Русская Америка. Слава и боль русской истории

В результате вместо того, чтобы идти прямо на восток к Америке, экспедиционные суда три недели хорошей летней погоды бесцельно утюжили воды, никакой земли не открыв. А позднее начались те напрасные проблемы и страдания, на которые так жаловался Свен Ваксель, поддавшийся в числе других на провокацию Делиля.

Но почему и как возникла в судьбе 2-й Камчатской экспедиции Беринга и злополучная карта, и злополучный сенатский указ, заранее отдававший приоритет мнению «профессора» Делиля? В той же инструкции Адмиралтейств-коллегии говорилось, правда, что «и в том у вас руки не связываются, дабы оной вояж от того не учинился небезплодной…». Но видно, указание об ориентации на мнение француза весило больше, чем указание Берингу о формальной свободе рук.

Почему было так?

И кто в русской столице так высоко ценил мнение заезжего прощелыги, хотя в составе 2-й Камчатской экспедиции был не только сам Беринг, руководивший 1-й Камчатской экспедицией, но и опытнейший, без двух лет сорокалетний Алексей Чириков, участвовавший в 1-й экспедиции? Были опытными мореходами и Софрон Хитрово, Иван Чихачёв, Андрис Эзельберг, Авраам Дементьев, да и многие члены команд экспедиционных судов. Однако предпочтение было отдано заведомо некомпетентному и невежественному проходимцу.

Почему?

И – кем?

Людовик Делиль де ла Кройер, сыгравший во 2-й экспедиции Беринга зловещую роль провокатора, от своих провокаций и махинаций с пушниной много проку не получил. Плавая с Чириковым на «Св. Павле», де ла Кройер осенью 1742 года умер от цинги – с Тихим океаном шутки были плохи, он и самого капитан-командора Беринга в итоге не пощадил. 8 декабря 1741 года во время зимовки на Командорах Беринг умер от той же цинги и был похоронен на острове из группы, поименованной в его честь Командорскими островами. Лейтенант Свен Ваксель во «всепокорнейшем» рапорте в Адмиралтейств-коллегию от 15 ноября 1742 года о плавании с Берингом к берегам Америки сообщал о смерти начальника экспедиции так: «А между тем декабря против 8-го числа прошедшаго 741-го году по воли божией умер капитан-командор Беринг в цынготной болезни, которою мучим был около четырех месяцев безвыходно, и погребен на том острове, на котором мы зимовали с командою. А по смерти ево, капитан-командора, принял команду я…»

Умерли во 2-й экспедиции от цинги также Чихачёв, Эзельберг, Плаутин и многие из команд обоих пакетботов. Ещё раньше пропали без вести «ялбот и малая лодка» с десятью членами вооружённой команды во главе с Дементьевым, посланные 18 июля 1741 года на американский берег острова Якобия в архипелаге, впоследствии названном именем императора Александра I.

Тяжело болел Чириков…

В АРХИВАХ сохранилось «определение» офицеров пакетбота «Св. Павел» о возвращении экспедиции на Камчатку, принятое «1741-го года июля 26-го дня», где отмечалась пропажа команды Дементьева и отсутствие вследствие этого «при пакетботе никакого судна… не токмо на разведывание, какое чинить можно, но и воды в прибавок получить неможно». На пакетботе оставалось «воды по счислению токмо 45 бочек, ис которых может быть несколько и вытекло», а расстояние до Авачи составляло «близ 2000 минут», то есть около 2000 морских миль (1 миля = 1 минуте, т. е. 1/60 градуса, или 1852 м).

«Определение» заключало: «…и на такое дальное разстояние имеющейся воды не очень довольно, понеже какие будут стоять ветры неизвестно». В результате обсуждения сложившейся ситуации «того ради и определили возвратиться, дабы за неимением воды не воспоследовало крайнее бедствие всему судну».

Этот документ, кроме капитана Алексея Чирикова, подписали также лейтенанты Иван Чихачёв, Михайла Плаутин и штурман Иван Елагин. Однако Чихачёв и Плаутин до Камчатки не дожили, они умерли на обратном пути от цинги: Чихачёв 7 октября, а Плаутин – 9 октября 1741 года…

Штурман Иван Елагин (ум. в 1766 г.) остался на «Св. Павле», по сути, единственным действующим офицером, потому что Чириков находился в критическом состоянии, да и сам Елагин болел. Однако он сумел привести пакетбот к Камчатке без аварий, в пути видел полуостров Кенай, острова Афогнак и Кадьяк, четыре Алеутских острова…

В 1742 году Елагин вновь плавал с Чириковым на восток, и во время этого плавания были вновь (после Беринга) открыты Командорские острова…

Далеко на западе – в Петербурге – кипели мелкие придворные страстишки, ибо время оказывалось для царедворцев смутным, российский трон то и дело переходил из одних рук в другие… 17 октября 1740 года скончалась императрица Анна Иоанновна и формально на престол взошёл (впрочем, следует сказать, был положен) годовалый сын «правительницы» Анны Леопольдовны – «император» Иван VI.

25 ноября 1741 года петровские ветераны «подчистили» остатки «бироновщины» и возвели на трон «дщерь Петрову Елизавет». Однако до Тихого океана волны смены монархов докатывались медленно.

Ещё 14 мая 1742 года Мартын Шпанберг, плававший в Тихом океане одновременно с судами Беринга во главе отдельного отряда, направлял инструкцию мичману Шельтингу, ссылаясь на указ Его Императорского Величества – т. е. Иоанна VI, и на «имянной блаженныя и вечнодостойныя памяти Ея и.в. (т. е. Анны Иоанновны. – С.К.) из Верхняго тайного кабинета указ, писанный апреля от 14 дня 1740 году». А в Петербурге уже почти полгода именные указы подписывала «Ея» Императорское Величество государыня Елизавета Петровна…

Но так ли уж это было важно?! Русское дело на Тихом океане, начатое ещё до Петра, Петром сильно поддержанное и продвинутое, продолжалось и после Петра – даже во времена беспутной Екатерины I, ничтожного Петра II, чужеродных России Анны Иоанновны и Анны Леопольдовны… Оно, это русское дело, продвигалось не столько «имянными» указами, сколько объективной потребностью России в развитии на тихоокеанском Востоке.

Да и сами указы монархи лишь подписывали, а готовили-то их в «тайном кабинете», в Адмиралтейств-коллегии русские компетентные люди – порождение новой петровской России. А выполняли эти инструкции тоже русские люди – русские тихоокеанские герои в эполетах и без эполет.

24 августа 1743 года «каманды Камчацкой експедиции геодезист Михайло Спиридонов сын Гвоздев» бил челом «Всепресветлейшей державнейшей великой государыне императрице Елисавет Петровне, самодержице всероссийской, государыне всемилостивейшей»… Описывая свою нелёгкую и бурную жизнь с 1716 года – когда он был «определён в службу для науки в Московскую академию», Гвоздёв доводил биографию до начала 1740-х годов, сообщая, что ещё при Анне Иоанновне его коллегам-геодезистам, «а имянно: Петру Скобельцину, Дмитрею Баскакову, Ивану Свистунову, Василью Шатилову», были даны «ранги подпоруческия», а он-де, Гвоздёв, так в прапорщиках и остался.

Гвоздёв писал:

«…И я, нижайший раб ваш, в таком отдалённом и беспокойном месте и поныне против вышеописанных своей братьи геодезистов повышением чина не пожалован, о чём и прошлого 740 году в ыюле месяце вашему и.в. я бил челом (собственно, тогда – ещё Анне Иоанновне. – С.К.), а в Государственную адмиралтейскую коллегию чрез почту бывшаго капитан-командора Беринга послал я прошение, по которому до сего никакова решения не получил.

И дабы высочайшим вашего и.в. указом повелено было за вышеявленные мои многотрудные службы и дальние посылки пожаловать меня…в ранг подпоруческой, всемилостивейшая государыня, прошу вашего и.в. о сем моем челобитье решение учинить…»

Что интересно – в перечне своих «многотрудных служб и дальних посылок» Гвоздёв не упомянул то своё открытие, которое обессмертило его имя, – открытие северо-западного побережья Америки. Увы, с первопроходцами так бывает, Колумб тоже умер, не зная, что открыл именно Америку, а не Ост-Индию.

Звание подпоручика геодезии Михаил Спиридонович Гвоздёв получил и по окончании 2-й Камчатской экспедиции продолжал службу в Сибири, с 1744 по 1755 год находился в Томске. В 1755 году переехал с Иркутск, где вместе с Фёдором Ивановичем Соймоновым – с 1757 года сибирским генерал-губернатором – проводил землеустроительные работы. В 1758 году Гвоздёв ушёл в отставку, и о дальнейшей его судьбе уже ничего не известно.

Впрочем – только ли о его судьбе?

Относительно же упомянутого выше мичмана Алексея Елизаровича Шельтинга, направлявшегося 14 мая 1742 года Шпанбергом именем уже свергнутого Ивана VI в поход к Сахалину и Курилам, известно, что этот выходец из Голландии был принят в русскую службу в 1730 году, во 2-ю Камчатскую экспедицию зачислен в 1733 году по его личной просьбе. В 1738 году на бриге «Св. Гавриил» перешёл из Охотска на Камчатку, неоднократно плавал к Курилам, доходя до японского острова Хонсю, на дубель-шлюпке «Надежда» достигал Сахалина, а в 1744 году вернулся в Петербург. В 1760 году в чине капитана 2-го ранга Шельтинг принимал участие в Кольбергской операции против пруссаков и умер контр-адмиралом русской службы. На северном берегу Охотского моря есть залив Шельтинга, а на восточном берегу Сахалина – мыс его имени. Русского имени на карте русских земель.

Герой же двух Камчатских тихоокеанских экспедиций Алексей Чириков в 1746 году вернулся из Восточной Сибири в Петербург, в 1747 году был произведён в капитан-командоры, а в 1748 году умер в Москве – всего-то в сорок пять лет!

НАДО СКАЗАТЬ, что, хотя имя Чирикова – в отличие от имени Беринга – сегодня в России почти неизвестно, Алексей Ильич Чириков (1703–1748) заслуживает самого глубокого уважения потомков и самой громкой славы. Двенадцати лет – в 1715 году он поступил в учреждённую Петром Московскую навигацкую школу, а в 1716 году был направлен гардемарином в Петербургскую морскую академию, которую успешно закончил в 1721 году. Произведённый в унтер-лейтенанты (подпоручики) в 1722 году Чириков был назначен преподавателем навигации в Академии, а с 1725 года в чине лейтенанта становится помощником начальника 1-й Камчатской экспедиции Витуса Беринга. Причём кандидатура «подпорутчика» Чирикова рассматривалась в таковом качестве ещё Петром в декабре 1724 года.

С этого времени вся недолгая, но насыщенная многотрудными делами, открытиями и подвигами жизнь Алексея Чирикова оказывается связанной с русскими исследованиями северных пространств Тихого океана, его берегов и островов. Причём Чириков смотрел и на дело Камчатских экспедиций, и на проблему освоения русскими тихоокеанской зоны как подлинно государственный ум. С его огромным опытом и научными знаниями он мог бы сделать для дела Русской Америки очень много, однако умер до обидного рано, надорвавшись в своих трудах.

Но кто был повинен в том, что русские тихоокеанские открытия в эпоху Анны Иоанновны и её фаворита Бирона давались России такой дорогой ценой, оплаченной не только русским потом, но и русской кровью? Кто-то ведь в этом был повинен – и не только из-за расейского разгильдяйства и равнодушия, но и по намеренному злому умыслу…

И этот злой умысел против Российского государства явно имел место – как внутренний, шкурный, так и внешний, коварный… Вскоре после смерти Анны Иоанновны и воцарения новой русской монархини ей – «Всепресветлейшей, державнейшей, великой государыне императрице Елизавете Петровне, самодержице всероссийской, государыне всемилостивейшей» – был «всеподданнейше» преподнесён «краткой экстракт для объявления интереса о разорении от Беринга с товарищи самого лутчаго Сибирского края». В этом экстракте (без даты, но составленном не позднее сентября 1743 года) сообщалось, в частности:

«А в какую сумму оная экспедиция стала, того, хотя точно ныне знать и невозможно, однако ж за истинну возможно принять, что не меньше полутора миллиона рублев, потому: понеже чрез десять лет отправлялося из одной Иркутской губернии по сороку тысяч рублев денег, да по штидесят тысяч пуд провианта, которой до Охоцкого всякой пуд в поставке по два рубли стоит, отчего как Якуцкой провинции якуты, так и пашенные крестьяне Иркуцкой губернии великие тягости и до ныне претерпевать принуждены…»

Сей «всеподданнейший» «экстракт» оказывался документом, любопытным двояко, и на нём надо остановиться подробнее…

Камчатская экспедиция Беринга была крупнейшим государственным проектом и длилась с перерывами почти двадцать лет. Состоявшая вначале из приблизительно 300 человек, к концу она насчитывала до 2000 участников, включая группы перевозчиков грузов по рекам Алдану, Мае, Юдоме и Ураку, артели плотников и т. д. Кроме того, на нужды экспедиции работало – как о том сказано и в «экстракте», русское и нерусское население Сибири.

И при всём этом материальное положение и быт непосредственно тех, кто являлся объектом всех забот и «тягостей», то есть прямых участников экспедиции, были более чем неблестящими. Процент заболеваний и смертности даже среди офицерского состава экспедиции и смерть самого Беринга не в штормах, а от тягот наземной зимовки говорят сами за себя.

Поэтому безымянный недатированный «экстракт» был, собственно, провокационным доносом, имеющим целью опорочить в глазах Елизаветы результаты Камчатских экспедиций и государственный потенциал их открытий. С другой стороны, в этом, крайне одностороннем, «экстракте» явно усматривается и ещё одна – менее отрицательно масштабная, но не менее подлая – цель: списать на расходы по экспедиции Беринга многолетние злоупотребления и казнокрадство как местных, так и, прежде всего, столичных чинов и сановников Анны Иоанновны… В том числе – в учреждённом 18 октября 1731 года аннинском Кабинете министров и в Адмиралтейств-коллегии.

Здесь не место анализировать взаимные интриги и обвинения в финансовых махинациях аннинских сановников Артемия Волынского, Фёдора Соймонова, графа Николая Головина, графа «Андрея» Остермана и т. д. Однако указать на них не мешает, отметив, что сами не всегда чистые на руку Волынский и Соймонов выпустили даже сатирический памфлет на деятельность гр. Николая Фёдоровича Головина (1695–1745) – главы Адмиралтейств-коллегии и сторонника экспедиции Беринга, но одновременно – и сторонника Остермана. В то же время в 1739–1740 годах группировка Волынского – Соймонова подготавливала решительный удар группировке Остермана – Головина в виде плана замены выходца из Дании Витуса Ионсенна Беринга другим выходцем из Дании – Мартыном Шпанбергом.

Волынского обычно подают как национально настроенную фигуру, но тогда для него и для опытного морского офицера Соймонова было бы логичным выдвижение кандидатуры энергичного Чирикова. Но, вот же, они почему-то ставили на бездеятельного Шпанберга. Особенно это удивительно для Соймонова – фигуры в целом вполне привлекательной, о чём позднее будет сказано.

При этом имелась ещё и третья, так сказать, «сторона медали» – внешнеполитическая. В записках маркиза Иоахима-Жака Тротти де ла Шетарди (1705–1758), бывшего послом Франции в Петербурге в 1739–1742 и в 1743–1744 годах, имеется следующее злое замечание: «Цель русского двора – по отзыву француза Лалли – бросать пыль в глаза Европе. Нет такого необыкновенного и дорогого проекта, который, быв предложен русскому двору, не был бы принят, так, например, проект о торговле с Японией через Камчатку, проект об открытии новых земель в Америке, проект о ведении торговли с бухарцами и монголами, проект о сделании петербургского порта судоходным, проект о соединении Волги с Доном… Цель двора достигнута, если в Европе говорят, что Россия богата: «посмотрите, какие чрезвычайные расходы делает Россия»…»

В словах Шетарди сквозили раздражение и зависть одновременно. Даже при технических и коммуникационных возможностях того времени в упомянутых французским послом проектах не было ничего фантастического и «необыкновенного» при адекватном и вполне посильном для России финансировании – посильном, конечно же, в том случае, если бы силы державы и народа расходовались на дело, а не на придворные увеселения и прихоти сановной сволочи.

Но все подобные российские проекты, включая дальневосточные и тихоокеанские, при их реализации усиливали Россию в реальном масштабе времени, а особенно – в перспективе, и поэтому Европой одобряться никак не могли. А вот противодействовать им по мере возможностей Европа была не прочь, и возможностей на сей счёт у внешних врагов России в аннинском Петербурге хватало.

К тому же злой гений тогдашней России – Эрнст Иоганн Бирон (1690–1772) в 1738 году при содействии Анны Иоанновны был избран герцогом Курляндским, но предпочитал управлять Курляндией (как и Россией) из русской столицы. Кто и из каких столиц управлял при этом самим Бироном – об этом писаная история России и Европы умалчивает.

После смерти Анны Иоанновны и свержения мимолётного малолетнего «императора» Ивана VI в результате переворота в пользу Елизаветы Петровны в Петербурге, даже после всех отставок, ссылок и опал, сохранились, конечно же, те силы, которые в ХХ веке назовут «пятой колонной». И уж тем более в Петербурге продолжали действовать против русского дела как легальные силы – в виде иностранных посольств, так и нелегальные – в виде высокопоставленной агентуры этих посольств, то есть тех, кого в ХХ веке назовут «агентами влияния».

Внесли ли внешние силы свой вклад в инициирование и составление направленного против Беринга «экстракта», представленного Елизавете, не скажет сегодня никто. Но предположить их участие в этом мы вполне имеем и право, и основания. Ведь ещё толком не открытая, ещё лишь будущая Русская Америка заранее обеспечивала головную боль элите не только Парижа, но и Вены, Лондона, Амстердама, Мадрида…

ГОВОРЯ о подступах к Русской Америке, никогда нельзя забывать о Сибири – она десятилетиями была той системной, материальной и кадровой базой, на которую опирались российские американские колонии. А говоря о Сибири, нам надо вспомнить и Фёдора Ивановича Соймонова (1692–1780). В конце карьеры – генерал-майор и вице-президент Адмиралтейств-коллегии, он начинал как гидрограф и картограф, описывал Каспийское море, в 1727 году был переведён на Балтийский флот, в 1731 году издал лоцию Каспия, а в 1734 году – лоцию Балтийского моря. Соймонов (Сойманов) находился в союзе с Артемием Волынским, в 1740 году был вместе с ним обвинён в заговоре против фаворита Анны Бирона и сослан на каторгу. Попав в Сибирь как каторжник, с воцарением Елизаветы Соймонов был освобождён, возглавлял Нерчинскую экспедицию, а с 1757 по 1763 год занимал пост сибирского губернатора. В последнем качестве Соймонов организовал несколько исследовательских экспедиций, результатом которых стало открытие ряда островов в Северном Ледовитом и Тихом океанах.

Соймонов поддерживал любую разумную инициативу. Так, в его губернаторство московский купец Иван Никифоров снарядил судно «Святой Иулиан» (передовщик – яренский посадский Степан Глотов), на котором в плавании 1758–1762 годов были открыты острова Умнак и Уналашка. В 1760 году селенгинский купец Андреян Толстых привёл в русское подданство шесть Алеутских островов. И это – далеко не полный перечень имён, маршрутов и открытий «соймоновского периода» истории освоения русскими северной части Тихого океана.

На посту сибирского губернатора Соймонова сменил в 1763 году – до 1781 года – генерал-майор Денис Иванович Чичерин (1720–1785).

Полезным и активным помощником Фёдора Ивановича Соймонова был его сын – полковник Михаил Фёдорович Соймонов (1730–1804), кроме прочего бывший после отца и начальником Нерчинской экспедиции. 13 июня 1763 года обоих перевели по указу Екатерины II в Московскую сенатскую контору для «присутствия по всем делам, которые касаются Сибирской губернии» и «исправления оных». Михаил Соймонов стал одним из организаторов горного дела в России, в 1773 году основал Горное училище (Ленинградский горный институт) и был первым его директором. Был он на своём месте и позднее, возглавив Берг-коллегию. Оба Соймоновых – и отец, и сын – удостоились благожелательных статей о них во 2-м, «сталинском», издании Большой советской энциклопедии (БСЭ).

С деятельностью Соймонова в Сибири связано и имя Фёдора Христиановича Плениснера (?–1778), о котором тоже есть статья во 2-й БСЭ (зато в Большой русской энциклопедии 2014 года о нём нет ни слова).

В 1741 году Плениснер участвовал в плавании капитан-командора Витуса Беринга к берегам Северо-Западной Америки в ходе 2-й Камчатской экспедиции. 7 декабря 1741 года капитаном Алексеем Чириковым был составлен «Список служителей пакетбота «Св. Петра», которые ныне в вояже». Открывал список «капитан-командор Витес Беринг», затем следовали офицеры, «кананеры» (артиллеристы), «матрозы», солдаты, мастеровые – всего 68 человек.

А далее Чириков писал: «Да сверх вышеписанных 68 человек еще имеются з г-ном капитаном-командором Берингом на пакетботе «Св. Петре» в вояже, о которых в преждепосланном от меня при репорте списке не показано, а имянно: Академии наук адъюнкт Георг Вильгельм Штеллер (Стеллер, известный натуралист. – С.К.), да с ним Большерецкого острога казначей Фома Лепихин, да взятой от Охоцкого правления капрал Фридрик Плениснер. Итого три человека. Всего по сему списку всех чинов служителей 71 человек».

Так на страницах писаной истории появилось имя «живописца» Плениснера (Пленистера) – пока ещё капрала. А при Соймонове бывший скромный рисовальщик был назначен в Охотск с поручением состоять в Анадырской экспедиции. С 1761 по 1766 год Плениснер был правителем Анадырского округа и главным командиром Анадырского острога. В 1763 году он снаряжал казака из чукчей Николая Дауркина в поход для исследования и описания Чукотки.

По инициативе Плениснера предпринималось и собирание известий об Америке и островах Тихого океана. С 1766 по 1772 год полковник Плениснер правил Охотским и Камчатским округами и был главным командиром Охотского порта, организовав, по распоряжению Соймонова, осмотр Курильских островов. Это дело было поручено тойонам (родовым старейшинам у якут) и толмачам (переводчикам) Н. Чикину и Н. Чупрову вместе с казачьим сотником Черных.

Чикин, дойдя до острова Симушира, умер, а Черных и Чупров три года (!) – с 1766 по 1769 год путешествовали по островам, дойдя к югу до 19-го Курильского острова и ведя в пути журнал путешествия. Уже по возвращении Черных был вызван в Иркутск для пояснений по журналу, но умер там от чёрной оспы. Скромное подвижничество, где наградой за лишения нередко оказывалась только смерть, было для разворачивающейся русской тихоокеанской эпопеи нормой.

Впрочем, мы очень уж удалились в последнюю треть XVIII века, не обозрев, хотя бы кратко, петровского и раннего послепетровского начала той давней и трудной, но славной и величественной в своей безыскусности истории.

ПОРА, пора, да и к месту рассказать о русских первооткрывателях Русской Америки и северных тихоокеанских её «окрестностей». Одновременно это будет продолжением рассказа о приоритетах.

Впрочем, вначале – небольшое вводное отступление…

Петровскую эпоху я бы не стал определять как эпоху открытий. Она сама – вся открытие, ибо лишь с неё начинается соединение русской смётки и отваги с европейским знанием. И одним из главных достижений этой эпохи следует считать новый массовый тип русского человека, созданного волей и гением Петра. Деятельные русские люди в Сибири и на Дальнем Востоке были не в диковинку – других там отроду не бывало. А вот образованные деятельные русские люди…

Такие пришли в глухие восточные места впервые.

Первые петровские геодезисты и начали огромную работу по уже научной съёмке территории Восточной России. А также – по освоению морских пространств Восточного, Тихого океана, которые тоже надо было обойти на утлых судах в вёдро и в ненастье. Обойти, изучить и положить на карты.

Пётр Чичагов, Алексей Кушелев, Михаил Зиновьев, Пётр Скобельцин, Пётр Чаплин, Василий Шетилов, Иван Свистунов, Дмитрий Баскаков, Иван Евреинов, Фёдор Лужин…

Все – молодые ребята.

Все имена – русские.

И все – петровские питомцы.

Два последних из этого списка в июне 1721 года впервые достигли центральной группы Курильских островов до Симушира включительно и 14 из них нанесли на карту. В конце 1722 года Евреинов в Казани лично представил царю-труженику сводную карту Сибири, Камчатки и части Курильских островов. Это было почти три сотни лет назад!

На Дальний Восток их послал непосредственно Пётр, приказавший, чтобы геодезисты Иван Михайлов Евреинов и Фёдор Фёдоров Лужин досрочно сдали экзамен за полный курс Морской академии, в которой они обучались, и во главе отряда из двадцати человек отправились на выполнение дальнего секретного задания. Кормщиком у них был архангельский помор Кондратий Мошков, посланный по распоряжению опять же Петра из Архангельска в Охотск… Позднее Мошков плавал с Берингом и Чириковым, а в 1732 году вместе с Фёдоровым и Гвоздёвым достиг северо-западного «носа» Америки.