Кремлевский синдром

Сад и особняк Фигмана скрывала высокая кирпичная стена. Она была гораздо ниже той, что привиделась ему во сне, но тоже весьма внушительная. Только веяло от нее не древним камнем, впитавшим в себя историю веков, а свежеотпечатанными денежными знаками с изображением заокеанского президента.

Ворота из бронированной стали раскрылись бесшумно. Черный БМВ выкатил из них и помчал по узкой бетонке. Затемненные стекла салона и так скрывали пассажиров от постороннего глаза, но Мальгасова на всякий случай уложили на пол между сиденьями. В таком положении его внушительная фигура испытывала дискомфорт. Но страх перед арестом не давал мэру закрытого города роптать на обращение. Он понимал, что уложили его так для его собственной пользы. Ехали минут двадцать. Куда, Мальгасов не видел. Он лишь почувствовал, когда приличная дорога закончилась и они затряслись по кочкам. Потом машина остановилась.

– Выходи, – приказал служащий безопасности.

Мальгасов с трудом приподнялся:

– Мы уже в городе? Так быстро? – Он выбрался наружу и понял, что оказался в лесу. Почему в лесу, выяснить не успел. Его застрелили.

Водитель и сотрудник безопасности опустошили карманы убитого; напрягаясь мышцами, пронесли тело к обрыву оврага и бросили вниз. То, что раньше называлось мэром режимного города, несколько раз мешковато перевернулось и шмякнулось между остовом ржавого холодильника и несколькими стертыми покрышками от грузовика. На дне оврага жители ближайшего жилья устроили свалку. «Похоронив» тюменского гостя, молодые люди вернулись к машине и уехали. Вся процедура заняла менее часа.

Фирман так и не покинул террасу и успел съесть еще внушительный кусок шоколадного торта. Заметив, как в ворота въехал черный внедорожник, с облегчением вздохнул и потянулся.

– Что-нибудь еще? – Элиот пришла забрать опустевшую тарелку и напугала хозяина.

– Появляешься, как привидение, – проворчал он. Девушка не поняла и повторила вопрос.

– Доставь, шоколадная, маленькое удовольствие своему господину. Надо расслабиться перед интервью, – попросил олигарх по-английски и распахнул халат. Негритян-ка послушно опустилась на колени. В этот момент на террасе снова возникла Алла.

– Уже изменяешь?

Фирман и не думал смущаться:

– Дать одной шлюхе «в голову» вовсе не значит изменить другой, – и, закатив глаза, милостиво разрешил: – Можешь ей помочь.

* * *

роздецкий погладил Ксению по волосам и посмотрел на часы:

– Мне пора, моя девочка. А так не хочется от тебя уходить.

Она не ответила, а только обхватила его шею руками, прижалась к нему своей крепкой маленькой грудью, поцеловала в щеки, в глаза, в губы и зашептала:

– Сереженька, мне ничего от тебя не надо. Давай уедем прямо сейчас, хоть в Австралию. Чем дальше, тем лучше. Не нужно нам дожидаться твоих денег. Здесь нас погубят. Сам Фирман нас уничтожит. Он страшный человек. Я про него много слышала. Он за стольник подавится, а за столько миллионов он тебя и меня убьет.

Сергей нежно ее отстранил:

– Ксюша, что ты говоришь?! Мы с юности вместе. Яша мой самый близкий друг. Мы с ним, как говорится, пуд соли вместе съели. И ты напрасно о нем так. Фирман по-настоящему талантливый человек. Личности такого масштаба я больше по жизни не встречал. Ты даже не представляешь, как работает его мозг! В нем весь мир. Яша не просто поглощает пласты информации, он их тут же перерабатывает и всегда в своих прогнозах оказывается прав. Сейчас он закончил огромный труд. Придумал, как Россия может без оружия покорить Африку, и передал свою разработку в Кремль. Я уверен, если эта идея дойдет до президента, Яша реализует ее. Он гений!

Она снова бросилась ему на шею и зашептала:

– Не верь ему. Для него деньги дороже дружбы. Неужели ты этого не понимаешь? Ты же умный.

Сергей вдруг вспомнил слова Фигмана – «Если на весах дружба и бабки, бабки всегда перевесят». Но не мог поверить, что, говоря это, Фирман подразумевал и его, Дроздецкого. Яша говорил вообще, так сказать, абстрактно. К другу юности его слова относиться не могут. Ксения продолжала шептать страстно и отчаянно:

– Давай убежим. Я буду работать. Везде есть кабаре, которым нужны хорошие танцовщицы. Да и ты еще не старый. Для мужчины сорок три – не возраст, найдешь себе дело.

Сергей поцеловал ее долго и нежно, но все же поднялся. А она не могла остановиться:

– И твоя Зинаида развода не даст. Убежим, Сереженька.

Он начал одеваться. Ксения перестала шептать, молча наблюдая за ним. Уже одевшись, он подошел к тахте и еще раз поцеловал ее на прощание:

– Ксюша, все будет хорошо…

В холле нового дома, где Дроздецкий купил Ксении квартиру, сохранялся запах цемента и стоял охранник. Сергей кивнул ему и вышел на улицу. Его спортивный «Мерседес», откликаясь на кнопку кодового замка, мигнул габаритами. Сергей сел за руль, но трогать с места не спешил. Он еще был полон Ксенией, ее нежностью и любовью. Он понимал, девушка не притворяется. Она боится жизни, боится больших денег. В казино, где она танцует, богатые приезжают часто. Из постоянных клиентов многих уже нет. Молодые красивые парни, способные легко спустить за вечер несколько тысяч долларов, так же легко уходят из жизни. Большие деньги пахнут смертью.

Ехал медленно. Так не хотелось возвращаться домой. Не хотелось видеть жену, разговаривать с ней, отвечать на ее ехидные вопросы. Свернул на Никитский бульвар. Ресторан Дома журналистов еще не закрыли. Огромный «Кадиллак» отчалил, освободив место у тротуара. Сергей припарковал машину, миновал дворик, где стояли столики с припозднившимися посетителями, и направился к бару.

– Сергей Андреевич, присаживайтесь, у меня свободно. Оглянулся и увидел Коханкина. Журналист сидел один, и его покрасневшее лицо говорило об изрядной дозе принятого за вечер спиртного.

– Здравствуй, Вова. Скучаешь?

– Да я тоже только заехал. Весь вечер в «Лукойле» на пресс-конференции проторчал.

– По тебе не скажешь. Морда сильно красная.

– Они потом фуршет устроили. Знают, нашего брата на сухую не заманишь. Водка, икра, все путем. А я вас поздравляю.

– С чем? – не понял Сергей.

– Как же, ваш компаньон в большую политику намылился. Станет президентом, бизнес вам отдаст.

– Не нравится мне это, – ответил Сергей. – Но дело его. Он человек взрослый, сам за себя в ответе.

– Не понимаю, зачем ему эта головная боль? Власти захотел? Так у него деньги, а деньги и есть власть.

– Нет, Фигмана власть сама по себе не интересует. Он хочет реализовать несколько своих глобальных замыслов. Если сегодня в Кремле его не поддержат, он пойдет на штурм.

– У богатых свои привычки. Кстати, напомните Якову Моисеевичу, что он со мной за статью еще не расплатился. В кредит больше писать не буду.

– Напомню, если не забуду. Сам знаешь, Яша денег давать не любит. Сразу не получил, теперь будешь за ним бегать.

– Может, вы отдадите?

– Сколько?

– На пять штук договаривались…

– Пусть сам платит. Я в политические игры не играю.

Журналист усмехнулся:

– Неправ Яков Моисеевич… Политику с прессой надо дружить. Мы народ злопамятный…

Сергей на замечание журналиста не отреагировал, жестом подозвал официанта и, заказав себе коньяка с лимоном, спросил Коханкина:

– Тебе еще пива или водки выпьешь?

– Ничего не хочу, – ответил журналист. – Допью свое, и домой. Завтра в аэропорту президента латинов встречать. Еще выпью – с койки не встану.

Официант принес заказ. Дроздецкий, как водку, залпом влил в себя коньяк, зажевал лимоном, поднялся и, бросив Коханкину «Желаю удачно встретить их президента», быстро покинул бар. До Бронной, где обитал Сергей, от Дома журналистов не больше пяти минут езды. В это позднее время на Бульварном кольце пробок не наблюдается, и добрался он быстро. Охранник хорошо знал его машину и моментально поднял шлагбаум. Теперь лифт и семейное гнездо.

Кодовым ключом открыл дверной замок квартиры, шагнул в прихожую и уперся в горящий взгляд супруги.

– Явился? – свистящим шепотом спросила она, продолжая сверлить его испепеляющим взглядом.

«Интересно, сколько времени она дожидалась меня в прихожей? Час, два, сутки…» – подумал Сергей, но ошибся. Супруга не караулила его часами в холле. Она сидела возле монитора. Камеры наблюдения работали и перед уличным парадным, и перед дверью на лестничной площадке.

Зинаида проследовала за мужем в гостиную, дождалась, пока он усядется в кресло, и устроилась напротив.

– Рассказывай о своих подвигах, паршивец, – к шипящим змеиным интонациям добавился металлический холодок.

– Что ты хочешь услышать? – спросил Сергей, догадываясь, что о его романе кем-то доложено.

– Все рассказывай. И про квартирку на Юго-Западе, и про все остальное.

Неверный супруг понял, что выкручиваться бесполезно:

– Да, Зина, я полюбил другую женщину и хочу просить тебя о разводе.

Она резво вскочила с кресла, подбежала к мужу и ткнула ему под нос выразительный кукиш:

– Вот тебе развод! Я тебе отдала свою молодость, лучшие годы отдала. Мне сорок два…

– Я тоже отдал тебе лучшие годы, – вяло возразил Сергей. – Можешь понять, я тебя больше не люблю.

Она расхохоталась смехом истерички:

– А ты меня никогда не любил. Ты меня использовал. Кем бы ты был, если не мой отец? Мелким спекулянтом театральными билетами. Помнишь, как вы с Фигманом крутились возле касс. Так вот, милый, теперь этим не прокормишься. Залы в театрах пустые.

– Зачем вспоминать? Почти все наши олигархи начинали с билетов. Кстати, Фигману твой папа не помогал, а он тоже теперь билетами не торгует. Мы с ним построили целый синдикат.

Она встала посередине гостиной и, как деревенская баба, подперла руками бока:

– Вы с Фигманом два подонка. Думаешь, я не знаю, как вы начинали? Ничем не брезговали. Торговали шлюхами, наркотиками. Я еще тогда записала на пленку ваш разговор с Назимовым. Он в мой дом привозил эту дрянь из Душанбе. Могу прокрутить. Послушаешь, как вы торгуетесь.

Дроздецкий вскипел:

– Ты всегда была сукой. Можешь засунуть эту пленку себе в задницу. Теперь у нас другая страна.

– Я сука?! Это ты сучонок. Думаешь, у меня кроме этой пленки ничего нет?! У меня много чего есть. Я знаю, как вы уходите от налогов через Кипр. Как грабите конкурентов, подстраивая им банкротства. Как даете взятки судьям! Вы же обыкновенные воры.

– Дура, этого ты не докажешь. А докажешь, и у тебя все конфискуют. Ты же моя жена, и у нас все общее.

– Я не дура. О налогах промолчу. Я сделаю проще. Я расскажу Тимофею, как ты сдал его брата и своего самого близкого друга Гену ментам. Тимофей крутой парень, он с тобой церемониться не будет. Он тебя размажет.

– Темка тебе не поверит.

– Не поверит?! Кретин. – Она выбежала из комнаты. Сергей слышал, как Зинаида хлопнула дверью спальни. Вернувшись, бросила ему в лицо листок. Сергей поднял его и начал читать. Это были его показания, те самые. Голос Дроздецкого задрожал:

– Откуда это у тебя?

– Купила. За штуку баксов мне их в прокуратуре наксерили с десяток. Не знаешь, как с людьми работать? У тебя научилась.

– Что ты хочешь?

По голосу мужа Зинаида поняла, что он сломлен:

– Отберешь у этой шлюхи квартиру. На твоих проституток я давно закрываю глаза. Ищешь на стороне грязи, пожалуйста. Но разрушать семейную крепость не позволю. И сына грабить не позволю. Он учится в Кембридже и будет ученым. Платят им немного, но зато он войдет в жизнь не мразью, вроде вас с Фигманом, а настоящим джентльменом. И нуждаться мой сын не будет. Я этого не допущу. Да и я на старости лет ходить с протянутой рукой не намерена.

– Отпусти меня, Зина. Я все тебе оставлю.

– Что ты мне оставишь?

– Свою долю в «Омега-Групп».

– Долю? – Она снова истерически расхохоталась. – Ты надеешься, что твой жиденок выдаст твою долю? Он не такой дурак. Он хоть и подонок, но куда умней тебя. Шлюхам квартиры не покупает и лишнюю копейку не истратит. Он даже жратву с банкетов домой привозит. А ты говоришь – долю.

– Он обещал…

– Все равно не отдаст, да и не нужна мне твоя доля. У меня есть муж, и становиться матерью-одиночкой я не желаю. Разговор окончен. Если через неделю ты не продашь квартиру и не вернешь семейные деньги, я позвоню Тимофею. А теперь пошел вон. Смотреть на тебя противно.

Дроздецкий встал и поплелся в свой кабинет. Он понимал, что Зинаида способна на все и ее словане пустые угрозы. Фирман прав – он вступил с ней в брак по расчету, и теперь пришло время расплачиваться по счетам.

* * *

Майор Борисевич видел в окно кабинета, как к Управлению подъехала машина и из нее вышла девочка и двое взрослых. Он узнал Валю Щербину и ее мать. Мужчину Николай Игнатьевич раньше не встречал. Он проверил пленку в магнитофоне, вставил в видеомагнитофон нужную кассету и зачем-то причесался.

За свою долгую практику следователь повидал разных людей. Среди них были и настоящие чудовища, вроде серийного убийцы Гурова. Бывали и примитивные рецидивисты, у которых действовал один инстинкт – ограбить и пропить. Проходили через него и бандиты с размахом, умеющие красиво пожить и пустить пыль в глаза. Иногда среди них попадались занятные субъекты, не лишенные своеобразного благородства. Некоторым подследственным он в душе даже симпатизировал. Но родителей, торговавших своим кровным дитятей, ему раньше встречать не доводилось. Борисевич не мог их понять, поскольку такое выходило за грань его разумения. Как можно отдать ребенка для разврата?! Будучи вполне нормальным мужчиной, Николай Игнатьевич и извращенцев понимал с трудом. Гомики и лесбиянки вызывали у него физическое отвращение, и он искренне удивлялся нравам, царящим в развитых европейских странах. Удивлялся, что там между ними официально регистрируют браки и еще устраивают гей-парады. Но то были взрослые люди. В конце концов, если им так нравится, черт с ними. Но педофилы?! К ним Борисевич питал особую ярость. Он даже не пытался как-то осмыслить их порывы. С его точки зрения, это были опасные звери-выродки. Что-то вроде мутантов из фильмов ужаса. Будь его воля, педофилов Николай Игнатьевич расстреливал бы на месте. Причем мог это делать лично, и рука бы не дрогнула. А эти отдавали своих деток. Девочек, что спали в квартире-студии братьев Сумановых во время обыска, так же, как и их родителей, Борисевич уже допрашивал. Все они по разным причинам или боялись братьев-бандитов, или зависели от них.

Эксперты, проработавшие с изъятыми материалами, успели поделиться с Борисевичем своими соображениями. Так что общие контуры этого вида преступной деятельности братков-уголовников начинали проступать. Это был бизнес, основанный на низменных человеческих инстинктах, и состоял он из двух направлений. Первое – операто-ры снимали порнофильмы и Сумановы торговали видеокассетами. Второе – фотографы делали снимки того же содержания на цифровые камеры. Эти снимки шли на порностраничку в Интернет. Страничка была платной. Специалисты установили, что оплачивали любители детской клубнички свои виртуальные удовольствия карточками Омега-банка. Банк принадлежал к синдикату Омега-Групп, основной пакет акций которого находился в руках одного человека. Имя этого человека Яков Фирман. Связь братьев Сумановых с синдикатом Омега-Групп могла оказаться и случайной. Банкиры нередко обслуживают клиентов, не слишком вдаваясь в детали их бизнеса. Но также нередко банки финансируют проекты, в которых активно участвуют сами. Как обстоит дело в данном случае, Борисевичу предстояло проверить. Он приготовил для отправки факс коллегам в Москву, но выслать его решил после допроса Вали Щербины. Девочка пока оставалась единственным свидетелем гибели Кати Танцковой.

Успел следователь навести справки и о семье Вали. Отец их бросил. Ее мама вышла замуж вторично. Отчим, красивый мужик, моложе жены на три года, оказался пьяницей и тянул из жены деньги на выпивку. Галина Викторовна, так звали маму девочки, обожала второго мужа и материнскими обязанностями часто пренебрегала. Ради мужа она продала свою квартиру братьям Сумановым и отдала в их студию свою дочурку. Все это сейчас Борисевич прокручивал в голове.

Услышав стук в дверь, он сразу внутренне собрался, надел маску бесстрастного чиновника и разрешил войти. Валя остановилась на пороге. Чтобы проникнуть в кабинет, родителям пришлось ее подтолкнуть.

«Волнуется», – отметил про себя майор и указал посетителям на стулья. Валя присела на дальний стул, который стоял у двери.

– Нет, девочка, не сюда. Садись поближе, так нам разговаривать будет удобнее. – Валя нехотя перебралась поближе к письменному столу. Выдержав небольшую паузу, Николай Игнатьевич обратился сразу ко всем троим: – Итак, барышни, дамы и господа, будем говорить правду или смотреть кино? – При слове «кино» Валя покраснела до ушей. Галина Викторовна, наоборот, побледнела. Только отчим продолжал сидеть как ни в чем не бывало, с едва заметной улыбочкой на губах. Поскольку ответа не последовало, Борисевич сделал вывод: – Значит, кино. Но перед тем как начать просмотр, я бы хотел познакомиться с отчимом Вали, – и, кивнув мужчине, попросил: – Назовите себя, пожалуйста.

– Как назвать? – удивился тот.

– Имя, отчество, фамилия, год рождения.

– Лохницкий Степан Гаврилович. Одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года.

– Что вы хотите нам показать? – в голосе мадам Щербины послышалось нарастающее напряжение.

– Гадость хочу показать. Мне, постороннему человеку, смотреть было трудно. Не знаю, как сможет это выдержать родная мать? Но поскольку при нашей прошлой встрече Валя мне здесь так вдохновенно врала, я, чтобы не повторять спектакля, вынужден это сделать.

– Не надо. Я сама все расскажу. Только вам и один на один. Пусть Валя и Степа подождут в коридоре.

Выражение лица Степана Гавриловича резко изменилось. Безмятежная улыбка уступила место удивленному взгляду:

– Галя, почему я должен выйти? Ну, Валя понятно – она ребенок. Переживать заново весь ужас того дня ей незачем. А я человек взрослый. И потом, что это значит? Ты мне рассказала не все?

Глаза Галины Викторовны покраснели, а ресницы быстро заморгали, и она умоляюще взглянула на следователя. Но Борисевич и не думал ее жалеть. В душе он эту женщину, как родителей и других малолетних «артистов», успел возненавидеть. Она не могла не знать, чем занимается ее ребенок в частной киностудии. Но чувств своих он не выдал:

– Гражданка Щербина, ваша дочь, несмотря на юный возраст, уже достаточно повидала, чтобы вы не берегли ее детскую душу, а вашему мужу, если он не знает, узнать все равно придется. Ему воспитывать Валю дальше. Хотя, будь моя воля, я бы вас родительских прав лишил.

Галина Викторовна расплакалась:

– Я не знала, что там с ними делают. А когда узнала, они мне начали грозить, и я испугалась.

– Если мне Валя все честно расскажет, кино мы смотреть не будем. Но должен вас, гражданка Щербина, предупредить. Детская порнография попадает под статью уголовного кодекса Белоруссии. Поскольку вы знали, чем занимается ваша дочь и не сообщили об этом властям, вы можете попасть под эту статью за соучастие.

– Я боялась бандитов, – повторила Галина Викторовна, вытирая платком поплывшую тушь на ресницах.

– Помощь следствию облегчит вашу вину. Давайте перейдем к делу.

– Что здесь происходит?! Объясните мне, наконец! – громко потребовал Степан Гаврилович. Следователь посмотрел на его растерянное лицо и тихо сказал: – Степан Гаврилович, чрезмерные эмоции могут помешать Вале и Галине Викторовне давать показания. К тому же ваше благородное негодование меня не трогает. Вы тянете деньги из жены себе на выпивку и не очень интересуетесь, откуда она их берет. Или молчите, или выйдите в коридор.

– Нет уж. Я останусь. А наши внутренние семейные дела никого не касаются.

– Оставайтесь. Это ваше право, – разрешил Борисевич и включил магнитофон. – Итак, гражданка Щербина, судя по имеющейся у нас видеозаписи, ваша дочь, так сказать, работала в студии братьев Сумановых «актрисой» более полугода. Я должен знать, сколько времени они провели вместе с Катей Танцковой в этом вертепе?

– Валечка, ответь дяде, – попросила девочку мама.

– Катя жила с нами меньше месяца.

– Она тоже снималась в сюжетах для кино?

– Да. Но после того дня дядя Саня все пленки уничтожил. И нам говорить о Кате не велел.

– Дядя Саня – это Александр Юрьевич Суманов? – решил уточнить Николай Игнатьевич.

– Да, взрослые его называли так, – подтвердила Валя.

– Как я понимаю, Катя уже освоилась на вашей студии, раз провела там почти месяц. Почему она решила броситься с балкона? Или ее кто-то сбросил?

– Нет, она сама выпрыгнула. Она боялась толстого дядю.

– Какого толстого дядю? – насторожился следователь.

– Я его не знаю. Он был с Катей, когда ее только привезли. Она очень кричала и укусила его до крови.

– Говорила – куда?

– Да, она укусила его за живот. Ему потом прикладывали мазь и заклеивали живот пластырем.

– Откуда ты знаешь такие подробности, если не видела его?

– Тетя Таня рассказала.

– Татьяна Аскольдовна Могилец? – решил и на этот раз уточнить Борисевич.

– Да, тетя Могилец.

– Значит, тетя Могилец этого дядю видела?

– Да, она и лечила ему живот.

– Хорошо. Рассказывай, почему Катя боялась толстого дядю?

– Потому что он игрался с ней без камеры и чуть ее не задавил.

– Он ее изнасиловал?

– Господи, Галя, и ты все это знала? – Степан Гаврилович вскочил с места и с ужасом смотрел на жену.

– Успокойтесь, гражданин Лохницкий. Сядьте и не мешайте мне работать, – потребовал следователь, и когда тот послушно опустился на стул, снова обратился к Вале: – Так он ее изнасиловал?

– Он делал с ней то же, что все дяди с нами делают, только без камеры.

– Толстый дядя часто к вам приходил?

– Нет. Один раз. Потом он уехал.

– Куда уехал?

– Я не знаю.

– Если он уехал, почему Катя его так боялась?

– Катя плохо работала. Все время пыталась убежать. Но дядя Саня ее не пускал, потому что заплатил за Катю большие деньги, а она их не отработала.

– Кому заплатил?

– Ее сестре Любе.

– Ясно. Так почему же Катя бросилась с балкона, если толстый дядя уехал?

– В тот день к нам пришел сниматься дядя негр. А Катя не хотела работать с негром. Чтобы заставить Катю хорошо работать, дядя Саня ее пугал толстым дядей. В то утро он сказал Кате, если она не выполнит работу, он отдаст ее этому дяде, потому что он опять приехал.

Через час Борисевич знал подробности того рокового дня. Сумановы, помимо квартиры Галины Викторовны Щербины, оплатили еще три квартиры на девятом этаже дома, но в то время еще их не оформили и не успели сделать ремонт. Расследуя самоубийство девочки, Борисевич не подозревал, что за стенкой находится законспирированная студия. Квартира Щербины использовалась как общежитие для маленьких проституток, но внешне выглядела вполне обычно. Когда Катя бросилась вниз, они действительно оставались там вдвоем с Валей Щербиной. Предварительно заперев дверь, Могилец ушла в магазин, а трех других девочек еще раньше забрали родители. Улучив момент и опасаясь повторного насилия приезжего толстяка, Катя сиганула с балкона.

Борисевич видел в открытое окно, как Валя с мамой и отчимом вышли из Управления. Степан быстро зашагал к машине, Галина и Валя едва поспевали за ним. Он уселся за руль, и когда жена и падчерица хотели забраться в салон, рванул с места. Женщина и девочка остались стоять на тротуаре. Галина громко зарыдала и полезла в сумочку за платком.

«Разыгрывает святого, наглый кобель», – заключил Борисевич и захлопнул окно. Женщина, променявшая материнский долг на любовь к пустоватому пьянице, жалости у него не вызывала. Усевшись за стол, следователь прокрутил пленку с допросом семейства Щербины и выписал ордер на арест Татьяны Аскольдовны Могилец.

* * *

Ален Булони в гольф играл плохо. Не помогли и занятия с известным тренером из Австралии Дугласом Хью. Но сдаваться американец итальянского происхождения не собирался. Он завел себе полный набор клюшек, стоивший не меньше приличного автомобиля, а его лайковая перчатка на правую руку и вовсе не имела цены, поскольку застегивалась на пуговку из десятикаратного бриллианта. Булони настойчиво пытался участвовать в соревнованиях, но всегда набирал на «паттинг-грине» столько штрафных, так что, еще не добравшись до зоны «ти», безнадежно отставал от соперников, да и количество ударов ему требовалось гораздо больше объявленного пара. Фирман тоже не мог похвастаться мастерством. Его шары часто оказывались в ловушках, а закатить шар в лунку даже с расстояния трех шагов у олигарха получалось редко. Зато часто попадал в древко флага, что в гольфе означает проигрыш лунки. Однако гольф – игра для богатых, а Фирман богат, и кто сможет запретить ему выходить на поле, если он член клуба?