Звенья разорванной цепи

– Правильно, – молодой офицер кивнул. – Это – единороги. Наше, русское изобретение. Они имеют коническую зарядную камору, которая ускоряет заряжание и способствует меньшему рассеиванию снарядов. Весьма полезны для стрельбы картечью. На Черноморский флот поступили впервые. Басурманам на палубах их кораблей теперь сильно не поздоровится.

– Значит, скоро в поход?

– Приказа пока нет, но мы его ожидаем.

– Тогда, Константин Иванович, мы будем вас провожать. Не правда ли, дети?

– Плавда, – подтвердил Владимир, не сводя зачарованного взгляда с лейтенанта.

– А ты уже бывал на каком-нибудь фрегате? – обратился к нему молодой офицер.

– На флегате? Нет, не бывал.

– О! Знаешь, сколько там необычных вещей! И якоря, и мачты, и реи, и огромные паруса, и веревочные лестницы, называемые вантами, и штурвал, который крутят два матроса.

– Маменька! – схватил за руку Анастасию сын. – Пойдем на флегат!

– Может быть, действительно устроим экскурсию? – артиллерист вопросительно посмотрел на княгиню Мещерскую.

– Конечно! – она легко согласилась на это предложение потому, что лейтенант нравился ей все больше. Молодой, очень симпатичный, обходительный, благовоспитанный и с детьми умеет разговаривать. – Но не сегодня, Константин Иванович. Время к обеду, нам пора возвращаться домой. Милости прошу в гости. Заходите безо всяких церемоний. Там и договоримся о посещении корабля. Наверное, надо поставить в известность вашего командира – капитана второго ранга Нелединского…

– Так точно, ваше сиятельство. Однако о том не беспокойтесь.

Константин Подыма снова снял треуголку, поцеловал руку прелестной своей собеседнице и затем посмотрел на берег. Там остановилась бричка, запряженная парой гнедых лошадей. На ней всегда ездил заместитель управляющего конторой севастопольского порта – полковник, князь Мещерский. Теперь он внимательно разглядывал лейтенанта. Артиллерист поклонился штаб-офицеру. Аржанова, увидев, что лицо его приняло другое выражение, резко обернулась. Полковник крикнул ей:

– Анастасия Петровна, я – за вами. Пожалуйте в экипаж. Мы едем домой обедать…

Глава вторая. Бойцы вспоминают минувшие дни

Супруг курской дворянки появился на набережной Южной бухты не из досужего любопытства. Во-первых, в ведении конторы Севастопольского порта находились складские помещения, там расположенные, и князь периодически делал им ревизию. Во-вторых, в контору сегодня в двенадцать часов дня доставили толстый пакет из Санкт-Петербурга с красными сургучовыми печатями. На пакете указывались его должность, чин и фамилия, но Мещерский знал, что внутри находится послание для Флоры от ее начальника, статс-секретаря императрицы Екатерины Второй, действительного статского советника Петра Ивановича Турчанинова. Именно таким образом осуществлялась конфиденциальная переписка Аржановой с секретной канцелярией Ее Величества.

Однако это было первое письмо из столицы после возвращения Флоры домой. Видимо, ее отпуск закончился, и начальство извещало об этом Анастасию, сообщая ей о новых целях и задачах. Михаил тому обрадовался. Он рассчитывал вновь стать полезным русской внешней разведке, найти место в ее планах на будущее. Тогда, глядишь, и отношения с женой изменятся в лучшую сторону, она перестанет его игнорировать в супружеской постели.

Мещерский вручил Анастасии пакет прямо в прихожей особняка. Аржанова передала детей няньке Арине, поднялась к себе в кабинет и быстро вскрыла большой конверт из коричневой крафт-бумаги.

«Милостивая моя государыня Анастасия Петровна! – писал ей Турчанинов своим особым, четким, как бы квадратным почерком. – Из Вашего последнего донесения усмотрел я, что после великих трудов в Стамбуле и при крепости Очаков пришли Вы в отдохновение, силы восстановили, почему и готовы приступить к прежней работе в Крыму. Извещаю Вас о важных событиях, имеющих касательство до настоящей нашей войны с турками. Сведения сии получены из конфиденциальных источников при дворе султана, нами проверены и сочтены точными. Посему императрица имеет поручения ко всем сотрудникам секретной канцелярии Ее Величества…»

Далее действительный статский советник сообщал Флоре, что в конце марта сего, 1789 года, умер повелитель всех правоверных султан Абдул-Гамид Первый и на престол в Турции вступил его племянник, Селим Третий, 28 лет от роду. Молодой самодержец был преисполнен самых решительных намерений и грозил Российской империи продолжением военных действий, приостановленных было из-за зимы и тех поражений, что нанесли османам русские войска. Наиболее чувствительным из них являлось взятие крепости Очаков.

Селим Третий назначил нового коменданта крепости Эски-Хасан-пашу. Тот на собственные средства собрал и вооружил семитысячный ударный отряд и дал клятву султану Очаков вернуть обратно. О том, что крепость разрушена почти до основания и перестала существовать как стратегический пункт, турки не думали.

Капудан-пашой османского флота на Черном море Селим назначил своего друга и наперсника – двадцатипятилетнего Хуссейна. «Едва зная читать и писать, как все серальские чиновники, – уточнял Турчанинов, – он горд столько же, сколько они, но с весьма легкими понятиями и большой деятельностью. Он вздумал о себе, будто нет искуснее его адмирала, как и то, что флот турецкий, согласно представлениям сераля, не имеет равных». На том основании задиристый Хуссейн обещал повелителю правоверных в скором времени вернуть полуостров Крым под его скипетр.

Требовалось только разгромить молодой российский Черноморский флот. После этого высадка многотысячного турецкого десанта на полуостров трудностей не представляет, утверждал Хуссейн. Тем более, мусульман-единоверцев там с нетерпением ждут крымские татары. Они, достав из схронов оружие, тотчас нанесут удар русским в спину. Джихад восторжествует, грязные собаки-кяфиры, истекая кровью, уберутся прочь. Над всей Османской империей, необъятной и могучей, засияет солнце победы. Ислам – самая мирная религия на Земле – будет и дальше распространяться беспрепятственно.

Селим Третий настолько уверовал в обещания молодого флотоводца, что уже назначил очередного крымского хана из династии Чингизидов. Их, разновозрастных потомков рода Гиреев, жаждущих возвращения к власти, при султанском дворе теперь обреталось немало. Они говорили самодержцу, будто имеют массу сторонников в Крыму. Селим Третий подумал и выбрал из всех претендентов Бахт-Гирея, тоже молодого, заносчивого и очень самонадеянного человека. Правда, он бывал в Бахчисарае лишь в раннем детстве, и оттого Турчанинов не считал его связи с исламским террористическим подпольем в Крыму прочными и разносторонними. Скорее, от его имени начнет действовать турецкая разведка «Мухабарат», наш противник давний и многоопытный.

Когда османские войска с помощью Аллаха разобьют неверных, то Бахт-Гирей на турецком корабле приплывет из Стамбула в Гезлеве. Как в старые добрые времена, он предъявит подданным султанский фирман на правление татарским государством в Джума-Джами, крупнейшей мечети ханства. Затем, предводительствуя отрядами восточных всадников, преданных ему безгранично, новый хан победоносно вступит в Бахчисарай, столицу полуденной страны. Беям и мурзам придется проголосовать за его избрание правителем…

Завершив изложение стамбульских новостей, начальник секретной канцелярии спрашивал Флору, могут ли воплотиться в жизнь эти пылкие крымские мечтания придворных Селима Третьего и как, по ее мнению, необходимо поступать, дабы они ни в коем случае не осуществились.

Впрочем, кроме письма Турчанинова, довольно пространного, в пакете имелись и какие-то другие документы и бумаги, но прочитать их сразу Аржанова не успела. Горничная Глафира пришла к ней и сказала, что стол к обеду давно сервирован, что дети очень проголодались, что прибыл гость – поручик Екатеринославского кирасирского полка Чернозуб…

Курская дворянка переоделась к обеду и спустилась на первый этаж в столовую. Досифей, наряженный в ливрею с золотыми позументами, тотчас принес из кухни и поставил на стол фаянсовую супницу с крышкой. Право разливать первое блюдо по тарелкам принадлежало только хозяйке дома. Открыв крышку и повернув несколько раз половник на дне объемистой посудины, Аржанова наполнила первую тарелку красным густым борщом и подала ее мужу. Вторым на очереди был гость, поручик Чернозуб. Потом по тарелке борща получили дети. После этого Анастасия обеспечила горячей едой себя.

Пока происходил этот ритуал, Досифей на подносе подал мужчинам по стограммовой чарке водки с закуской – двумя маринованными зелеными огурчиками длиной чуть более мизинца, прозрачными и хрустящими. Полковник и поручик выпили, не чокаясь, лишь поклонившись княгине Мещерской. Она сказала им: «На доброе здоровье, господа!»

Чтобы дети не мешали родителям, их кормлением занималась нянька Арина. Княжна Александра уже умела держать ложку между пальцами. Маленький князь Владимир сжимал ее всей пятерней. Борщ они уплетали за обе щеки, ибо длительные прогулки по берегу моря, как правило, вызывают отменный аппетит.

Первое блюдо – не время для бесед и обсуждения кулинарных способностей повара. Борщ или суп съедают в молчании, не торопясь, но и не медля, дабы горячее не превратилось в холодное и не утратило бы своих вкусовых качеств. Допускаются лишь короткие реплики, вроде той, что произнес, промокнув губы салфеткой, поручик Чернозуб:

– От це борщ як борщ! Дуже смачно!

Не будучи с детства обучен дворянским манерам, казак Полтавской губернии за годы службы в Российской императорской армии усвоил правила хорошего тона почти в полном объеме. Много тому способствовало его производство в первый офицерский чин весной 1787 года и постоянное общение с Анастасией Аржановой, охрана которой ему была поручена в том же году. Говорил он по-прежнему на некоей смеси «ридной мовы» с русским языком. Однако это не мешало членам разведывательно-диверсионнной группы его понимать.

Воспоминания о поездке в Стамбул и боевых действиях при крепости Очаков у Чернозуба остались замечательные, хотя при подрыве турками минных галерей возле крепости он получил легкое ранение. Рассуждения о прошлых операциях в среде сотрудников секретной канцелярии Ее Величества считались дурным тоном. Потому поручик Екатеринославского кирасирского полка пришел в гости к командиру с другими намерениями – посоветоваться о будущем. Следовало только дождаться перемены блюд, и когда подали биточки с гречневой кашей, Чернозуб громогласно объявил:

– Ваш-выско-бродь, зараз прийшло мени на ум, шо вже пора жениться.

– А невеста-то имеется, Остап Тарасович? – спросила Аржанова.

– Та як же ж, ваш-выско-бродь. Само собой.

– Кто такая?

Могучий украинец потупился и ответил не сразу:

– Не наша вона зовсим, ваш-выско-бродь. Из басурманов будэ.

Михаил и Анастасия, переглянувшись, одновременно положили вилки на стол, а нянька Арина еле слышно хихикнула. С очаковскими невольницами в доме Мещерских, приставленными к кухне и уборке комнат, она встречалась ежедневно и первой догадалась, кого имеет в виду отважный кирасир. Из темных, не умеющих ни читать, ни писать, ни считать и забитых турецких рабынь да сразу в жены русского офицера – судьба поистине завидная. Интересно, как к подобному превращению отнесутся князь и княгиня? Коли принимают они у себя поручика Чернозуба, то и будущую его супругу усаживать рядом с собой за стол им придется.

– Видимо, ты говоришь о черкешенке шестнадцати лет от роду по имени Зухра из гарема анычарского аги, что досталась тебе по распределению от генерал-фельдмаршала Потемкина-Таврического, – сказала после долгого молчания Аржанова. – Думаю, ее лучше продать. Здесь, в Севастополе, за черкешенку дадут хорошие деньги. Они тебе нужнее. Ведь ты собирался купить или построить собственный дом…

– Грошей для хаты и так выстачить. Але бильше потрибна гарна жинка, – когда Чернозуб начинал волноваться, он полностью переходил на родной язык.

– Бесспорно, некоторые кавказские женщины очень красивы, – гнула свое курская дворянка. – Но нрав имеют угрюмый, неприветливый. Злы они, как настоящие ведьмы.

– А казачья нагайка на шо? – добродушно улыбнулся украинец.

По его разумению, это был сильный аргумент в пользу женитьбы на басурманке. Другие, более весомые свои аргументы в беседе с господами он приводить просто постеснялся. Они были из сферы интимных отношений. Не мог же, в самом деле, Чернозуб рассказывать вслух, с каким возбуждающим его бесстыдством действует Зухра в постели, сколько способов удовлетворения мужчины она знает, какие у нее упругие груди и ягодицы, а язык способен выделывать такие штуки, о которых кирасир и от бывалых солдат никогда не слыхивал.

Чернозуб переводил взгляд с Аржановой на полковника и ждал их ответа. Но они оба молчали, делая вид, будто очень заняты биточками и салатом, изготовленным из свежих, оранжерейных помидор, сладкого перца и зеленого лука, у Мещерских всегда подаваемого ко второму блюду. Флора понимала, что казак Полтавской губернии и словом не обмолвился о главном. Она-то знала про развращенность женщин из мусульманских гаремов. Невольницы сами рассказывали ей об этом и в Очакове, и в Бахчисарае, и в Гезлеве. За высокими стенами и закрытыми дверями иногда творились совершенно невероятные вещи. К чему только ни принуждали воины Аллаха своих безответных наложниц! Фантазия восточных сладострастников не имела предела, а у их несчастных жертв не было никаких возможностей противостоять изощренному насилию.

Находя молчание слишком затянувшимся и даже неприличным, князь Мещерский обратился к супруге:

– Qu, est que t u pence de sette histoire? Il a besoin de notre aide? Ou non?

– Cette histoire me ne plait pas, – ответила она.

– Mais qu,est f faire?

– Donner conseil qualities a notre ami…[4]

В том, что поручик Екатеринославского кирасирского полка сейчас поведал им, и в том, что он утаил, виделось Флоре новое проявление кризиса, постигшего ее прославленную команду. Никогда прежде смелый и преданный делу богатырь Чернозуб в пристрастии к слабому полу замечен не был. Наоборот, он демонстрировал презрение к женщинам. В его глазах лишь одна прекрасная Анастасия Петровна, умевшая отлично стрелять, фехтовать, ездить верхом на бешеном своем жеребце Алмазе и ничего на свете не боявшаяся, возвышалась, подобно скале, над стадом, как он говорил, «безмозглых телок». И вот кирасир попался в сети к восточной телке. Впрочем, тому причиной мог быть и возраст. Буйная молодость миновала. Остапу Тарасовичу исполнилось тридцать восемь лет.

– Разве нельзя, добрый мой друг, – предложила ему Аржанова довольно-таки распространенный вариант у господ и крепостных, – тебе просто-напросто жить с этой самой Зухрой?

– А мои диты? – вдруг насупился Чернозуб. – Хиба ж це дило, шоб росли воны байстрюками, без роду-без племени? Шоб усякая вуличная шпана на их бы пальцамы указувала?.. Нет, я того не желаю!

Князь Мещерский решил вмешаться в беседу и, конечно, на стороне жены. Он строго разъяснил бывшему подчиненному:

– Не забывай, Остап, ты ведь – офицер Российской императорской армии. Ты должен испрашивать разрешение на брак у начальства. В рапорте необходимо указать имя невесты, ее происхождение, материальный достаток. Что ты напишешь там о турецкой невольнице?

– То-то и воно, ваш-выско-бродь, – грустно согласился поручик Чернозуб. – Потому зараз прийшов я до вас за советом. Бо чую, шо не даст свого дозволення командир гарнизонного севастопольского батальона подполковник Соколинский…

– Ну, сие не трудно, поручик, – сказала Аржанова. – На любого своенравного подполковника найдется полковник, а то и генерал.

– Мабуть, допомогните, ваш-выско-бродь? – с надеждой взглянул на нее Чернозуб и даже руку к груди прижал, поклонившись.

– Выход, конечно, есть.

– От це дуже добре, ваш-выско-бродь! – кирасир приободрился.

Аржанова взглянула на него испытующе: поймет ли он новую задачу, сможет ли ее исполнить? Все зависит от того, насколько послушна ему басурманка, а то ведь бывает и так, что полностью лишается соображения вроде бы зрелый, мужественный и разумный человек от этаких сексуальных экзерсисов с молоденькой стервой.

– Придется твоей Зухре креститься, то есть принять православие? – серьезно произнесла курская дворянка. – Иначе ничем ее дурную натуру не обратаешь. Потом буду просить за тебя самого капитана бригадирского ранга, Федора Федоровича Ушакова. Он-то человек добрый, ко многим сострадательный. Если, разумеется, не служить у него на корабле. Венчание – в городском храме во имя Святого Николая Угодника. Скажи ей о том, чужестранке…

– Та важко мени з нею объясняться, ваш-выско-бродь, – признался храбрый кирасир.

– А в постели как объясняешься? – не удержалась от колкости Анастасия.

Казак Полтавской губернии густо покраснел:

– Тамо ничого объяснять ей нэ трэба. Усе сама знае. Тильки повертайся з нею, да не зевай!..

Услыхав такой откровенный ответ, князь и княгиня Мещерские рассмеялись. Вторая часть обеда с компотом и яблочным пирогом прошла в непринужденной обстановке. Аржанова рассказала поручику Чернозубу, что прибыла новая инструкция из Санкт-Петербурга и согласно ей придется им снова путешествовать по побережью Крымского полуострова. Начинать Флора думает с западной стороны, с Гезлеве, ныне именуемом Евпаторией…

Аржанова очень любила крымскую степь, но только – весной, в апреле и мае, пока жаркое южное солнце не иссушит тра́вы, бархатным ковром ее покрывающие. На этом зеленом бархатном ковре проступали дивные узоры: то поля лиловых фиалок, то всплески бело-желтых ромашек, то острова красных тюльпанов, то прогалины светло-лиловых крокусов.

На двух баркасах они сначала переправили лошадей, строевых и вьючных, через главный севастопольский рейд на Северную сторону. Потом оседлали, сели и поехали по степной грунтовой дороге на запад. Слева за рыжими невысокими холмами виднелось море, омывающее песчаные берега возле деревни Учкуевка. Справа расстилалась неоглядная широкая степь. Жаворонки, празднуя весну, пели где-то высоко в голубом небе, а степь цвела, жила, дышала благоуханным морским воздухом полуденного края. Аржанова вдохнула его всей грудью и захотела сама, как жаворонок, взлететь над бесконечным простором.

Между тем, одетая в офицерский мундир, подаренный ей Потемкиным-Таврическим, Флора ехала не впереди отряда, а во втором его ряду. Ее серый арабский жеребец Алмаз это сильно не любил и рвался вперед, отчего Анастасии приходилось крепче сжимать шенкеля и натягивать повод. Но правила безопасности на крымских дорогах они усвоили давно, проверили собственным печальным опытом и пока не собирались от них отступать. Таким образом, в колонне по два всадника в ряд первое место занимали поручик Чернозуб и сержант Прокофьев.

Команда в пятнадцать кирасир и драгун, числившихся при севастопольском гарнизоне, была сформирована быстро. Стоило лишь Аржановой предъявить подполковнику Соколинскому приказ, адресованный ему из Санкт-Петербурга. Весьма удивился подполковник занятиям очаровательной супруги князя Мещерского. Оказывается, по поручению Императорской Академии наук она изучала флору Крымского полуострова и обязывалась ежегодно представлять в столицу гербарии, собранные в разных районах Таврической области России. Гербарии эти имели столь необыкновенную ценность, что к охране оных и самой их собирательницы Военная коллегия предписывала Соколинскому привлекать не менее полувзвода кавалеристов в полном снаряжении и вооружении с запасом патронов на двадцать выстрелов.

Анастасии хотелось бы думать, что новое поручение императрицы позволит ей вновь собрать и привести в рабочее состояние свою знаменитую команду. Бездеятельность, которой предавались ее люди в течение трех месяцев, а также – большое количество золотых и серебряных монет, попавших к ним при разграблении крепости Очаков, по ее мнению, сослужило плохую службу тем, кто ранее государево дело умел поставить выше своих прихотей, или, по крайней мере, умело сочетал и то, и другое.

Первым откликнулся на ее зов поручик Чернозуб.

Успокоение снизошло на кирасира. Аржанова, как и обещала, сначала устроила крещение Зухры, при котором та получила имя Зои, святой мученицы, казненной за преданность вере Христовой во втором веке нашей эры, но именно 2 мая, когда надели серебряный крестик и на черкешенку. Затем последовало венчание. Хитрая девчонка без колебаний приняла оба обряда, так как уже находилась на третьем месяце беременности.

Борис Прокофьев, из однодворцев городка Вольска Саратовской губернии, обученный чтению, письму и счету, приглашение Флоры тоже счел за особую честь. Он ездил вместе с ней в Стамбул, проявил храбрость при штурме Очакова и по представлению княгини Мещерской получил чин сержанта и серебряную овальную медаль на голубой муаровой ленте, с памятной надписью. На очаковские деньги он купил двухкомнатный домик с огородом и садом на Корабельной стороне. После чего… посватался к Фатиме, невольнице, отданной Аржановой Потемкиным.

Дело в том, что курская дворянка заставляла турецких рабынь забыть об их прежнем, полуживотном существовании. Она велела им снимать безобразный хиджаб и черную чадру хотя бы во внутренних помещениях линейного корабля «Святой Владимир», сидеть за столом рядом с мужчинами из ее команды, что являлось, согласно законам шариата, ужаснейшим преступлением для женщины. Мусульманки плакали и отказывались. Тогда Аржанова пригрозила сечь их плетьми за непослушание. Ведь этих несчастных так обычно и наказывали в гаремах за самые незначительные проступки.

Кроме того, Флора не поленилась провести с ними несколько бесед на тюрко-татарском языке о том, что женщина есть такое же творение Всевышнего, как мужчина, только гораздо лучше его, ибо наделена способностью вынашивать и рожать детей, продолжая род человеческий на Земле. Невольницы буквально оцепенели от страха. По их представлениям, за подобное неслыханное богохульство кара Аллаха должна немедленно пасть на русскую госпожу. Но Аллах почему-то не вмешался, и эти разговоры продолжались, наполняя сердца бывших наложниц совершенно новыми чувствами.

Очаковский берег давно скрылся за водной гладью. Турция с ее зверскими обычаями и нравами исчезла, как фантом, привидевшийся человеку с больным воображением. Общие обеды делались все непринужденнее. Кирасиры галантно ухаживали за турчанками. По-видимому, тут сержант Прокофьев и обратил внимание на Фатиму, довольно миловидную, всегда приветливую.

Пример поручика Чернозуба вдохновил его на решительный шаг. Аржанова, высоко ценя морально-боевые качества Прокофьева и рассчитывая на дальнейшее сотрудничество с ним, согласилась, но при тех же условиях: сначала крещение, потом венчание. Фатима в тревоге спросила ее, как быть с калымом, он останется в ее семье или отойдет госпоже? Курская дворянка усмехнулась. Только мусульмане додумались покупать себе жен за деньги, как лошадей или верблюдов. Русские поступают совсем наоборот. Жена приносит свое приданое мужу, и таковое приданое она за турчанкой даст обязательно.

Теперь сержант ехал впереди и заботливо оглядывался на добрую госпожу. Сорок турецких золотых флори молодые потратили с толком. Во-первых, купили двух коров и два воза сена для них. Во-вторых, солому на крыше дома заменили красной черепицей. В-третьих, приобрели много нужной хозяйственной утвари. В-четвертых, двенадцать монет оставили для будущего младенца. В придачу ко всему Фатима, нареченная при крещении Фаиной, оказалась женой справной, работящей, безотказной в постели.

Из прежних знакомцев Анастасии, унтер-офицеров Екатеринославского кирасирского полка, прошедших с ней крымско-татарскую закалку, один Семен Ермилов не ездил в Стамбул и не сражался с турками у стен Очакова, о чем, кстати говоря, очень жалел. Зато сейчас именно он вел свою лошадь рысью рядом с курской дворянкой, чуть-чуть касаясь ее колена своим коленом. Сержант развлекал Анастасию Петровну куртуазным разговором о прекрасной погоде, способствующей их путешествию. Подобно Чернозубу и Прокофьеву, Ермилов имел рост около 190 сантиметров, мощную фигуру, обладал огромной физической силой и всеми навыками бойца спецподразделения.

Что скрывать, Аржанова питала склонность к этим русским богатырям, не раз выручавшим ее из беды. Как живой щит, прикрывали они ее от татарских стрел, османских сабель, от шальных пуль лесных разбойников на московской дороге. Потому, повернув голову к Ермилову, с ласковой улыбкой внимала она немудреным солдатским рассказам и в нужных местах восклицала: «Неужели?», «Ах, нет, такого не может быть!» или «Да-да, конечно!»

Согласно Уставу конного полка 1778 года «в замке», то есть позади курской дворянки, ехал меткий стрелок Николай с егерским штуцером, в походе всегда вынутым из чехла и заряженным. Его посадили на толстого, неповоротливого мерина по кличке Гнедко, самого спокойного и тихого во всем кирасирском табуне. Новоявленный капрал севастопольского гарнизона ездил верхом неважно и едва ли бы справился с управлением каким-нибудь бодрым, энергичным конем. Даже сейчас, при движении отряда неширокой рысью, Гнедко приходилось понукать, и Николай был занят этим, по сторонам не оглядывался.