Стеклянная ловушка

Сразу за территорией я остановился, не опасаясь за свое дыхание, и пропустил взвод, как делал это всегда. Но в этот раз мне хотелось хотя бы одним глазом взглянуть на лицо профессора Горохова при свете фонаря, что висел над воротами.

Я с удивлением увидел, что профессор бежал легко, не отставая, смотрел в свой монитор, а в руке, как я сразу заметил взглядом военного разведчика, сжимал какой-то флакончик. Признаться, я подумал, что Горохов – астматик и держит при себе обычный ингалятор, каким пользуются многие астматики. Кстати, слышал я, что среди марафонцев часто встречаются астматики, которым ингаляторы помогают пробежать всю дистанцию. И даже помогают стать победителями или хотя бы призерами. Но я увидел, что профессор не кнопку ингалятора нажимает, а отвинчивает пробку и нюхает содержимое флакончика.

– Георгий Георгиевич, как, темп выдерживаете? – побежал я рядом с ним. – Если что, мы можем бежать медленнее, хотя это не очень желательно.

Профессор словно только что меня заметил, как-то встрепенулся, словно бабочка, и улыбнулся почти по-детски:

– Вполне выдерживаю. Я трехжильный, вы за меня не переживайте…

Кивнув, я рванул вперед, обогнал строй и снова возглавил бег. Но заметил при этом, что Горохов тоже побежал в сторону, показал себя машине, стоящей на парковке неподалеку от ворот, сделал знак рукой и сразу вернулся на свое место.

Машина поехала за нами следом. Это была «Волга», не самая, на мой взгляд, проходимая машина. А я еще вечером думал, что заставлю взвод вместе с Гороховым бежать по промерзлой и частично покрытой снегом пашне. Солдаты моего взвода с такой задачей справятся без проблем. А вот над ученым человеком, кабинетным работником это было, конечно, небольшим издевательством. Но если он взялся бежать с нами, то пусть знает, что такое подготовка солдата-спецназовца.

Если бы профессора сопровождал хотя бы «уазик», дело обстояло бы иначе – тот мог легко справиться с пашней. А вот «Волга» по пашне ни за что не проедет.

Однако, когда подошло время сворачивать с дороги на пашню, я вдруг вспомнил детскую улыбку Георгия Георгиевича и решил пашню из сегодняшней программы исключить. Продолжил бег по асфальтированной, хотя и не очень, дороге. Несмотря на то что выбоины в асфальте были частично засыпаны снегом и утрамбованы, назвать дорогу ровной я бы не рискнул.

Когда мы по мосту миновали небольшую замерзшую речку и начали затяжной подъем в гору, после которого в таких марш-бросках взвод обычно переходит на быстрый шаг, я притормозил, чтобы еще раз проверить самочувствие профессора Горохова. Он, конечно, отстал шагов на двадцать, но продолжал бежать ровно и так же ровно, к моему удивлению, дышал. Не раскрывал рот, как выброшенная на берег рыба, а даже, как мне показалось, был в состоянии разговаривать.

– Как самочувствие, Георгий Георгиевич? – поинтересовался я с участием, хорошо понимая, как тяжело неподготовленному человеку должны даваться эти километры. – Терпите?

– Терплю… – Он снова улыбнулся как ребенок, с какой-то непонятной мне наивностью. Я тогда еще не понимал, что наивным он считает в данном случае меня, а улыбка у него такая от природы, и он здесь совершенно ни при чем.

– Может, в машину перейдете? – предложил я, увидев, как из-за пригорка показались фары сопровождавшей нас «Волги».

– Спасибо, я лучше бегом. Мне необходимо эксперимент завершить…

– Как хотите… – Мне больше нечего было ему предложить. И без того я проявлял о профессоре заботу, которую не проявлял о своих солдатах, которых, кстати, никогда не сопровождала машина. А солдаты моего взвода были достойны такой заботы. Они уже и бои прошли, и зарекомендовали себя с хорошей стороны, и вообще были ребята что надо!

Я снова побежал в начало колонны, чтобы возглавить ее и задать темп. А на Горохова, на его упрямство, признаюсь, слегка рассердился. И потому темп на крутом подъеме резко увеличил. По ту сторону горки нам предстояло перейти на быстрый шаг, и это дало бы солдатам возможность отдохнуть. Значит, темп увеличивать можно. А во время передвижения быстрым шагом не просто разрешается, но и рекомендуется тем, кто чувствует проблемы с дыханием, делать круговые движения руками, чтобы дыхание восстановить. Правда, это упражнение выполняли только единицы, те, кто с детства имеет проблемы с выносливостью. Остальные все были хорошо тренированы и в еще большей степени, чем тренированы, уперты. Могли себе позволить, что называется, на характере бежать и никак свою усталость не показывать. И друг перед другом, и передо мной. Это, кстати, качество, необходимое настоящему спецназовцу, которому порой приходится преодолевать себя в самых сложных обстоятельствах.

Горку мы миновали благополучно. Спустились с нее быстрым шагом и снова перешли на бег. Так, бегом, преодолели следующую горку, за которой была уже ровная дорога на добрых полтора десятка километров.

Где-то в середине этой дистанции я решил снова проверить профессора Горохова. При этом убедился, что и мой взвод уже начал нарушать строй, появилось двое отстающих, они бежали между взводом и Гороховым. Приблизившись ко мне, профессор попросил:

– Вот этих двоих мне пофамильно назовите.

Причин скрывать фамилии солдат я не видел:

– Самойленко и Максимов – тот, что ближе к вам…

– Самойленко и Максимов, – Горохов повторил, видимо, воспользовавшись микрофоном своего ноутбука и записав фамилии на диктофон, потому что проводить набор во время бега было неудобно. После чего, прямо у меня на глазах, подозвал рядового Максимова, что-то сказал и дал ему понюхать из своего флакончика. Солдат посмотрел на меня, спрашивая разрешения. Я никак не отреагировал. И он понюхал…

* * *

Я снова вспомнил о профессоре только тогда, когда пришло время поворачивать в обратный путь. Вообще-то, хотя марш-бросок у нас официально и называется пятидесятикилометровым, эта величина достаточно условная, строго дистанцию никто и никогда не измеряет. Так что бывает, что мы пробегаем больше, бывает – меньше. Это, по сути дела, не имеет никакого значения. Командир взвода вправе, почувствовав, что солдаты устают, повернуть в обратный путь в любое время. И потому, в отсутствии строгого соблюдения дистанции, мы обычно не разворачивались на месте, а делали определенный круг, чтобы плавно повернуть в обратную сторону.

Как правило, круг этот проходил по сложной пересеченной местности, имеющей множество препятствий в виде подъемов и спусков, ручьев и речек и даже болотистых мест, если такие поблизости находились.

Но это опять же был путь для солдат, а вовсе не для автомобиля «Волга», который мог отстать и застрять, а мы убежали бы, и некому было бы выталкивать автомобиль. Однажды мы даже выталкивали из болота застрявший там колесный трактор. Пьяный тракторист спал на пригорке неподалеку. Я сел за рычаги, а солдаты толкали тяжелую машину. Так мы всем взводом и вытолкали трактор на чистое место. Тракторист, когда проснулся, здорово этому удивился.

В этот раз я не стал поворачивать взвод туда, где «Волге» было точно не проехать. А решил совершить разворот прямо на дороге, на месте то есть. Сделать это было проще всего, дав команду:

– Стой! Кругом!

Так я и сделал. Таким образом, бегущие позади, то есть отстающие, оказались ведущими и должны были теперь задавать темп. А какой они могли задать темп, если раньше отставали?

И потому темп вынужден был снова задавать я, как командир. Я обогнал взвод и увидел бегущего впереди всех рядового Самойленко. Рядового Максимова, который раньше отставал на несколько шагов от Самойленко, видно не было, как не было видно и самого профессора Горохова. Только где-то впереди мигнули в темноте габаритные огни автомобиля. «Волга» въехала на вершину пригорка и сразу начала спуск. Габаритные огни пропали из вида.

Я поравнялся с Самойленко и спросил:

– Где наш представитель науки?

– В машину сел…

Признаться, я готов был слегка психануть, подумав о том, что профессор позвал с собой в машину и рядового Максимова, который с бегом не дружит. Не жалуется, бежит, но обязательно отстанет. Однако победители и отстающие всегда есть даже среди профессиональных спортсменов, и применять к солдату строгие меры я не считал необходимым.

Однако, если он оставил взвод на дистанции марш-броска и ушел с профессором в машину, хотя бы ненадолго, чтобы дыхание перевести, это уже было злостным нарушением дисциплины, то есть тем, что на армейском жаргоне называется «сачкованием». А это уже строго наказывается.

– А Максимов? С профессором? – снова поинтересовался я у Самойленко. Голос мой, должно быть, звучал строго, потому что я откровенно сердился.

Рядовой Самойленко поберег дыхание, не стал отвечать словами, но отрицательно покачал головой и большим пальцем показал себе за спину. Жест был красноречивый и понятный. Я обернулся, но различить лиц в темноте не мог. Позади нас, за нашими спинами, бежал, почти не перестраиваясь, весь взвод. Только командиры отделений, оказавшись после разворота позади, перебежали вперед.

– В строю? – удивился я.

Ростом Максимов высокий, обычно он стоит в числе первых в отделении. Чтобы вернуться на свое привычное место, Максимову требовалось приложить много сил, которых у него, как мне показалось, не было. И потому я не поверил, посчитав, что рядовой Самойленко желает «прикрыть» товарища.

Я на бегу включил на коммуникаторе внутривзводную связь и требовательно позвал:

– Максимов!

– Я! – отозвался рядовой. Но отозваться он мог одинаково и из строя взвода, и из машины. И потому я подал новую команду:

– Ко мне!

И тут же увидел, как из строя выступила в сторону высокая фигура и резко пошла в обгон взвода. Это был Максимов. И бежал он ко мне не со стороны машины. Удивиться было чему. Он бежал при этом так уверенно, как никогда не бегал.

– Давно он строй догнал? – спросил я у Самойленко.

– А как его при вас, товарищ старший лейтенант, профессор к себе подозвал, после этого и ломанулся, как лось. Я думал, вы видели…

Я не стал дальше расспрашивать Самойленко, поскольку солдат разговаривать на бегу не умел и половину слов глотал из-за неровного дыхания.

У меня сразу всплыла в голове сцена, в которой профессор давал Максимову понюхать содержимое своего флакончика. Да и сам он в начале бега нюхал. И невольно нынешние необычные способности Максимова к бегу я связал с этим профессорским флакончиком. Больше объяснить случившееся мне было нечем…

Глава первая

Догонять «Волгу» я не планировал, да это было бы бесполезным делом, хотя она не отдалялась и не спешила вернуться в расположение военного городка раньше нас. Главное, я убедился, что рядовой Максимов не катается в салоне автомобиля, когда другие совершают марш-бросок, и это было для меня, как командира, самым важным. Я вообще не люблю обмана, а это было бы прямым обманом.

Тем не менее уже ближе к завершению маршрута, когда оставалось пробежать по мосту, одолеть небольшой подъем, а дальше напрямую, без подъемов и спусков, добраться до ворот батальонного военного городка, я увидел, что «Волга» остановилась. Я бежал впереди взвода и потому первым поравнялся с машиной. Открылась, как я и предполагал, задняя дверца. Иначе машине не было бы смысла останавливаться, если бы она никого не дожидалась. А дожидаться она могла только меня. Едва ли Георгий Георгиевич желал поговорить с кем-то из солдат, с которыми не был знаком. Разве что хотел спросить что-то у рядового Максимова, но это он мог бы сделать и в казарме, не останавливаясь на дороге.

– Командир, – позвал меня профессор. – На пару минут…

– Сейчас, Георгий Георгиевич… – Я обернулся, дал указания старшему сержанту Лохметьеву продолжать маршрут в более высоком, финишном темпе, как обычно бывает под завершение дистанции, и не стал при этом объяснять, почему я сам сажусь в машину, а не бегу вместе со взводом. Это походило бы на оправдание. А командир никогда не должен оправдываться за свои действия. Это важный психологический момент. Пусть лучше солдаты ворчат, что я заставил их бежать, а сам на машине еду, чем они услышат мои оправдания. Оправдывается всегда только тот, кто свою вину чувствует. А командир прав, даже когда он не прав, – это закон воинской субординации, на котором вся армия держится. Так меня учили еще в училище. И научили…

Профессор Горохов подвинулся, освобождая место, я сел на заднее сиденье. И он тут же поставил мне на колени раскрытый ноутбук. Но не тот, с которым он бегал. Тот был черный, а этот темно-синий. Я посмотрел в монитор. Там был график со множеством синих кривых линий, в основном идущих параллельно друг другу по кривой траектории. И была одна красная линия, что сначала шла тоже параллельно синим, но на каком-то участке отклонилась и пошла по своей траектории, однако в дальнейшем резко изменила направление, выровнялась вместе со всеми, а потом, пересекая все синие, вышла наверх и пошла, расширяя существующий угол.

– Что это? – спросил я. – Извините, Георгий Георгиевич, но в ваших программах я ровным счетом ничего не понимаю. По количеству общих линий могу предположить, что каждая линия – это боец моего взвода. Это только навскидку, потому что количество линий я не считал. Наверное, и я там есть, и вы тоже…

– Из чего вы сделали этот быстрый вывод? – живо спросил Горохов, переглянувшись с человеком на переднем сиденье, что только что обернулся. Я узнал в нем одного из ассистентов профессора.

– Видно, что одна из линий прерывается раньше, чем другие. Это, видимо, ваша линия. Есть и вторая, что прервалась намного позже. Похоже, вот только что. Это, видимо, моя…

– Вы легко реагируете на события и умело делаете правильные выводы, – отметил профессор.

– А как иначе, – согласился я, – профессия обязывает. У нас без быстроты мышления выжить невозможно. В боевой обстановке умение быстро принимать решение часто становится критической величиной.

– Возможно… Только согласно последним исследованиям нейрофизиологов и нейролингвистов средний человек начинает действовать через тридцать секунд после того, как мозг оценит ситуацию. Я много лет работал со сборными командами в разных видах спорта. Там, естественно, собирались не среднестатистические люди. У них реакция несравнимая, реакция почти моментальная. Надеюсь, и у вас тоже, и у ваших солдат… Вас трудно отнести к среднестатистическому человеку, который больше, к сожалению, спит, чем заставляет мозг работать или обучаться чему-то.

– Я на это скромно надеюсь. Иначе мне нечего было бы делать во главе взвода! – проявил я соответствующую скромность в самооценке.

Горохов мою скромность или совсем не заметил, или принял как должное и вполне естественное. По крайней мере, своей реакции на мои слова не показал, даже спустя тридцать секунд.

– А вот красная линия… Обратите внимание, командир. Сначала она идет параллельно другим. Это до наступления усталости. Это рядовой Максимов, кстати. Потом начинает постепенно понижаться вместе с другой линией. Рядовой Самойленко… Они вместе отстали. Понижение кривой линии – следствие подступившей усталости, что было зафиксировано энцефалографом в шлеме. Это – я про наступление момента усталости говорю – было на ваших глазах, командир. И на моих. Вот моя линия. Она идет параллельно линиям всего взвода. Здесь, на графике, я объясню, не указывается, кто в каком месте бежит. Здесь фиксируется только физическое напряжение и способность к дальнейшей нагрузке. Кто раньше других устает, у того ниже кривая линия графика.

– Тогда, судя по графику, вы уставали не больше солдат взвода, если не меньше, поскольку ваша линия находится выше среднего уровня взвода, – сделал я вывод, который меня удивил.

– Да. Так оно и было. Я был в состоянии бежать всю дистанцию до конца и даже мог бы вас всех обогнать. И у меня не было бы необходимости переходить на быстрый шаг. Я мог бежать всю дистанцию, не чувствуя усталости, – уверенно, если не сказать, излишне самоуверенно и даже самонадеянно, заявил он.

Я в ответ только усмехнулся, профессор это заметил. Он вообще был, как мне показалось, человеком чувствительным. И попытался объяснить свою уверенность доступным мне языком, иначе говоря, «объяснил на пальцах», как с круглыми дураками общаются:

– Это не моя в общем-то заслуга. Не заслуга моего организма и никак уж не заслуга моей тренированности. Вы же заметили у меня в руке флакончик с дыхательным препаратом. Я позволил себе несколько вдохов, то есть тройную или четверную порцию. Этого было достаточно, чтобы я мог бежать.

– И что? – Я предпочитал быть не круглым, а по крайней мере «квадратным дураком», то есть «дураком в квадрате», и не желал верить во всякие средства, способные сделать из человека суперчеловека. Я все это считал ненаучной фантастикой. В свое время я интересовался этой тематикой. Пересмотрел много фильмов, перечитал несколько книг и даже имел удовольствие посетить несколько лекций по данной теме. В итоге я пришел к выводу, что возможно все, но только в неопределенном будущем, которое не станет нас дожидаться. Будущее вообще не любит ждать, оно постоянно уходит вперед на недосягаемое для нас расстояние. А пока, чтобы не ждать, следует усердно и усиленно заниматься физической и боевой подготовкой – в этом я видел единственный доступный способ воспитать из солдата настоящего, серьезного бойца спецназа.

– Потом, командир, вы же сами видели, что произошло с вашим солдатом – рядовым Максимовым… – Меня, признаться, раздражала его манера называть меня «командиром». Так водители обращаются к остановившим их инспекторам ДПС. А у меня есть фамилия-имя-отчество, прекрасно известные Георгию Георгиевичу. Если они ему не нравятся, может называть меня просто по званию. Вообще-то у нас в спецназе ГРУ присутствует в обиходе слово «командир». Так, для краткости, обычно называют офицеры младшего звена офицеров старшего звена. Это бывает элементом боя, таким же элементом, как и все другие. Во время боя допускалось назвать своего командира не по званию, а просто командиром. Для экономии времени. Так доходчивее. А тут человек посторонний… Мне это казалось излишней фамильярностью. – Вы сами прекрасно видели, после того как я дал Максимову понюхать флакон, только один раз. Он сразу обрел новое дыхание.

– Я, к сожалению, не видел этого момента. Я убежал чуть раньше, чтобы не отстать от взвода. Но мне сообщил рядовой Самойленко, что Максимов «ломанулся, как лось». У меня нет оснований не верить своему солдату, который подтверждает ваши слова. Значит, эта красная линия – это рядовой Максимов?

– Он самый. И только на основании первичного поверхностного анализа я могу сказать вам, командир, что рядовой Максимов, после того как понюхал стимулятор, стал в состоянии обогнать любого во взводе, в том числе и вас, и задать такой темп передвижения, который никто из вас бы не выдержал.

– А когда будут готовы результаты более широкого, развернутого анализа? – снова позволил я себе усомниться.

– Когда мы с коллегами полностью изучим показания приборов. Датчики снимали основные показатели работы мозга. Но работа мозга, хотя и позволяет судить о функционале того или другого бойца, все же не дает полной картины. Мало ли что может случиться. В графике можно отследить работу легких и сердца, на которые влияет содержимое моего флакончика. Но у человека во время такого бега могут начаться боли в печени или, скажем, вылезут какие-то старые травмы позвоночника. Всякое может быть… Полные данные могут показать функционал всех солдат взвода и нас с вами. Но для этого придется бегать в специальном костюме, которого у меня нет с собой в этой поездке.

– Понял. Буду ждать, – согласился я.

– Когда я распечатаю предварительные результаты, а я сделаю это сразу же после возвращения, их необходимо будет подписать. У нас это называется «Акт проведенных испытаний». Ваша подпись, командир, будет решающей визой.

– Только я подписываю любой документ, предварительно внимательно изучив его…

– Я разве возражаю?

– А что такое было в вашем флакончике, Георгий Георгиевич? – не выдержал я.

– Это стимулятор. «Стимулятор Горохова», как я его называю. Воздействует напрямую через мозг на различные центры нервной системы. В зависимости от ситуации, от предстоящих действий можно подготовить различный состав и воздействовать на различные центры, хотя есть и общий рецепт.

– И что? Достаточно понюхать, и появляются небывалые возможности?

Профессор задумался только на пару секунд. Потом спросил меня:

– Вы знаете, что такое ароматерапия? Знаете, на чем она основана?

– Весьма приблизительно. Я к медикам стараюсь не обращаться, а это же что-то из медицины. А на чем ароматерапия основана – для меня это вообще, грубо говоря, «темный лес». Ни малейшего понятия не имею. Да мне это при моей профессии и не требуется, честно говоря.

– Ароматерапия – это методика лечебных действий. Я могу только порадоваться за вас, командир, что вам не приходится к врачам обращаться, но все мы под Богом ходим, и потому не следует зарекаться! А основана ароматерапия на лечении запахами. Преимущественно приятными, хотя это и не обязательное условие. Ученые, работающие в области мозговой деятельности человека, давно обратили внимание на тот факт, что из всех чувств – зрения, осязания и прочих – особняком стоит обоняние. То есть запахи. Запахи входят в мозг напрямую и так же напрямую воздействуют на него…

– То есть, если у человека болит печень или, скажем, он страдает от язвы желудка, ему предлагают лечить мозг? – спросил я.

– По большому счету дело так и обстоит, поскольку именно мозг управляет всеми органами человека. Вот вы, как и абсолютное большинство людей, считаете, что вы собой управляете. Но специалисты по нейропсихологии, а это с некоторых пор отдельная наука, только рассмеются над вашим утверждением. Вами управляет ваш мозг. И не мозг по большому счету является органом вашего тела, а вы являетесь оболочкой, в которой мозг живет. Извините уж, командир, что я вынужден принизить значительность вашей личности, но ваш мозг живет самостоятельной жизнью, а вы только подчиняетесь ему. Я вам это со всей ответственностью заявляю. Однако, помимо управления всеми вашими поступками, у мозга есть еще множество других функций. Таких как, я уже сказал только что, управление органами вашего тела. Например, той же печенью или желудком. Даже вашей походкой управляет мозг. И многие психотерапевты даже по походке человека в состоянии определить у него то или иное психическое заболевание.

– Я по своей природной наивности, Георгий Георгиевич, почему-то всегда считал, что мной управляет мое собственное сознание, – не слишком убедительно возразил я.

– Считайте на здоровье, – согласился Горохов. – Можете даже считать, что вами ваша душа управляет. Но сначала попытайтесь дать мне точную научно обоснованную формулировку сознания. Что это такое?

– Откуда же я могу знать. Это прерогатива ученых – давать формулировки.

– А никто из ученых не может точно этого сказать, как не может определить, где в теле жилище сознания, где жилище души… Вот где мозг находится, мы знаем. Более того, мы знаем, что мозг, говоря современным компьютерным или полукомпьютерным языком, это – гиперсеть гиперсетей, а не те два полушария, о которых мы ошибочно говорили еще несколько лет назад. Одно – гуманитарное и чувствительное, второе расчетливое, почти математическое. Еще недавно это не подлежало сомнению, однако нашлись люди, которые усомнились, и сейчас бытует мнение о более сложной системе мозга. Ему постоянно нужна энергетическая подпитка. У взрослого человека один только мозг «съедает» двадцать пять процентов всей получаемой организмом энергии. А остальное он самостоятельно, не спрашивая ни человека, ни его сознание, распределяет между различными органами тела, кому сколько требуется. И потому можно однозначно и уверенно говорить, что мозг управляет человеком, а не человек мозгом. Что мозг решит, то человек и выполняет. А решает он самостоятельно. Опять с сознанием не советуясь. Но вернемся к ароматерапии. Единственный сигнал, который мозг воспринимает как обязательный к исполнению, – это сигнал, подаваемый обонянием. На этом ароматерапия и работает. Опытным путем было установлено, какие участки мозга за работу какого органа отвечают. Также опытным путем устанавливалось воздействие на этот участок определенной структуры запаха. С этого и началось лечение. И не только лечение, но и прямое воздействие, как вы сами, командир, сегодня убедились на примере рядового Максимова. Моя работа по большому счету выросла из ароматерапии, хотя и перестала быть собственно терапией, в привычном понятии этого термина.

– Возможно, Георгий Георгиевич, возможно, – не стал я отрицать того, что своими глазами видел. – Вам это известно гораздо лучше, чем мне. Я тоже вижу практическую возможность применения таких методов. И готов вам помогать в ваших изысканиях…

Я ни на что не купился, я просто увидел старание человека добиться результата и готов был ему оказать в этом посильную помощь.