Дурная кровь

«РАССЛЕДУЕТСЯ СЕРИЯ УБИЙСТВ ПО ВСЕЙ ЕВРОПЕ»

Его содержание доставило ей чуть ли не физическую боль, подействовало как удар в солнечное сплетение.

Нина наклонилась вперед и пробежала глазами текст, у нее еще теплилась надежда, что все не так плохо, но она почти сразу же убедилась, насколько все плохо…

«Если верить Нине Хофман, оперативному аналитику Государственной криминальной полиции в Стокгольме, имеется несколько нераскрытых убийств в других странах, очень похожих на случай в Орминге. Поэтому ДНК-профиль Ивара Берглунда сравнивали с генетическим материалом, имеющимся в других расследованиях, проводимых как в Скандинавии, так и в других странах Европы. Международное сотрудничество в данном направлении продолжается уже почти целый год, и ему еще не видно конца, но пока, однако, ГКП не получила ни одного совпадения…»

Она почувствовала, как кровь прилила к голове. Как можно быть такой непроходимой дурой?

Не задумываясь, она искренне отвечала на вопросы адвоката, что, естественно, было чистым безумием, и таким образом сыграла на руку защите. Как же сама не пони мала этого раньше, святая простота. Она выложила, что они так никуда и не пришли – искали, искали и искали, но не нашли ни малейшего доказательства против Ивара Берглунда. Раскрыла, как грандиозно они облапошились, перед судом и всеми собравшимися журналистами. Ее следовало посадить за решетку за такую глупость.

Нина вскочила со стула, но ей некуда было идти, и она снова села.

Прокрутила в голове весь допрос, увидела, как хорошо накрашенная адвокатесса стояла там. «Чем вы, собственно, занимались все то невероятно долгое время, пока мой клиент сидел под арестом?» И она слышала, как сама отвечала и наносила непоправимый вред самой себе: «ДНК-профиль Ивара Берглунда отправляли туда, где расследовались аналогичные преступления, будь то в Скандинавии или в других частях Европы…»

Если они проиграют процесс и Берглунда освободят, то исключительно из-за нее. Она прижала руки к щекам, пальцы оказались холодными как лед, адреналин заставил внешние кровеносные сосуды сузиться и приготовиться к бою.

Нина постаралась расслабить плечи. «Сосредоточься!» – приказала себе. Взглядом пробежала по столу, нашла дело Берглунда, открыла его на разделе о ДНК.

Действительно ли что-то было не так с генетической экспертизой фрагмента кожи с места преступления в Орминге? Совпадение практически идеальное, на 99 процентов. Адвокат пыталась представить все так, словно речь шла об испорченном материале, так ли это обстояло на самом деле? Могла ли проба оказаться нечистой? Или что-то пойти неправильно при ее взятии или в ходе анализа?

Она полистала заключение из Государственной криминалистической лаборатории, пальцы стали чуть теплее.

Однако там не нашлось ничего нового, она могла процитировать их ответ наизусть.

Нина опять услышала кашель Юханссона, посомневалась мгновение, но поднялась с места уже с делом в объятиях.

Кабинет секретаря находился через пять дверей по коридору. Он имел в своем распоряжении собственную комнату. Причина такой чести таилась в его прошлом: прежде он входил в национальное спецподразделение, но после травмы (неизвестно какого рода) его перевели на внутреннюю службу. Он больше не мог в полную силу бороться с мировым злом, но стал замечательным администратором.

Нина постучала по дверному косяку, и Юханссон посмотрел на нее поверх очков. Без слов кивнул на стул возле своего стола.

– У меня есть один вопрос, – сказала Нина и села. – Как много нераскрытых преступлений осталось за границей, на которые стоит обратить внимание?

Юханссон глубоко вздохнул и снял очки.

– Отстой, – махнул он рукой. – Коллеги сейчас ищут среди дел той поры, когда экспертиза ДНК только появилась.

– Восемнадцать – двадцать лет назад? – уточнила Нина.

– Приблизительно так, – подтвердил Юханссон.

– И насколько, по-твоему, у них велики шансы что-то найти?

– Не слишком большие, но и не совсем ничтожные. Данный метод был совсем новым тогда, и преступники совершали ошибки, так как еще не научились уничтожать следы ДНК…

Он посмотрел на Нину:

– А что тебя беспокоит?

Она снова почувствовала, как у нее покраснело лицо.

– Ты успел познакомиться с материалом в «Квельспрессен»?

Юханссон посмотрел ей прямо в глаза.

– Ты отвечала на вопросы, – сказал он. – Иначе нарушила бы присягу: «Не утаивать, не добавлять и не изменять».

Нина выпрямила спину.

– Я размышляла над ответом по ДНК относительно случая в Орминге. Что ты об этом думаешь? Может он быть неверным? Из-за того, что кто-то поработал с пробой, или из-за плохого качества исходного материала?

– Если бы оборудование каким-то образом дало сбой, оно не показало бы никакого совпадения вообще.

Нина открыла папку на странице с результатом экспертизы ДНК.

– Если кто-то манипулировал с пробой, – продолжил секретарь, – то наверняка речь идет о ком-то из криминалистов или полицейских на месте…

Нина размышляла, не снимая с папки рук. Подкинуть на место преступления улику в форме генетического материала не составляло труда, это она прекрасно знала. Оставить немного слюны, каплю крови или след от спермы мог кто угодно.

– Это возможно? – спросила она. – Можно подменить ДНК в пробе? Поколдовать с ней так, чтобы она выглядела так, словно принадлежит кому-то другому?

Юханссон сделал глоток кофе из своей чашки, вздохнул и кивнул.

– Если с помощью центрифуги удалить белые кровяные тельца, то ДНК исчезает. Потом остается ввести туда другую ДНК, от волоса, например. Ты имеешь в виду, у кого-то в ГКЛ могло?..

Она сидела молча какое-то мгновение.

– Есть в ГКЛ кто-то хоть отдаленно связанный с Берглундом? Кто мог бы захотеть засадить его за решетку? Мы проверили это?

Юханссон посмотрел на нее, но ничего не ответил.

– Есть еще несколько жертв, – добавила Нина тихо. – Преступник из Орминге был не новичком в своем деле, он занимался этим давно. Нанесение тяжких телесных повреждений Лербергу в Солсидане – тоже его работа…

Юханссон устало покачал головой.

– Методы пыток те же самые, – стояла на своем Нина. – Действовал один и тот же преступник. Я думаю, первая ДНК, которую мы нашли, митохондриальная из Юрсхольма, тоже принадлежит Ивару Берглунду. Никто не фальсифицировал пробы. Именно он забрал Виолу Сёдерланд, и именно он пытал Лерберга.

– Доказательства…

– Он играет с нами, – сказала Нина тихо. – Хочет, чтобы мы знали.

Она подумала о рисунке, который убийца забрал из комнаты детей Лерберга и оставил свернутым в трубочку в заднем проходе жертвы в Орминге.

У Юханссона глаза стали влажными от слез.

– Я не знаю, – сказал он. – ДНК в виде бесспорного доказательства уже подводила прежде.

– Женщина-фантом из Хайльбронна? – догадалась Нина.

Юханссон кивнул и высморкался.

В последнее десятилетие XX и первое XXI столетий некой суперпреступнице удавалось водить за нос полицейских в Центральной Европе, прежде всего в Юго-Западной Германии, но также во Франции и Австрии. Ее ДНК находили в четырех десятках мест преступлений, она совершала грабежи, а также убийства гангстеров и полицейских. Следователи описывали ее как крайне жестокую личность, вероятно, наркоманку, она часто вела себя как мужчина. Ее ДНК впервые обнаружили в 1993 году, когда одинокую пенсионерку нашли ограбленной и задушенной в собственном доме.

Зимой 2009 года немецкая полиция потратила свыше 16 000 сверхурочных часов на поиски неуловимой дамочки, они усилили следственную группу, ежедневно проводили анализы ДНК, протестировали 700 женщин, отработали 3500 сигналов от населения и объявили награду в 300 000 евро, и все безрезультатно.

Однако в марте 2009 года дело приняло новый оборот. Французская полиция провела ДНК-тестирование сгоревшего тела одного просившего политическое убежище мужчины и получила ответ, что это та самая женщина-фантом, помимо прочего совершившая крайне жестокое убийство полицейского в Хайльбронне двумя годами ранее. Тогда до следователей дошло, что с этим ДНК-следом какая-то путаница.

Выяснялось, что данная ДНК из четырех десятков случаев не имела никакого отношения к преступлениям, а появилась с ватных палочек, которыми брали пробы. Все их изготовили на одной и той же фабрике в Австрии.

– А может, здесь другое объяснение? – рассуждала Нина. – Проба правильная, а ошибка с совпадением? ДНК принадлежит другому человеку?

– Возможно, – согласился Юханссон.

– Кому? Насколько мне известно, у него нет сыновей, не так ли?

– Правильно, – кивнул Юханссон. – Он никогда не платил никому алиментов, будь то официально или неофициально, и никогда не фигурировал ни в каком расследовании об отцовстве. Хотя может иметь ребенка в своих краях…

Нина сжала руки в кулаки.

– Нет, это все не то, – заключила она, – если говорить об Орминге или Юрсхольме. Ребенок не имел бы столь похожую ДНК, и митохондриальная ДНК наследуется по материнской линии…

Они какое-то время молчали. Нина читала материалы дела. Оба родителя Берглунда были мертвы, они утонули еще в конце семидесятых. Брат, Арне Берглунд, насмерть разбился на машине в Южной Испании двадцать лет назад.

– Очень злая и быстрая смерть забирала членов этой семьи, – сказал Юханссон с мрачной миной. – Но сестре подобное, по-видимому, не грозит.

Младшая сестра Ивара Берглунда находилась в доме инвалидов в Лулео. Нина через окно посмотрела на улицу, почувствовала, как жара давит на стекло.

– Кто-нибудь разговаривал с ней?

– Она же там из-за проблем с головой.

– Известно, насколько тяжелое у нее заболевание?

Юханссон стукнул по папке.

– Отсюда не ясно, – сказал он. – Коллеги решили, что это ничего не даст, она вроде как не в состоянии общаться, или просто не хотели ее беспокоить. Она, пожалуй, даже не в курсе, что ее братец арестован и подозревается в убийстве.

Нина встала.

– Спасибо, что уделил мне время. Когда у тебя следующий контакт с Южной Европой? Относительно других случаев?

Юханссон вздохнул.

Нина покинула его кабинет и увидела, как комиссар К., начальник Криминальной разведслужбы, исчез в своем офисе, она поспешила за ним и постучала по косяку его двери.

– Извини, – сказала она. – У тебя есть время?

Комиссар держал в руке кофейную кружку, и его гавайская рубашка была расстегнута почти до пупа.

– Самой собой, Нина, о чем речь?

Комиссар относился к нетипичным полицейским начальникам, и это касалось не только его необычных нарядов и ужасного музыкального вкуса (он обожал конкурс Евровидения), но прежде всего образа мышления и простого отношения ко всему, чего он не понимал. За год работы под его началом в ГКП Нина привыкла к грубой манере шефа разговаривать и неформальному стилю руководства и воспринимала это как должное.

– Мне надо съездить в Лулео и пообщаться с сестрой Ивара Берглунда.

Комиссар сел за свой заваленный бумагами письменный стол и нахмурил брови.

– А она разве не чокнутая? Живет вроде как в богадельне?

– Ну да, – подтвердила Нина. – Но она, пожалуй, в состоянии общаться, мне в любом случае хотелось бы это проверить…

Комиссар колебался.

– У нас нет причин беспокоить ее, речь идет о неприкосновенности личности. Сколько ей лет?

– Около пятидесяти, – сказала Нина.

Он почесал голову.

– Больная на голову тетка? Затребуй ее историю болезни и проверь, что с ней не так…

Он потянул к себе какую-то папку, всем видом показывая, что разговор окончен. Нина задержалась в дверях.

– Было еще одно дело… Оно касается убийства Жозефины Лильеберг.

Шеф поднял на нее глаза, он явно был удивлен.

– Жозефины? – переспросил он. – Я же сам занимался им, мое первое дело в отделе насильственных преступлений…

Нина выпрямила спину.

– Анника Бенгтзон из «Квельспрессен» позвонила мне вчера. Она собирается вернуться к этой теме и поинтересовалась, можно ли ей взглянуть на материалы предварительного расследования, неофициально то есть…

Комиссар допил остатки кофе и поморщился.

– Почему она не позвонила мне?

– Ты же шеф, у тебя нет прямого номера. Прокурорша дала ей список свидетелей, он уже не такой и секретный.

Комиссар с шумом поставил кружку на стол.

– Все бумаги у нас?

– Да, среди признаний Густава Холмеруда.

Комиссар громко застонал, услышав это имя. Потом он довольно долго молчал.

– Я помню Жозефину, – произнес он наконец. – Ее парень сделал это, настоящий подонок. Дружки обеспечили ему алиби, иначе он от нас никуда бы не делся. Никому не повредит, если Бенгтзон покопается в этом деле. И даже более того. Если «Квельспрессен» снова помешает кашу, пожалуй, может всплыть какой-нибудь таракан. Дай ей копии бумаг и напомни о защите источника информации. Она не должна их цитировать.

Он наклонился над кипой бумаг. Нина повернулась, чтобы пойти к себе.

– Кстати, – сказал он у нее за спиной. – Ты все правильно сделала, отвечая в суде. Этот дьявол виновен, пусть попотеет. Он должен знать, что мы проверяем его.

Шеф читал «Квельспрессен».

Настроение Нины немного улучшилось.

* * *

Андерс Шюман откинулся на спинку кресла, он постарался придать лицу нейтральное выражение и не позволить разгуляться охватившей его панике, хотя, пожалуй, напрасно утруждал себя. Альберт Веннергрен, председатель правления, стоял к нему спиной, его идиотский конский хвост слегка подрагивал из-за работающей вентиляции. Он обозревал редакцию, находившуюся за стеклянной стеной, где ничего не подозревавшие сотрудники занимались своими повседневными делами, как бы смотрел цветной немой фильм, в довершение всего не имевший даже самого примитивного музыкального сопровождения.

– Насколько большие помещения понадобятся после реорганизации, как ты думаешь? – спросил Веннергрен, не оборачиваясь.

«Реорганизация? Реорганизация?!»

Шюману пришлось беззвучно перевести дыхание, чтобы не сорваться на крик.

– Я еще не считал, – сказал он, взяв себя в руки. – Сначала надо решить, сколько сотрудников потребуется для сохранения интернет-версии, увеличения количества видеоматериалов и так далее… Нам ведь еще надо сопоставить затраты на переезд, с тем чтобы частично освободить имеющиеся площади и, пожалуй, сдавать…

Председатель правления сел на один из стульев для посетителей.

– Не забудь посчитать и эмоциональную составляющую, – напомнил он.

Шюман захлопал глазами, не понимая, что собеседник имел в виду. Веннергрен внимательно посмотрел на него.

– Идти на компромисс и растягивать процесс во времени стоит денег. Быстрое решение без компромиссов должно обойтись дешевле, я хотел бы знать насколько.

– Ты говоришь о разнице? – спросил Шюман. – Долгий процесс, который защитит персонал от…

– Если решение принято, то лучше претворить его в жизнь очень быстро и четко, так гуманнее всего, – пояснил Веннергрен.

Шюман столь же внимательно посмотрел на председателя правления, он не собирался отводить глаза в сторону.

– Будет трудновато мотивировать столь драматичное… изменение после того, как газета принесла целый миллиард прибыли за последние двенадцать лет…

Веннергрен кивнул в знак согласия.

– Конечно, – сказал он. – Важно, что у нас исключительно благие намерения, кто хочет, может оспаривать это. Нам надо просто-напросто довести до всех и каждого, что новостная и социальная журналистика всегда будут оставаться фундаментальной частью нашей редакционной концепции. Единственное новшество состоит в том, что мы выходим на арену, где наша публика хочет встречаться с нами, и речь, конечно, идет о больших инвестициях в техническое оснащение, это персонал должен понять.

Шюман чуть не поперхнулся, услышав это.

«Благие намерения… Кто хочет, может оспаривать».

– Значит, исключительно с целью обеспечить себе возможность заниматься серьезной социальной журналистикой нам приходится идти по пути столь резких перемен, – сказал он и с опозданием понадеялся, что это не прозвучало слишком иронично.

Председатель правления, однако, принял его слова за чистую монету, и они только прибавили ему энтузиазма.

– Точно! – воскликнул он. – Мы принимаем неслыханно трудное решение, поскольку хотим сами распоряжаться нашим будущим, берем инициативу на себя, пока у нас еще есть такая возможность.

Шюману понадобилось приложить немало усилий, чтобы спокойно продолжить разговор.

– Наши конкуренты не сидят сложа руки, ты же знаешь…

Веннергрен наклонился вперед.

– Послушай меня, – сказал он. – Я был за океаном в прошлом месяце и встречался с шефами Гугла. Их беспокоят не конкуренты, а потребители. Наши поведенческие шаблоны меняются так быстро, что даже они не поспевают за ними. Самый большой поисковик в мире! И они боятся исчезнуть!

Он поднялся и снова окинул взглядом редакцию, воплощение активности и стремления к постоянному изменению.

– Трудно понять, насколько данная медийная отрасль разовьется в ближайшие годы, но одно не вызывает сомнения: «Квельспрессен» надо принимать участие в этом процессе. Мы должны находиться в первых рядах.

Шюман не смог ничего ответить. Двадцать лет назад в ежедневных газетах страны трудилось семь тысяч журналистов. Сейчас их осталось всего две тысячи. Только за прошлый год по всей стране закрылось почти сорок местных редакций, свыше четырехсот журналистов потеряли работу. Этот происходило в Швеции в одном ритме и по тому же самому шаблону, как росли неофашистские движения. Единственной группой, увеличивавшейся в данной сфере, были кураторы и консультанты по пиару.

Веннергрен кивнул в сторону редакции.

– Это не она была руководителем Вальтера, когда он проходил здесь практику прошлым летом?

Шюман поднялся и встал рядом с ним, у него болели оба колена.

– Они отлично сработались, – сказал он.

– Она произвела хорошее впечатление на Вальтера, он часто говорит о ней.

Бенгтзон, очевидно, почувствовала их взгляды, она подняла глаза и посмотрела в ту сторону, где они стояли за стеклом плечом к плечу. Шюман инстинктивно сделал шаг назад и повернулся.

– Как дела у парня? – спросил он и снова сел за стол.

– Хорошо, спасибо, – ответил Веннергрен. – Получил диплом журналиста несколько недель назад.

– Жаль, что в Швеции больше нет журналистской работы, – заметил Шюман.

Председатель правления доверительно улыбнулся:

– Вальтер пойдет дальше по академической линии, собирается исследовать медийные отношения и журналистскую этику.

Шюман кивнул:

– Талантливый парень.

– Я немного сомневался, когда он захотел попасть на практику именно в «Квельспрессен», но, как оказалось, он нашел здесь интересное направление для себя. Он много обсуждал журналистскую этику и требования к таблоидной журналистике со своим руководителем, как там ее зовут? Бернтзон?

– Бенгтзон, – поправил Шюман. – Анника.

– Я читал тезисы Вальтера в один из недавних вечеров, и они показались мне довольно интересными. Он приводит различия между официозными средствами массовой информации вроде утренней прессы и государственных телевизионных новостей, с одной стороны, и таблоидами типа «Квельспрессен», с другой. Первые считаются «приличными» и «серьезными», и это связано как с их выбором тем, так и подходом к его реализации. Они освещают рынок труда и политику, спорт и войны, все традиционно мужские сферы интересов, беря за основу официальную точку зрения.

Услышанное показалось Шюману знакомым, разве он сам когда-то не разглагольствовал подобным образом?

– Все СМИ освещают войну и политику, – сказал он.

Председатель правления с азартом продолжал рассуждать:

– Да, но с разных колоколен. Вечерние газеты обычно фокусируются на личностной стороне дела, чувствах и переживаниях людей, такое отношение традиционно считается женским. И наши рассказы для простых людей с улицы, не для истеблишмента. Именно поэтому таблоиды столь презираемы и производят такое же вызывающее впечатление, как громкоголосая женщина из нижних слоев общества…

Андерс Шюман закрыл глаза.

– Я хотел бы поговорить с Анникой Бенгтзон, – сказал вдруг Альберт Веннергрен. – Ты не мог бы попросить ее зайти сюда на минуту?

У Шюмана похолодело в животе. Подумать только, а вдруг она проговорится? Веннергрен, пожалуй, решит, что он насплетничал, рассказал ей о частичном сворачивании деятельности?

Он резко потянулся через стол и нажал кнопку прямой связи:

– Анника, ты не могла бы заскочить ко мне?

– Зачем?

К чему все эти ее вечные сложности?

Он видел, как она вздохнула и направилась к его стеклянному закутку, неохотно открыла дверь.

– В чем дело? – спросила она.

– Я как раз рассказал Андерсу о докторской диссертации Вальтера, – сказал Альберт Веннергрен. – Он собирается исследовать различные подходы к освещению материала в современной журналистике.

– Интересно, – произнесла Анника равнодушным тоном, стоя в дверях.

– Он часто ссылается на дискуссии, возникавшие между вами, о методах работы журналистов и этике. У тебя своеобразные взгляды на эту проблему. Ты не могла бы развить тот, который касается половой принадлежности средств массовой информации?

Анника с ошарашенным видом окинула взглядом комнату, словно искала скрытую камеру.

– Я не помню, – пробормотала она. – Каких только глупостей порой не наговоришь…

– Ты сказала Вальтеру, что «Квельспрессен» – крикливая баба из работяг, вопящая правду, которую никто не хочет слушать.

Она переступила с ноги на ногу, явно чувствуя себя крайне неловко.

– Войди и закрой дверь, – продолжил Веннергрен. – Ты знаешь, что Андерс Шюман заканчивает работу, я хотел бы услышать твои мысли относительно его преемника.

Анника нахмурила брови.

– Вечерняя газета – это боевой фрегат, – сказала она, – где всегда мировая война. И если поблизости не разыгрывается никакое сражение, он ищет его для себя или нападает и создает свое собственное. И для него нужен капитан, который может управлять судном и понимает пропорции. Просто умения ходить под парусом и лавировать недостаточно.

Председатель правления выглядел крайне удивленным, ее слова глубоко запали ему в душу.

– У тебя есть предложение относительно достойной кандидатуры?

– Берит Хамрин, но она, очевидно, не годится, поскольку слишком порядочная.

– Кто-то с телевидения, может быть? Или из бизнеса?

Ее глаза сузились.

– Кто-то своеобразный, ты имеешь в виду? Вы хотите посадить газету на мель? Тогда возьмите любого самодовольного жлоба. Ко мне еще есть что-нибудь?

– Нет, – поспешил сказать Шюман. – Ты можешь идти.

Анника закрыла за собой дверь и удалилась, не обернувшись.

Альберт Веннергрен задумчиво смотрел ей вслед.

– Мне нужно, чтобы как можно больше было сделано к тому моменту, когда мы обнародуем наше решение, – сказал он. – Я имею в виду структуру новой организации, затраты на сокращение, вопрос с помещением, инвестиции в техническое оснащение и лучшие кандидаты на должность нового главного редактора.

Шюман вцепился в подлокотники.

– Как мы поступим с типографией и службой распространения? Когда расскажем им?

Не только журналистам предстояло потерять работу. Типография, с которой они сотрудничали, недавно инвестировала средства в абсолютно новый упаковочный цех с самым современным оборудованием. Конечно, «Квельспрессен» была не единственным заказчиком предприятия, однако самым крупным.

– Подожди с этим, – решил Веннергрен. – Договор с типографией истекает осенью, и у нас будут чертовски хорошие условия для переговоров.

Он потянулся за своим портфелем, матерчатым, спортивной марки.

– Да, и, естественно, крайне важно избежать любой утечки информации, – сказал он и вперился взглядом в Шюмана.

От чувства вины у Шюмана все похолодело внутри, он увидел перед собой Аннику Бенгтзон с протоколом заседания правления в руке, но, не моргая, выдержал взгляд Веннергрена.

– Естественно, – кивнул он.

Берит поставила сумку на письменный стол и вытерла пот со лба. Анника сделала глубокий вдох и частично переключила свое внимание с офиса Шюмана на коллегу.

– Позволь мне догадаться, – сказала она. – «Роза высказывается о травле по поводу веса».

– Она ужасно обиделась, – подтвердила Берит и опустилась на свое место.

Судя по всему, председатель правления собрался уходить, он держал портфель в руке и улыбался.

– Я читала в семи крестах, что Роза переговорила со своим пиар-менеджером и поняла, какому оскорблению подверглась. – Анника отвела взгляд от стеклянного закутка.

– Роза восприняла замечание о полноте в качестве атаки на нее, как на личность, – сообщила Берит и достала свой ноутбук. – Она хотела бы расширить дискуссию, показать, что ее устраивает собственный вид. Никто не вправе указывать, какой ей быть.