, гайдуков и выездных лакеев в пестрых ливреях толпились здесь. Золото, блестящая сбруя, зеркала внутренней отделки карет, стекла – все лило сверкающий поток и отражалось в спокойной, ярко голубевшей в солнечных лучах Неве.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Текст печатается по изданию: Краснов П. Н. Цесаревна: роман. Париж: Изд. Е. Сияльской, 1932.

2

Уйма – большой лес.