Смех и грех (сборник)

В этот момент дверь затрещала под тяжелыми ударами.

– Откройте – милиция! – прогнусавил противный хриплый голос.

– Не вздумайте пригласить в дом[6], – посоветовал Круглов, снова превращаясь в волка.

Учватов, однако, проигнорировал предостережение и кинулся отворять. Прежде чем кто-либо успел его остановить, гаишник отодвинул засов. У порога стоял капитан милиции, ничем не отличающийся от сотен ему подобных.

– Позвольте войти, – глухо повторил он.

– Проваливай, гнида, – спокойно ответил Светлов, а волк-оборотень глухо зарычал.

– Товарищ капитан, – Учватов чуть не плакал от радости, – товарищ капитан, я тоже сотрудник милиции, старший лейтенант ГАИ!

– Идите сюда и представьтесь как положено! – рявкнул Катов.

– Слушаюсь! – отчеканил Учватов, вытянулся во фрунт и промаршировал за порог. Однако представиться не успел.

Изо рта капитана показались длинные острые клыки, потекли слюни. Радостно завыв, он вцепился Учватову в горло. Рядом, как из-под земли, выросли три сержанта. Они нетерпеливо поскуливали, дожидаясь своей очереди.

– Возьмите хоть к себе, в вурдалаки! – проскулил умирающий гаишник.

– У нас штат укомплектован! – прохрипел окровавленной пастью Катов, оторвавшись на миг от его шеи. – Ходют тут всякие! Сержант Петренко, ваша очередь, – добавил он, насытившись и поглаживая вздувшийся живот.

Восторженно взвизгнув, вышеупомянутый сержант припал к учватовскому горлу.

Хозяин гостиницы захлопнул дверь, скрыв от глаз присутствующих отвратительную картину.

С улицы послышался шум подъехавшей машины.

– Давай, давай, заноси, ногами вперед! – возбужденно кричали хриплые голоса. – Дайте мне, хоть капельку!.. Отойди, он уже пустой!.. Да нет, грамм двести осталось!..

Наконец голоса стихли, и, взревев мотором, машина уехала.

Светлов, по правде сказать, изрядно побледневший, оглядел своих товарищей по несчастью. Обе девицы валялись в обмороке, остальные с трудом удерживали позывы к рвоте. Только Вася казался спокойным, видать, притерпелся, да и Женьке-оборотню было наплевать.

– Не тушуйся, кореш, – сказал он Вите. – Ведь это везде так, только выглядит по-другому! Ладно, я пошел, – добавил волк и, прихватив баранью ляжку, направился к выходу. – Еще увидимся, братан!

Когда дверь за оборотнем закрылась, Светлов тяжело опустился на стул.

– Давай выпьем, что ли? – предложил он хозяину гостиницы и шоферу. Остальных Витя упорно игнорировал. Эта идея явно пришлась Васе по душе. Он вытащил из холодильника литровую бутыль водки, а также миску соленых огурцов.

– Не ради пьянства, а дабы не отвыкнуть! – произнес тост шофер, и все трое дружно жахнули по полному стакану. Затем, закусив и отдышавшись, еще по одному.

– Эх, что бы мы без нее делали?! – философски протянул Витя, закуривая сигарету. Шофер Коля промычал что-то одобрительное, вновь наполняя стаканы.

– А что теперь с гаишником нашим будет? – поинтересовался он.

– Наверное, служить отправят, – усмехнулся Вася.

– Служить?!

– Ну да, в ОЗОН.

– Что-что?

– ОЗОН. Отряд Зомби Особого Назначения. Здесь раньше отставной майор Меркулов проживал. Ну, когда Кащеевы богатства в музее выставили, он первым туда ринулся, и золотой медальон себе на шею нацепил. Однако лишь только майор до дому добрался, как превратился в говорящий дуб. Он и днем дуб, и ночью. Зато обладает волшебными свойствами. Притащат к дубу мертвеца, из которого душа вылетела, а он как рявкнет: «Па-а-дъем, равняйсь, смирна!!!» – и мертвец на ноги вскакивает, в зомби превращается. Он ничего не соображает, зато любую «команду» выполняет беспрекословно. Так их уже целый батальон собрался. У Меркулова с мэром и Катовым договоренность, он своих зомби для поддержания порядка в городе использует. От ментов ведь наших толку мало, они только кровь сосать умеют. Днем зомби разгуливают по городу да лупят дубинками всех, кто подвернется, а ночью маршируют вокруг дуба. Так что выдадут вашему гаишнику берет, пятнистый комбинезон и в путь… Эх, жисть-жестянка! Давай, что ли, еще по одной…

Где-то вдалеке закричали первые петухи, близилось утро.

Глава 3

Утро, как все в этом городишке, оказалось промозглое, гнусное. Из-за свинцовых туч украдкой выглянуло солнце, блеклое и какое-то зачуханное. Тем не менее с первыми его лучиками вся чертовщина исчезла, и Кащеев теперь ничем не отличался от других провинциальных российских городов. Двинулись на работу трудящиеся, поползли переполненные автобусы, открылись винные магазины. Мимо гостиницы пробрели две вусмерть пьяные спотыкающиеся фигуры – даже непонятно, когда успели? Вышедший из-за угла озоновец в пятнистом комбинезоне огрел одного из них дубинкой, а заодно и какого-то случайного гражданина в очках. Короче, началась обычная жизнь. Раньше всех остальных туристов пробудился Александр Воеводин, да он, собственно, и не спал толком, так, задремывал иногда. Ворочался всю ночь прапорщик, изнывал. Ну как ему, бедняге, было спать спокойно, когда такие вещи кругом творятся?

Всю свою служебную жизнь Александр воровал. Другой жизни, той, которая была до, он почти что уже не помнил. Так, что-то туманное, расплывчатое. Иногда прапорщику казалось, что ему прямо в роддоме выдали сапоги, форму и определили в армию. Воровал он все: гвозди, доски, трубы, краску, в общем, что имелось в части, то и крал. Делать это было не особо сложно, главное, чересчур не зарываться, с начальством не ссориться. К тому же оно, начальство то есть, и само было, так сказать… Ну да ладно. Так что жилось прапорщику совсем неплохо, особенно в последнее время. Недавно ему удалось спереть с АТВ[7] гранатомет и продать рэкетирам. Радовались они, благодарили, заплатили хорошо и еще десяток заказали. Уж очень удобная штуковина. Едет, скажем, конкурент в машине, а ты ка-ак жахнешь туда гранатой!

Тем не менее жизнью своей Воеводин был недоволен: мучилась душа, терзалась. А как ей не мучиться? Вот, скажем, давно положил он глаз на бронетранспортер, долго ходил вокруг, облизывался. Но не по зубам оказался. Его командир дивизии куда-то сплавил, под видом металлолома, а себе «мерседес» купил.

Но это что! В соседней части ракетная установка исчезла, мистическим образом. Вечером была, а утром, глядь, – уже нет! Может, и не было вовсе. Может, это мираж был, обман зрения.

А он, ну, стащил гранатомет или там пару автоматов, ну, продал, разве это масштаб?

Вот и переживал прапорщик, знал, что способен на большее, но не дают ему дороги полковники да генералы всякие, затирают, губят талант!

Услышав о Кащеевых сокровищах, Александр окончательно потерял покой. Красть в армии было не то чтобы очень опасно, но все же осторожность надо было соблюдать, не наглеть.

А тут?! Лежит, понимаете ли, куча золота в музее: приходи, бери, никто слова не скажет, хоть все заграбастай! Правда, для этого безгрешным надо быть, а то превратишься во что-нибудь. При этой мысли Воеводин поежился. Или врут насчет превращений, да нет, сам вчера видел!

Александр начал припоминать свои грехи. Пил? А кто не пьет?! Воровал? А кто не ворует?! Да и грех не воровать, когда само в руки просится! Жену бил по пьяни? Так пусть, дура, под руку не лезет! Начальству задницу лизал! А кто не лижет? И т. д. и т. п.

Размышлял прапорщик таким образом целый час, и неожиданно его осенило: да ведь он же безгрешный! Праведник! Подавленный осознанием собственной святости, Александр на некоторое время застыл словно изваяние. Как он раньше об этом не догадывался? Из-за скромности, наверное! Немного опомнившись, прапорщик покосился в зеркало: не видать ли нимба над головой? Нет, не видать, но, может быть, их и не бывает вовсе? Сказки, религиозный дурман! Тут вдруг его подбросила с кровати неожиданная мысль: надо срочно бежать в музей, пока не опередили другие туристы! Они-то все сволочи, конечно, но сопрут золотишко, потом ищи-свищи. Его, родимое, и оборотень может в зубах уволочь!

Лихорадочно одевшись (на умывание не было времени), Воеводин выскочил на улицу. Теперь узнать дорогу – и бегом туда, бегом! Однако это оказалось не так-то просто. Услышав слово «музей», прохожие шарахались от прапорщика как от зачумленного, некоторые крестились. Промаявшись таким образом с полчаса, Александр совсем было отчаялся, как вдруг из-за угла появилась пятнистая фигура. При виде ее прохожие привычно кинулись врассыпную. Улица опустела. Фигура двигалась по прямой, мерно печатая шаг. Одета она была в защитный комбинезон. Голову украшал лихо заломленный берет. В руке фигура держала резиновую дубинку. Внимательно приглядевшись, Воеводин узнал Учватова. Лицо бывшего гаишника было смертельно бледно, глаза тупо уставились в одну точку.

– Эй, эй, здорово! – обрадовался Александр. – А я думал, помер ты! Покажи дорогу к музею, а?

Учватов медленно обернулся. Его неподвижный мертвый взгляд заставил прапорщика содрогнуться.

Топ, топ-топ – строевым шагом – топ, топ.

– А-а! Ты чего делаешь?!

Приблизившийся Учватов ударил Воеводина дубинкой по голове.

– Ты сдурел?!

Шмяк. Учватов огрел прапорщика еще раз, и тот, как мокрая жаба, плюхнулся на мостовую.

Хрясь. (Удар ногой под ребра.) Хрясь.

– Не надо! – проскулил прапорщик, пытаясь отползти в сторону.

– Первый, первый, я триста восемнадцатый, как слышите, прием, – монотонно пробубнил Учватов в рацию. – Объект отползает, что делать? Прием!

– Сопротивление! Карается! Задержать! – рявкнул из рации командирский бас.

– Вас понял, вас понял, приступаю к задержанию, – прогнусавил, доставая наручники, бывший гаишник, а ныне сотрудник ОЗОНа Семен Учватов.

– Помогите!!! – диким голосом заверещал Воеводин и, собрав остатки сил, ринулся наутек. Озоновец, бряцая наручниками и размахивая дубинкой, затопал следом.

Неизвестно, чем бы кончилось дело, но тут на помощь прапорщику пришел Его Величество Случай. Из подъезда ближайшего дома вышел молодой парень в кожаной куртке. Парень сладко потянулся, зевнул и направился к стоящей напротив коммерческой палатке. Пивка, наверное, хотел купить или сигарет.

При виде его зомби застыл на мгновение, в мертвых глазах вспыхнуло торжество.

– Первый, первый, я триста восемнадцатый, – забубнил он в рацию. – Вижу кожаную куртку, высылайте подкрепление!

– Подкрепление высылаю! Не терять преступника из виду!!! – немедленно отозвался Первый…

О Воеводине на время забыли. Воспользовавшись этим обстоятельством, он юркнул в подворотню, благословляя судьбу и гадая о причинах загадочной ненависти зомби к кожаным курткам.

На самом деле все объяснялось просто.

Неделю назад Первый, он же говорящий дуб майор Меркулов, получил директиву об усилении борьбы с организованной преступностью. Долго размышлял дуб, как распознать мафиози, скрипел, кряхтел, даже несколько веток засохло и осыпалось, наконец, додумался. Вспомнил майор, что видел как-то по телевизору арестованного рэкетира. Тот был одет в кожаную куртку. Дуб отличался железной логикой. Раз этот так одет, значит, и другие на него похожи. Поэтому Меркулов приказал своим зомби хватать всех, кто в кожаных куртках, тащить к нему, а там лупить дубинками, пока не сознаются. Борьба с организованной преступностью являлась одной из первоочередных задач ОЗОНа, вот почему Учватов прекратил преследовать Воеводина.

Тем временем тот, воровато оглядываясь, крался задворками по направлению к мэрии. Уж там-то точно объяснят, где музей!

На площади, перед входом в мэрию, проходила демонстрация. Руководил ею лично товарищ Рожков, тот самый, что не поступился принципами и ночью превращался в чурбан. Сейчас он был снова в человеческом облике и одет в приличный костюм, от которого, правда, попахивало шакальей мочой. Рядом с ним находились два дюжих телохранителя, один из которых держал красный флаг, а второй – три ящика водки.

Полтора десятка демонстрантов с угрюмыми, похмельными физиономиями жадно поглядывали на бутылки.

– Не поступимся принципами! – с пафосом вещал товарищ Рожков.

– Угу, не поступимся, – вяло отвечали алкаши.

– Долой буржуев и предателей-демократов!!!

– Долой, долой!

– Грабь награбленное!!!

– Пограбим, ух пограбим! – оживились демонстранты.

– А теперь выпьем за победу народной революции!

– Ура-а-а!!! – восторженно завопили все, кидаясь к вожделенным ящикам.

Никем не замеченный, Александр благополучно прошмыгнул в мэрию. Внутри здания было пустынно. Пахло пылью и протухшими объедками. Проблуждав некоторое время по извилистым коридорам, прапорщик наконец уткнулся в массивную дверь, обитую черной кожей. Бронзовая табличка гласила, что за ней должен находиться А. К. Шевцов собственной персоной. Робко постучавшись и не дождавшись ответа, Воеводин бочком протиснулся в помещение.

А. К. Шевцов важно восседал за огромным столом, покрытым скатертью зеленого сукна. Он разговаривал сразу по двум телефонам, одновременно ставя резолюции на каких-то документах. На столе, на стульях, на полу высились пирамиды исписанной бумаги. Стены украшали лозунги, призывающие крепить демократию, гласность, рыночную экономику и т. д. Короче, господин мэр казался неприступным и настолько занятым, что беспокоить его было даже как-то неудобно.

– Да, конечно, боремся, укрепляем, демократизируем, развиваем, – отрывисто, но вместе с тем чуть-чуть подобострастно бросал он в первую трубку.

– Миллион – это не сумма, Арнольд Рафкилович, – мурлыкал Шевцов во вторую, благоразумно прикрывая рукой мембрану первой. – Давайте три, тогда договоримся!

– А еще мы боремся с коррупцией, – тут же сообщал Аркадий Кимович другому собеседнику.

– Ладно, Арнольд Рафкилович, пусть будет два, согласен, – закончил он разговор по второму телефону.

– Всенепременно, обязательно выполним! – вслед за этим отчеканил Шевцов и бережно опустил на рычаг трубку.

Александр уже было открыл рот, собираясь заговорить, как неожиданно заверещал третий телефон, за который мэр тут же ухватился.

– Сколько, пятнадцать? Ха-ха, ну пусть подемонстрируют, а Рожкова мы ночью того, описаем! ОЗОН нечего зря беспокоить. Ловите «кожаные куртки».

Покончив наконец с телефонными разговорами, господин Шевцов немедленно зарылся в бумаги, да так глубоко, что его и видно не стало.

– Э-это, как его, разрешите обратиться? – промямлил уставший от ожидания Воеводин.

– Сегодня неприемный день, – ответил мэр павлиньим голосом, не вылезая из-под бумаг. – Зайдите через месяц!

– Я к вам по личному, подарочек хотел сделать ко дню рождения! – прошептал сообразительный прапорщик, как бы между прочим вытащил из кармана стодолларовую бумажку и начал ею обмахиваться, словно веером.

Из вороха документов высунулся длинный нос, увенчанный массивными очками в золотой оправе, понюхал воздух, хмыкнул презрительно и снова скрылся.

Тогда отчаявшийся Воеводин добавил к упомянутой бумажке еще четыре таких же и наконец удостоился лицезреть Аркадия Кимовича целиком.

– Кхе, гм, присаживайтесь, господин… как вас? Господин Воеводин? Присаживайтесь! – павлиний голос стал мягким и вкрадчивым.

Прапорщик послушно присел, с удивлением обнаружив, что пятьсот долларов, которые он только что держал в руке, мистическим образом исчезли, хотя мэр к ним вроде как и не притрагивался. Кащеев был поистине волшебным городом!

– Так какое у вас дело, говорите? Мы тут, знаете, без бюрократии, не то что в застойные времена! Всегда идем народу навстречу, несмотря на непомерную занятость!

Александр сбивчиво и путано начал излагать суть своего дела. Он бы долго блуждал в придаточных предложениях, но Шевцов понял все с полуслова.

– Приобщиться, стало быть, хотите? Похвально, похвально!

– А правда, что с собой можно брать? – робко поинтересовался прапорщик.

– Конечно, конечно, мы всегда за приватизацию! – широко улыбнулся Аркадий Кимович. – Музей тут рядом, в соседнем кабинете. Пройдемте, молодой человек! Вот сюда, пожалуйста…

Увидев перед собой кучу сверкающих драгоценностей, Александр взвыл нечеловеческим голосом и, позабыв обо всем на свете, ринулся вперед, жадно запуская руки в самую ее середину.

Постепенно вой прапорщика начал переходить в похрюкивание.

Глава 4

Между тем в гостинице «Мечта» просыпались остальные туристы. Сперва поднялись Витя, Вася и шофер, поглядели друг на друга заплывшими глазами и дружно ухватились за тяжелые после вчерашнего головы. Затем, тяжело кряхтя, стеная и охая, побрели на кухню опохмеляться.

Обе девицы вскочили разом. Они спали в одной комнате, и, хоть сильно отличались друг от друга социальным положением, возрастом и жизненным опытом, головы их занимала одна и та же мысль. Каждой снились ночью бриллиантовые колье, бальные платья, золотые украшения и… ну, впрочем, всем известно, о чем грезит большинство девиц. Проснувшись, они скептически оглядели одна другую и бросились к зеркалу, едва не столкнувшись лбами.

– Доброе утро, Света, – со змеиной ласковостью прошипела Марина. – Чего же вы так рано, в вашем возрасте дольше отдыхать следует!

– Зря ты в зеркало смотришься, Мариночка, – не осталась в долгу путана. – Нервы нужно беречь!

Обменявшись таким образом любезностями, наши красавицы принялись лихорадочно наводить макияж, время от времени перебрасываясь ехидными репликами.

– Какая у тебя фигура, Марина! Только вот в талии убрать килограммов шесть, зато ноги хорошие, худые!

– Светлана, я просто восхищаюсь вашим платьем, ему бы еще воротник повыше, чтобы морщин на шее видно не было!

Закончив косметику и как следует размяв языки, девицы как ни в чем не бывало уселись рядом на диване, закурили по сигарете и принялись перемывать косточки остальным туристам. Покончив с этим делом, они перешли к глобальным жизненным проблемам и в конце концов сошлись на мысли, что «все мужики сволочи». Придя к подобному выводу, обе начали всхлипывать и целоваться. Неизвестно, насколько бы затянулся данный процесс, скорее всего до глубокой ночи, как вдруг Марина встрепенулась, осушила слезы и, искоса поглядывая на подругу, направилась к выходу.

– Я пойду… – начала она.

– В музей, – закончила фразу Света, поднимаясь следом.

О проклятии и оборотнях они, естественно, не подумали.

Выйдя на площадь, девушки очутились в самой гуще демонстрантов. Численность революционно настроенных алкашей значительно возросла, а телохранители товарища Рожкова сбились с ног, бегая за водкой. Откровенно говоря, теперь в митинге участвовали не только пьяницы. Ряды демонстрантов пополнила группа пенсионеров с ожесточенными лицами и портретами Сталина. Около них отирался Сережа Нелипович, на этот раз в человеческом обличье. Он благоговейно взирал на многочисленные лики «вождя всех народов». От восторга его утиный нос покрылся крупными каплями пота, а очки затуманились. Пенсионеры одобрительно поглядывали на Нелиповича, время от времени давая отеческие наставления.

– Да, было время, – тяжело пыхтел толстый ветеран войск НКВД. – Не то что сейчас! Тогда всех к стенке, тогда…

Но что еще было «тогда», Сережа не дослушал. В поле его зрения попали Марина со Светой, и Нелипович тяжело задышал, обильно потея. Была в жизни Сережи, кроме стукачества и Сталина, другая страсть, самая главная, а именно женщины. Он хотел их, желал, любых, каких угодно, а они его нет! Все девушки при виде Нелиповича испытывали непреодолимое отвращение. Ради секса он был готов на все, даже жениться, но, услышав его косноязычное предложение «руки и сердца», особы женского пола бежали прочь как черт от ладана. Поэтому бедняге приходилось удовлетворяться при помощи порнографических картинок, грустно уединившись в туалете.

Увидев наших красоток, он начал дрожать как в лихорадке, исходя слюнями и нервно протирая очки.

Ветеран НКВД, заметив, что подающий надежды молодой патриот его больше не слушает, сперва удивился, затем понял причину и грозно засопел, как закипающий самовар. Закипал он минуты три и, наконец, взорвался истошным криком:

– Вот они, врагини народа, сеющие моральное разложение! В то время их бы всех за колючку, ишь размалевались, подстилки буржуйские! Мы тогда были чисты!

Ветеран возмущался абсолютно искренне, по причине склероза запамятовав, что в «то время», будучи начальником женского лагеря, он изнасиловал всех своих зэчек, которые были хоть немного симпатичнее крокодила.

– Бей буржуйских подстилок! – пискливо вторила ему седенькая старушка в красной косынке, замахиваясь клюкой.

Не дожидаясь дальнейшего развития событий, Марина со Светой бросились бежать. Бежали они долго и когда наконец остановились, то поняли, что заблудились. Тяжело дыша, девушки пытались сообразить, что делать дальше. Людей вокруг видно не было. Безуспешно Марина и Света стучались в двери одноэтажных домиков (это была, по-видимому, окраина города). Никто не отзывался. Домики казались абсолютно вымершими. Красотки наши вконец отчаялись, как вдруг заметили приоткрытую дверь, к которой тянулась цепочка лисьих следов. С решимостью камикадзе они кинулись туда, плача и взывая о помощи. Из-за двери высунулась физиономия хозяина.

– Тс-с-с! – прошипел он, прижимая палец к губам и внимательно разглядывая девиц. – Евреи в роду есть? А родственники за границей? Тогда заходите, – услышав отрицательные ответы, прошептал незнакомец. – Только тихо, кругом враги!

Марина со Светой послушно прокрались вслед за ним и очутились в большой комнате, окна которой были завешаны черными шторами.

– Садитесь, – все так же шепотом предложил хозяин дома. – Но не шумите, жидомасоны подслушивают!

Это был, как вы, наверное, догадались, местный представитель министерства безопасности лейтенант Петр Сидоров, он же лиса-оборотень.

Тяжело жилось лейтенанту в последнее время, инструкции от начальства поступали какие-то туманные, уклончивые, ни то ни се. Что делать? Непонятно! Между тем лейтенант был честен и даром есть свой хлеб не хотел. Поэтому решил Петр действовать на собственный страх и риск, авось оценят потомки, может, даже звание очередное присвоят, посмертно. Долго размышлял Сидоров относительно творящихся в Кащееве гадостей и наконец понял, что виной всему жиды! Ну что, скажите на милость, кроме жидомасонского заговора, может довести людей до подобного безобразия? Принялся тогда лейтенант выискивать затаившихся гадов, на всех жителей города досье собрал, генеалогию каждого составил до седьмого колена, но, как ни старался, ни одного жида не обнаружил. Куда ни плюнь – сплошной русский Ванька, ну на худой конец мордвин или татарин. Не понимал, бедолага, что евреи-то все больше в столицах водятся или на курортных побережьях. Пригорюнился Петр, в меланхолию ударился, но недавно, когда лисой стал, вдруг догадался, в чем дело. Понял он, что жиды-то вот они, под зайцев замаскировались и оттуда, из леса, козни свои строят. До чего же хитры, сволочи!

Вот почему лейтенант каждую ночь, превратившись в лису, зайцев в лесу отлавливал и изничтожал. Совсем извелся он, исхудал, осунулся, поесть толком времени не было… А зайцы все не переводились. Плодовиты, злодеи!

Все это лейтенант вкратце поведал своим гостьям, не переставая при этом тревожно озираться и прислушиваться. Затем, вспомнив о служебных обязанностях, принялся составлять на девушек досье. Дело это хлопотное, кропотливое, государственное значение имеющее! Петр, как нам известно, офицером добросовестным являлся. Начал он с каверзно составленного вопросника (личная заслуга лейтенанта!). Там содержалось пятьдесят вопросов, сформулированных так хитро, что, будучи поочередно заданы, они превращали любого в закоренелого преступника, для которого высшая мера была еще слишком мягким наказанием. При этом Сидоров пронзал девиц таким огненным взором, что они тряслись как в лихорадке. Уличив Марину со Светой во всех смертных грехах, он малость подуспокоился, так как еврейских кровей не обнаружил.

– Да, гражданки, плохи ваши дела, – произнес лейтенант, устало зевая.

– Но как быть нам, что теперь будет?! – жалобно заскулили девицы.

– Выход только один! – сурово изрек Петр. – Добровольно содействовать органам госбезопасности в деле искоренения жидомасонского заговора!!! Вам дорога отчизна?! То-то же!!!

Еще через час, заполнив необходимые документы и дав подписку о неразглашении, наши красотки как ошпаренные выскочили на улицу. Минут пять они неслись со всех ног куда глаза глядят, пока полностью не выбились из сил. Плюхнувшись прямо на землю, девушки, тяжело дыша, ошалелыми глазами уставились друг на друга. Солнце тем временем клонилось к закату. Лейтенант, оказывается, промурыжил их целый день. Немного отдышавшись, Марина со Светой обнаружили, что находятся около уже небезызвестного читателю обшарпанного красного здания. Солнце опускалось все ниже, ниже, и внутри отделения милиции начали раздаваться какие-то странные звуки: скрип, тяжелые вздохи, кряхтение.

Это сотрудники, пробуждаясь от дневной спячки, выползали из гробов. В окно высунулась заспанная физиономия капитана Катова, с мешками под глазами и окровавленным ртом. (Пользуясь служебным положением, перепил вчера кровушки.) Заметив девушек, он жадно облизнулся длинным, тонким языком.