Дурная кровь

Здесь же работала Жозефина Лильеберг, здесь она умерла.

Анника миновала Хантверкаргатан, и Крунуберг возник перед ней позади пожарной части со своими тропинками, газонами и лиственными деревьями, чей зеленый наряд еще не успел приобрести по-настоящему летний оттенок. В парке рядом с Крунубергсгатан было много народу. Мамаши с детьми, но также и несколько отцов, смех и веселые крики, звучавшие со всех сторон, задели Аннику за живое, воспоминания о прошлом нахлынули на нее. Она миновала песочницы, игровые комплексы и горки, начала подниматься на вершину холма.

Преступление в отношении Жозефины назвали «Сексуальным убийством на кладбище», но это описание не соответствовало истине.

Ее действительно нашли в старом еврейском некрополе, в конце XVIII века находившемся за городской чертой, но сегодня являвшемся частью одного из больших столичных парков. Но убили не на сексуальной почве. Жозефину задушил собственный парень.

Анника медленно шла к нужной ограде. Территорию погоста привели в порядок за последние годы. Дикие заросли убрали, упавшие надгробия установили на место. Насколько Анника знала, здесь покоились двести девяносто человек, последнее захоронение состоялось в 1857 году.

Нечто колдовское было в этом месте. Звуки города не долетали сюда, словно оно находилось в другом измерении, и здесь постоянно царила тишина. Анника положила руку на холодный кованый металл, провела пальцами по окружностям и дугам, стилизованным звездам Давида.

В то жаркое лето Анника делала первые шаги в газете, подменяла отпускников и дежурила на телефоне, принимая звонки от граждан. Это был ее шанс, и она настояла на том, чтобы ей поручили писать о Жозефине. Так появились первые статьи за ее подписью.

Шершавый серый камень на заднем плане, тени от листьев, сырость и жара.

Анника вспомнила, как смотрела в мутные серые глаза убитой, слышала ее беззвучный крик.

– Он избежал наказания, – прошептала она Жозефине. – Попал в тюрьму, но не за то, что сделал с тобой. Пожалуй, уже слишком поздно.

Она почувствовала, как подступают слезы. Тогда она впервые замолчала истину, ни строчкой ни обмолвилась о ней, а потом подобное повторялось не раз. Все это произошло так далеко, но так близко. Свен еще пребывал среди живых в то лето, она чувствовала его злобу в темноте вокруг себя, знала, как он был возмущен и разочарован, когда она нашла работу в Стокгольме, сбежала от него. «Ты не любишь меня?» Неуверенность в завтрашнем дне и страх, шедшие рука об руку, что это могла стать за жизнь?

«Вот результат, – подумала Анника и вытерла слезы. – Я осталась здесь, значит, так надо».

Она убрала руку с ограды, достала маленькую видеокамеру и сняла могилу, сделала крупный план места, где лежала Жозефина, а потом досняла окружающий пейзаж. При необходимости она могла вернуться со штативом и сделать репортаж отсюда. Но в данный момент ей еще было трудно судить, что понадобится сказать в объектив, сначала требовалось собрать и привести в порядок материал. Она повернулась с намерением сразу же удалиться, ей не хотелось оказаться на месте Жозефины, не хотелось находиться поблизости.

Она быстро направилась по Кунгсбрун к зданию прокуратуры Стокгольма. Температура на улице повышалась, у нее вспотела спина. Асфальт пах битумом.

Материалы предварительного расследования практически всегда засекречивались, это также касалось и убийства Жозефины, но Анника достаточно хорошо представляла себе их содержание. В свое время она попросила разрешения ознакомиться с ними, полностью или частично, прекрасно зная, что в исключительных случаях такое допускалось, при условии что это не могло повредить работе следственных органов, и добилась своего. И судя по известным ей данным, Йоахим, парень Жозефины, с большой долей вероятности был виновен в этом убийстве.

Ветер усилился, между облаками появились разрывы, в которых проглядывало голубое небо. Она прибавила шаг.

Прошло пятнадцать лет, но после убийства Улофа Пальме закон изменили таким образом, что срок давности по данному виду преступлений отсутствовал. И поэтому ничто не мешало продолжить работу по изобличению душегуба, если бы сейчас появились новые данные, какой-то свидетель внезапно заговорил.

Мобильный телефон зазвонил где-то на дне ее сумки, Анника остановилась и нашарила его среди многочисленных ручек. Она взглянула на дисплей, это была Барбра, ее мать.

Анника ответила после толики сомнения.

– Где ты? – спросила Барбра.

Анника огляделась, она находилась совсем близко к зданию полиции.

– На работе, мне надо взять интервью у прокурора относительно одного убийства.

– Дровосека?

– Нет, это другой…

– Ты не знаешь, где Биргитта?

Анника подняла глаза к крышам домов. Влекомые ветром облака бесконечной чередой проплывали по небу. Вдалеке у горизонта его снова стало затягивать черной пеленой.

– Нет, понятия не имею. А в чем дело?

Анника услышала нотки беспокойства в собственном голосе.

– Когда она давала о себе знать в последний раз?

Да, действительно, когда же это было? Анника смахнула волосы со лба.

– Наверное, год назад, не меньше. Ей требовалось, чтобы кто-то присмотрел за ребенком в выходные. Она и Стивен собирались искать работу в Норвегии.

– А после этого?

Старые обиды напомнили о себе, Аннике стоило труда сдержать раздражение.

– Мама, Биргитта и я… мы разговариваем не слишком часто.

Почему она ответила так? Почему прямо не сказала, как все было на самом деле: «Я и моя сестра вообще не общаемся, мне даже неизвестно, где она живет».

Анника услышала, как мать всхлипнула в трубку.

– Что случилось? – спросила она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно (не испуганно, не сердито, не небрежно).

– Она не пришла домой с работы вчера.

– С работы?

– У нее была дневная смена в магазине, Стивен и я ужасно волнуемся.

Да, легко поверить, если мать удостоила Аннику своим звонком.

– Вы звонили на работу? Ее подругам? Саре, вы позвонили ей?

– Стивен разыскал ее шефа, я переговорила с Сарой.

Анника лихорадочно размышляла.

– Ее бывшая учительница рисования, Маргарета, они много общались, раньше, по крайней мере, вы…

– Мы позвонили всем.

Естественно. Анника стояла последней в этом списке.

– Ты представляешь, как мы обеспокоены? – повысила голос Барбра.

Анника зажмурила глаза, не имело никакого значения, что мать говорила или делала. Она видела ее лицо перед собой, как та заламывала руки, крутила между пальцами бокал с вином, судорожно искала виноватого. Она могла с таким же успехом угадать, о чем мать думала.

– Мама, – произнесла Анника медленно, – ты уверена, что Стивен говорит правду?

В трубке на секунду воцарилась тишина.

– О чем ты?

– Я не могу утверждать наверняка, но, по-моему, Стивен… порой не лучшим образом вел себя по отношению к Биргитте. Мне кажется, он держал ее в ежовых рукавицах, она чуть ли не боялась его.

– Почему ты так говоришь? Стивен нормальный парень.

– Ты уверена, что он не бьет ее?

Еще одна секундная пауза. Голос матери звучал резко, когда она ответила:

– Не путай себя с Биргиттой.

Потом она прервала разговор.

Анника снова смахнула волосы с лица. Она запрокинула голову и посмотрела вверх вдоль фасада здания, там наверху находилась ее старая квартира, где по-прежнему жил бывший муж. О боже, эти улицы были полны призраков.

Мимо нее медленно проехал полицейский автомобиль и повернул к зданию Крунубергского следственного изолятора, стоявшему чуть выше по улице, Анника успела заметить молодого мужчину с растрепанными волосами на заднем сиденье. Пожалуй, его собирались арестовать или, возможно, просто допросить, наверное, он совершил какой-то проступок, а если не был преступником, значит, оказался не в то время не в том месте или знал что-то не положенное ему.

Она также сидела на заднем сиденье патрульной машины у завода в Хеллефорснесе в тот летний день, когда умер Свен, и держала в объятиях мертвого котенка, отказываясь выпустить его из рук, ее желтого малыша Вискаса. В конце концов, ей разрешили взять его с собой, она плакала, и ее слезы падали на его шерстку.

Биргитта так никогда и не простила ей Свена. Она совершенно искренне восхищалась им, как бывает с младшими сестрами. Он обычно крепко держал Биргитту и щекотал ее, пока она не начинала кричать, было что-то неприятно интимное в их играх, Биргитта была ведь всего на два года младше ее, блондинка и сладкая, как конфетка.

Анника втянула голову в плечи и крепче взялась за сумку, поколебалась мгновение и, войдя в Интернет с мобильного телефона, впечатала «Биргитта Бенгтзон» на странице hitta.se (сестра не взяла себе фамилию Стивена Андерссон, когда они поженились).

Одно совпадение, Брантевиксгатан 5F, Мальмё.

Мальмё? Разве она не переехала в Осло?

С высоты четвертого этажа Томас видел, как Анника сунула мобильный телефон в свою невероятно уродливую сумку и поспешила в направлении Шеелегатан, голова покачивалась на ходу, черные волосы развевались на ветру. Он провожал ее взглядом, сколько мог, но всего через несколько секунд она исчезла за автомобилями и кронами деревьев. Сердце успокоилось, пульс пошел на убыль. Он увидел ее случайно (или не случайно, а из-за некой невидимой связи, существующей между людьми), пожалуй, почувствовал ее присутствие на подсознательном уровне, перехватил мысли, устремленные к нему, и ему пришлось выглянуть на улицу с целью проверить, почему стало так неспокойно на душе. Там стояла она со взглядом, направленным на окно его спальни. Он сразу подумал, что Анника собирается посетить его, и решил не открывать, ему было нечего ей сказать, пусть лучше стояла бы снаружи за закрытой дверью, как бы ей ни хотелось войти.

А она просто повернулась на каблуках.

Разочарование сменилось приступом злобы.

Он был для нее пустым местом, никем, мимо чьих окон просто проходят и останавливаются снаружи, чтобы поговорить по мобильнику, пожалуй, со своим новым мужчиной, и не на самую приятную тему. Такая надежда мелькнула у него, или он даже прочитал это по ее жестикуляции. Неполадки в раю? Уже?

От этой мысли у него немного улучшилось настроение, он внезапно понял, что голоден, а в холодильнике хватало чем перекусить. Там лежала настоящая пища гурманов, оставалось только разогреть.

Томас принадлежал к тем, кто предпочитал хорошую еду и напитки, обращал особое внимание на качество повседневной жизни. Прежде всего, в силу воспитания, ему с детства объяснили, насколько важно хорошо выглядеть, правильно себя вести, не позволять ничего лишнего в словах и жестах.

Поэтому он чувствовал себя крайне некомфортно в этой ужасной заурядной квартире из трех комнат под самой крышей в старом рабочем квартале.

Он открыл дверь холодильника крюком и достал оттуда филе морского языка своей единственной рукой, а потом поставил блюдо в микроволновку.

Он не был, собственно, обычным инвалидом, вопиющая несправедливость, что на него обрушилась такая беда.

Микроволновка с жужжанием принялась за работу. Немного рыбы на обед вполне могло хватить, поскольку ему стоило поберечь желудок для вечера, когда его ждал представительский ужин в обеденном зале правительственной канцелярии.

Нынешняя работа просто отлично устраивала его. Задание, выполняемое им сейчас в министерстве юстиции, считалось крайне престижным, а как же иначе, если он являлся научным секретарем большого расследования с собственной парламентской рабочей группой. Подобное поручали только таким, как он.

Он исследовал проблему анонимности в Интернете (да, формально старый уволенный министр числился в качестве эксперта, но именно он, Томас, выполнял всю работу), перед ним стояла задача найти равновесие между неприкосновенностью личности и преступлением. Ненависть, распространяемая в Сети, превратилась в постоянно растущую проблему. Обществу был необходим действенный инструмент для обнаружения лиц, оскорблявших других людей, но кто смог бы определять их айпи-адреса? Полиция, прокуроры или для этого требовалось решение суда? Как сотрудничать с иностранными властями, что, если сервер находился на чужой территории? Как обычно, техника и преступность развивались быстрее, чем власти и полиция, законодательство, без сомнения, плелось в самом конце этой цепочки.

Статс-секретарь Халениус и министр вместе с юрисконсультом разработали директиву для данного исследования, предоставлявшую Томасу и прочим исполнителям свободу действий. Порой правительство затевало нечто подобное с целью подтверждения уже принятых решений, но не в данном случае. Результат, следовательно, никто не предопределил заранее, и все зависело исключительно от него. Он сам распоряжался своим временем, мог уходить и приходить когда вздумается и сейчас практически добрался до финиша, приготовил все материалы к представлению на ближайшем заседании правительства, чтобы потом передать их в комиссию риксдага.

Он, короче говоря, был одним из тех, кто представлял власть, брал ответственность на себя и формировал будущее.

Микроволновка пискнула, морские языки были готовы, чтобы ими насладиться, но Томас заставил их подождать немного. Подошел к компьютеру и вошел в Интернет, потом отыскал форум, где когда-то зарегистрировался под новым ником. Он назвал себя здесь Грегориусом (в честь антигероя Яльмара Сёдерберга из романа «Доктор Глас», обманутого собственной женой, убитого своим врачом).

Когда-то он оставил там острый комментарий с единственной целью посмотреть, к чему это приведет. Речь шла о главном редакторе Анники, настоящей претенциозной куче дерьма. На форуме все еще активно поддерживалось то направление, где он внес свою лепту, и ему казалось интересным отслеживать, как развивается обсуждение.

Правда, пришлось повозиться немного, прежде чем он нашел свой пост. Тот находился достаточно далеко внизу страницы, но, естественно, никуда не делся.

ГРЕГОРИУС

Андерса Шюмана надо оттрахать в задницу бейсбольной битой. И пусть занозы торчат кровавым похоронным венком у него из ануса.

Томас всегда нервничал, стоило ему прочитать эти строки. Пульс и сейчас подскочил, и он почувствовал, как над верхней губой проступили капельки пота. Никаких комментариев не добавилось с тех пор, как он заглядывал сюда в последний раз, что немного разочаровало его. Тогда он поискал среди появившихся там прежде. Самый первый в этом ряду «Ha-ha-ha, way to go man! U butfuck him real good!»[1], пожалуй, стал образцом для последовавших за ним. Обсуждение, правда, получилось не слишком бурным, это ему приходилось признать. Кое-кто из оппонентов критиковал его манеру общения, называл Грегориуса «вульгарным идиотом и безмозглой амебой», хотя они сами, пожалуй, в данном отношении не слишком далеко от него ушли.

Сейчас он и сам не видел в этом особой причины для гордости, но ведь все порой спотыкаются?

Кроме того, ему было интересно и важно приобрести практический опыт в таком вопросе с учетом его задания. У любой демократии есть свои неприятные стороны. Вольтер сказал: «Я ненавижу твои намерения, но готов умереть за твое право выражать их». Или немного не так, но именно это проходило красной нитью через его письмо аббату ле Ришу от 6 февраля 1770 года.

Томас снова пробежал взглядом по своему комментарию.

«Андерса Шюмана надо оттрахать в задницу бейсбольной битой…»

Эти слова находились там, высказанные и вечные, неоднократно прокомментированные и подтвержденные.

Он глубоко вздохнул, закрыл сайт. Спокойствие разлилось по его телу, крюк перестал чесаться. Анника могла сколько угодно стоять внизу на улице со своим мобильным телефоном и уродливой сумкой.

Морские языки оказались в меру теплыми, и сейчас Томас был по-настоящему голоден.

И знал наверняка, что им восхищались, его уважали и боялись.

Во всяком случае, он точно не был пустым местом.

Анника представилась на ресепшен в прокуратуре, и ей пришлось сидеть и ждать в комнате, которая вполне могла сойти за приемную зубного врача. В ней пахло ожиданием, средством для мытья полов и возможными неприятностями. Она была там одна, что очень ее устроило.

Главный прокурор Кьелль Линдстрём, ранее занимавшийся интересующим ее расследованием, вышел на пенсию, и сейчас это дело лежало на столе помощника прокурора Санны Андерссон.

Анника незаметно достала камеру и с минуту снимала интерьеры и таблички на дверях вокруг, что могло пригодиться в качестве вспомогательного материала. Потом она убрала камеру и стала читать номер «Иллюстрированной науки» двухлетней давности, где имелась статья о том, как рыбы выбрались на сушу 150 миллионов лет назад, а потом у них развились ноги и они стали рептилиями, млекопитающими и людьми.

– Анника Бенгтзон? Помощник прокурора Андерссон ждет тебя.

Она отложила в сторону журнал, взяла сумку, прошла в указанном ей направлении и в конце концов оказалась в тесном офисном помещении. Женщине, встретившей Аннику с протянутой рукой, было не более тридцати.

– Добро пожаловать, – произнесла она приятным, мягким голосом.

Все понятно. А чего Анника, собственно, ожидала? Прошло пятнадцать лет, само собой, смерть Жозефины давно оттеснили на задний план более важные и свежие случаи.

– Извини, что я заставила тебя ждать, – сказала Санна Андерссон. – У меня слушания в суде через три четверти часа. Ты хочешь мне помочь с делом Лильеберг?

Анника села на стул и подождала, пока Санна Андерссон вернулась к своему письменному столу и тоже опустилась на стул.

– Я просила предоставить мне материалы предварительного расследования по данному убийству, ее нашли в парке Крунуберг на Кунгсхольмене утром 28 июля пятнадцать лет назад…

– Все так, – сказала помощник прокурора, выдвинула ящик своего стола и достала оттуда толстую папку. – Они находились в архиве и вернулись сюда год назад, когда один человек признался в этом преступлении.

Анника кивнула:

– Густав Холмеруд, маньяк. Он также взял на себя несколько других нераскрытых убийств женщин.

Санна бросила на нее быстрый взгляд, а потом вернулась назад к папке.

– Да, он в принципе признался во всех, которые у нас есть, и его осудили за пять из них, прежде чем кто-то дернул стоп-кран. Мне известно, что государственный прокурор знакомится с большинством его приговоров, проверяет, не надо ли пересмотреть их. Вот это дело.

Она провела рукой по папке.

– Жозефина Лильеберг. Смерть в результате удушения. Я просмотрела его вчера вечером. Собственно, достаточно несложный случай.

Она открыла оглавление и пробежала глазами заголовки.

– Ты, значит, просишь выдать тебе дело целиком.

– Я писала об этом случае тогда, отслеживала развитие событий…

– Здесь есть сенсационные моменты: имевший дурную славу порноклуб, министр, которого допросили, именно поэтому ты заинтересовалась им?

Она окинула Аннику равнодушным взглядом. Анника открыла рот, но не смогла ответить.

«Нет, не поэтому, Жозефина была близка мне, я стала ею, она мной, я работала в порноклубе, когда она работала там, я ходила в ее бикини, носила ее трусики».

– Насколько я понимаю, данный случай раскрыт с полицейской точки зрения, – сказала она. – В смерти Жозефины виновен ее парень, Йоахим. Его не осудили лишь по той причине, что шесть человек подтвердили его алиби.

Санна Андерссон снова закрыла папку.

– Абсолютно правильно. Насилие в близких отношениях надо классифицировать как проблему национального здравоохранения.

Санна Андерссон посмотрела на дисплей своего мобильного телефона.

– Могу я использовать это как цитату? – спросила Анника.

Женщина улыбнулась:

– Конечно. – Она поднялась со стула. – Я решила, что ты получишь имена шести свидетелей, обеспечивших алиби парню Жозефины.

Анника тоже встала, удивленная полномочиями и деловитостью этой молодой женщины.

– Они солгали полиции, – сделала вывод прокурор, – что может рассматриваться как противоправное деяние, которое квалифицируется как «пособничество в совершении преступления». Срок давности по нему уже давно истек, и в юридическом смысле они ничем не рискуют, если изменят свои показания. Пожалуй, у них может возникнуть желание облегчить душу, рассказав все если не нам, то хотя бы тебе.

Санна Андерссон протянула Аннике документ, взяв в другую руку на вид очень тяжелый коричневый портфель.

– Я могу процитировать тебя также и по поводу позиции государственного прокурора? – поинтересовалась Анника. – Относительно того, что он рассматривает возможность потребовать пересмотра в случае с Густавом Холмерудом?

Прокурор рассмеялась:

– Хорошая попытка! Извини, но мне надо спешить.

Анника засеменила вслед за ней, и вскоре ей пришлось почти перейти на бег, чтобы не отставать.

Как выяснилось, дело Жозефины находилось далеко не в последних рядах с точки зрения приоритетности.

Малый зал Стокгольмского суда размещался на самом верху, фактически под крышей башни, исключительно с целью затруднить любые попытки побега или освобождения подсудимых. Нина Хофман, тяжело дыша, осилила последние ступеньки лестницы, обвиняемым пришлось бы преодолеть длинный лабиринт коридоров и этажей на пути наружу, если бы им вздумалось вырваться на свободу.

Она бросила взгляд в сторону входа в помещение, где пройдет судебное разбирательство.

Электронные и печатные СМИ явно уделяли процессу большое внимание. Немало их представителей уже находилось на месте, она увидела репортера Берит Хамрин из «Квельспрессен» среди тех, кого проверяла охрана, прежде чем пропустить на места для публики.

Нина предъявила удостоверение и прошла в лишенное окон тесное помещение. Прокурор и его помощник уже сидели там. Тусклая люминесцентная лампа на потолке была не в состоянии охватить голубоватым светом все пространство, из-за чего в углах комнаты царил полумрак.

– Готова, Хофман? – спросил Сванте Криспинссон, сердечно поприветствовав ее. – Адвокат постарается размазать тебя по стенке, не воспринимай это как личное не приятие.

Нина кивнула коротко, иного она и не ждала.

– Просто держи себя в руках.

Сванте Криспинссон считался одним из самых бойких на язык юристов прокуратуры Норорта, Нина имела с ним дело прежде. По общему мнению, он не хватал звезд с неба, когда дело касалось работы по расследованию преступления, но в зале суда, решительный и хитрый, был просто находкой.

– Посмотрим, не заснут ли у нас присяжные сегодня, – пошутил прокурор. – Крайний слева мужичонка явно может задремать в любую минуту.

Нина взяла чашку кофе и села на стул рядом с дверью. Криспинссон наклонился над своими бумагами, листал их, бормоча что-то себе под нос. Костюм бы немного велик ему, а волосы слишком длинными, он создавал впечатление рассеянного и беззащитного человека, выглядел честным и симпатичным.

Она выпрямила спину и посмотрела на стену прямо напротив себя.

Ивар Берглунд был виновен. Она абсолютно не сомневалась на сей счет. А его кроткий вид был лишь повседневной маской, за которой пряталась жуткая, вызывающая отвращение сущность. С подобным ей приходилось сталкиваться раньше, начиная с детства.

Кофе оказался отвратительным.

Свидетельствовать в суде было той частью ее работы, которая ей больше всего не нравилась.

Судебное разбирательство было представлением в угоду правовой защищенности, судью и присяжных требовалось убедить, что собранных доказательств достаточно для обвинительного приговора. Сама она предпочитала оставаться в тени, за кулисами, вести запутанные расследования, постепенно приближаться к преступнику и сжимать кольцо вокруг него.

Динамик ожил, и стороны призвали продолжить судебные слушания в деле об убийстве или о соучастии в убийстве. Прокурор и его помощник вошли в зал. Нина осталась сидеть на своем месте, ожидая, когда ее пригласят.

Согласно сложившимся традициям сначала допрашивали подсудимых, а затем свидетелей, однако Берглунд попросил допросить его последним. Это выходило за обычные рамки, но судья пошел ему навстречу после того, как Криспинссон получил обещание, что потом при необходимости сможет вызвать нужных, по его мнению, свидетелей.

«Хитрый, – подумала Нина. – Не хочет ничего говорить, пока не услышит, что известно по делу».

Потом открылись двери в зал, она поднялась, шагнула навстречу яркому дневному свету и направилась прямо к свидетельскому месту, не глядя по сторонам, но чувствуя направленные на нее со всех сторон взгляды: присутствующих из-за пуленепробиваемого стекла, равнодушный Берглунда, откровенно вызывающий адвоката и ободряющий Сванте Криспинссона, к которому тот добавил некое подобие улыбки.

Нина подняла правую руку, чтобы дать клятву свидетеля, жакет оказался тесноват в плечах, у нее прибавилось мускулатуры с тех пор, как она надевала этот костюм в последний раз. Когда же это было? Когда она свидетельствовала в предыдущем случае, вероятно.