Гай Юлий Цезарь. Предпочитаю быть первым…

Несмотря на смутное время, Гай Юлий получил прекрасное всестороннее образование, но лучшим учителем была, конечно же, мать. «От нее самой, ― приходит к выводу немецкий историк Карл Фридрих Беккер, ― Цезарь научился чарующей, мягкой, вкрадчивой речи и привлекательной обходительности в обращении, благодаря которым впоследствии он повсюду пользовался всеобщим расположением».

В 88 г. началась гражданская война: Рим разделился на популяров ― сторонников Мария, и оптиматов ― тех, кто поддерживал Суллу и сенат. Во времена распрей старинная фамилия Цезарей оказалась между двух огней. Власть в Риме захватили люди Мария и Цинны, горевшие ненавистью к представителям старинных патрицианских родов; не послужило защитой даже то, что женой Гая Мария была Юлия ― родная тетка нашего Цезаря. Почувствовавшая запах крови и безнаказанности чернь убила братьев: Гая Юлия Цезаря Страбона и Луция Юлия Цезаря, бывшего консулом в 90 г. Уничтожались лучшие из лучших.

Даже в храмах не было спасения недавним хозяевам жизни. Консул 87 г. Луций Корнелий Мерула, «который к приходу Цинны сложил с себя консульскую власть, вскрыл себе вены и, обливая кровью алтари, стал возносить молитвы о проклятии Цинны и его приверженцев тем богам, которым, будучи фламином Юпитера, молился о благе отечества; так завершил он жизнь, полную заслуг перед государством» (Веллей).

Однако подрастающий Гай Юлий пользовался личным покровительством Мария на правах близкого родственника и даже благодаря репрессиям получил первую в жизни должность, ― почетную и весьма высокую. Дело в том, что фламинами Юпитера могли быть только патриции, ― такая у них осталась последняя привилегия; однако почти все они оказались уничтоженными популярами, тем, что повезло больше ― бежали к Сулле в Грецию. Культ, оскверненный к тому же кровью консула, некому стало обслуживать, и Марий назначает тринадцатилетнего Цезаря фламинов верховного римского бога ― Юпитера.

Довольно в юном возрасте Цезарь вступил в брак (по крайней мере, ему не было 18 лет) с дочерью одного из вождей популяров ― Цинны. Вскоре Корнелия родила ему дочь Юлию. Так у Цезаря удачно начала складываться карьера, и с личной жизнью было все в порядке. Однако бесстрашный Сулла высадился в Италии и в нескольких сражениях разгромил популяров; Марий умер еще в 86 г., а тестя Цезаря ― Цинну ― убили собственные легионеры.

К власти пришла партия сената ― та, к которой принадлежал Цезарь по праву рождения, но теперь для победителей он стал чужаком. Карьера, столь бурно начавшаяся, внезапно остановилась. Да что карьера! Едва самой жизни не лишился молодой Цезарь, волею судьбы оказавшийся во враждебном лагере. Ведь оптиматы расправлялись с марианцами отнюдь не с меньшей жестокостью, чем недавно расправлялись с ними.

Сулла лишил 18-летнего Цезаря жреческого сана, отобрал приданное его жены и приказал развестись с Корнелией. В те смутные времена многие оказались связанными брачными узами с представителями враждебных лагерей, но даже верный сторонник диктатора ― Помпей ― не осмелился ему возразить. Он послушно развелся с обожаемой Антистией и взял в жены падчерицу Суллы, Эмилию, которая была в это время замужем и уже беременна. И лишь от упрямого юноши Сулла не смог добиться развода с Корнелией.

За непослушание, по словам римского историка Светония, Цезарь «был причислен к противникам диктатора и даже вынужден скрываться. Несмотря на мучившую его лихорадку, он должен был почти каждую ночь менять убежище, откупаясь деньгами от сыщиков, пока, наконец, не добился себе помилования с помощью девственных весталок и своих родственников и свойственников…

Сулла долго отвечал отказами на просьбы своих преданных и видных приверженцев, а те настаивали и упорствовали; наконец, Сулла сдался, но воскликнул, повинуясь то ли божественному внушению, то ли собственному чутью:

– Ваша победа, получайте его! Но знайте: тот, о чьем спасении вы так стараетесь, когда-нибудь станет погибелью для дела оптиматов, которое мы с вами отстаивали: в одном Цезаре таится много Мариев!»

После такого прощения жизнь Цезаря всецело зависела от настроения диктатора, безжалостно истребившего всех, кто был связан родственными узами с Марием и Цинной. Юноша не осмелился появляться в Риме; некоторое время он скрывался на землях италийского народа сабинян.

Гай Юлий в детстве и юности отличался слабым здоровьем, а удары судьбы и скитальческая жизнь вызывали новые и новые болезни. Позже в неимоверно трудных походах Цезарь закалит свое тело и не будет уступать легионерам-ветеранам ни в чем, а пока… «Однажды, ― рассказывает о злоключениях юноши Плутарх, ― когда он занемог и его переносили из одного дома в другой, он наткнулся ночью на отряд сулланских воинов, осматривавших эту местность, чтобы задерживать всех скрывающихся. Дав начальнику отряда Корнелию два таланта, Цезарь добился того, что был отпущен, и тотчас, добравшись до моря, отплыл в Вифинию, к царю Никомеду».

3. История с Никомедом

В Азии девятнадцатилетний Цезарь начал военную службу в свите претора Марка Терма. Последний направил его к царю Вифинии Никомеду для получения флота.

В Вифинии Цезарь задержался на некоторое время, и эта заминка дала повод для сплетен. «Он часто общался с царем Вифинии Никомедом и этим создал себе дурную славу безнравственного человека», ― сообщает Аврелий Виктор. Впрочем, этот автор и ограничивается одной фразой; главный же обвинитель ― Гай Светоний Транквилл. Заметим, что Аврелий Виктор жил в 4 в. н. э., а годы жизни Светония исследователи определили следующими рамками ― ок. 70 – после 122 гг. н. э. Виктор несомненно был знаком с трудом своего предшественника и пользовался его сведениями.

Итак, что же пишет Светоний относительно посещения Цезарем Вифинии?

«Тогда и пошел слух, что царь растлил его чистоту; а он усугубил этот слух тем, что через несколько дней опять поехал в Вифинию под предлогом взыскания долга, причитавшегося одному его клиенту-вольноотпущеннику».

В общем, и Светоний дает информацию на уровне слухов, однако спустя несколько глав этот большой любитель сплетен решил посмаковать горячую тему. Неожиданно он даже представляет свидетелей в таком интимном и презираемом римлянами деле:

«На целомудрии его единственным пятном было сожительство с Никомедом, но это был позор тяжкий и несмываемый, навлекший на него всеобщее поношение. Я не говорю о знаменитых строках Лициния Кальва:

…и все остальное,Чем у вифинцев владел Цезарев задний дружок.

Умалчиваю о речах Долабеллы и Куриона старшего, ― продолжает клеймить позором Цезаря разошедшийся Светоний, ― в которых Долабелла называет его «царевой подстилкой» и «царицыным разлучником», а Курион ― «злачным местом Никомеда» и «вифинским блудилищем». Не говорю даже об эдиктах Бибула, в которых он обзывает своего коллегу вифинской царицей и заявляет, что раньше он хотел царя, а теперь царства; в то же время, по словам Марка Брута, и некий Октавий, человек слабоумный и потому невоздержанный на язык, при всем народе именовал Помпея царем, а Цезаря величал царицей… А Цицерон описывал в некоторых своих письмах, как царские служители отвели Цезаря в опочивальню, как он в пурпурном одеянии возлег на золотом ложе, и как растлен был в Вифинии цвет юности этого потомка Венеры; мало того, когда однажды Цезарь говорил перед сенатом в защиту Нисы, дочери Никомеда, и перечислял все услуги, оказанные ему царем, Цицерон его перебил: «Оставим это, прошу тебя: всем отлично известно, что дал тебе он и что дал ему ты!» Наконец, во время галльского триумфа его воины, шагая за колесницей, среди других насмешливых песен распевали и такую, получившую широкую известность:

Галлов Цезарь покоряет, Никомед же Цезаря;Нынче Цезарь торжествует, покоривший Галлию, ―Никомед не торжествует, покоривший Цезаря».

Что касается последней песенки, то у римлян существовала древняя традиция ― распевать насмешливые и даже оскорбительные стихи о триумфаторе с определенными целями: во-первых, чтобы не сглазить победу, чтобы не отвернулась удача от победителей, во-вторых, чтобы не зазнавался триумфатор.

Заметим, что все упоминаемые «свидетели обвинения» являлись врагами Цезаря ― в них, как у всякого великого человека, у Гая Юлия не было недостатка. Не в силах его сломить, недруги использовали любой повод, чтобы оклеветать. Единственное, что могло утешить Цезаря, ― подобного обвинения не избежали самые сильные мира сего ― Александр Македонский, Гамилькар; о римских императорах разговор особый.

Далее Светоний опровергает сам себя, рассказывая о душевных и физических пристрастиях Цезаря, в которых нет места нетрадиционной сексуальной ориентации:

«На любовные утехи он, по общему мнению, был падок и расточителен. Он был любовником многих знатных женщин ― в том числе Постумии, жены Сервия Сульпиция, Лолии, жены Авла Габиния, Тертуллы, жены Марка Красса, и даже Муции, жены Гнея Помпея…

Это далеко не полный перечень любовных похождений самого знаменитого римлянина. «И в провинциях он не отставал от чужих жен: это видно хотя бы из двустишья, которое также распевали воины в галльском триумфе:

Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника.Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии.

Среди его любовниц были и царицы ― например, мавританка Эвноя, жена Богуда: и ему и ей, по словам Назона, он делал многочисленные и богатые подарки. Но больше всех он любил Клеопатру…»

Власть сильно меняет людей, причем, не в лучшую сторону. На вершине могущества обнажаются пороки, тщательно скрываемые людьми, над которыми тяготели какие-либо обстоятельства; абсолютная власть не только поощряет, но и провоцирует порочность, безнаказанную преступность. Можно привести несколько примеров из того же Светония.

Довольно много пикантных подробностей имеется в биографии императора Тиберия: «На Капри, оказавшись в уединении, он дошел до того, что завел особые постельные комнаты, гнезда потаенного разврата. Собранные толпами отовсюду девки и мальчишки ― среди них были те изобретатели чудовищных сладострастий, которых он называл «спинтриями» ― наперебой совокуплялись перед ним по трое, возбуждая этим зрелищем его угасающую плоть…

Но он пылал еще более гнусным и постыдным пороком: об этом грешно даже слушать и говорить, но еще труднее этому поверить. Он завел мальчиков самого нежного возраста, которых называл своими рыбками и с которыми он забавлялся в постели. К похоти такого рода он был склонен и от природы и от старости… Говорят, даже при жертвоприношении он однажды так распалился на прелесть мальчика, несшего кадильницу, что не мог устоять, а после обряда чуть ли не тут же отвел его в сторону и растлил, а заодно и брата его, флейтиста; но когда они после этого стали попрекать друг друга бесчестьем, он велел перебить им голени».

Признанным виртуозом по части всевозможнейших мерзостей был, несомненно, Нерон. Этот император до того пресытился обычными людскими пороками, что стремился совершить непревзойденную гнусность, каких еще не знала история:

«Мало того, что жил он и со свободными мальчиками и с замужними женщинами: он изнасиловал даже весталку Рубрию. С вольноотпущенницей Актой он чуть было не вступил в законный брак, подкупив несколько сенаторов консульского звания поклясться, будто она из царского рода.

Мальчика Спора он сделал евнухом и даже пытался сделать женщиной: он справил с ним свадьбу со всеми обрядами, с приданным и с факелом, с великой пышностью ввел его в свой дом и жил с ним как с женой. Еще памятна чья-то удачная шутка: счастливы были бы люди, будь у Неронова отца такая жена! Этого Спора он одел, как императрицу, и в носилках возил его с собою и в Греции по собраниям и торжищам, и потом в Риме по Сигиллариям, то и дело его целуя.

Он искал любовной связи даже с матерью, и удерживали его только ее враги, опасаясь, что властная и безудержная женщина приобретет этим слишком много влияния. В этом не сомневался никто, особенно после того, как он взял в наложницы блудницу, которая славилась сходством с Агриппиной; уверяют даже, будто разъезжая в носилках вместе с матерью, он предавался с нею кровосмесительной похоти, о чем свидетельствовали пятна на одежде. А собственное тело он столько раз отдавал на разврат, что едва ли хоть один его член остался неоскверненным. В довершение он придумал новую потеху: в звериной шкуре он выскакивал из клетки, набрасывался на привязанных к столбам голых мужчин и женщин и, насытив дикую похоть, отдавался вольноотпущеннику Дорифору: за этого Дорифора он вышел замуж, как за него ― Спор, крича и вопя как насилуемая девушка».

Цезарь тоже много позволял себе, когда не стало соперников в борьбе за власть над Римом. И даже раньше…, еще шла кровавая гражданская война, а пылкий Гай Юлий, позабыв обо всем на свете, проводит несколько месяцев у ног обожаемой Клеопатры. Но египетская царица не была мужчиной. Никогда более Цезарь не проявил и намеком влечения к мужчинам, кроме сомнительного случая с Никомедом.

Однако вернемся к юному воспитаннику Аврелии, который скрывался от гнева всемогущего Суллы в Азии. Цезарь не был в положении загнанного в непролазные дебри зайца. В Азии изнеженный болезненный юноша проявил себя как настоящий мужчина-воин. При взятии Митилен он получил из рук Марка Терма свою первую боевую награду ― дубовый венок (им награждался тот, кто в битве спас жизнь римского гражданина).

Затем Гай Юлий служил в Киликии под началом Публия Сервилия Исаврийского. Этот район был одним из самых опаснейших в Азии; здесь зародилось организованное пиратское братство, которое в скором времени станет обладать Средиземным морем, полностью парализует торговлю и будет держать в страхе все побережье. Чуть позже Цезарь лично столкнется с морскими джентльменами удачи.

В Киликии Цезарь пробыл недолго ― в 78 г. пришло известие о смерти Суллы, и двадцатидвухлетний изгнанник вернулся в Рим.

4. Уроки риторики на пиратском корабле

А в Риме назревала новая смута; новый пожар братоубийственной войны упорно пытался разжечь Марк Эмилий Лепид, которого Сулла назвал в свое время «отъявленным негодяем». Собственно, этому искателю приключений ничего более не оставалось предпринять для собственного спасения: будучи наместником Сицилии, он дочиста ограбил богатейший остров и теперь ему грозил суд.

Марку Лепид желал видеть в числе своих сторонников Гая Юлия Цезаря и, согласно Светонию, «прельщал его большими выгодами», но получил отказ. Отказался Цезарь не из страха, но потому, что «его разочаровал как вождь, так и само предприятие, которое обернулось хуже, чем он думал». Мятежников довольно скоро разгромил Помпей, несмотря на то, что Лепиду удалось подчинить большую часть Италии. «Отъявленный негодяй» бежал на Сицилию; «там он занемог и умер, совершенно упав духом, но не из-за крушения своего предприятия, ― сообщает Плутарх, ― а потому что ему случайно попалось письмо, из которого он узнал о неверности своей жены». Вот каким простым способом Италия избавилась от новой гражданской войны!

Цезарь с детства мечтал о славе и власти, но стремился (по крайней мере, в юности) обрести их законным путем, пусть даже длинным и требовавшим много усилий. Он занялся тем, с чего начинало большинство римлян, желавших получить известность среди граждан и добиться выборных должностей: судебными тяжбами. Именно в судах совершенствовалось красноречие будущих римских консулов, а успешное завершение громких дел гарантировало им голоса избирателей.

Впрочем, юноша выбрал орешек явно не по своим зубам. Он обвинил в вымогательствах в провинции бывшего консула и триумфатора Корнелия Долабеллу. Консуляра оправдали, а Цезарь нажил себе влиятельных врагов из числа друзей Долабеллы. Начинающий оратор не впал в отчаянье ― напротив, он решил достичь совершенства в искусстве, которое было необходимо политику. С юных лет воспитанник Аврелии не привык проигрывать: он мог временно отступить, что бы затем взять блестящий реванш; и чем труднее дело, тем интереснее было закончить его успешно.

Гай Юлий Цезарь отравляется на остров Родос, чтобы взять уроки у самого знаменитого в те времена учителя красноречия Аполлония Молона. Причем, отправился он немедленно, хотя стояла зима, и Средиземное море считалось в эту пору закрытым для мореплавания из-за частых штормов.

Корабль Цезаря миновали жестокие морские бури, но другая напасть обрушилась на него возле острова Фармакусса в Эгейском море и надолго лишила его возможности брать уроки красноречия, но не давать их…

Римляне настолько увлеклись решением своих проблем в братоубийственных войнах, что не заметили, как потеряли Средиземное море. Новый противник возник буквально ниоткуда, но его появление было закономерным. Активность пиратов всегда возрастала, когда непрочной становилась законная власть, когда государства втягивались в гражданские, либо тяжелые внешние войны. Когда все плохо и непрочно и появляется множество любителей рыбной ловли в мутной воде.

Римляне с ужасом обнаружили себя отрезанными от внешнего мира морем, которое было для них дорогой в Грецию, Азию, Африку. Торговля оказалась полностью парализованной: римляне голодали, а в заморских провинциях сокращались посевные площади из-за невозможности сбыта выращенного урожая. Некоторые купцы с риском для жизни отправлялись в плавание во время зимних бурь, но, как оказалось, и пираты не дожидались хорошей погоды в прибрежных бухтах.

«Могущество пиратов зародилось сперва в Киликии, ― рассказывает Плутарх. ― Вначале они действовали отважно и рискованно, но вполне скрытно. Самоуверенными и дерзкими они стали только со времени Митридатовой войны, так как служили матросами у царя. Когда римляне в пору гражданских войн сражались у самых ворот Рима, море, оставленное без охраны, стало мало-помалу привлекать пиратов и поощряло их на дальнейшие предприятия, так что они не только принялись нападать на мореходов, но даже опустошали острова и прибрежные города. Уже многие люди, состоятельные, знатные и, по общему суждению, благоразумные, начали вступать на борт разбойничьих кораблей и принимать участие в пиратском промысле, как будто он мог принести им славу и почет. Во многих местах у пиратов были якорные стоянки и крепкие наблюдательные башни. Флотилии, которые они высылали в море, отличались не только прекрасными, как на подбор, матросами, но также искусством кормчих, быстротой и легкостью кораблей, предназначенных специально для этого промысла».

Кстати, и Луций Сулла, не имея собственного флота, пользовался услугами пиратов во время морских операций. Однако после смерти этого единственного из римлян, мог заставить себе служить даже флибустьеров, морские разбойники уже никому не подчинялись. Митридат, также использовавший пиратов в качестве наемников, был разбит Суллой и отброшен от Средиземного моря вглубь Азии.

Степень организованности пиратов можно оценить по выводам немецкого историка Теодора Моммзена. Уж очень их сообщество напоминает сицилийскую мафию. Не в том ли далеком времени ее корни?

«Весь характер пиратства совершенно изменился, ― рассуждает Моммзен. ― Это уже не были дерзкие разбойники, взимавшие в критских водах, между Киреной и Пелопоннесом («Золотое море» на языке флибустьеров), свою дань на большом пути итало-восточной торговли рабами и предметами роскоши; это не были также вооруженные ловцы рабов, в равной мере занимавшиеся «войной, торговлей и морским разбоем»: это было государство корсаров со своеобразным духом солидарности, с прочной и весьма солидной организацией; они имели собственное отечество и начатки симмахии и, несомненно, также определенные политические цели.

Эти флибустьеры называли себя киликийцами; на самом же деле на их судах встречались отчаянные искатели приключений всех национальностей: отпущенные наемные солдаты, вербовавшиеся на Крите, граждане разрушенных в Италии, Испании и Азии городов, солдаты и офицеры войск Фимбрии и Сертория, вообще опустившиеся люди всех наций, преследуемые беглецы всех потерпевших поражение партий, все, что было несчастно и смело, ― а где не было горя и преступления в это страшное время? Это уже не была сбежавшаяся воровская банда, а замкнутое военное государство; национальность заменялась здесь масонской связью гонимых и злодеев, а преступление, как это нередко бывает, покрывалось самым высоким чувством товарищества.

В это разнузданное время, когда трусость и неповиновение ослабили все социальные связи, законно существовавшие союзы могли бы взять пример с этого незаконнорожденного государства, основанного на нужде и насилии; казалось, что только здесь сохранились еще безусловная солидарность, товарищеский дух, верность данному слову и признанным вождям, храбрость и ловкость. Если на знамени этого государства была написана месть гражданскому обществу, которое по праву или несправедливо исключило из своей среды его членов, то можно было поспорить, был ли этот лозунг намного хуже девиза италийской олигархии или восточного султанизма, готовившихся, казалось, поделить мир между собой. Сами корсары считали себя, по меньшей мере, равноправными всякому законному государству.

Множество рассказов, полных истинного духа флибустьеров, буйного веселья и бандитского рыцарства, сохранили следы их разбойничьей гордости и пышности и их воровского юмора. Они считали, что ведут правую войну со всем миром, и были горды этим; то, что они при этом приобретали, они называли не награбленным, а военной добычей, и так как пойманного пирата в любой римской гавани ожидала смерть на кресте, то они считали себя вправе казнить всех своих пленных.

Их военно-политическая организация особенно упрочилась со времен войны с Митридатом. Их суда ― по большей части «мышиные ладьи, т. е. небольшие открытые быстроходные парусные барки, и лишь изредка двух- и трехпалубные корабли ― плавали теперь, соединившись в настоящие эскадры, под командой адмиралов, барки которых блестели золотом и пурпуром.

Ни один пиратский капитан не отказывал в просимой помощи товарищу, которому угрожала опасность, хотя бы он ему был совершенно незнаком; договор, заключенный с кем-нибудь из их среды, беспрекословно признавался всей шайкой, но и за причиненную кому-либо из них несправедливость мстили все. Настоящей родиной их было море от Геркулесовых столбов до сирийских и египетских вод; убежище же, в котором они нуждались на суше для себя и для своих плавающих домов, им гостеприимно предоставляли мавританское и далматинское побережье, остров Крит, а прежде всего ― богатый мысами и убежищами южный берег Малой Азии, господствовавший над главным путем морской торговли того времени и почти совершенно лишенный хозяина».

Но, конечно, настоящим домом пиратов был корабль, и они украшали это свое жилище так, что оно могло соперничать с дворцами царей и домами самых богатых римлян. Вот только жили пираты гораздо веселее, и с сокровищами обращались менее щепетильно. «Гнусная роскошь пиратов возбуждала скорее отвращение, чем ужас перед ними: выставляя напоказ вызолоченные кормовые мачты кораблей, пурпурные занавесы и оправленные в серебро весла, пираты словно издевались над своими жертвами и кичились своими злодеяниями, ― делится впечатлениями Плутарх. ― Попойки с музыкой и песнями на каждом берегу, захват в плен высоких должностных лиц, контрибуции, налагаемые на захваченные города, ― все это являлось позором для римского владычества.

Число разбойничьих кораблей превышало тысячу, и пиратам удалось захватить до четырехсот городов. Они разграбили много неприкосновенных до того времени святилищ… Сами пираты справляли в Олимпе странные, непонятные празднества и совершали какие-то таинства; из них до сих пор еще имеют распространение таинства Митры, впервые введенные ими.

Чаще всего пираты совершали злодеяния против римлян; высаживаясь на берег, они грабили на больших дорогах и разоряли именья вблизи моря. Однажды они похитили и увезли с собой даже двух преторов, Секстилия и Беллина ― в окаймленных пурпуром тогах, со слугами и ликторами. Они захватили также дочь триумфатора Антония, когда она отправлялась в загородный дом; Антонию пришлось выкупить ее за большую сумму денег».

Наглости пиратов не было предела, равно как не знала границ их изобретательность в поисках развлечений на тесной бандитской посудине. Любопытный образчик их черного юмора описывает Плутарх:

«Когда какой-нибудь пленник кричал, что он римлянин, и называл свое имя, они, притворяясь испуганными и смущенными, хлопали себя по бедрам и, становясь на колени, умоляли о прощении. Несчастный пленник верил им, видя их униженные просьбы. Затем одни надевали ему башмаки, другие облачали в тогу, для того-де, чтобы опять не ошибиться. Вдоволь поиздевавшись над ним таким образом и насладившись его муками, они, наконец, спускали среди моря сходни и приказывали высаживаться, желая счастливого пути, если же несчастный отказывался, то его сталкивали за борт и топили».

К этому развеселому народу Цезарь и попал в плен. Пираты получили большое удовольствие от общения с ним; такие узники им еще не попадались!